Текст книги "Пляшущие тени (СИ)"
Автор книги: Сергей Игнатьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– … и убраны следы вмешательства. Таким образом определить направление уходящего «кукловода» практически невозможно. «Индикаторы» наших конкурентов сбились, не смогли ничего обнаружить. Пожалуй, Денис, нам стоит подробнее разобрать этот, в своем роде, замечательный случай. Пора уже натаскивать тебя на практике…
Я слушал его с максимально спокойным видом. И старался даже не думать о своей вчерашней охоте. Черт его знает, может, он и мысли читать может? У меня же получилось что-то вроде этого? Вчера, на пике, когда я поймал след этого ублюдка? Я же смог найти это гада… выследил его, сам не зная, как. Просто шлялся по городу, музычку слушал на плеере. И вышел именно в то место, где он должен был напасть на девицу.
На смену эйфории с каждой минутой приходила апатия, усталость. Веки мои наливались тяжестью, язык заплетался. Я находился на хрупкой грани реальности и сна.
– Отпираться бесполезно, Денис, – сказал вдруг Иштван. – Ты прикончил его, верно?
Голос у него был угрожающе равнодушным. Он уверенно смотрел на меня.
Я почувствовал досаду от своего прокола. И какую-то обреченную злобу. Честно говоря, после вчерашнего мне уже было на все наплевать.
– Ну, я.
Мы смотрели друг другу в глаза.
– Хм, надо же, – он довольно оскалился. – Иген, эртем. Да-да, теперь понимаю. Это же просто потрясающе! Выследил маньяка, которого ищет милиция уже несколько месяцев и… – Угрожающие интонации в его голосе неожиданно сменились неподдельным восхищением. – И, разумеется, ты сделал это из сочувствия к его будущей жертве?! Из сочувствия! Какой ты все же наивный! Но мне следует отметить – какая чистая работа. Почти никаких следов! Если бы не пара деталей, они бы даже причину смерти установить не могли. Я сам виноват, что не предупредил тебя об «индикаторах». Иногда они устраивают прогулки по городу. Так случилось и в этот раз… Да, а теперь я все же добавлю небольшую ложку дегтя…
Я напряженно смотрел на него. Не мог понять, что за игру он затеял.
Иштван положил руку мне на плечо.
– Скажи мне, пожалуйста, – зрачки Иштвана вытянулись узкими вертикальными черточками. Он впился в мое плечо скрюченными пальцами, в бешенстве зашипел. – ТЫ ЧТО ЖЕ ДЕЛАЕШЬ, МАЛЬЧИШКА?! Хочешь нас подвести под удар? Весь Конгломерат?!
Я молчал, стиснув зубы.
– Они же все время ищут, как до нас докопаться! Все время роют землю вокруг нас, сжимают кольцо. Они не спят по ночам, не думай… Они следят за нами! Если еще раз подобное повторится, я лично сдам тебя Конторе! А уж они придумают, как с тобой разобраться…
Слегка успокоившись, он отпустил меня, ободряюще похлопав по плечу.
– Никогда! Никогда больше не делай так. Я ценю твой выбор. Но не тогда, когда он ставит под угрозу дело. Наше дело. Тегнап, Денис, вчера… Вчера ночью ты шел по грани!
Троллейбус замер, двери его распахнулись.
Я перевел дыхание. А затем сказал, то, о чем думал все то время, что прошло после завершения моей охоты:
– Я почувствовал…
Иштван, уже собираясь уйти, остановился, и внимательно посмотрел на меня, ожидая продолжения.
– Почувствовал свободу. Безграничную. Черные вихри… И я понял, что это. Свобода от самого себя. От рамок и запретов, которые есть в тебе самом, а не во внешнем мире… Свобода от того, чтобы быть человеком. Вести себя, как человек. Запредельное, черное… Оно захватило меня, когда я пил его. Пил этого урода, его жизненную силу. Нарушить все, все запреты, и переступить даже через самого себя. Выследить жертву – сволочь, подонка, пропитанного злом. Напугать его, увидеть в его больных глазках страх… А затем убить зло! Выпить его жизнь до дна. И бежать прочь, долго бежать по ночному городу, чувствуя, что тебя переполняет чужая сила, чувствуя, что зло постигло возмездие, чувствуя, что ты перестал быть человеком…
Иштван задумчиво кивнул.
