Текст книги "Иванов, Петров, Сидоров"

Автор книги: Сергей Гужвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Замечательно! Вызови мне такси.

– А…?

– Ту Татьяну я развеяла. Я что-то не так сделала?

– Нет, но…

– Вызови такси.

После обеда Петров позвонил Иванову. Трубка сразу раскалилась.

– Ты что наделал! – орал Петров, – ты зачем накачал Татьяну нашими долбанными сознаниями?! Ты совсем обалдел, гений чёртов!!!

– Она очень просила, – пытался Иванов вставить слово.

– Идиот! Кретин! – не унимался Петров, – ты из моей жены монстра сделал! Сейчас приеду и закопаю тебя!

– Приезжай и закопай, чего орать-то?

Было слышно, как Петров швырнул мобильник об стенку. Связь прервалась.

* * *

В воскресенье Иванов принимал работы в новом доме. Прораб водил по комнатам, пахнущим краской, и заглядывал в глаза. Ну, что сказать, более-менее, жить можно. Иванов расплатился и обзвонил друзей. Сидоров прилетел первый, бегал по комнатам и цокал языком. Рабочие сделали перегородку, и теперь дом можно было назвать двухквартирным. Ирине тоже всё понравилось, и они решили переезжать уже на следующий день. Ирина на работе уже подала заявление об уходе и дорабатывала последние дни. Вопрос о переводе Даши в ближайшую школу решили не затягивать, и на следующей же неделе забрать её документы из прежней школы.

Петров приехал насупленный и, пряча глаза, начал извиняться за несдержанность. Иванов поддержал игру, сам стал извиняться, только Татьяна ходила и насмешливо улыбалась.

Три дня ушло на переезд. В среду собрался монархический совет.

Глава 10
Трактир

В задумчивости подъехали наши друзья к околице села Гордино, где их уже встречал староста Акакий Анисимович. И когда уже Иванов хотел с ним заговорить, на сельской улице показалась шумная толпа народа, впереди которой вели связанного человека.

Это был пойманный беглый арестант: молодой человек, невысокий, изможденный и испуганный. На нем серого цвета, просторная, грубая куртка и такие же шаровары, порванные, как и куртка, во многих местах. Бледное, узкое лицо блестит крупными каплями пота, впалые глаза беспокойно бегают, связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит:

– Вы не смеете меня бить… Не смеете вы, тёмные люди! И без вас есть, кому меня бить! Отпустите меня!

Но провожатые, озлобленные, что у них пропала, благодаря беглецу, лучшая часть дня для работы по хозяйству, не убеждаются его воплями и продолжают награждать его тумаками.

– Добро, добро! – раздается в толпе, – ужо, барин тебя на все четыре стороны отпустит, а теперь пошевеливайся-ко, поспевай!

Процессия остановилась, не дойдя пяти метров. Воцарилось молчание. Пойманный затравленно озирался, наши друзья с интересом его рассматривали.

– Что-то не похож он на варнака, – с сомнением проговорил Иванов, и спросил у стоящих за арестантом конвоиров: – Не натворил ли чего?

Вперед выступил крепкий мужик, и, комкая картуз в руках, ответил: – Нет, барин, не успел. Он тут недалечко, на бережку сидел. Дашутка, Степанова дочка, по грибы в лес шла, так он ее ограбил, хлеб, слышь, отнял. Она и навела на него. А так не безобразил.

– По какой статье сидеть изволите, милейший? – обратился к пойманному Иванов.

Тот молчал, только шумно дышал, и стрелял глазами в разные стороны, пытаясь найти способ освободиться.

– Уголовный или политический? – тогда в лоб спросил Иванов.

Арестант плеснул в него таким презрительным взглядом, что Николай даже чуть откинулся в седле, как от удара. Ничего себе. Точно, политический. Варнак-уголовник не играл бы в лорда Байрона.

Иванов начал рассуждать вслух: – "Земля и воля" вроде уже скисла, "Чёрный передел" тоже, а… "Народная воля"! Никак, господин народоволец, собственной персоной?

При этих словах беглец выпрямился, гордо вскинув голову, и хрипло произнес: – Не вам меня судить, царские холопы!

Крестьянская толпа, услышав такое, глухо ухнула и надвинулась на арестанта.

