Текст книги "След грифона"

Автор книги: Сергей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– А по мне, так лучше никакого развития, чем развитие с таким мордобоем. И потом, золота в мире уже столько добыто, что оно ни черта не стоит. Я думаю, что оно уже извлекается время от времени из оборота, чтоб совершенно не обесценилось, и что и революции для того придуманы, чтоб это золото терялось.

Не так собирался провести этот вечер Степанов. Но понимая, что захмелевший Джунковский не ослабит мертвую хватку на горле злободневной темы, решил взять инициативу в свои руки:

– Современный мир стал расплачиваться за свое многовековое презрение к евреям. И Россия, как никто другой.

– Ну это вы, батенька, перебрали через край. Где еще так с ними возились, как у нас?

– Вот именно что возились, а с ними нужно было условиться, вернее, с их элитой, которую мы старательно не хотели замечать. Мало того, делали все, чтобы ее у нас не было. И как следствие, все еврейские капиталы в стране начинают работать на капитал международный. А этому капиталу наша монархия – кость в горле.

– Вот ты и признал, что масоны и евреи готовят у нас революцию. Правда, они не понимают, что Россия им не Франция и не Англия, здесь будет что-то такое, что их первых же не устроит.

Суровцев растерянно слушал генералов. Он не раз и не два слышал подобные разговоры, но до сих пор они мало его занимали. Он, будучи русским офицером с немецкими корнями, относился с нескрываемым презрением к черносотенным призывам «Бей жидов – спасай Россию». Но он знал, что существует масонство, о котором все говорят и о котором никто толком ничего не знает. Тем более он не мог понять, почему масонов связывают с евреями, а евреев с масонами. Словно чувствуя, что молодой человек находится в неком смятении, Степанов повел разговор с ним, а не с Джунковским:

– До сих пор не было случая поговорить с вами на эту тему. Чтобы вам было понятней, Сергей Георгиевич, я отошлю вас к тайне томского старца Федора Кузьмича и к вопросу о том, царь ли он или не царь.

Джунковский, был озадачен поворотом разговора. Он рассеянно посмотрел на Степаниду, принесшую закуски и забравшую от него бутылку коньяка, и весь обратился в слух. Желание узнать, к чему клонит Степанов, оказалось сильнее желания выпить.

– Почитаемый жителями Томска старец Феодор не кто иной, как победитель Наполеона, бывший император российский Александр I, – продолжал Степанов. – Такое, казалось бы, экстравагантное перевоплощение царя сначала в безродного бродягу, а затем в почитаемого в Сибири старца было следствием одного из первых серьезных столкновений русской монархии с масонством.

Много чего знающий, Джунковский с интересом слушал Степанова, обычно избегавшего говорить с ним на эту тему. Владимир Федорович всегда подозревал, что его приятель знает гораздо больше, чем кто-либо другой, но не желает делиться этой тайной, зная несдержанность Джунковского в спорах. Недоверие друга задевало и обижало генерала.

– Чтобы понять поступок императора, нужно вспомнить, что, будучи еще подростком, он принял участие в убийстве своего отца Павла I. Заговор не был целиком масонским, но причастность их, увы, очевидна. Сам Александр по тем временам просто отдавал дань моде, когда сблизился с «братьями». Понимание опасности пришло к нему после разгрома Наполеона и заграничного похода русской армии. В Париже наши офицеры вступали в масонские ложи в таком количестве, что мода на масонов перестала быть модой. Это становилось уже заразой. И памятуя, чем это закончилось для Франции, Александр Первый понял, чего следует ожидать от тайных обществ в самой России. Революции, конечно! Рубится голова монарха. Затем сначала вырезается аристократия, потом, по убывающей, часть третьего сословия и, наконец, самих революционеров. И вот приходит какой-нибудь Бонапарт, чтобы стабилизировать обстановку.

Гости с интересом слушали хозяина дома. Слишком неожиданно было его многословие. А его близость к членам царствующей династии делала его речь авторитетной и значимой.