Таким я его еще не видел – слишком серьезным, без привычного налета холодной аристократичной иронии. Слишком старым.
– Значит, это того стоило, – сказал он, отворачиваясь.
– Я не закончил, – сказал я тихо.
Он помедлил, прислушался.
– Еще я почувствовал боль…
Иштван молчал.
– Эта боль, она поселилась во мне. Вы никогда не говорили про нее. Ее совсем нельзя заглушить. Ни лекарствами, ни выпивкой, не наркотиками, ничем… Ее не извлечь из себя, не выковырять ножом. То, что эта боль терзает, нельзя потрогать руками. И ведь она теперь всегда будет со мной, да? Разъедать изнутри, сводить с ума… Иштван, это ведь страшно.
– Самое страшное не это, – сказал Иштван глухо. – Страшно, это когда совсем перестаешь чувствовать боль.
Запахнув пальто, не оборачиваясь, он спустился на тротуар. Пошел прочь по улице.
Я смотрел ему вслед. Старому и жестокому «минусу», который не разучился чувствовать боль.
А ведь я мог сразу открыться ему. Он бы не выдал меня.
Мы с ним поняли друг друга.
* * *
Я ворочался на постели, кушетка скрипела подо мной пружинами, одеяло свалилось на пол. Я пребывал на грани сна и яви, и черные тени одолевали меня, плясали по стенам. И роилась ржавая труха, сплетаясь в уродливые узоры, стараясь забраться в глаза. Расцарапать их, войти в меня, завладеть мной от макушки до пяток.
Меня била нервная дрожь, озноб, я грезил, сознание заполняли размытые образы, застилала пестрая мерцающая пелена бреда.
Я вскочил, судорожно шаря ладонью по стене.
Никита забежал в комнату и закричал: «Помоги мне! Помоги мне, братан! Спрячь меня, за мной гонятся вампиры!»
Я сказал ему: «Вампиров не бывает, ты же сам мне сказал».
Тогда он рассмеялся, стер Никитино лицо, и я увидел морду маньяка с хлопьями пены в уголках рта.
Он спросил: «Зачем ты убил меня? Я хотел подарить этой девочке радость! Радость! Радость! А ты убийца! Убийца! Убийца!»
Тогда я проткнул его насквозь ржавой железной трубой из нашего школьного туалета, и он запричитал ломающимся голосом десятиклассника Штыря: «Пацаны, что это, пацаны, как он сделал это, мне больно, пацаны!»
Он пополз, цепляясь за разбитую кафельную плитку. Но никуда уползти он не смог. В комнату зашли люди в темных куртках и бейсболках, и с хлесткими хлопками расстреляли его в упор из пистолетов с длинными глушителями.
В меня они тоже выстрелили, и я выронил сверток с рукописью, написанной по-французски. Сверток покатился по полу, как шар для боулинга, гулко громыхая по расшатанному паркету. Ударился о стену, развернулся, и из него показалась белозубо ухмыляющаяся загорелая голова Иштвана с безупречной прической.
«Я все видел», сказал он. «Я сообщу о тебе в Контору, и они там с тобой такое сделают, что ты в самом страшном сне представить не мог…». Он стал скалиться и ругаться по-венгерски, и мне пришлось схватить его, я решил выкинуть голову в форточку. Но запор форточки никак не поддавался, а Иштван продолжал ругаться и пытался укусить меня за пальцы. Но я держал его крепко, и только форточка никак не поддавалась, никак не хотел поворачиваться шпингалет, который я толкал ржавой трубой, страшно скрежеща, а ржавчина сыпалась и сыпалась сверху, мне в глаза мелкой бурой крошкой, черной трухой, облаками жадных москитов, которые хотят прогрызть глаза…
Я заорал в голос, вскакивая и сбрасывая одеяло на пол.
Бессильно рухнул на кровать, раскинув руки. Кушетка сдавленно скрипнула.
Я зажмурился, стиснул зубы, застонал от ноющей боли.
Тело ли болит? Или душа, навсегда лишенная человеческого света, человеческого счастья? Тону в черноте, она затягивает меня все глубже и глубже. Как трясина. Чем сильнее дергаешься, тем глубже затягивает.