Иванов поднял руку: – Спокойно, мужики! Ведите его на Красный двор, я потолковать с ним хочу. Сдадите его охране, потом на скотный двор зайдите, скажите Авдотье, чтобы магарыч выставила.

Мужики пошли не все, выделили из своих рядов троих помоложе, и, наказав магарыч принести сюда, в село, начали расходиться.

– Поедем, Акакий Анисимович, – сказал Иванов, – покажем нашим гостям Гордино.

Небольшая кавалькада неторопливо тронулась по главной и единственной улице.

– Ничего, так, большая деревня, – крутя головой, высказался Сидоров.

– Не деревня, село, – поправил его Иванов, – видишь, церковь, значит село. Нет церкви – деревня.

Лошади с хрустом ступали по дороге, покрытой толстым слоем белой речной гальки. Улица была достаточно широкой, чтобы разъехались две телеги, обрамлена канавами-водостоками, и небольшими палисадниками перед разновеликими избами. Пространство между домами закрывали заборы с воротами и калитками. Изба, как никто другой, говорила о достатке живущей в ней семье. Большая и просторная громко свидетельствовала о большой трудолюбивой семье, маленькая и скособоченная, понурясь, шептала о нерадивом хозяине или отсутствии хозяина как такового. Однако все избы были старой постройки, сложены до Положения. Получив свободу от крепостного рабства, крестьяне, что-то не очень разбогатели. Раньше помещик, своей волей мог выделить лес на постройку дома, а теперь крестьянину каждое бревно нужно было купить. А где ж их взять, денег на дом, если на хлеб не хватает? Вот и жили гординцы в старых домах, построенных дедами при крепостном праве, а новые были не по карману. Сил хватало только на поддержание наследства в приличном виде, а некоторым и это не удавалось. И за четверть века, некоторые избушки, с прогнившими венцами, покосились и выглядели плачевно.

– А сколько человек живёт в селе? – спросил Сидоров Иванова.

– Э… затрудняюсь точную цифру… Акакий Анисимович, сколько сейчас народу в Гордино живёт?

Староста пожевал губами и начал считать, загибая пальцы: – От того, что в прошлом годе считали, отнимаем, кто умер: Ефим, Ардалион, Марфа, да народились…

– Да кто на заработках, короче трудно так, сразу сказать, – перебил его Иванов, – всего в селе триста двадцать дворов. В прошлом году свадеб не играли, не на что было. В этом году двойная порция свадеб ожидается. Во многих дворах по несколько семей живут. Сыновья выросли, женились, а выделиться и поставить свою избу не могут, не на что. Когда я приехал, мы с Анисимовичем сделали перепись населения, так называемые, ревизские сказки, по ним весной подать платили, а сейчас сведения устаревшие.

– А тогда, сколько было? – не унимался Сидоров.

– Тогда около семисот тягл было, это мужиков, они тянут, им и подати платить, и женщин примерно столько же. Их вообще-то не считают. Я, когда ходил по дворам, переписывал, очень мужиков удивлял. Спрашиваю, как жену зовут.

– Баба моя, – отвечает.

– Ну, имя у неё есть?

– Ну, Ненила.

– А по отчеству?

– Вот ещё! По отчеству её величать! Баба, она и есть баба.

– Здесь до эмансипации, как и до Пекина, расстояния одинаковые, – завершил рассказ Иванов, – молодых девок, вообще, особо не ценят. Это про них поговорки сложены: "Дешевле пареной репы", "За пару – грош". Хотя они и работают с утра до ночи. Привыкайте. Гламур-лямур тут не в моде. Люди выживают.

– Дорогу дресвой ты посыпал? – спросил Петров.

– Чем? – удивился Иванов.

– Ну, галькой вот этой. Везде земля, а тут прям проспект.

– Я, – самодовольно улыбнулся Николай, – тут грязища была, телеги по оси садились. Посоветовался вон с Анисимычем, я тогда в ценах не особо разбирался, так он надоумил. Одна копейка за воз, и мужики за неделю с речки тысячу ходок сделали, привезли и рассыпали-разровняли. Всего десятка, и каков результат!

– А что же из чести не сделали? – насмешливо спросил Петров.

