355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Максимов » След грифона » Текст книги (страница 3)
След грифона
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:53

Текст книги "След грифона"


Автор книги: Сергей Максимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

 
На улице дождик.
Землю прибивает.
Землю прибивает.
Брат сестру качает.
Ой, люли-люли.
Брат сестру качает.
 

Она и сейчас пела эту песню. Пела тихо, вытирая слезы, повествуя о грядущей судьбе сестренки, которую качал брат:

 
Вырастешь большая.
Отдадут тебя замуж
Во деревню чужую.
Во семью большую.
Ой, люли-люли.
Мужики там дерутся.
Топорами секутся.
 

Совсем не детской была эта песенка «про дождик». Втроем и попеременно женщины постоянно находились около больного, а последний отпрыск некогда сильных военных родов России угасал у них на глазах. Он не приходил в сознание еще несколько дней.

Беда еще более сблизила всех трех женщин. По ночам они сидели у изголовья постели Сергея, который за все эти дни и ночи обметанными жаром губами, улыбаясь, произнес несколько раз только одно слово:

– Ася...

Глава 3. Романс
1908 год. Август. Томск

Для Аси Кураевой Сергей Мирк-Суровцев оказался самым настоящим принцем из сказки. И не случайно старшие сестры после памятного рождественского бала для молодежи в том далеком 1907 году иногда называли ее Золушкой.

– Наша Золушка положительно обошла старших сестер, – заметила язвительная средняя сестра Аси Лиза, когда сестры в сопровождении гувернантки вернулись с того знаменательного бала.

– Папа, мама, если бы вы только видели, как наша Ася сегодня танцевала! – захлебываясь от восторга, рассказывала старшая сестра Аси.

– А кавалером-то кто был? – спрашивала дочерей мать.

– Кадет. Товарищ Пепеляева Анатолия по кадетскому корпусу.

– Такой же, наверное, баламут, – вставила свое слово более сдержанная и рассудительная Лиза.

– Мама, не слушайте ее! Это она просто злится, что Пепеляев пригласил на танец не ее.

– И вовсе я не злюсь. С чего бы мне злиться?

– Злишься, злишься. Все видят, что злишься. Хотя Анатолий тоже хорош. Мог бы действительно Лизу пригласить, а не эту конопатую.

– Это он специально, чтобы мне досадить, – хмуря брови, говорила Лиза.

– Слышишь, отец? – обратилась мама дочерей к мужу. – Зря мы на бал не пошли.

Тимофей Прокопьевич Кураев, отложив в сторону газету, внимательно слушал болтовню дочерей. Он, не любитель увеселений и балов, действительно, наверное, впервые пожалел, что не пошел на бал для молодежи. Его любимица, младшая дочь Ася, так же, наверное, впервые за последние полгода смеялась звонким, как колокольчик, смехом. Что такое могло там произойти, что вывело его любимицу из многомесячного пребывания в слезах? У него впервые за это время стало вдруг светло на душе. Ася улыбалась. Его младшенькая улыбалась.

– Ты действительно удачно танцевала? – спросил он дочь.

Та часто-часто закивала головой. На глаза ее снова стали наворачиваться слезы, но она продолжала улыбаться. Сам готовый расплакаться, Тимофей Прокопьевич привлек дочь к себе и уткнулся бородатым лицом в золотистые волосы дочери.

– Нет, вы послушайте, – продолжала старшая дочь Елена. – Этот кадет, прямо как взрослый офицер, прошел через весь зал. Представился мадам и нам. И пригласил Асю.

– Вообще-то Асе подобало бы польку танцевать, – сказала свое веское слово средняя сестра.

– В том-то все и дело, мама, – перебила ее старшая. – Можете себе представить, они танцевали вальс! Да так хорошо, что в конце танца им даже аплодировали.

– Пепеляев тоже танцевал с этой рыжей.

– Да при чем здесь твой Пепеляев?

– С чего это ты взяла, что он мой?

– Лиза, – вмешалась мать Анна Григорьевна, – пусть Елена доскажет.

– А я уже все и рассказала.

– И кто же такой этот кадет? Как его зовут? – мягко спросила Анна Григорьевна.