Остывали горячие закуски, а застолье затягивалось на неопределенное время. Степанов, уставший от дневных забот, вяло для столь серьезной темы продолжал говорить. Именно отсутствие пафоса, обыденность повествования и делали его речь необычайно интригующей. Говорил человек, чьи прозрения были горькими и выверенными временем.

– И теперь представьте, господа, ситуацию накануне выступления декабристов. Александр – отец дочерей, а наследующий трон Константин – масон. Да и женат тот морганатическим браком. Но прежде всего он, Константин, «брат». Мечта, да и только, для «братьев»! Вот почему Александр и заставляет Константина отречься от трона в пользу младшего брата Николая – заметьте, не масона. А затем якобы умирает в Таганроге. Мнимая смерть позволяет ему уйти от смерти настоящей, которая уже ходит за ним по пятам. Он-то знает, что зреет в чреве тайных обществ. Как знает и то, что смертного приговора за отступничество ему тоже не избежать. Вот он и исчезает, чтоб потом объявиться в Сибири после скитаний по монастырям и скитам России. Напрасно мятежники, возглавляемые офицерами-масонами, на Сенатской площади пытаются утвердить царем любезного им Константина. Царь Николай подавляет мятеж, подоплека которого, несомненно, масонская. И абсолютно правы те историки, которые говорят, что «русский мужик в гвардейском мундире спас монархию». И вот до конца XIX века масоны и все тайные общества у нас запрещены. Сдается мне, что Крымская война не что иное, как месть масонов Николаю I за декабристов и за эти запреты. Месть руками турок.

– Да уж конечно, не турки нас побили, – согласился Джунковский.

– Ваше превосходительство, неужели и нам следует ожидать от революции нечто похожее на революцию французскую? – спросил Суровцев.

– Если считать от Английской революции, то Бог троицу любит, – ответил за Степанова Джунковский. – Только у нас еще похлеще будет. Наши масоны забывают, что мы еще наполовину Азия. Потом еще неизвестно, кто революцию возглавит: они или же политические партии, которые финансируют международный капитал. А эти партии вполне способны перехватить инициативу у масонов и повести свою отнюдь не масонскую политику.

– А они действительно им помогают? – искренне удивился Мирк.

– Опосредованно. Исключительно опосредованно. Я в свое время очень удивился, когда получил данные о финансировании вооруженных отрядов боевиков в 1905 году. Сначала мы выяснили, что исходит это финансирование от немецких банков, и посчитали, что за этим стоит кайзер. Но позже удалось проследить путь финансовых средств до их истока. Источник за океаном...

– Я попросил бы вас, Сергей Георгиевич, с вопросами о масонстве обращаться ко мне. Об этом рассуждают все, кому не лень, но знающих мало. Я, в том числе, знаю немного. Но, поверьте, больше других. Чтобы проиллюстрировать серьезность вопроса, скажу, что перед самой смертью Столыпина, как раз в те дни, когда мы впервые с вами встретились, я стал изучать щекотливый вопрос. Больше того, Столыпин подготовил проект закона о запрещении масонства. Этот закон так и остался не подписанным государем. А что касается евреев, то я в своей жизни не раз испытывал чувство стыда, когда после резких высказываний в их адрес встречал среди них людей замечательных. Имена тех из них, кто служил России, для меня святы. Мне, русскому, дорог Исаак Левитан с его живописью и музыка Антона Рубинштейна. Как, впрочем, омерзительно мне имя банкира Рубинштейна, которого я в самое ближайшее время возьму за жабры. У нас будет время поговорить об этом, а пока прошу к столу.

– Ну уж нет. Давайте продолжим разговор, – проявил настойчивость Джунковский.

– Довольно на сегодня неприятных разговоров. У меня есть хорошие новости для моего крестника. Потому предлагаю выпить, – уже не слушая Джунковского, разливая в рюмки коньяк, подвел черту под разговором Степанов.