Сидоров засмеялся: – А это особенности национальной психологии. Мужик задним умом силён. Думали, что просто чудит барин. Я потом, как-нибудь расскажу, как тут баре до Положения чудили. А народ всё помнит, вот и подумали, что очередной затейник появился.

Они выехали на обширную площадь, строения вокруг которой образовывали довольно правильный круг, и остановились. Площадь имела некоторый уклон влево, к речке. Справа, на возвышенности стояла миниатюрная церковь с одной маковкой. Храм был побелен ослепительно белой извёсткой, купол блестел новенькой медью, и выглядел красивой игрушкой среди почерневших от времени изб. Впрочем, новостройки тоже были. Слева и справа от церкви белели новыми, ошкуренными брёвнами, два одноэтажных дома, каждый метров двадцать длиной, со многими окнами, с крыльцом и входом посредине. Налево от площади вниз сбегала к речке неширокая дорога, которая начиналась от большой, черной избы с коновязью и большой бочкой с водой, поилкой для лошадей.

Иванов начал, как заправский гид.

– Господа, посмотрите направо, вы видите приходскую церковь Николая Чудотворца с приделом Пророка Илии. Слева от неё вы можете наблюдать будущую сельскую школу, справа – будущую сельскую больницу. Господа, посмотрите налево, вы имеете счастье лицезреть типичный образчик местного общепита под названием "Харчевня".

– Кстати, об общепите, – встрял Сидоров, – я бы заморил червячка.

Петров его поддержал: – Вот именно, господин Георгиевский кавалер второй гильдии, у вас в кабаках карточки "Виза" принимают?

– В нашей столовой таможни нет, пускают без виз, – заверил его Иванов, и они подъехали к местному "Яру". Спешившись, вся компания направилась ко входу.

– Только не забудьте перекреститься на образа, – предостерёг друзей Николай.

Савелий принял лошадей, и, захлестнув уздечки за деревянную перекладину, тоже пошел за ними.

– Милой, и любезной, и дражайшей моей родительнице, матушке Арине Филипповне, от сына вашего Митрофана, в первых строках моего письма, посылаю я вам свое заочное почтение, и низкий поклон от лица и до сырой земли, и заочно я прошу у вас вашего родительского мир-благословения и прошу вас, матушка моя, просить Господа Бога обо мне, чтобы меня Господь не оставил на чужбине. Ваша материнская молитва, помогает весьма. Еще милому и любезному моему братцу поклон и всем родственникам поклоны…, – громко читал стоявший за прилавком белокурый крепыш, с блестящими глазами и энергичными жестами. Его внимательно слушали две невысокие, худенькие крестьянки, одна в возрасте, другая помоложе.

Увидев входящих, крепыш сунул им недочитанное письмо и поспешил навстречу гостям.

Женщины, увидев Иванова, поклонились: – Здравствуйте, барин.

– Вахмистр, вы невежливы, дочитайте дамам письмо, потом подойдёте, – жестко сказал трактирщику Иванов.

Остановленный на полдороге трактирщик смущенно пробормотал: – Прощения просим, – и вернулся дочитывать письмо: – А также жене поклоны, детям, теще и пропиши ты мне, как ты живешь, и насчет выборки льна не было ль тебе какого-нибудь препятствия, уплатил ли тебе барин мои остатные деньги, или вычел за харчи, еще уведомь меня, как твое дело насчет детского пособия…

Друзья и староста прошли вглубь харчевни, и сели за большой, начисто выскобленный стол. Чуть позже к ним присоединился Савелий.

– Ты что, и трактирщика с Первой Мировой приволок? – вполголоса поинтересовался Петров.

– Нет, – улыбнулся Иванов, – Кирилл – самый, что ни на есть нынешний уланский вахмистр, бессрочноотпускной. Под Плевной ранен, у генерала Черняева воевал.

– Что же он, такой герой, и в содержатели гадюшника подался?