Я провел ладонями по лицу. Громко выдохнул.
Спать больше не хотелось. Шлепая босыми ногами, я поплелся на кухню. Раскрыл холодильник, щурясь на яркий свет. Вытащил банку энергетика. Поболтал ей, открыл, громко чпокнув кольцом. Стал жадно пить ледяную шипучую жидкость.
Слишком много впечатлений за такой короткий срок, подумал я, устало прислоняясь лбом к прохладному боку холодильника.
Никита, «минусы», Иштван, Оксана…
Сколько я ее не видел? Вот пойдем в сентябре в универ, увидимся. А пойду ли я? Зачем мне теперь это – когда передо мной такая бездна возможностей. Черная клубящаяся бездна.
Какое-то безумие. Любовь-морковь, ну надо же. Какая-то злая и яркая искра, которая вспыхивая, обжигает изнутри. Но я не хочу сгорать ради нее. Я не хочу быть ее рабом. Погасить бы эту искру, затоптать. Не хочу превращаться в ее жертву.
Черная тропинка ведет меня в ядовитый туман, в серую хмарь, все дальше и дальше. Но темнота эта никак не согревает, от нее мертвецки холодно. А свет обжигает меня, загоняет обратно, в нору. Без света можно замерзнуть. Стать льдом, стать трупом. И может тогда пройдет боль.
Ведь так всегда, подумал я. Если ты слаб, твоя любовь будет мучительным добровольным рабством. А если силен – твоя любовь будет милостью.
Мне нужно было что-то делать с этим. Иначе я рисковал сойти с ума.
Решение пришло само, окончательно сформировавшись.
На часах было пять утра, но Иштван разрешил мне звонить в любое время. Я набрал его номер.
– Иген, – сказал он. – Я тебя слушаю, Денис.
Будто ждал моего звонка.
Может, и ждал.
– Я хочу поступить к вам на службу, – сказал я. – Конгломерат… Мне кажется, я готов.
4. Конгломерат
На улице было темно и сумрачно, а в офисе горел ядовито-желтый свет. Мне это всегда напоминало школьные годы. Идешь ранним осенним утром, с тяжелым рюкзаком за спиной, и так темно, неуютно, пасмурно. Хочется спать. А уроки такие длинные-длинные. И электрический свет в классе ядовитый, неприятный. А за окном промозглый утренний сумрак.
Отвратительное ощущение.
Может, это всего-навсего хронический недосып…
Здание, где мы квартировали, принадлежало к тому типу советских построек, в которых обычно располагались всякие секретные КБ и НИИ, «почтовые ящики».
Все серьезно: высоченный забор, камеры видеонаблюдения, несколько постов охраны, вход строго по пропускам.
Кабинет, выделенный Особой группе, которой рулил господин Иштван, располагался в конце покрытого ковролином коридора на четвертом этаже. Особая группа была ударным подразделением для исключительных случаев, резервом Конгломерата, и сейчас для нее никакой работы не было. Все остальные службы были заняты поисками Никиты.
Я был зачислен в Особую группу по протекции Иштвана, и числился в ней на птичьих правах. Мое обучение еще только начиналось, но Иштван, воспользовавшись положением, устроил меня в отряд своих нукеров, чтобы держать поблизости и приглядывать. Формальная должность моя на внутреннем сленге именовалась, как «сигнальщик», он же «индикатор». Это были специалисты особого сорта. В отличие от оперативников, «кукловодов», которые могли управлять черной силой напрямую, роль «сигнальщика» сводилась к наблюдению, оповещению, разведке. Ловить отголоски эмоций, вынюхивать следы применения силы. Теоретически, окажись я теперь, как называл это Иштван, «в нестандартной ситуации», мне следовало глядеть в оба и бить в колокол, но запрещалось лезть в свалку и вообще трогать что-либо руками.
Я уже попробовал однажды поработать с черной силой, побыл «кукловодом», и последствия были самыми драматическими. Повторять пока не хотелось.
Мы с Иштваном миновали коридор, я раскрыл двери, пропуская его вперед.