– Я же говорила, товарищ Пепеляева по корпусу.

– А имя-то у него есть, у этого товарища? – направляя разговор в нужное ей русло, спросила Анна Григорьевна.

Вдруг Ася, плавно высвободившись из объятий отца, повернулась лицом к матери и сестрам. Точно собравшись внутренне, она очень тихо, по слогам произнесла:

– Се-ре-жа...

Анна Григорьевна перекрестилась. Свое собственное имя, произнесенное ею на балу, и имя Суровцева оказались первыми словами Аси за последние полгода. От неожиданности всех охватила оторопь. Тимофей Прокопьевич снова привлек Асю к себе. Указательным пальцем свободной руки коснулся своих губ. Стало ясно: отец приказал всем замолчать. Все и замолчали. И было отчего...

В прошлом году, в начале лета, они чуть было не потеряли навсегда свою Асю. Виной всему был пожар. Как это часто бывает в Сибири, после жаркого мая июнь выдался холодным. Тимофей Прокопьич приказал снова топить печи в своем двухэтажном особняке по улице Духовской. Лучше бы он этого не делал. Митрич, один из управляющих Кураева, он же и смотритель за хозяйством купца и истопник в одном лице, растапливая одну из печей в нижнем этаже дома, плеснул в печь немного керосина. Погода стояла дождливая, и тяги в печных трубах никакой не было. Из-за неловкости Митрича разом вспыхнувшее пламя бросилось по проложенной керосином дорожке к незадачливому истопнику. Тот отпрыгнул в сторону и уронил бидон, полный керосина. Деревянный двухэтажный особняк в считанные минуты запылал с первого этажа. Сам Митрич едва успел выскочить на улицу с криком во все горло:

– Пожар!

С пожарной каланчи на Воскресенской горе сразу же заметили пожар, забили в колокол. Еще до приезда пожарных соседи бросились тушить пожар. Пожары для сплошь и рядом деревянного Томска были неотъемлемой частью его истории. Поэтому томичи, наученные горьким опытом, без лишней суеты хватались за багры и топоры, за ведра. Пожар у соседа очень просто мог превратиться в пожар у них самих. С первого взгляда они оценивали размеры случившейся беды и прикидывали, что нужно спасать в первую голову. На всех улицах существовали выборные должности пожарных старост, которые еще до приезда пожарных организовывали тушение. Как всегда, находилось немало желающих поживиться чужим добром. Поэтому вместе с пожарными из полицейского участка на той же Воскресенской горе отправлялись в путь и полицейские. Анна Григорьевна вместе с дочерьми успела без помех выйти из горящего дома, первый этаж которого уже пылал. Всем становилось ясно, что дом обречен. О том, что можно спасти что-то из вещей и мебели, не могло идти и речи. Поэтому все силы бросили на спасение примыкающих к особняку строений.

И тут Ася увидела в окне уже задымленной детской на втором этаже свою любимицу – кошку по кличке Зося. Девочка в считанные секунды сообразила, что спасать Зосю никто не станет. Окна и все форточки из-за холодной погоды были закрыты. Из-за стоящего шума пожара и гомона людей мяуканья кошки не было даже слышно. Ася только видела, как та в ужасе открывает и закрывает свой алый ротик. Белая шерсть на Зосе поднялась дыбом, а полные ужаса округлившиеся глаза были обращены на людей за стеклом.

Пользуясь царившей вокруг суетой, Ася незаметно отправилась ко второму, называемому черным, входу в дом. Обежав дом с обратной стороны, она открыла дверь и побежала по лестнице на второй этаж, путаясь в складках платья. Именно туда, на второй этаж, не сообщаясь с первым этажом дома, и вели ступени лестницы. Из всех щелей валил едкий дым. Задыхаясь, Ася открыла тяжелые двери детской, и ей на грудь бросилась почти обезумевшая кошка. Теряя сознание, девочка смогла открыть окно и закричать. Она ненадолго потеряла сознание. Предательница-кошка, ни секунды не колеблясь, бросилась из окна второго этажа на ветви стоящего рядом дерева, оставив на произвол судьбы свою спасительницу. Из-за попавшего в верхний этаж воздуха дым быстро стал превращаться в обжигающее пламя.