– Ну, не скажи… Трактир сейчас выполняет множество нужных функций. Во-первых, клуб. По вечерам тут народ собирается. А где ещё? Телевизоров нет, мужик дела по хозяйству сделал и сюда. Во-вторых, почта. Письма почтальон по домам не разносит, приносит сюда. Адрес у всех один: село Гордино, дома номеров не имеют. Да и грамотных на селе, раз-два и обчёлся. Здесь и читают письма. Сюда и газеты привозят, я выписываю "Русский Инвалид" и "Московские ведомости". Хотел ещё "Земледельческую газету" выписывать, так сказать, профильную, но почитал её в уезде, брр, такой бред пишут, и не стал. Такая вот изба-читальня. Опять же новости из уезда и губернии, все тут. Какой же это гадюшник? Все свои. Да и не пьют мужики много. Кто пить начинает, долго не живёт. Это жёстко. Естественный отбор.

Петров огляделся повнимательней. Половина таверны занята печью, стойкой, полками, на которых расставлена посуда, для посетителей установлены чистые столы, тяжёлые и прочные, лавки по длине столов, в красном углу – образа. На полках за стойкой разнокалиберные и разноцветные штофы с напитками.

– Савелий, – обратился Петров к фельдфебелю, – ты, у нас человек разбирающийся, просвети-ка насчёт местного ассортимента.

– Чем торгуют, – подсказал Иванов.

– Так всё просто, вашбродь, – ответствовал Сява, поняв, что от него хотят, и начал тыкать пальцем в бутылки: – Вино, простое вино, зеленое вино, акцизное вино, водка сладко-горькая, водка очищенная, бальзама. А еще баранки, пряники, конфетки.

Петров поморщился: – Ну, для того, чтобы нажраться, есть всё, даже леденцы для закусона, а просто поесть есть что-нибудь?

Вахмистр-трактирщик закончил читать письмо, и отдал его женщинам. Те стали благодарить, а он, махнув рукой, мол, не стоит, подошёл к столу гостей.

– Здравия желаем, Николай Сергеевич, будь здоров, Акакий Анисимович! – и отвесил уважительный поклон остальной честной компании.

– Кирилл, чем сегодня попотчуешь? – спросил Иванов.

Уланский вахмистр был невысок, но крепок, розовощёк, как и положено, слегка кривоног, одет в белоснежную рубаху и почти чистый передник.

– Щи имеем с солониной, с бараниной, жирные, вкусные, каша тоже есть, гречневая, с салом, – начал перечислять Кирилл, – ещё пироги есть с гречкой и творогом, хлебные лепёшки ржаные и кисель картофельный, сладкий.

– Неси, неси, – замахал рукой Иванов, – на всех неси, что-то мы проголодались.

– Ничего себе, – удивлённо произнёс Петров, – у меня только от названий слюнки потекли, а сколько стоит это удовольствие?

– Кирилл нас будет пытаться бесплатно накормить, но мы заплатим. Акакий Анисимыч, насколько наш обед потянет?

– По пятачку, если без вина.

– Почему без вина? С вином.

– Если не до беспамятства, то полтинник.

Петров, барабаня пальцами по столу, негромко спел:

 
Царь был дурачок,
Хлеб стоил пятачок…
 

Иванов вскинулся на него: – Рот закрой!

Сидоров тоже осуждающе покачал головой:

– Ты в восьмидесятом году ходил к мавзолею орать, что Брежнев дурак? Нет? А сейчас что расхрабрился?

Иванов покосился на старосту и сказал негромко: – Анисимыч, ты же ничего не слышал?

Староста усмехнулся: – Это ваши дела, барские, мне в них лезть несподручно. Конечно, ничего не слышал.

– Следи за языком, а то раз, и уже поёшь "По диким степям Забайкалья". С этим строго.

– Было б строго, "Аврора" бы не стрельнула, – съязвил Петров, и поднял руки: – Сдаюсь, сдаюсь…

Иванов погрозил ему пальцем, и, повернувшись в сторону прилавка, сказал:

– Кирилл, и вина не забудь. Акцизного.

– А это что за пойло? – раздражённо спросил Петров, злясь за выговор.

– А, – махнул рукой Иванов, – это не то вино, что у нас. Откуда здесь виноградники. Это просто водка. Акцизная, значит "Казённая", произведена на государственном, казённом заводе, самая приличная здесь. А "водкой" сейчас называют самогонные настойки.