В отсутствие начальства здесь всегда царила атмосфера распущенности и лени. Группа состояла из оперативников, сидеть в офисе им было скучно.
За стеклянной стеной, облепленной бумажками и разделявшей кабинет на две части, приемную и основную, маялись наши бравые парни.
Их было трое. Федор, вечно ухмыляющийся светловолосый крепыш, приехал покорять Москву из провинции. Изящный брюнет Стас, дитя гламура, частый посетитель салонов красоты и модных магазинов, выглядел его карикатурной противоположностью. Влад противостоял обоим, являя собой картину брутальной мрачности, в его внешности было что-то и от инквизитора-изувера, и от отпетого еретика одновременно.
Все трое были оперативные сотрудники, «кукловоды».
Федор и Стас с унылыми физиономиями пялились на экран монитора. Смотрели хэнтай.
– Влад, глянь, как шпилит щупальцами! – громко и отчетливо сказал Федор. Даже через стеклянную стену было слышно.
Владу было не интересно. Взгромоздив на стол длинные ноги, он листал глянцевый журнал. Не обращал внимания на сладострастные вопли, доносящиеся из колонок.
– Заваром? – осведомился Иштван, распахивая прозрачную дверь. – Я не помешаю?
Парни вздрогнули. Невпопад обернулись. Смешались. Но тотчас взяли себя в руки и сделали сосредоточенные, обремененные раздумьями о службе лица.
– Сворачивайте это безобразие, – скомандовал Иштван. – Хотел бы напомнить, что мы, который уже день, пытаемся обнаружить следы нашего пропавшего сотрудника. Результата по-прежнему нет. Все заняты поисками. А вы что, исключение из правил? Ерундой тут занимаетесь… Быстро за дело!
Потянулся очередной рабочий день. Особой группе, за неимением других заданий, было поручено подготовить аналитическую записку. Тема была задана: «Статистика неконтролируемых энергетических выбросов по Москве за минувший квартал». Рутина.
Сначала мы, вдохновленные Иштваном, усердно перебирали бумаги, щелкали мышами, клацали клавиатурой и обсуждали дела. Ближе к обеду разговоры постепенно скатились к обсуждению собственных успехов, начался активный обмен жизненным опытом. Обсуждали женщин и автомобили.
Влад разразился длинной вдохновенной лекцией о японских спортивных мотоциклах. Стас поддержал беседу воспоминаниями о поездке в Японию и яркими впечатлениями от знакомства с подогретым сакэ и пленительными гейшами. Тут в беседу включился Федор с горячим монологом в защиту русских девушек и настоящего деревенского самогона, и изобличением Стаса, как космополита, сноба, и «вообще от тебя одеколоном воняет как от парфюмерного отдела, ты вообще из нормальных пацанов, или как?» Это было началом их традиционной перепалки. Следующие часа два они обменивались презрительными репликами и мешали нам с Владом заниматься делом. Поэтому я несказанно обрадовался, когда к нам зашла брюнетка Наташа из архивного. Я долго и самозабвенно клеился к ней под беззвучный смех Влада. Наташа оставалась иронична и неприступна, и в ответ на мои комплименты улыбалась с напускной смущенностью.
И тут случилось нечто, в корне изменившее мое настроение. Да и не только настроение.
Оторвавшись от монитора, я случайно глянул через прозрачную стенку. В приемной заседал Стас, ушедший работать туда, спасаясь от выпадов Федора. Очаровательно улыбаясь, изящным жестом поправляя кудри, наш штатный обольститель объяснял что-то русоволосой девушке в белой блузке, склонившейся с бумагами к его столу.
Я присмотрелся к девушке, крепко поморгал.
Нет, мне не показалось. Это была Оксана.
Я отвернулся. Посмотрел на винтажный плакат со Скалли и Малдером, висевший над столом Влада. Мысленно сосчитал до десяти. Не выдержал, обернулся.
Оксана перехватила мой взгляд, приподняла брови.
Стараясь не спешить, я поднялся из-за стола, нарочито медленно направился в приемную.
– Привет, Денис! – сказала мне Оксана без особой радости. – Давно не виделись.
– Привет, – я вымученно улыбнулся.
Собрался было промямлить что-то еще, но Стас энергично прервал меня:
– Так вы знакомы?! Что же, Денис, ты скрывал такое сокровище?