Когда Тимофей Прокопьевич подъехал к своему горящему дому, он застал в бессознательном состоянии жену и двух ревущих старших дочерей. Услышал он и резкий короткий крик младшей дочери. Поняв, в чем дело, он вместе со своим кучером, татарином Ахматом, бросился к черному ходу. Дым, недавно сквозивший из щелей лестницы и стен, теперь превратился в пламя. Несколько шагов по лестнице вверх – и волосы на голове и в бороде затрещали от огня. Задымилась одежда. Могучей рукой Ахмат вырвал Тимофея Прокопьевича из пламени.

– Куда, бабай шайтан?

– Пусти! – взревел купец и сам, будучи неслабым мужчиной, оттолкнул верного кучера. – Прочь!

Ахмат, видевший в своей жизни не один пожар, в том числе и такие, когда при спасении близких гибли люди, знал, что делать. Со всей силы он ударил Тимофея Прокопьевича, сбив последнего с ног и лишив сознания. Опытный кулачный боец, он был уверен, что в течение нескольких минут хозяин будет не в состоянии двигаться и соображать. Что и нужно ему было, чтоб развязать себе руки.

Он бросился к сараю. С необычайной легкостью схватил многометровую лестницу, используемую для покраски резных наличников и прочих ремонтных работ, и, не тратя времени на переход на другую сторону здания, приставил ее к окну второго этажа. Прошло несколько секунд, и через разбитое вдребезги окно он проник в дом.

Когда через несколько минут пожарные приставили свою раскладную лестницу к окну, в котором видели девочку, их встретили языки пламени, через которые ничего нельзя было рассмотреть. Пожарный, попытавшийся проникнуть внутрь дома, безнадежно махнул рукой и начал спускаться вниз. В толпе послышались крики женщин. Одна из них истошно выкрикивала только одно слово:

– Сгорела! Сгорела! Сгорела!

Анна Григорьевна опять упала без чувств. Елена и Лиза, не помня себя от отчаяния, тормошили бесчувственную мать.

Минутами раньше с такой же, как ее мать, бесчувственной Асей под мышкой, свободной рукой цепляясь за перекладины, по своей лестнице спустился Ахмат. Кто-то хотел вылить на него ведро воды, но он предупредительно поднял руку. Асю он завернул в одеяло и теперь бережно разворачивал, опустившись одним коленом на землю. Не в силах произнести ни одного слова и сделать даже шаг, с опаленными волосами и бородой, Тимофей Прокопьевич оцепенело смотрел на Ахмата.

– Зови жену, Тимофей Прокопич. Радоваться будем. Аллаху спасибо говорить будем! Цела дочь. Угорела мала-мала, чуть-чуть. Красивая невеста будет, – с характерным акцентом говорил Ахмат улыбаясь. – Долго жить будет! А теперь лей, – обратился он к какому-то мужику, до этого пытавшемуся облить его водой. – Лей, чего стоим! Видишь, как баран жареный чуть не стал?

Сразу же несколько ведер воды выплеснули на него со всех сторон. От попавших на нее брызг лежащая на земле Ася открыла глаза, увидела перед собой плачущего отца и потянула к нему руки. Она почти не пострадала от огня. Как и у отца, у нее оказались обгоревшими волосы на голове. Небольшие ожоги были только на ногах – от загоревшегося платья, которое вовремя успел потушить Ахмат. Вовремя он успел добраться через череду пылающих комнат до девочки. После холодного потока из нескольких ведер Ахмат зарычал и раскатисто рассмеялся. И на пожаре человеку иногда может стать весело, когда он понимает, что даже пожар не самое страшное, что может случиться в жизни.

Беда не приходит одна. Потеря дома даже для человека состоятельного, каким был Тимофей Прокопьевич, конечно, большая беда. Но он владел еще двумя домами, в один из которых на улице Дворянской и переселился с семьей. Настоящим горем стало то, что случилось с младшей дочерью после пожара. У Аси в результате сильного испуга и нервного срыва пропала речь. Именно пропала. Она пыталась говорить, но даже заиканием это нельзя было назвать. Произнеся один только звук, она начинала хватать ртом воздух, не в силах произнести второй. Тут же ее начинали душить слезы. Отец возил Асю на консультацию в клинику при медицинском факультете университета. Профессора-медики сходились на том, что речь должна со временем вернуться, но заикание скорее всего останется навсегда.