Тем временем трактирщик, доставал ухватом из русской печи чугунки и ставил их на стол: чугунок со щами, чугунок с кашей. Потом принёс глиняные миски, деревянные ложки, и на подносе глиняные кружки с киселём. Навалил прямо на столе горкой пироги, и ржаные лепёшки. Услышав про вино, водрузил на стол квадратную бутылку зелёного стекла, горлышко которой было перетянуто пёстрой, бумажной лентой – акцизной. И выставил гранёные стаканы, на вид, стограммовые.

Разливать щи подскочил Савелий. Первым миску со щами получил Иванов, себе Сява налил последнему, чувствовалась выучка. Разлил профессионально, поровну. Иванов поднял тост:

– Господа, пью за успех нашего безнадёжного дела! Пусть у нас всё получится, и нам за это ничего не будет!

Чокнулись, выпили. Дальше каждый наливал себе сам, в меру желания и возможностей. Щи были жирные, в гречневой каше мясо встречалось чаще крупы, а кисель, хоть и картофельный, но, как и обещалось, сладил. Наелись так, что не было желания вставать из-за стола.

– Что-то уже не верится в те ужасы, о которых ты рассказывал. Про голод и всё такое, – похлопал себя по заметно округлившемуся животу, Петров.

– А водка хорошая, – посмотрев на свет бутылку, сказал Сидоров, – и пьётся хорошо, и с трёх стаканов, как огурчик себя чувствую.

Иванов отодвинул от себя опустевшую миску, и сказал заговорщицким шепотом: – Я вам открою военную тайну, только вы никому не рассказывайте. Эта водка и наша – две разные вещи. Нашу гонят из опилок, а эта из пшеницы.

– Опять не сходится, – Петров, видимо, решил не отступать, – жрать нечего, а пшеницу на водку перегоняют.

– Ты всё пытаешься мыслить государственной категорией, – ответил Иванов, – да, во всем государстве голода нет, а вот именно эта крестьянская семья, голодает. А что далеко за примерами ходить. Слышали, Кирилл письмо читал? Этого Митрофана прошлой весной в солдаты взяли, где-то на Кавказе служит. Кормильца забрали, а ни пенсии, ни пособия не дали. Так вот, встречаю как-то его мать. Остановились.

– Здравствуйте, барин, – кланяется.

– Здравствуйте. Откуда и куда?

– В "кусочки" ходила. У невестки была. Мальчик-то помер.

– Как помер?

– Помер. Есть нечего. Ну, да оно лучше, все же жить легче.

Я чуть не упал. Представляете? Ребёнок умер, и это воспринимается как избавление от лишнего рта. А ты говоришь – "Не верится!". У Максакова был хлеб, только не задаром, а за работу. А мужика в армию забрали, некому взять в долг хлеба и малец умер. Может, и обошлись бы в прошлом году без меня, раньше ведь обходились, просто всё это лето на Максакова бы работали, а свои наделы – побоку. И опять без хлеба. А так, Максаков свой хлеб, оставленный для крестьян, сдал на винокурню, а крестьяне все лето на себя пахали, даже все общинные земли, заброшенные, подняли. Удачный год – и урожай, и много посеяли ржи, и много скосили сена – кормов для животных много.

– А с Максаковым всё-таки нехорошо вышло, – вставил Петров.

– Не я виноват, вот тому, кто придумал такую систему, или-или, тому бы… и пооткручивать, всё, что откручивается.

– Это ты зря, система формировалась веками…

– Да я не про времена царя Гороха, я про "Положение", когда было заложено противостояние. Семнадцатый год вырос из семечка, посаженого в шестьдесят первом. Не было бы конфликта, Владимир Ильич спокойно бы умер от сифилиса в Вене. Может даже, и в двадцать четвёртом году.

– Я тебя понял, – Петров оценивающе глянул на Иванова, – и как ты хочешь исправить положение? На данный момент, как я понял, всё в завале. Весь мир насилья разрушить тебе почти удалось, не до основанья, слава Богу, а что затем?

– Для этого мы и пригласили Акакия Анисимовича. Он уже много раз мне помогал.

Староста спокойно слушал "барские" разговоры и не встревал. Он обедал без вина, и сейчас потихоньку попивал киселёк. Услышав последнюю фразу Иванова, поставил кружку на стол и согласно кивнул.