– Благодарю за инструктаж, – холодно сказала ему Оксана. – Я, пожалуй, возьму эту инструкцию, изучу подробнее… Кстати, Денис, у меня и к тебе был небольшой вопрос.
Взяв меня под руку, Оксана проследовала в коридор. Стас перехватил мой заполошный взгляд и свел глаза в кучку. Вот идиот, подумал я.
– Этот ваш Стас – ужасно приставучий, – весело сказала Оксана, едва мы покинули приемную. – Ну, Дениска, как твои дела? Ты ведь у нас совсем недавно?
– Я думал, что ты у нас… В смысле, я не думал… И давно?
Я сделал неопределенный жест рукой.
Зазвонил крошечный телефон, висящий у нее на шее на шнурке.
– Слушай, здесь нам нормально поговорить не дадут, – сказала Оксана, повертев телефон в пальчиках. – Дел невпроворот… Я слышала, в ЦДХ сейчас выставка китайской живописи. Может, сходим?
– Типа по старой памяти? – усмехнулся я. Предложение было неожиданным.
– Ага.
Она весело подмигнула мне, поднося к уху телефон. Разговаривая очень серьезным и деловым тоном, направилась по коридору.
Вернувшись в кабинет, я проследовал мимо присвистнувшего Стаса, молча показал ему средний палец. Приземлившись в кресло, уставился в монитор.
Надо же, подумал я, неужели и здесь, наконец, «поперло»?
* * *
Выставка оказалась и вправду недурна.
Переплетения черных иероглифов, причудливо изогнутые цветущие ветви, темные тона ночного неба. Все-таки, рисованию я посвятил значительную часть своей молодой жизни, и работы китайских мастеров не могли оставить меня равнодушным. Но внимание мое было приковано, конечно, к Оксане.
Мы переходили от картины к картине, она держала меня под руку и расспрашивала о работе. Я, как завороженный, прислушивался к щелканью ее каблучков по паркету, косился на ее стройные ноги.
Потом мы молча шли по Крымскому мосту, и смотрели, как сгущаются над Москвой тяжелые тучи.
– Сегодня будет дождь, – сказала она, и я не мог угадать, было ли это случайно брошенной фразой или констатацией факта.
Как выяснилось, она работала у нас в отделе прогнозирования. Причем поступила туда примерно тогда же, когда на меня вышел Иштван. Оксане прочили большое будущее.
– Рисуешь что-нибудь? – спросила она.
– Да что-то как-то… времени нет, короче.
Она кивнула.
Мы шли дальше в гнетущем молчании. Я терпел с минуту, мы миновали мост, я сказал:
– Чего молчим?
– Ну, расскажи чего-нибудь, – рассеяно ответила она.
Я вспомнил анекдот Федора, про мужика, наевшегося вместо черной икры дроби и случайно застрелившего кота. Пожалуй, нет. Я страдальчески нахмурился, глядя в низкое сумрачное небо.
– Знаешь, Оксана, – сказал я, вздохнув. – Иногда очень не хватает света.
Она усмехнулась, обернувшись ко мне.
– Ого, – сказала она. – и кто это говорит?
Я открыл было рот, чтобы объяснить. Потом вспомнил, где мы с ней работаем. Желание продолжать у меня пропало.
– Как насчет чашечки кофе? – спросил я нейтрально.
Она покачала головой.
– Почему?
– Потому что это будет похоже на полноценное свидание.
– А у нас неполноценное? – я приподнял брови.
– А у нас не свидание, Денис, – вздохнула Оксана и, взглянув на экран мобильника, добавила. – Пойдем быстрее, хорошо? Мне еще нужно успеть на встречу.
Ну конечно, подумал я, в ее сегодняшнем графике я лишь один из незначительных пунктов. Для вечера приберегла другого.
– Я тут подумал, – сказал я. – Что действительное порой совершенно не соответствует желаемому.
– Звучит наивно. Разве бывает иначе?
– Все как-то неправильно. Вот мы так долго не виделись и… – я сделал паузу, пытаясь подобрать нужные слова. – Мне как бы тебе не хватало… Было как бы пусто.
– Пустоту надо заполнять, – посоветовала Оксана.