Врачи, к счастью, ошиблись. Еще полтора года после описанных событий Ася говорила плохо, но она вновь научилась улыбаться и смеяться после того знаменательного бала. Правда, в зеленых глазах ее навсегда поселилась какая-то недетская, мудрая грусть, удивлявшая всех взрослых. Медленное выздоровление девочки, становившейся девушкой, все в семье невольно связывали с Сергеем. А окончательное восстановление речи произошло исключительно благодаря ему.

Они долго не встречались. Сергей знал, что Ася вместе с сестрой Лизой в эти августовские дни бывают у Пепеляевых. Сергей тоже бывал там, но так случилось, что Асю он больше не видел. На рождественском балу через год после того, первого, Аси, к его сожалению, не было. Вместе с Тимофеем Прокопьевичем она на Рождество уехала в Мариинск, где у Кураевых были родственники.

В Мариинской тайге у Кураева было два золотодобывающих прииска, а в самом городе два магазина. Если добавить к этому занятие коневодством, то все вышесказанное делало сестер Кураевых богатыми невестами.

Сергею вновь предстояло увидеть Асю. Предшествовали этому следующие события. Оба несказанно счастливые, Сергей Мирк-Суровцев и Анатолий Пепеляев вернулись в Томск из столицы. Они успешно выдержали вступительные экзамены в Павловское военное училище в Петербурге, к гордости и радости своей и к такой же искренней гордой радости своих домашних. Сибирское лето уже вступило в август. Так говорят: «В Сибири июнь – еще не лето, август – уже не лето». Было тепло, но уже прошел Ильин день, и купались в Томи и в Ушайке только мальчишки и студенты, приезжавшие в Томск заранее, чтобы снять жилье на предстоящий учебный год. Кто-то сдавал «хвосты», оставшиеся от летней сессии. Пожалуй, еще извозчики тоже купались, когда по вечерам мыли в реке лошадей. Сергей и Анатолий не подходили ни под одну из этих категорий купальщиков, но по утрам неизменно встречались на берегу реки. После утренней пробежки из разных концов города они делали зарядку и ныряли в прозрачные воды речки. Завтрак, а иногда и обед брали с собой. В Ушайке водилось немереное количество всякой рыбы, но ловили ее здесь разве что для забавы. Удочки у молодых людей были. Их они, как и томские мальчишки, прятали на берегу в зарослях тальника. Взрослые же рыбаки предпочитали рыбачить на Оби и Томи.

Право на свое место на берегу им пришлось отстаивать кулаками. Дрались с местными один на один до первой крови. Пепеляев, имея навыки уличной драки, быстро разбил нос своему противнику. Сергею же самому разбили губы. Получилась ничья. Решили, что будут мирно соседствовать. Позже даже подружились. Энергичный Анатоль ходил с местными в верховья реки мыть золото. Берега реки еще носили следы «золотой лихорадки» конца девятнадцатого века, но для промышленной добычи золота Ушайка оказалась малопривлекательной. Теперь же по всему берегу были заполненные водой глубокие ямы – следы шурфов, которые пытались здесь пробивать золотоискатели. В мальчишечьих разговорах речь о золоте и кладах, якобы зарытых в окрестной тайге, велась постоянно.

Как хорошо было слушать эти разговоры под вечер у костра, когда в котле варится уха, а чистые воды таежной речки медленно протекают мимо и только шум близкого переката нарушает вечернюю тишину. Любимой темой для разговоров были подземные ходы под Томском. Мог ли знать тогда новоиспеченный юнкер Суровцев, что уже взрослым ему придется вернуться к теме томских подземелий!