Иванов повернулся к старосте: – Анисимыч, сколько сейчас земли приходится на ревизскую душу?

Староста ответил сразу: – Одна десятина и сто семьдесят сажон.

– Минуточку, у нас все ходы записаны, – "включил мозги" Петров, – ты же говорил, по четыре десятины давали.

– Правильно говорил, – улыбаясь, покивал головой Иванов, – по четыре и давали. В 61-м году. А родилось мужичков с того времени? Сейчас не так, как у нас: двое родились, трое умерли. Ныне наоборот. Плюсуй женский пол. Их не считают, но они тоже живут и едят.

– Вот оно что, – хлопнул себя по коленям Сидоров, – один раз дали на общину и всё, как хотите, так вертитесь?

– Именно, и вот что интересно, разрешили каждые 8-12 лет делать так называемый "передел" наделов, то есть пересмотр количества земли в зависимости от изменения тягловых душ в семье. Но общее количество земли-то не меняется. Своеобразный "Тришкин кафтан". Постоянное число делим на всё большее количество мужиков. Крысиные хвостики и получаются.

Иванов достал из внутреннего кармана жилетки несколько стандартных листов бумаги, сложенных вчетверо, и разложил их на столе.

– А вот что в Положении, – Николай постучал пальцем по бумагам, – написано по этому поводу, пункт 8, – и с выражением прочитал: – Помещики, наделив крестьян землёй, в постоянное пользование, не обязаны впредь, ни в каком случае, наделять их каким бы то, ни было, сверх того, количеством земли. Конец цитаты.

– Ну-ка, ну-ка, что за хретотень? – Петров потянулся к бумагам.

– На, изучай матчасть, – Николай пододвинул к нему пару листков, – Лёша, тебе дать?

– Не, мне не надо, – отрицательно качнул головой Сидоров, – я, и так тебе верю, что все они жулики.

– Ладно, а теперь самое главное, держитесь за воздух, – Иванов кивнул на старосту, – они ещё крепостные.

Сидоров непонимающе на него посмотрел, а Петров, углубившись в чтение, фразу не дослышал: – Что?

– Читай, читай!

Петров дочитал и с силой втянул воздух через зубы: – Ссс…собаки! Анисимыч, выкупленные наделы в селе есть?

Староста внимательно посмотрел в глаза Петрову и отрицательно качнул головой.

– А куда вы на барщину ходите?

– Стоп, стоп, не спеши, барщина три года назад заменена оброком, – пояснил Иванов.

– А оброк сколько?

– Восемь рублей с тягла, – степенно ответил староста, – да подушной подати один рубль пять копеечек, да с каждой десятины двадцать пять копеечек.

– Это он про налоги. Подушный берётся со всех, и с женщин тоже, и земельный налог.

– Про налоги потом, – Петров отмахнулся, – налоги платить надо, – а вот про землю интересно. Восемь рублей нынешних, это сколько наших?

– Брежневских?

– Не тупи, ещё Павловские вспомни. Наши, современные.

– В чем тебе пересчитать, в золоте?

– Хоть в рваных… носках.

– Не скажи, по-разному получается. Для правильного подсчёта среднюю корзину придумали.

– Какая корзина, какое золото? – Петров нетерпеливо постучал пальцами по столу, – по хлебу давай посчитаем.

Иванов перевернул листик с текстом Положения, и достал карандаш.

– Бородинский у нас стоит плюс-минус пятнадцать рублей четыреста грамм, один фунт. Сколько фунт ржаного печёного хлеба стоит, Анисимыч?

– Четыре копеечки.

Иванов почёркал на листе: – По хлебу нынешний рубль – 375 наших, восемь рублей – три тысячи.

– В месяц?

– В год.

– Фу! – шумно выдохнул Александр, – немного, в принципе. Может и не стоит лезть на броневик?

– Плюсуй ещё столько же остальных налогов, и получишь, сколько платит семья.

– Ну и что? Сколько там получатся? Я за коммуналку больше плачу.

– А почему ты с собой сравниваешь? Твой уровень – примерно надворный советник, получает жалованья около ста рублей в месяц. Так надворные советники и не голодают.

– А у крестьян сколько получается?

– Не смеши. Кто же это посчитает? Нет статистики. Только в кусочки ходят и дети умирают.