– В каком смысле?
– В прямом, Яблоков, – она засмеялась. – в самом прямом.
– Но я, как бы, – я понял, что говорю слишком много «как бы». – То есть, я скучал, честно.
Она кивнула, озабоченная собственными мыслями. Мы как раз подходили к метро.
– Еще увидимся? – спросил я.
– Конечно, – сказала она. – Работаем же вместе.
– Я хотел сказать…
Она поймала мой взгляд.
– Слушай, Денис. Не надо, а? Ты бы себя видел со стороны.
– А что со мной? – вздрогнул я.
– Что ты мрачный такой, унылый? Взбодрись.
– Да я не…
Она махнула рукой.
– Ладно, давай. Выставка была интересная. Звони как-нибудь.
Она торопливо пошла ко входу в метро.
Я стоял и смотрел ей в след. Она не обернулась.
– Вот и поговорили, – сказал я вслух.
Побрел, куда глаза глядят.
Как нелепо, думал я. Вот человек от тебя в двух шагах, тебе так много нужно ему сказать. Так хочется, чтобы он понял. И ничего не получается. Если любишь кого-то, всегда думаешь, что твои чувства разделяют. Всегда уверен, что тебя поймут с полуслова.
Я закурил сигарету.
Вытащил из кармана телефон и позвонил Вольдемару.
Мы познакомились с ним несколько дней назад у нас в офисе. Вольдемар был из «минусов» поколения девяностых. Ему было около тридцати. Каким-то чудом ему удалось выжить в те веселые денечки, службу он оставил и теперь занимался частным бизнесом. Но связи с Конгломератом поддерживал самые тесные. Разговоры с Вольдемаром заменяли мне посещение психоаналитика.
* * *
Вольдемар сидел на широком диванчике, закинув ногу на ногу, и причмокивая, затягивался толстой ароматной сигарой. Глаза его скрывали очки-хамелеоны, а ухоженная бородка делала его похожим на вкусившего плодов цивилизации золотоордынского хана.
За нашим столиком, по бокам от Вольдемара, пристроились две девицы, которых он притащил с собой в кафе. Они с бесстыжими улыбками разглядывали меня. Одна из них медленно провела языком по ярко накрашенным губам. Я сглотнул. Девица ухмыльнулась.
– Я люблю пошалить, – изрек Вольдемар философски, посмотрел на тлеющий кончик сигары. – Но во всем надо знать меру.
Он был, как мы это называли в универе, бухой в дрова.
– Люблю молоденьких, – задумчиво сказал он. Поглядел на спутницу, подозрительно прищурился, как бы узнавая. – Но самое главное, чтобы было о чем поговорить.
Девицы переключились с меня на него, захихикали.
– Ты, Дениска, – сказал он мне нравоучительно. – работаешь в организации, которая занята важным и почетным делом. И я в твои лета был там…
Выпустив облако ароматного дыма, он горестно уставился куда-то вдаль, как старый суворовский солдат, вспоминающий итальянскую кампанию.
– А вы часто пользуетесь, ну… ? – я не хотел спрашивать при девицах, но он понял.
– Увы, редко! С моими многочисленными делами совершенно не остается времени для развития… природного таланта! Ох, все время свое трачу на труды, на зарабатывание денег в поте лица моего. В нашем жестоком мире, пребывающем под покровом тьмы, счастье стало ходким товаром. И только тот, кто много работает, может его заполучить. Верно, деваньки?
Деваньки согласно закивали.
Кивнув, я отпил из бокала темного Крушовицкого, подпер подбородок кулаками и сказал:
– А любовь?
Вольдемар лениво усмехнулся, выпуская из ноздрей клубы дыма.
– Как ты все-таки наивен, драгоценный мой! Все это вздор, выдумки! Мы, мужики, – он качнул сигарой. – Мы стремимся завоевывать, покорять, властвовать. Задача женщины – не мешать мужчине на этом пути, а способствовать ему. Мужчина стремится к победе, одерживает успех, зарабатывает миллионы, и женщин меняет с каждым этапом своей жизни, как галстуки к новым, еще более роскошным костюмам.
– Как-то вы однобоко рассуждаете, – пробормотал я. – Что же получается, любви не существует в природе?