Иногда по вечерам Сергей пересказывал Анатолю и новым друзьям какую-нибудь прочитанную им за день книгу. Это необычайно развивало его память и было полезно для окружающих, среди которых были и неграмотные ребята. Анатоль же вообще взял за правило обращаться к Сергею с вопросами обо всем им прочитанном. Непоседливый и шебутной Анатоль читал с усилием, но, обладая хорошей памятью, запоминал все пересказанное другом и не раз удивлял окружающих уже своими рассуждениями о том, что он при его-то складе характера никак знать не мог. В семье Пепеляевых, конечно, догадывались о происхождении такой «начитанности» сына и брата, но и им это нравилось. Потому Сергею все Пепеляевы были рады.

По вечерам к сестрам Анатолия приходили подруги. Несколько раз вместе со старшей сестрой приходила к ним Ася. Как назло, в тот день, когда он собирался идти вечером в гости к Пепеляевым и у них должна быть Ася, ему разбили губы. Никуда в тот вечер он, конечно же, не пошел.

Со слов Анатолия, он знал все про Асю. Знал и то, что с ней случилось. Известно ему было и то, что после того вальса в Общественном собрании девочка, хоть и заикаясь, стала вновь разговаривать. Теперь, по словам Пепеляева, она стала красивой девушкой. Честно говоря, он не мог ее представить девушкой. Он запомнил ее именно девочкой с непонятного цвета глазами. Любопытство смешивалось в его душе с боязнью разочарования от нынешнего облика Аси. Во всем этом было что-то романтическое и волнующее.

Несоответствие его фактического возраста и рода занятий постоянно ему мешало. С трудом преодолев неудобства своего малолетства в кадетском корпусе, при поступлении в училище он опять столкнулся с пройденным. Он опять был самым младшим на курсе, ему исполнилось только пятнадцать лет. А среди поступавших были не только старшие по возрасту выпускники гимназий и кадетских корпусов, но и совсем взрослые выпускники реальных училищ. Почти все давно уже имели опыт общения с противоположным полом. Он же окончательно был сбит с толку новой проблемой. Развитый физически, он внешне хоть и казался старше своих лет, но шестнадцатилетние и семнадцатилетние омские гимназистки, приглашаемые в корпус по праздникам, настораживали его именно своей взрослостью. Ровесницы же были для него какими-то недоразвитыми умственно. Внутреннего смятения добавляло и то, что он чувствовал симпатии к себе со стороны девушек. От этого он еще более зажимался и робел. Душевное равновесие его окончательно полетело в пропасть, когда однажды утром, после зарядки и купания, хитро улыбающийся Анатоль сказал ему:

– Однако свершилось, брат!

– Никак ты невинность потерял? – неуклюже пошутил Сергей.

Анатоль громко засмеялся, оглашая окрестности Ушайки своим хохотом. Открытый, не склонный к интригам и козням, он и смеялся всегда открыто и громко.

– Не угадал. Я, судя по всему, буду оставлен на второй год как не сдавший экзамены на поцелуи и объятия. Но у меня другое дело, хотя это тоже касается всяких там поцелуев и тому подобного... Правда, не меня, а тебя касается. Меня просили передать тебе письмо.

– Какое письмо? От кого? – изумленно спросил Сергей.

– Ну от кого тебе может быть письмо? Посуди сам.

– Где оно? – уже не сомневаясь, от кого ему письмо, спросил Суровцев.

Достав из охотничьей сумки с припасами продолговатый конверт, Анатолий протянул его другу:

– Держи.