– Понятно, Анисимыч, сколько гектар сможет обработать крестьянин?

– Сколько десятин поднять? – поправил привычно Иванов.

Староста немного подумал: – Если две лошади, то за посевную десятин пять поднять сможет.

– Вот я и хочу, – медленно проговорил Иванов, – взять свою землю, добавить землю Максакова и дать крестьянам. Где-то по пять десятин и будет. И посмотреть, что выйдет.

– Сразу могу сказать, что выйдет, – Петров поиграл желваками на щеках, – выйдет боком эта затея. И закончится судебным процессом.

Он поднял руку, останавливая готового возразить Иванова: – Ты подумай вот о чем. Система, как я понял, заключается в следующем. Россия аграрное государство. Основное поступление валюты от продажи зерна. Земля под товарное зерно у помещиков. В комплект к помещичьей земле идёт крестьянин, который должен её обрабатывать. А ты берёшь, и выбиваешь краеугольный камень из-под здания империи. Из-за одного кирпичика государство не рухнет, но пришлёт бравого поручика с командой не менее бравых гвардейцев, который прекратит это безобразие, а старосту погонит в Сибирь, чтобы другим неповадно было. Ты пойми, что вывозится не лишний хлеб, а необходимый для пропитания. Гординская община готова поставлять товарное количество хлеба, сопоставимое с тем, что поставлял Максаков? То есть выращивать столько зерна, чтобы хватало и самим, и на продажу государству, в объёмах, которые нужны государству? Тогда гуд. А если нет? Под монастырь мужиков подведёшь.

Иванов молчал, постукивая карандашиком по столешнице.

Петров продолжил: – Почему большевики согнали всех в колхозы? Уж никак, не для удобства подсчета налогоплательщиков. Государству всё равно, сто тысяч или сто миллионов учетных карточек. Лишнюю сотню клерков посадить за конторские счёты – плёвое дело. Всё дело в том, что единоличник не даёт товарное количество товара. Это альфа и омега экономики. Единоличники хорошо справляются с малыми объёмами. А для больших объёмов, нужен конвейер. С разделением труда. Что я вам рассказываю, сами же понимаете. Сколько автомобилей единоличник выточит напильником из куска железа? А с конвейера каждые пять минут спрыгивает какой-нибудь кадиллак.

Петров глотнул из кружки, и погрозив Иванову пальцем сказал: – Максаков прогорел из-за тебя, молись, чтобы списали на "невидимую руку рынка". Дойдёт наверху, что ты тут в Иисуса Навина играешь, хана. Нужно выбирать золотую середину, и волков накормить и овец сохранить. А шашкой махать – много ума не надо, все машут, а толку?

Иванов кивнул: – Согласен. Предлагай.

– Первое. Срочно урегулировать вопрос с Максаковым. Хоть целуй его в ж… жёсткую небритую щёку. Выкупать его имение не торгуясь и ещё приплатить за беспокойство. Чтобы не трезвонил. Завтра же утром едем к нему. Савелий, не забудь сегодня отвезти визитку. Это на тебе, не подведи. Второе. Максаковские и твои земли, – Александр кивнул Николаю, – не раздать крестьянам, а продать сельскому сообществу, общине. Всё по закону. Вот пункт 34 Положения: "Сельское общество может также, на основании общих законов, приобретать в собственность движимое и недвижимое имущество. Землями, приобретенными в собственность независимо от своего надела, общество может распоряжаться по своему усмотрению, разделять их между домохозяевами, и предоставлять каждому участок, в частную собственность, или оставлять сии земли в общем владении всех домохозяев". Реальных денег, конечно, не брать. Но в документах писать цену рыночную.

– Я ещё выкупные платежи за их землю хотел внести, – перебил его Иванов.

– Прямо сейчас – ни в коем случае. Через год, не раньше. Будет подозрительно. И землю купили, и платежи внесли… Откуда деньги, Зин? И через сообщество надо. Ты вообще, чего светишься? Одной смерти мало? И самое главное, уговорить крестьян запахать межи. Анисимыч, что скажешь?

Акакий Анисимович, в начале разговора сидевший с безучастным и скучающим видом, пропуская мимо ушей незнакомые "барские словеса", когда разговор касался земли и крестьян, слушал очень внимательно. Теперь же он поглядывал на Петрова, все более встревоженно.