Девицы хихикали.
– Нет, – сказал он, лениво ерзая между девиц, устраиваясь поудобнее. – Конечно, бывают в жизни такие моменты, когда вдруг понимаешь, что из всех окружающих тебя женщин ты замечаешь только одну, видишь только ее. И лишь она одна нужна тебе. Ты не можешь больше ни о ком думать, только о ней. Делаешь все, для того чтобы добиться ее. И кладешь полмира к ее ногам. Но спустя годы даже такое глубокое чувство проходит, и ты вновь стремишься к новым впечатлениям.
Вольдемар зевнул, приложился к стакану с виски, поочередно чмокнул хихикающих девиц. Вновь откинувшись на спинку диванчика, продолжил:
– Что в жизни главное? – он вытянул четыре пальца, сверкнув перстнем. – Четыре! Запоминай! Размер кошелька, размер дома, размер бицепса и размер…
Окончание фразы потонуло в звонком девичьем смехе.
– Чем больше – тем лучше! – закончил Вольдемар, туша сигару в недопитом стакане.
Хорошо иметь четко выраженные жизненные ценности, подумал я.
Вольдемар выпустил из объятий девиц, перегнулся через стол и заговорщицки засипел, обдавая меня алкогольными и табачными парами:
– Поехали ко мне на дачу! Бывал у меня? Нет еще? Ну ты что… Такое место, чудное. Воздух там, камин, выпивка, теннис, сауна… А? Березовка моя ненаглядная, траляля-траляля… Хоум свит хоум!
Я посмотрел в его осоловелые глаза под затемненных стеклами, на девиц, которые прекратив хихикать, как по команде принялись подкрашивать губы, глядя в маленькие круглые зеркальца.
– Звучит заманчиво, – сказал я. – Но мне на службу завтра. Давай в другой раз?
Вольдемар сразу поскучнел, отвалился обратно на диван. Девицы с готовностью захихикали, снова попав в зону его воздействия.
– Человек! – заголосил Вольдемар пьяным барином. – Рассчитай нас!
Прихватив девиц, он ударил со мной по рукам, шумно и торжественно прошествовал к выходу, и умчался к себе в резиденцию, развлекаться.
А я решил посидеть в одиночестве. Закурил сигарету, заказал еще стакан пива. Стал рассматривать зал.
За соседним столиком сидела девушка с вьющимися каштановыми волосами, спадающими на плечи. Тянула через трубочку трехцветный коктейль, печально глядела в окно. За окном сгущались сумерки, падал осенний дождь.
Я попытался прислушаться к ней, уловить тень ее эмоций. Черные крупинки послушно завихрились над моим столом. Зрелище было забавным. Я никак не мог к нему привыкнуть. Жаль, это девушке не показать. Нельзя, инструкция запрещает, подписка о неразглашении и страшная-страшная клятва.
Вот проблемы, подумал я, вслушиваясь в отголоски ее эмоций, распустившихся передо мной дрожащим цветным веером. Кто-то бросил ее, депрессия накатила. Забавно, у нас с ней много общего. Отношения, значит, у нее были… А потом всплыли. Ничего не клеится. У меня тоже.
Вот мы, Конгломерат, «минусы», вроде как мерзавцы получаемся, плохие парни. Но мы хотя бы на мелкие подлости не размениваемся. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Грустно покачав головой, я глотнул пива.
Может, попробовать с ней познакомиться? Не умею я этого, никогда не умел. Даже все эти черные вихри и пляшущие тени вряд ли превратят меня в Казанову. Хотя… Что я знаю о своих перспективах? О том, во Что могут меня превратить эти черные, потусторонние силы?
Я отпил еще пива, для храбрости, и на негнущихся ногах прошествовал к ее столику.
– Позволите составить вам компанию? – сказал я с интонацией киношного поручика Ржевского, прорвавшейся непонятно откуда.
Она вздрогнула, отвлекаясь от мрачных мыслей и созерцания дождя. Подняла на меня печальные голубые глаза.
– Не позволю, – сказала она тихо, глядя снизу вверх.
Поздравляю с победой, Яблоков, сказал я себе.
Но девушка тотчас добавила, улыбнувшись:
– Да шучу я. Присаживайтесь.