Сергей вскочил на ноги. Сердце учащенно билось. Захотелось вдохнуть больше воздуха. Он машинально, но аккуратно при этом вскрыл конверт. В конверте оказался почти пустой лист писчей бумаги с несколькими ровными строчками вверху. Сначала он, ничего толком не видя и не понимая, смотрел на весь лист целиком. Наконец, несколько справившись с неожиданным волнением, перевел взгляд на строчки, написанные красивым девичьим почерком. Письмо не было письмом. Это была записка. Вот она: «Почему Вы избегаете встречи со мной? Мне хотелось бы видеться с Вами. Ася». Сергей невидящими глазами смотрел на противоположный берег реки. Чувства, которые он испытывал, были для него новыми, и они метались в его душе в поисках своего места и не могли никак отыскать. Но точно уверенные, что они здесь не лишние, эти чувства не улетучивались, а начинали терзать рассудок. И уже рассудок, включенный в какой-то необратимый процесс, выдавал свои вопросы: «Почему она решила, что я избегаю ее? Может быть, она думает, что из-за ее заикания? Так нет же. Просто так сложились обстоятельства». Он еще раз прочел последнюю фразу в записке: «Мне хотелось бы видеться с Вами». Он и сам хотел бы увидеться с ней. Он не осознавал, сколько прошло времени, пока стоял с письмом в руках и смотрел на противоположный берег реки. Вероятно, прошла не одна минута. Лист бумаги и конверт чуть подрагивали в его руках. Вывел его из этого непривычного состояния веселый голос Пепеляева, а голос у него почти всегда был веселый. Даже тогда, когда, как казалось Сергею, радоваться было нечему:

– Эй, гусар, чего из дома пишут? Все живы-здоровы? Никто не околел?

– Она ничего не сказала на словах? – не принимая шуточный тон, спросил Сергей.

– Наша знакомая многословием не отличается. Просто протянула мне конверт и сказала: «Сереже». Я понял так, что тебе... Может быть, я неправильно ее понял?

– Все ты правильно понял. Поди, еще какое-нибудь коленце выкинул, когда письмо брал?

– Нет. Все было чинно, благородно, по-домашнему, даже барышни менее обычного ржали.

– Так она тебе это письмо при посторонних отдала?

– Да какие там посторонние, – продолжал дурачиться Пепеляев, – все свои. Сестра моя – Вера, сестры Аси – Елена и Лизка. Правда, была еще Нина Гавронская, но она, можно сказать, почти моя невеста.

– А кума с кумой из Новониколаевска там не было?

– Нет. Кума с кумом к нам на Пасху любят приезжать.

– Да ну тебя к черту, – рассмеялся Суровцев, поняв, что Анатоль не был бы Анатолем, если бы не выкинул какой-нибудь фортель, когда принимал письмо. Сергею оставалось только удивиться смелости и открытости Аси.

– Сегодня все опять вечером у нас будут. Мне сказали, чтоб я без тебя не появлялся им на глаза. Грозились обрить меня наголо и кое-что оторвать, если не будет тебя. Ну конечно, ты как заиграешь на фортепьянах да как запоешь, они сразу, как мухи зимой, в спячку впадают! Верка, дура, аж глаза закрывает. Ах, Серж, я иногда думаю, что не в то время родился, – совсем неожиданно перелетел Анатолий на другую тему. – То ли дело в Средние века было! И войны-то были намного честнее нынешних. А сейчас на поле боя ты от каких только случайностей не застрахован. Какая-нибудь пуля-дура может еще до атаки убить. О снарядах я вообще молчу. А жили люди как раньше? Да взять хотя бы начало прошлого века. В то время в дворянских семьях матери сами подговаривали кого-нибудь из дворни. Ну, девку какую-нибудь, и все...

– Что все? – занятый своими мыслями, спросил Сергей. К тому же он не уловил логического перехода от рассуждений Анатолия о войне к девкам. Обычной логики и не было. Была кашеобразная логика возраста.

– Ну, чтобы эта девка барского сына науке любви обучила...

– Девка разве может обучить? Наверное, все же не о девках шла речь.

– Да какая разница! Главное то, что тогда дворянские дети, когда в законный брак вступали, науку любви назубок знали, а тут уже юнкер, а дурак-дураком в этом деле. Я уж думал, может быть, в публичный дом тайно сходить. Накопить денег да ломануться. Честно скажу, я уж думал об этом.

– Ну и что надумал?

– Нельзя. В Томске и думать об этом нечего, – с серьезным видом рассуждал Анатолий.