– Ваше превосходительство, я после контузии отметил у себя ухудшение памяти. Доктора предупредили, что алкоголь может усугубить положение.

– Никто и не требует от вас напиваться. Но повод стоящий. Итак, господа, – с полной рюмкой в руке замер Степанов, – прошу встать! Сегодня военным министром подписан приказ о присвоении очередного воинского звания «капитан» штабс-капитану Мирку-Суровцеву Сергею Георгиевичу. За это я и предлагаю выпить. Завтра обмоем официально, а сегодня по-семейному.

– Примите мои поздравления! – чокаясь своей рюмкой с Суровцевым, оживился Джунковский.

Не закусывая и не присаживаясь за стол, Степанов вновь наполнил рюмки.

– Еще не все, господа! Вторую рюмку выпиваем вдогонку, – продолжал генерал. – Также сегодня из штаба Северо-Западного фронта мной получены ордена означенного капитана, которые остались не врученными ему на фронте.

Пораженный неожиданными новостями Суровцев растерянно смотрел на Степанова. Джунковский же с неожиданным интересом уставился на молодого офицера.

– А я, признаюсь, почитал вас за штабного шаркуна. Примите мои искренние извинения и поздравления, – опять чокаясь, проговорил он. – Но все же обмывать ордена надо бы с орденами. Ежели не обмоешь, то и носить не придется.

– Крестник, как и я, не суеверен. Я же сказал, что пока отметим по-семейному. А вот теперь и закусим, – садясь за стол, предложил Степанов. – Я решил поступить таким образом, потому что мой крестник имеет юношескую способность бледнеть и краснеть. Пусть это произойдет здесь, а не на службе.

Действительно, Суровцев, с детства отличавшийся бледностью, в этот волнующий для него момент был крайне бледен.

– Есть и еще одно обстоятельство. Военная карьера у вас складывается весьма успешно, и я хотел бы вас сразу же предостеречь насчет того, что вашу радость от заслуженных наград разделят не все окружающие. Вы уже не мальчик и должны понимать, что причиной такой нелюбви и ваш фронтовой опыт, которым, к сожалению, обладают не все офицеры, а также ваша фамилия. С сегодняшнего дня я устным приказом запрещаю обращение к вам как к Мирку. И не возражайте, – закусывая, продолжал генерал. – Мне виднее.

– Ваше превосходительство, Александр Николаевич, позвольте вас еще раз поблагодарить за столь живое участие в моей судьбе.

– Вы закусывайте, закусывайте. Не стоит благодарности. Это мой долг. Хотя не скрою, что уважаю и по-братски люблю вас. Вы, если хотите, живое воплощение моих представлений о современном молодом офицере. Во-первых, умница. Во-вторых, человек храбрый. Скромны и в меру честолюбивы. Ровно настолько скромны, насколько это необходимо для человека военного. Ваша недавняя провинциальность – даже она – также в известной мере приятна. Нет этой столичной развращенности. Я покровительствую вам и считаю это естественным. Вот Владимир Федорович все сетует на евреев за их приверженность к соплеменникам, а сам помог он кому-нибудь из своего окружения?

– Что-что, а своего собрата еврей будет тащить за уши. И, будьте уверены, протащит даже в Синод Русской православной церкви.

– Да не о евреях я. О нас, многогрешных.

– Надо признать, что в этом вопросе я свинья-свиньей. Я уже и сам чувствую, что в последние годы только то и делаю, что выискиваю всякую пакость. И сам себя спрашиваю: «А зачем я это делаю, если мне это поперек души?» Ты прав, никому я не помог. Скорей бы на фронт!

– Ты становишься похож на чеховских сестер. Только вместо «в Москву, в Москву» говоришь «на фронт, на фронт». И потом... Почему я считал для себя принципиальным помогать своему крестнику? «У тебя, Додя, – говорит какой-нибудь Мордахей сыну, – могут все отнять. Но никогда не смогут отнять знания и ремесло. Так приобретай их». Так учат в еврейских семьях. И правильно делают.

– А не потому ли капитан такой целеустремленный, что наполовину немец? – вдруг воскликнул Джунковский.

– А это ты у него сам спроси. Хотя он немец намного меньше, чем ты поляк.

– Скажите, капитан, что вы об этом думаете? – действительно спросил Джунковский.

Еще не привыкший к новому званию Суровцев вздрогнул от неожиданности. Не сразу ответил. Ему пришлось думать, уже отвечая на вопрос. Он и сам не знал, почему имел такую тягу к знаниям, но точно не потому, что чувствовал в себе присутствие немецкой крови.

– Я русский. Наверное, поэтому не смогу по-немецки четко объяснить. Присутствие в себе немецкой крови я ощутил на фронте и вот теперь, когда был в Германии. Но ощутил я это как-то по-русски. И на фронте, и сейчас я чувствовал, что понимаю немецкую логику, но, принимая ее, поступал ей вопреки. Поступал и поступаю, как может поступить только русский. Так, чтобы противник не мог понять моей русской логики. И потом... Сейчас стало модно причислять себя к тем или иным политическим течениям. Даже в армейской среде появились конституционные демократы.

– То ли еще будет, – перебил его Джунковский. – И социал-демократы того и гляди, подобно вшам окопным, заведутся.

– Продолжайте, – покровительственно оградил своего крестника от Джунковского Степанов.

– Перефразируя вас, ваше превосходительство, и премьера Столыпина, сказал бы, что я русский империалист. И все, что вредит империи, вредит мне.

Джунковский громко захохотал:

– Ай да капитан! Ай да умница! Смело! Весьма смело! Это ж надо придумать! Сейчас даже монархистом быть зазорно, а он, видите ли, русский империалист!

– Вы шутите? – озадаченно спросил Степанов.

– Я считаю, что любая нация стремится создать империю. Взять тех же поляков. Ну какого черта они столько веков твердят о Польше от моря до моря? Между тем настоящих империй было и есть не так уж много. Наша империя насчитывает примерно десять веков истории. И должен заметить, что расширялась она, руководствуясь понятием активной обороны. Нам всегда было не до заморских колоний: свое бы отстоять да к морям выйти. Я вам даже больше скажу, – то ли в шутку, то ли всерьез продолжал Суровцев. – Я и национальность свою определил для себя несколько необычно.

– Как это? – озадаченно спросил Джунковский.

– Я русский офицер!

– Интересно, – наполняя рюмки коньяком, произнес Степанов.

Рассказа о поездке Сергея в Германию не состоялось. Вошла Степанида и прямо от дверей объявила:

– Ваше превосходительство, Александр Николаевич, к вам еще гости. Просили доложить о себе.

– Кто? – удивился Степанов.

– Их превосходительство барон генерал-майор Маннергейм!

– Так зови. Чего ты стоишь? Оцените, господа, – обратился он к присутствующим, – как моя экономка сведуща в воинских званиях!

– Они приказали прежде доложить.

– Зови, тебе говорят, – пьяно присоединился к Степанову Джунковский. – Одним немцем больше, одним меньше! Какая разница?

Через минуту вошел сослуживец Степанова еще по лейб-гвардии Кавалергардскому полку, а затем и по Николаевской академии Генерального штаба барон Карл Густавович Маннергейм.

Друзья расцеловались и обнялись.

– Откуда ты? – спросил Степанов.

– С фронта. За новым назначением. Мне нужна твоя протекция, – ответил лучший кавалерист русской армии, личный преподаватель верховой езды царской семьи. – Добрый вечер, господа, – поздоровался будущий главнокомандующий и президент Финляндии.

– Ничего себе! Выходит, зря о тебе, Карл, говорят: «Одиночка по натуре этот барон». Саша, – переключил свое внимание с Маннергейма на Степанова Джунковский, – если и немцы бегут к тебе с просьбами о протекции, то революция в России – неизбежность, данность и свершившийся факт! Вели подать еще коньяку, – совсем опьянел генерал.

Мы оставим наших героев в уютной квартире генерала Степанова. Добавлю только, что спустя несколько лет уже Степанов будет скрываться от большевистской ЧК на квартире Джунковского, защищенного от репрессий личным приказом Феликса Дзержинского. А до этого будет почти задушевный разговор главного чекиста Дзержинского и бывшего главного жандарма Российской империи Джунковского. Очень им не понравилось тогда, что некоторые товарищи из большевистской партии решили использовать милую их сердцу Польшу как плацдарм для мировой революции. Джунковского, закончившего германскую войну командиром той же дивизии, которую он принял в конце лета 1915 года, большевики не тронули. На первый взгляд может показаться странным, но офицеры и солдаты его дивизии уважали своего командира. Они чувствовали и понимали, что не от хорошей жизни сбежал их превосходительство на фронт из царских палат. Честного слова генерала о том, что он не будет принимать участия в Гражданской войне на стороне белых, также было довольно для большевиков. Но свои антисемитские высказывания ему пришлось навсегда оставить, за тем исключением, когда он консультировал ОГПУ в борьбе с антибольшевистским подпольем...

Постепенно, сначала Ленин, а затем и Сталин, сформировали некое подобие музея из живых экспонатов ушедшей эпохи. Кроме Джунковского, почетное место в нем занимали бывший военный атташе России во Франции генерал-майор граф Игнатьев, полный генерал – генерал-фельдмаршал Таубе и другие из числа тех, кто не представлял опасности, но и использовать кого можно было только в пропагандистских целях. Дескать, смотрите: уважать «бывших» и мы умеем.

Глава 9. Примерка погон

1915 год. Сентябрь. Западный фронт

Ох уж эти награды и признание заслуг! В грядущей революции в военной среде их наличие и их отсутствие будут определять человеческие судьбы. И если заслуженные и успешные генералы будут еще думать, чью сторону им принять в Гражданской войне, то младшие офицеры со своим выбором определятся быстрее. И часто именно наличие или отсутствие наград окажется решающим фактором. Для кадровых военных продолжение карьеры во все времена значило слишком много. Были и у них, как и у простых людей, и у офицеров, призванных из запаса, разные жизненные обстоятельства, заставлявшие делать свой выбор, но было еще и это...

На Юго-Западном фронте отважный поручик гвардии Семеновского полка, командуя ротой, отчаянно отбивает атаки австрийцев, переправившихся через реку. Отбив очередную атаку, он по собственной инициативе принимает решение контратаковать. Увлекает солдат личным примером, опрокидывает неприятеля и, преследуя его, захватывает мост, через который еще недавно его самого атаковал противник. Это эффектно называется «ворваться на плечах неприятеля в его расположение». Боевую награду офицера «замыливают». Его непосредственный начальник – командир батальона – получает Георгиевский крест, а обойденный и чином, и наградой честолюбивый и гордый поручик воюет дальше без наград и в том же чине. Находясь в окружении, в рукопашной схватке, он в отчаянии до последнего патрона расстреливает барабан своего «нагана» в наседающих немцев. Избитый до полусмерти немецкими гренадерами, поручик попадает в плен. Несколько раз безуспешно пытается бежать. Наконец он дает слово офицера не пытаться бежать впредь и опять бежит. Бежит с прогулки, на которую под честное слово отпускали пленных офицеров. Оставшиеся в неволе после этого побега испытывают ужесточение режима содержания и спорят о том, правильно или же бесчестно поступил поручик. Поручик же мыслит другими категориями. Он военный другой эпохи и другой войны. У него уже другие понятия о чести, сформированные под действием испытанной несправедливости по отношению к нему самому. А что он застает, явившись на родину? Даже не Февральскую революцию. Октябрьский переворот! Товарищи по училищу и полку уже полковники – в русской гвардии отсутствовало звание «подполковник», – а он по-прежнему поручик. Этот поручик приходит к большевикам, испытывающим в то время острую нужду в военных кадрах, и начинает формирование – ни много ни мало – революционной армии. Каково? Последняя должность в царской армии – командир роты. А тут не батальон, не полк, не дивизия даже. Армия. Именно командующий воюющей армией по негласной табели о рангах считается полководцем. Подчеркиваю, во время войны, а не в мирное время. Все прочие, не прошедшие эту высокую ступень, и именно во время вооруженного конфликта, именуются военачальниками. Имя этого поручика и одного из первых полководцев Красной армии – Михаил Александрович Тухачевский. Бывший гвардеец-семеновец из дворян Саратовской губернии.

Любая революция, кроме всего прочего, еще и бунт самомнений. И если самомнение бывшего прапорщика Николая Крыленко, на короткое время ставшего главковерхом революционной армии, оказалось излишне высоким, то поручик Михаил Александрович Тухачевский мечтал о маршальском жезле не напрасно. Маршальских жезлов в Рабоче-Крестьянской армии не вручали, но маршальские звания все же ввели. Интересно отметить, что «красным Бонапартом» Тухачевского окрестили белые. Сам Тухачевский знал об этом. И это ему льстило. Но знал об этом и Сталин. А этот историк хоть и допускал собственные ошибки, но чужих ошибок никогда не повторял. Сталинизм полностью исключил появление бонапартизма.

Другой поручик той войны – поручик Пепеляев – получил звание штабс-капитана, будучи награжденным за ратные подвиги уже несколькими крестами. В сентябре 1915 года с интервалом в восемь дней он был представлен сразу к ордену Святого Георгия и золотому Георгиевскому оружию за храбрость. Будущий командующий одной из белых армий не имел оснований сетовать на прежнюю власть.

– Ты, сотник, мне тут бодягу не разводи, – выказывал свое неудовольствие штабс-капитан Пепеляев командиру одной из четырех конных команд разведчиков. – Я вашего брата казака насквозь вижу. Я сказал всем спешиться – значит, спешиться. Я понимаю, что по немецким тылам шнырять вам сподручней, да иногда и на передовой будет нелишне поелозить.

За время войны Анатоль сильно изменился внешне. В народе такие перемены в облике мужчины называют одним словом: «заматерел»... От слова «матерый». От природы широкая грудь штабс-капитана, казалось, подалась вперед. И без того сильные руки с кистями кулачного бойца стали узловатыми и жилистыми, налитыми немалой силой. Речь его, и без того с юности подверженная влиянию речевой стихии чуждых ему слоев общества, вобрала теперь в себя и грубую лексику фронтовиков. Трудно было поверить, что этот человек мог вполне сносно говорить по-немецки и по-французски.

– Вы, господин штабс-капитан, не о том разговор ведете, – возражал ему сотник Урманов, забайкальский казак, дослужившийся до офицерского чина из рядовых. – Разве же мы против? Я о том толкую, что резерв иметь надобно.

– Отставить, я сказал! Если немец нас с позиции собьет, твой резерв только на то и годится, чтоб первым драпануть. И всем казакам скажи, чтоб отступать раньше пехоты даже не думали. Выполняйте!

– Слушаюсь! – ответил сотник и отправился отдавать распоряжения.

* * *

Пешая команда разведчиков и полурота 44-го Сибирского полка заняли оборону в рощице на окраине деревни Клетище. Окопы полного профиля были отрыты какой-то пехотной частью, которую перебросили накануне на другой участок фронта. Было обустроено даже несколько блиндажей, чтоб укрываться от огня артиллерии. Позиция была выбрана удачно. Из рощицы хорошо простреливался берег реки. Вернее, та его часть, которая начиналась за речным откосом Немана. Сейчас на этом откосе вне поля зрения оборонявшихся сосредоточивались германские части. Следовало ждать скорой атаки. В сущности, сотник Урманов был прав: резерв нужен. И хорошо бы его казакам в нужный момент ударить вдоль берега по откосу, который отсюда не виден. Но атаковать, толком не зная, что там происходит и сколько там неприятельских частей, никак нельзя. По простому расчету немцы успели за ночь переправить на правый берег Немана больше батальона пехоты. Слева, в пятистах метрах от Клетища, начинались огороды другой деревни – Боровой. Сегодня утром после долгого артиллерийского обстрела неприятель захватил ее западную окраину, и сейчас бой шел уже в селении. Многочисленные пожары охватили всю Боровую.

Казаки, отлученные приказом Пепеляева от своих коней, нехотя потянулись к передовому окопу.

– Подвиньтесь, кроты сибирские! Казаки воевать пришли! – подходя к пехотинцам, выкрикнул молоденький казак.

Если солдаты из состава пехотной полуроты с недоумением и обидой оглядывались на подходивших казаков, то пешие разведчики из команды Пепеляева с задором и интересом рассматривали забайкальцев.

– Эх, мать их в прорубь! Это где же нам столько баб отыскать, чтоб казачки повоевали, – с охотой огрызнулся кто-то из пепеляевцев. – Вы чего сюды пришли? Отдыхали бы в тылу, станичники. У нас тута тяжелая мужицкая работа. Это не кобылам хвосты крутить.

– И не немок с польками щупать, – вступил в разговор еще один пепеляевец. – Шли бы вы отсель. Немец-то, он вблизи жуть какой страшный. И усы у него побольше ваших растут, – указывая на юношеские усы разговорчивого казака, продолжил он.

Раздались смешки. Люди, которым предстояло сегодня воевать и умирать, с готовностью были рады позубоскалить в адрес друг друга, чтоб отвлечься от унылых мыслей, но находящийся вблизи сотник Урманов строго бросил молодому казаку:

– Ну ты, суслик забайкальский, язык попридержи. Казак, ядреный лапоть!

Довольные справедливостью сотника пехотинцы и старшие казаки дружно посмеялись над зарвавшимся казаком, покрасневшим от смущения как девица.

Из штаба полка прискакал посыльный унтер-офицер с пакетом. Пепеляев расписался в получении. Посыльный собрался было отправиться в обратный путь, но был грубо остановлен штабс-капитаном:

– Куда? Ну-ка стоять, любезный!

– Ваше благородие, мне приказано вернуться, как только передам пакет.

– Я знаю, что вам, штабным, на передовой говном пахнет. А мое донесение ты передать не желаешь?

– Виноват. Пишите. Я передам.

– Некогда мне писать, на словах передашь. Да погоди! Прежде дай приказ прочесть.

Он вскрыл конверт. Ему приказывали переподчинить себе четыре команды конных разведчиков 11-й Сибирской стрелковой дивизии, что он уже сделал и без приказа. Затем следовало отступать из Клетища. Соседняя деревня Боровая, по словам приказа, была уже сдана. Ну как же она сдана, когда он своими ушами слышит шум боя в Боровой, думал офицер. Насколько ему было известно, там сейчас обороняются части другого полка дивизии. Вероятно, в штабе просто не располагают сведениями о положении дел. И потом, что значит – отступать без боя? Формально, имея на руках письменный приказ, он должен отступить, но здравый смысл говорит, что ему приказывают просто бежать. А поскольку бегство на войне всегда преступно, ни о каком отступлении речь не может идти. Тем более автор приказа не удосужился даже указать, куда ему отступать.

– Вот что, братец, – после короткого раздумья заговорил Пепеляев, – передашь на словах начальнику штаба полка или командиру, что Боровая не сдана. Там сейчас идет бой. Скажешь, что я прошу пулеметов. И еще прошу... – Тут он выругался, да так мастерски, что посыльный с восхищением посмотрел на штабс-капитана. – Придется все же писать, кол им в грызло! – закончил штабс-капитан длинную фразу.

Пепеляев, несколько раз меняя сломанные карандаши, с горем пополам написал донесение. Он просил командование усилить его пулеметным взводом и организовать артиллерийский налет на берег Немана, где, по его расчетам, сейчас сосредоточивается немецкий батальон. Просил прислать санитаров, понимая, что будут раненые, а у него ни одного санитара в наличии нет.

Едва он закончил писать, как с опушки леса раздалась беспорядочная стрельба.

– Все. Давай скачи! Главное – доложи, что буду отступать, но только не раньше вечера. Дуй отсюда, – бросил он посыльному и вместе со своим вестовым Гладневым побежал к своим солдатам.

– Прекратить огонь! – донеслась до него команда Урманова.

Вторя ему, с другой стороны кричал командир полуроты поручик Ниткин:

– Не стрелять без команды, черти чубатые!

Когда Пепеляев вместе с ординарцем спрыгнул в окоп, он понял, что причиной беспорядочной стрельбы были казаки. Ловкие и умелые в конном строю, спешившись, они иногда терялись и чувствовали себя, что называется, не в своей тарелке. Они попросту испугались. В то время все чаще и чаще возникала необходимость использовать конных казаков в пешем строю как пластунские части. Пепеляев взглядом отыскал Урманова, находившегося в нескольких метрах от него. Погрозил тому кулаком. Урманов ничего не ответил, но, натянув на глаза фуражку с желтым околышем забайкальских казаков, принялся на чем свет стоит костерить своих подчиненных. А испугаться было отчего. Все пространство от крутого правого берега Немана до рощи, на краю которой занял оборону отряд Пепеляева, заполняли неприятельские цепи. По мере продвижения за их спиной на крутой откос поднимались новые. Действия немцев можно было бы демонстрировать как показательные в применении нового боевого порядка того времени – «волны цепей». Только отсутствие рассыпного строя разведчиков и чистильщиков окопов нарушало классическое построение. В остальном неприятель строго следовал букве устава. За двумя передними полными цепями шла цепь неполная, ведомая командиром батальона. Затем опять две полных и несколько пулеметных расчетов со станковыми пулеметами позади порядка. Пулеметы в наступлении в то время почти не применяли и основное их предназначение при наступлении сводилось к обеспечению отхода своих частей в случае неудачи. По едва заметному разрыву в порядках наступающих, а также по количеству солдат и пулеметов штабс-капитан определил силы неприятеля двумя пехотными батальонами трехротного состава. Численный перевес противника был более чем шестикратный. Еще утром, не ожидая ничего хорошего, Пепеляев целый час потратил на организацию огня своих пулеметчиков. Два пулемета недалеко друг от друга он разместил в центре, а еще два – по флангам. Первыми номерами станковых пулеметов «максим» он поставил своих разведчиков, указав им, где в построении немцев нужно искать командиров подразделений, и объяснил, как взаимодействовать огнем между собой. Как всегда перед боем, страх он вытеснял решительностью. Будь то мальчишеская драка в родном и разгульном во многих своих районах Томске или многочисленные бои Первой мировой, в которых участвовал, он всегда действовал энергично и смело.

– Передать по цепи, – чуть повысив голос, сказал он. – Примкнуть штыки. Огонь по команде.

– Примкнуть штыки! Огонь по команде! – многократно повторяясь, побежал в обе стороны его приказ.

По сбою в передаче устной команды было понятно, что спешенные казаки замешкались. Штыков к их винтовкам и карабинам не полагалось.

– Чего глаза вылупили? – прикрикнул Урманов на казаков. – У вас шашки с собой, ежели до рукопашной дойдет.

Густые вражеские цепи неумолимо приближались. Особого опыта и искусства требовало умение угадать тот момент, когда наступающие перейдут с шага на бег. Важно уловить именно этот переход, когда расстояние для стрельбы оптимально и неприятель еще не бежит на тебя. Стрелять в бегущего человека – дело не простое. Командиры немецких батальонов рассчитывали, что еще десятка два шагов следует подождать для решительного броска. Так и следовало бы поступить в любом другом случае, но не в этом. Перед ними были сибирские части, солдаты которых во все времена славились как отличные стрелки.