Я перевел дыхание, садясь.
– Вы такое лицо сделали, – пояснила она. – Я испугалась вам отказать.
– Какое? – вздрогнул я.
– Испуганное, – рассмеялась она. – Будто от моего отказа в обморок упадете.
Я, кажется, залился румянцем.
– Ну что же вы? – спросила девушка, продолжая улыбаться.
– А что? – спросил я, улыбаясь в ответ.
– Представьтесь для начала.
– Ох! – я потер нос, смущаясь еще больше. – Я что-то растерялся даже… Я Денис!
– Очень приятно, Денис. Я Оля.
И, не смотря на мое первое смущение, дальше разговор у нас пошел на лад.
Нам обоим нужно было с кем-то поговорить, просто отвлечься. Здесь даже неприличные анекдоты Федора были к месту.
Дождь лил за окном, а мы сидели и говорили обо всем подряд, пока кафе не начало закрываться.
А после брели по улице, и я нес ее зонт, пока дождь не перестал. И мы снова говорили, смеялись, болтали о всякой чепухе. И было легко, чертовски легко, так что хотелось побежать, топая по лужам, задирая ноги, и заорать дурным голосом какую-нибудь веселую песню.
И я чувствовал, что она не против продолжить вечер у меня. Не против, чтобы все зашло дальше, чем просто замечательный разговор людей, которые понимают друг друга. Я не прибегал ни к каким чарам, просто это читалось в ее глазах. Нам было хорошо вместе весь этот вечер.
Я, конечно, мог бы сразу привлечь к делу черные вихри, пляшущие тени, силу «минусов», но зачем?
Мне завтра с раннего утра на работу, сказал я с сожалением.
Я взял такси, проводил ее до самого дома. Мы обменялись телефонами. Я очень аккуратно поцеловал ее на прощание. Чтобы не показаться застенчивым лопухом, и в то же время не обидеть равнодушием. Пусть думает, что я просто не люблю спешить. Она бросила на меня последний теплый взгляд, и скрылась за дверью, а я пошел к машине, сел рядом с водителем, поглядевшем на меня с сочувствием. Что он понимал?
Пока я ехал в такси к себе в квартирку, на другой конец города, я стер ее номер из памяти телефона. Это был отличный вечер, и быть может, еще полгода назад мне бы захотелось увидеть ее еще раз, потом еще, и еще много раз видится с ней, встречаться. Оля была замечательной девушкой.
А я был «минус», лжец и адепт черных сил, которые отнимают и ничего не дают взамен.
Я ехал в такси и смотрел на яркие цветные огни реклам и иллюминацию, горящие в ночи, которые сливались в бесконечный поток, в сияющие линии. Меня захлестывала особенная, ночная эйфория.
Ну и пусть «минус», пусть мне никогда не быть с этой девушкой. Потому что тогда пришлось бы врать, а это все равно, что отравить все изнутри, пропитать черным ядом, а я бы не смог так. Пусть нам с ней не по пути, зато у нас был один отличный вечер, и уже никто его у нас не отнимет. У нее все будет хорошо и без меня, я уверен. Гораздо лучше, чем со мной.
А у меня – у меня целая ночь. Много ночей. Много ярких огней и черных вихрей, и пляшущих теней.
И уже не зеленоглазое такси под одноименную песню Боярского из магнитолы несло меня через огромный город. Сама ночь несла меня, подхватив черными крыльями.
Я наслаждался ночью. Я дышал ей, я жил ночью.
И казалось, я мог слышать трепетный стук сердец всех тех, с кем меня свела эта ночь и этот город. И можно было унестись прочь из мира людей, куда-то вверх, выше туч и лунного света.
Пляшут зыбкие тени. Ночь! Тьма клубится над шпилями сталинских высоток, над изящной иглой телебашни, над Воробьевыми горами и зубцами кремлевских стен.
Тьма клубится над готическими соборами Праги, над безлюдными арктическими пустынями, над громадными нью-йоркскими небоскребами и шумными парижскими бульварами.
Тьма царит над миром. Наслаждайся восхитительным сном, говорил я себе, пока не пришла пора пробуждения.
Пока не озарили мир первые солнечные лучи.