– Отца все знают. И семью опозоришь, и сам опозоришься. Ну а в том, что отец голову оторвет, и сомневаться не приходится. А еще брат Аркадий говорил, что в Томске очень многие публичные женщины заражены французской болезнью. А он, сам понимаешь, будущий военный врач, знает, что говорит. А что делать? Я, представь себе, уже несколько раз целовался с Ниной, а она мне только вчера сказала, что я не умею целоваться. Оказывается, когда целуешься, нужно захватывать губы любовника своими губами. А я, как теленок, тыкался ей в рот. И главное, сразу она не сказала. Я спрашиваю, почему не научила меня целоваться сразу. Говорит, побоялась, что я плохо о ней подумаю. Я и правда сразу же спросил, кто ее научил целоваться. Она сказала, что старшая сестра. Хорошо барышням – с сестрами своими можно обучаться. А у меня два старших брата да младших два, а толку с них никакого.

Вдруг Анатолий опять громко рассмеялся.

– Ты чего? – спросил Сергей.

– Да я просто представил, что брат Виктор меня целоваться учит.

Сергей вспомнил старшего брата Анатолия, не по годам серьезного, с бородкой клинышком, с пенсне на носу, двадцати трех лет от роду, лезущего с поцелуями к младшему брату. Ему тоже стало смешно.

– Знаешь что, Анатоль?

– Что?

– Давай сегодня не будем оставаться на весь день. Вот и погода что-то портится.

– Где ты видишь, что она портится? В каком таком месте?

– Пойдем по домам.

– Ну давай хоть позавтракаем, что ли.

– Хорошо. Давай.

Весь остаток дня Сергей провел за роялем. Он разучивал прелюдию Шопена. Грустную, как все его прелюдии. Тетушек дома не было. У них были дела в университете и в технологическом институте, где вовсю шла подготовка к новому учебному году. В комнату, где он музицировал, несколько раз заглянула няня Параскева Федоровна.

– Сергей Георгиевич, может быть, все же отобедаете?

– Не хочется что-то, нянюшка.

– Ну глядите. Если надумаете, так сразу скажите. У меня все готово. Держу все горяченьким. Вы вот сегодня глаза книжкой не портите. Это хорошо, конечно. Да что же вы такую тоскливую музыку играть взялись? Душу прямо разрывает...

Сергей на слух, чтоб развеселить свою няню, подвижно и задорно стал наигрывать «Ах вы, сени, мои сени». Няня засияла от удовольствия. Он встал из-за рояля, подошел к няне и нежно поцеловал в щеку. Вспомнил давешний разговор с Анатолием о поцелуях. Заулыбался. Улыбнулась и Параскева Федоровна. – Может, все же отобедаете? – Истинная правда, нянюшка, не хочется. – Да что же это с вами? «Действительно, – думал Сергей, – что же это со мной?» Вдруг он, ничего не сказав няне в ответ на ее вопрос, отправился в комнату, которую тетушки приспособили под кабинет. Кабинет у них был один на двоих. Вернулся с тяжелым письменным прибором и с бумагой в руках. Водрузил прибор на рояль, макнул перо ручки в одну из чернильниц и стал что-то записывать, не обращая внимания на стоящую рядом няню. Та тихонько вышла, про себя подумав, что нужно сегодня вечером сказать Марии Александровне и Маргарите Ивановне, что с Сергеем Георгиевичем что-то неладное творится. Сергей между тем закончил писать. Зарок не писать больше стихов и песенок был нарушен. Он сел за рояль. Положив на вуаль поверх нот Шопена исписанный его рукой лист бумаги, он вполголоса запел, аккомпанируя себе:

 
Бессмысленно хожу
По комнате своей.
Я слов не нахожу.
Я думаю о ней.
Я думаю о ней.
О ней, о ней одной.
Да что ж это со мной?
Да что ж это со мной?
 

Его няня, сама того не ведая, подсказала ему слова романса. Сегодня вечером он непременно его исполнит. Он без пения проиграл весь романс до конца. Сразу выучил на память. Изменил первоначальную тональность на более для него удобную. Сделал несколько небольших исправлений. На его взгляд, получилось очень даже недурно. Правда, одни глагольные рифмы, за которые начинающих стихотворцев почему-то ругают, но ему начихать на правила, он пишет для души. Вот и сейчас чуть легче на душе стало. Но все равно было и беспокойно и тоскливо одновременно. Погода за окном действительно после полудня испортилась. Еще утром они с Анатолем купались и загорали, а теперь небо было затянуто тучами и не дождик, а мелкая морось сыпалась с неба. «Август – уже не лето», – вспомнил он.