– Запахать межи? – удивлению старосты не было предела, – помилуйте, барин, а как жить-то потом?

– А сейчас что, живёте? Сейчас-то существуете.

– Так ты колхоз предлагаешь, – с ноткой разочарования произнёс Иванов.

– А что ты морщишься? – рассердился Петров. Человечество ничего лучшего не придумало. Колхоз, коммуна, артель, кибуц. Не нравится название – придумайте другое. Главное, чтобы было сбалансированно. И обществу, и государству. Анисимыч, сколько нужно земли для ведения приусадебного хозяйства?

Староста чуть заметно пожал плечами: – Кому как. От работников зависит. Есть руки – и триста, и пятьсот сажон под огороды займут, а нет, так и нет.

Иванов пояснил: – В колхозах давали от половины до трёх четвертей гектара.

Петров нетерпеливо взмахнул рукой: – Ну, не будем мелочиться, назначим по десятине. Это сначала будет казаться много. А потом понаставят теплиц… Аппетит приходит во время еды. Анисимыч, вот что ты скажешь про такой вариант? Для ведения подсобного хозяйства – десятина рядом с домом, а остальная земля без межей во владении общества?

Староста чуть успокоился, но всё равно чувствовалось напряжение: – Помилуйте, барин, а как же хлеб потом делить?

Петров снова рассердился: – Анисимыч, что ты заладил: "Помилуй, помилуй". Я тебя что, на плаху волоку? Не сговоримся, уедем от вас. А вы дальше младенцев хоронúте.

– Минуточку, не так быстро, – сказал Иванов, – у них и так по десятине с хвостиком. Что ты обобществлять собрался? Общей пахотной земли, после раздачи всем по десятине, остаётся чуть-чуть. По два-три надела у немногих.

– По несколько наделов в хозяйстве потому, что взрослые сыновья не выделились, – вдруг сказал Анисимыч.

Друзья с удивлением посмотрели на него. Неужели лёд тронулся?

– Если мужики выделятся, у каждого получится по одному наделу, – продолжил староста, – и передел наделов можно провести. Прошлый в одна тысяча восемьсот семьдесят первом годе был, от Рождества Христова. Я так думаю, нынче на надел менее десятины придётся.

– А что, красиво получается, – повеселел Петров, – конфликт из-за земли отменяется. Только я не могу понять, если земли у мужиков так мало, что же Иосиф Виссарионович в колхозы сгребал?

– Товарищ Сталин восстанавливал статус-кво, нарушенный в семнадцатом году, – ответил Иванов, – после Февральской крестьяне поделили помещичью и казённую землю, и в восемнадцатом собрали гигантский урожай. Правительство решило закупать хлеб у крестьян за свеженапечатанные фантики. Крестьяне не согласились, и потребовали твёрдую валюту – золото. Золото молодому советскому правительству самому нужно было, и пошли по деревням продотряды с продразвёрсткой. Ну это я отвлёкся. Понятно, да. Землю крестьянам реально дала буржуазная революция. Сталин вернул всё взад, оставив гектар на приусадебное хозяйство. Тот самый гектар, который у крестьянина и был, от царя-батюшки.

– А общинную землю как вместе пахать? – опять спросил Анисимыч, видно было, что старосту всёрьёз зацепила перспектива, – как считать, кто сколько наработал?

– А действительно, как считать, трудодни ввести? – быстро спросил Иванов.

– Если ставится задача обмануть, тогда да, трудодни, – кивнул Петров, – а для того чтобы правильно и честно было, деньги придуманы. Вот, представьте себе, есть некое крестьянское сообщество, назовём его Артельное Крестьянское Общество…

– Гордино, – подсказал Николай.

– Не пойдёт, – не согласился Александр, – в общество могут входить несколько населённых пунктов, может возникнуть путаница. Нужно нечто нейтральное, например "Белая берёза". Итак, имеем АКО "Белая берёза". Которое является владельцем, сколько там земли у нас получается? Ну, не важно. Руководит этим АКО Правление, выбранное Сельским сходом. АКО выступает в роли работодателя для крестьян Гордино и какие, там ещё деревеньки?