Сергей облачился в новый, двумя днями раньше сшитый юнкерский мундир с новенькими погонами, окантованными по краям золотым галуном, надел такие же новые офицерские, с длинным голенищем сапоги, перепоясался широким скрипучим ремнем и в таком виде вышел к тетушкам, пившим в столовой чай за самоваром. Выправка юнкера была безукоризненной. Предупреждая возможные расспросы, сразу же сказал:

– Я к Пепеляевым.

– Сережа, попей с нами чаю, – обратилась к нему Мария Александровна.

– Параскева Федоровна говорит, ты и не обедал сегодня, – вступила в разговор другая тетушка.

– Мне не хочется что-то.

Он было собирался выйти, но Мария Александровна его остановила:

– Подожди. Возьми извозчика. Я сейчас дам тебе денег. Погода испортилась. В мундире простудиться можно, да и мундир испортить. А мужского зонта у нас нет. Надо будет купить.

– У меня остались деньги от покупки книг.

– Мария, я дам, – достав деньги из своего кошелька, опередила Марию Александровну Маргарита Ивановна. – Вот возьми, пожалуйста, рубль.

– Зачем так много?

– Бери-бери. Мало ли что.

– Обратно тоже на извозчике возвращайся, – напутствовала Мария Александровна.

– Зачем?

– Чтоб мы не волновались, если придется задержаться.

Взяв деньги, Сергей молча вышел из комнаты. Тетушки Сергея некоторое время тревожно молчали. Молчание нарушила Мария Александровна:

– Знаешь, Маргарита, Параскева Федоровна, конечно, права. У Сергея сейчас возраст первой любви. Но не это плохо. Плохо то, что он выбрал именно эту девушку, – как о свершившемся факте сказала она.

– Почему ты уверена, что именно о ней нужно говорить в нашем случае?

– Потому что он у нас не совсем обычный мальчик. Он и в первую их встречу выбрал именно ее. Разве ты не видишь, что он живет и делает все по-своему? И самое интересное то, что ему это удается. Бог нас с тобой наказал за то, что мы так легкомысленно отдали его в корпус совсем ребенком, а сейчас нам ничего не остается, как принять его таким, каким он уже сформировался. Иначе мы можем потерять с ним всякую связь.

– Конечно же, ты права. Мне не нравится, что его избранница имеет такой серьезный дефект речи. Ты же понимаешь, что речь – всего лишь отображение того, что творится у нее в голове. И это при том, что он у нас такой красивый и умный мальчик.

– Он, к сожалению, давно не у нас... Он сам по себе. Ты помнишь, как он нам однажды сказал: «Я вам не мальчик. Я кадет». Я только теперь поняла, что кадет – это не совсем одно и то же, что и мальчик. А теперь он уже юнкер. Я как-то давно от монахини одной слышала, что Бог так никому другому не помогает, как сиротам. Она даже категоричней сказала: «Сироту Бог за руку ведет». Поэтому и обижать сирот – большой грех, и мешать сиротам что-то делать так, как они хотят, – грех не меньший. Так что нам остается только молиться за нашего Сергея, – на тревожной ноте закончила разговор Мария Александровна.

В гостиной в доме Пепеляевых был зажжен камин. Вера, старшая, девятнадцатилетняя, сестра Анатолия, жаловалась Сергею на младшего брата:

– Знаете, Сережа, меня просто поражает то, что такой глубокий и серьезный молодой человек, как вы, дружит с таким разгильдяем, как наш Анатоль. Вот и сейчас. Вы думаете, он действительно пошел поглядеть, не идут ли к нам сестры Кураевы? Как бы не так! Я уверена, он сейчас отправился курить за сарай. Вы не курите? Можете не отвечать. Мне и так все ясно. Логгин! – прикрикнула она на младшего брата, который стоял у камина и поджигал от открытого огня какой-то прутик. – Полюбуйтесь на него. Вылитый Анатолий в детстве.

От окрика восьмилетний мальчуган вздрогнул, бросил прутик в огонь и, встав лицом к старшим, показал, что в руках у него ничего нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю