Текст книги "Персиянка"

Автор книги: Сергей Городников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Остров на глазах разрастался вширь, увеличивался, достигая в холках песчаных дюн высоты мужского роста. Казалось, бывшие в челнах намеревались обойти его и оторваться от погони, используя лучшие, чем у стругов, возможности для быстрой смены направления – они согласованно рванулись вперёд, чтобы проскочить в семидесяти‑восьмидесяти шагах от песчаной оконечности берега. В хмельном опьянении погоней ожесточённые преследователи ринулись следом и поздно сообразили, что попались на простейшую уловку. Когда в первых стругах раздались предупредительные крики о мелководье, притормозить их стремительный ход с помощью вёсел было поздно: растерянные кормчие не знали, где наибольшая опасность, впереди, или в столкновении с плывущими сзади. Днища не меньше десятка судов распороли песчаный гребень подводной отмели, резко остановились с треском мачт и вёсел, с падением воинов, с их завываниями от внезапного отчаяния. В эти судна врезались носовые, обитые медью тараны задних стругов, на тех волной налетали другие.

Борта хрустели, трещали и разламывались, будто скорлупы переспелых орехов; воинов швыряло с палуб, и часть из них были раздавлены днищами и носовыми, кормовыми, боковыми ударами судов, некоторые тела расплющивались и обагряли прозрачную воду мутными разводами крови. Среди этого орущего и воющего, трещащего месива судов и тел застрял и сандал Менеды‑хана. Из ханского окружения лишь несколько человек сохраняли внешнее хладнокровие, но это было хладнокровие беспомощных свидетелей происходящего. Они бессильны были что‑либо предпринять, когда рядом десятка три украшенных по бортам праздничными дорогими коврами многовёсельных стругов или были безнадёжно повреждены, либо прочно застряли в песчаном гребне отмели, или очутились в ловушке, в которой нельзя было развернуться, чтобы выбраться к глубоководью. А позади продолжали быстро подплывать суда каравана, успевая сбросить прежнюю скорость, но мешая одни другим разворачиваться для отпора новой напасти.

– Ура‑а!!! – оглушительно разнеслось над водой.

Из‑за острова соколами на добычу устремились десятки и десятки лёгких челнов. Отставая от них, вёсельным ходом скоро выплыли пять боевых казачьих стругов с бронзовыми шишаками носовых таранов и с вырванными из гнёзд мачтами, отчего их и не было видно за песчаными холмами. Одновременные, раскатистые залпы всех медных пушек, по три на каждом струге и по одному на челнах, расстреляли задние судна свадебного сопровождения, доведя сумятицу в них до столпотворения. Пока пушки скоро перезаряжались, казаки вскидывали ружья, мушкеты и пистолеты, трескотнёй пальбы, от которой было переранено и убито сотни полторы противников, разрушили последние остатки подобия воинского порядка на судах персов. Никто там не желал слушать ничьих приказов, каждый боролся за жизнь сам по себе. В заразительном безумии отчаяния воины прыгали в воду, чтобы добраться до берега, почти без сопротивления гибли под саблями, кинжалами, ударами прикладов со снующих повсюду челнов.

Но и те, кому удалось выбраться к зыбкой тверди дна, не нашли спасения. Они безрассудной толпой пробирались к берегу, в лепестки брызг разгребая руками мешающую бежать воду, а к их ужасу над песчаным пригорком стали подниматься казачьи головы, одна за другой высунулись жерлами две небольшие пушки, которые без промедления рявкнули, обдали их картечью. Кто не догадались тут же вскинуть руки и сдаться, погибли от ружейных пуль, в резне под ножами и саблями ринувшихся с пригорка казаков.

В этом жутком истреблении лучшего своего воинства Менеды‑хан совсем потерял голову, и сам не помнил, как очутился в воде. Пришёл он в себя, когда легко раненый в плечо советник помог ему залезть на палубу подвижного струга. Струг этот каким‑то чудом вырвался из изрыгающего проклятия и вопли, стуки и лязг, беспорядочную пальбу подобия ада, устремился за двумя другими, и только им удалось спастись от преследования казачьего судна. Последним проблеском здравомыслия Менеды‑хан с облегчением убедился, что впереди скоро пенит море длинными вёслами струг под началом его сына и тот жив, но в горе указывает с кормы рукой в сторону острова. Однако Менеды в безвольном отупении лишь опустился на палубу. Замутнённым от слёз взором он уставился в лохмотья парчи паруса, которую изрезали по распоряжению кормчего, чтобы не мешала двигаться против ветра, не в силах даже помыслить оглянуться назад, где решалась судьба дочери. Ему оставалось только тешить себя надеждой, что она уцелела и разбойники захотят получить за неё выкуп.

А в покинутом им сражении тысяча казаков завершала изничтожение четырёхкратно превосходящего их войска. Чёлн с Разиным ткнул ханский сандал возле резного льва, и казачий вождь легко влез на борт и спрыгнул на палубу. Сияющими лихим отсветом голубыми глазами он, словно выискивающий наилучшую добычу орёл, окинул взором все препятствия до кормы и не увидел ни одного непреодолимого. Поддев ногой опрокинутое кресло хана, отшвырнул его и впереди товарищей врезался окровавленной саблей в отчаянно сопротивляющуюся гурьбу телохранителей, которые ещё оставались на судне. Прорвался среди них к кормовому возвышению, и два пистолетных выстрела за его спиной продырявили доспехи обоих евнухов, которые цепями были прикованы у полога шатра, с отчаянием обречённых изготовились насмерть рубить саблями любого, кто приблизится к шатровому входу. Они, как в пьяном угаре, зашатались, и Разин в нетерпении оттолкнул их в стороны. От рывка его руки парчовый полог затрещал, оторвался, а он... застыл, будто от одного взгляда зачарованный тем, что увидел внутри шатра, позабыв, где находится и что творится вокруг.

Произошло это в начале жаркого и слепящего обилием солнечного сияния июля.

А в конце сухого и тёплого сентября...

3. Гонец

А в конце сухого и тёплого сентября, красочным осенним лесом, который с обеих сторон теснил устланную падающими листьями торную дорогу, к Нижнему Новгороду скорой рысью скакал порученец царя Алексея. После нескольких дней почти непрерывного движения, каждые сутки возобновляемого с рассветом и завершаемого с поздними сумерками, он приближался к впадению Оки в Волгу, и молодая резвая кобыла, которой от Владимира не удавалось найти хорошую замену, выказывала признаки усталости даже в эти утренние, прохладные часы. Удача прикинул, что поспевает к Нижнему Новгороду до обеда, и не торопил её, позволяя бежать, как ей представлялось удобным.

От самой Москвы не встречалось серьёзных препятствий и засад, и он не придал значения дальним хлопкам двух пистолетных выстрелов, которые из‑за расстояния и лесной чащобы почти слились в один. Но затем послышался торопливый и одновременно какой‑то сбивчивый топот скакуна с всадником и другой, уверенный конский топот, словно беглецом на измученной лошади гнались двое преследователей. Топот постепенно приближался, и Удача приостановил кобылу, заставил её сойти с дороги к укрытию за жёлто‑красно‑бурой и всё ещё сохраняющей зелёные краски листвой деревьев и высоких кустарников. В узорные просветы, которые образовались в ветвях после начала листопада, ему хорошо виделся протяжённый участок дорожной просеки до плавного заворота. Там, за стволами лип, осин и берёз мелькнул синий кафтан и показался всадник. Он нещадно настёгивал взмыленного гнедого коня, надрывный храп которого доносился до слуха Удачи.

Конь вдруг как будто споткнулся, стал замедлять бег и, точно подкошенный, опустился на передние колени. Пена выступила на дрожащие губы, он пошатнулся и стал тяжело заваливаться на бок. Белобрысый поджарый мужчина лет тридцати пяти едва успел высвободить сапог из стремени и прежде, чем ему придавило голень, отпрыгнул в ягодник на земле. Ноги коня затряслись в предсмертных судорогах. А белобрысый, на четвереньках быстро добравшись до ближнего дерева, рывком достал изнутри кафтана рыжий замшевый мешочек, какие используют гонцы для сохранности важных писем, сунул в бурые опавшие листья и наспех подгрёб другие, живо разровнял их, чтобы наскоро сделанный тайник не бросался в глаза.

Едва он встал с колена и отступил на колею возле павшего коня, как у заворота появились оба преследователя. Они пригибались к гривам запаленных, но проскакавших не больше нескольких вёрст лошадей и, для равновесия на скаку, подёргивали руками с кремневыми ружьями. Увидав настигаемую жертву, которой некуда было деться, они прекратили погонять животных и, подъезжая, распрямились в сёдлах. По одинаковой суконной одежде и нагловатой уверенности в собственной безнаказанности в них безошибочно угадывалась личная охрана местного князька, она же и его личное войско.

– Я гонец царя! – успокаивая дыхание, срывающимся голосом громко объявил белобрысый, когда они осадили своих разномастных лошадей.

– А хоть сам царь, – осклабился черноусый и черноволосый наездник, который был лет на десять моложе сообщника и нагло поигрывал кремневым ружьём. – Тебе бы, по‑хорошему, просто заплатить за проезд. А ты в нас – стрелять. Так что теперь наш черёд.

Он небрежно уронил ствол ружья дулом к гонцу и пальнул, обдав его лоб пороховым дымом, и громко расхохотался рывку ладони бледного, как мел, белобрысого к затылку, с которого сорвало обшитую белкой шапку.

– Смотри ж, ты! И я промахнулся! – воскликнул он с издёвкой. Резко прервав смех, объяснил: – Здесь и царь, и патриарх, и сам господь Бог – наш князь. А подле него мы – его архангелы. Так что оставляй деньги, ценности, кафтан и что под ним, и нагишом можешь уматывать. И будешь, как Адам в раю, безгрешен и счастлив. Аминь!

Перекрестив гонца дулом, он опять расхохотался собственной шутке.

– Да соображай живей, пока не передумали, – грубо вмешался старший грабитель.

Для убедительности сказанному он опустил ствол своего ружья к лицу гонца. Однако тот облизнул бескровные губы, сухо и коротко сглотнул и, оттолкнув ствол, схватился за рукоять сабли. Но вытащить её не успел, как и разбойники, повернул голову к шороху раздвигаемых ветвей.

– Он же сказал, царю служит, – верхом появляясь из своего укрытия, громко обратился ко всем Удача. Кобыла вроде как сама направилась в их сторону, а оба его пистолета держали разбойников под прицелом. Заметив движение руки с заряженным ружьём, он холодно предупредил старшего грабителя: – Но, но, не шевелиться! А то, как раз архангелами и вознесётесь! Но только к престолу дьявола, прямо в ад. – Сжав бока кобылы пятками, заставил её приостановиться на дороге и кивнул гонцу на всадников: – Забери у них ружья.

Гонец вздохнул приоткрытым ртом, откровенно испытывая облегчение от такого поворота событий. Краска жизни стала проступать на его щеках, и он охотно подчинился неожиданному спасителю. Левый пистолет Удачи смотрел прямо в грудь старшему из всадников, который казался и самым опасным из них. Сдерживая злобу, тот вынужден был смириться с беспомощностью что‑либо сделать, а, когда гонец требовательно рванул оружие к себе, выпустить из сухощавых жилистых пальцев курок и приклад. Черноусый отдал разряженное ружьё спокойнее и лишь выговорил с затаённой угрозой:

– Повезло тебе. Ой, как повезло.

Четверть часа спустя старший грабитель сидел на крупе лошади черноусого сообщника, крепко привязанный к его спине собственной верёвкой. Гонец проверил надёжность узлов на отведённых за спины руках и остался доволен своей работой. Удача дружелюбно хлопнул лошадь с двумя седоками по ляжке, и, отмахнувшись рыжим хвостом, она неторопливыми шажками потопала туда, откуда прискакала. Черноусый сидел в удобном седле, чего не мог бы сказать о своём положении его старший товарищ. Покачиваясь, чтобы не свалиться на землю, тот скривился от ожесточения.

– Не советую возвращаться этой дорогой, – процедил он сквозь зубы одному Удаче и зло сплюнул, едва не попал на сапог чужака, которому сделал это предупреждение.

Удача приподнял его же ружьё, нащупал пальцем курок, потом только невозмутимо отозвался:

– Обязательно учту такой искренний совет.

Неожиданный выстрел и удар пули в траву меж ногами напугал шагающую лошадь. Она рванулась вперёд, тяжело понеслась по правой колее, при скачке вскидывая грабителей, которые неуклюже дёргались на её спине, словно куклы на нитках в руках скомороха. Гонец подождал, пока она исчезла из виду, после чего, стараясь не привлечь внимания так своевременно подвернувшегося незнакомца, отступил к вороху листьев у корней большого клёна, наклонился и, будто из змеиной норы, выхватил замшевый мешочек с письмами и живо засунул под кафтан. Затем легко поднялся на отнятую у своих преследователей бурую лошадь, натянул поводья. Он с плохо скрываемым нетерпением ожидал, что Удача последует его примеру, однако тот не спешил.

– У меня срочное дело в Нижнем Новгороде, – наконец с седла объяснился гонец. И не заботясь об ответе, стегнул лошадь плетью; не оборачиваясь, выкрикнул: – Если встретимся, я твой должник!

Удача проводил его изучающим взором, преисполненный странных предчувствий, что они обязательно встретятся и радости эта встреча не вызовет ни у того, ни у другого. Тряхнув головой, отогнав эти предчувствия, он отвёл кобылу от трупа загнанного коня, который её тревожил. Оказавшись снова верхом, слегка пришпорил животное, прежней неторопливой рысью направил по отчётливым следам ускакавшего вперёд гонца.

К полудню стали чаще попадаться боковые просеки с колеями и придорожные деревни. После каждой деревни и просеки дорога становилась оживлённей из‑за попутных телег, в основном запряжённых гужевыми рысаками. Он обгонял эти телеги, нагруженные плетёными корзинами и серыми холщовыми мешками, в которых крестьяне везли на городской рынок плоды и ягоды, иные дары осеннего леса, но, главным образом, крупы, зерно урожая полей и живность сельских подворий.

Наконец, далеко впереди золотом блеснули крошечные кресты, затем показались игрушечные купола высоких соборов и колоколен. Во вдыхаемом свежем воздухе улавливались особые запахи, которые донёс лёгкий тёплый ветерок, запахи большой реки и крупного ремесленного и торгового города. Лесные деревья расступались, ширились разделяющие их просветы. В просветах, под скрытым облаками небом распознавались зубцы крутой и протяжённой стены каменной крепости, её сторожевые башни с медными флажками на верхушках шатров обитых медью крыш. Потом стал видимым обрывистый берег, на котором и была возведена крепостная стена. Выехав из леса на пригорок, Удача увидал саму широкую Волгу, а на ней множество судов и судёнышек. На всём охватываемым взглядом противоположном берегу нижегородский Кремль обступали выстроенные из кирпича и брёвен или из одних брёвен дома и окружённые заборами подворья, образуя расходящиеся длинные улицы, концы которых терялись за полем зрения. Улицы соединялись переулками, разветвлялись закоулками, а всё вместе, и видимые, и только угадываемые по внешним признакам и здравым соображением, они напоминали огромную паучью сеть, попав в которую, уже нельзя было выбраться ни простому горожанину, ни купцу, ни стражнику и чиновнику. От длинной пристани и от городских складов доносился людской низкий гомон. Там, как муравьи, копошились грузчики и подрядчики, лодочники, рыбаки и крестьяне. Глаз оживляла бойкая теснота спущенных или поднятых на мачтах парусов. Серые и небольшие холщевые лоскутки на лодках и челнах соседствовали с полотнищами на купеческих кораблях, некоторые из которых были сшитыми из дорогой парчи. Всё у того берега разгружалось, загружалось, жило беспокойным товарным обменом.

Наезженная колёсами и прибитая бессчётными скачущими и переступающими копытами дорога с пригорка спускалась пологим уклоном к низкому обрыву правобережья, заканчивалась грубым настилом и ограждающими его, выступающими из воды пеньками забитых в дно свай. Паромное судно с двумя повозками только‑только отплыло от настила к нижнему краю городского причала, и его возвращения ожидали ещё несколько заполненных мешками крестьянских телег. Слева к широкому настилу приткнулся большой четырёхвёсельный чёлн с оголённым стволом мачты без парусной перекладины. Удача спешился возле него и, без возражений согласился с более высокой, чем на судне, ценой услуги за переправу, тут же расплатился с мордатым хозяином, завёл кобылу на палубу. Завязав поводья на мачте, он погладил, успокоил её, тогда как хозяин махнул сильной рукой с толстыми пальцами, и похожие на него крепыши сыновья и дюжий, с сизым носом работник дружно приналегли на дубовые вёсла. Чёлн скоро нагнал паромное судно с повозками и привязанными к поперечному брусу лошадьми, возле которых теснились тепло одетые мужики, и оставил его сзади, направляясь к оконечности пристани, откуда начинался подъём дороги к городским улицам и рынку.

Стоя близ мачты, Удача внимательно осматривал суда и крепость и одобрительно заметил вслух:

– Живой город.

– Так Нижний же Новгород, – охотно отозвался хозяин челна, будто упомянул центр вселенной.

Широко расставив ноги в чёрных сапогах, он упирал кулаки в бока и с видом разорившегося, но уверенного, что сможет поправить дела, купчины завистливо пожирал глазами подробности происходящего на пригородном берегу. Слышался частый перестук молотков о наковальню в прибрежной кузнице. Усиливались запахи смолы и рыбы, обработанных шкур, вывешенных в торговых складах с распахнутыми входами. Разнообразная сушёная и вяленая рыба, лесные орехи, сухие грибы в корзинах, зерно в мешках, смола чёрными кусками с тусклым отблеском зеркально гладких отколов, всякая домашняя птица, копчёная и солёная дичь, меха с пушистыми хвостами в подвесах, горшки для разных нужд, кузнечные изготовки, мотки светлой и просмоленной верёвки, льняные и шерстяные ткани отрезами и многие другие товары доставлялись от складов к стругам и кораблям жилистыми загорелыми грузчиками под присмотром мордатых приказчиков и городских дьяков, исчезали во чревах под палубами.

Своими заметными издали красно‑жёлтыми кафтанами выделялись городовые стрельцы, скучно наблюдающие за общим порядком. Казалось, среди многолюдной суеты они одни никуда не спешили, похожие на сытых котов возле мышиной толкотни. Внезапные свист, шумные возгласы и выкрики угроз насторожили их, разбудили их неприязненную к беспорядкам бдительность. По песчаному берегу, пропадая и появляясь за кучами грузов и хлама, быстро убегал неприметно одетый парень лет семнадцати. За ним гончими собаками гнались трое странных мужчин: один выглядел приказчиком, другой нищим, третий калекой, который позабыл про костыль и опережал приятелей.

– Держи! – громко и требовательно кричали они на бегу. – Награда будет!

Но парень ловко обегал препятствия – приказчиков, молодых грузчиков, которые бросались наперехват. Один из них неожиданно прыгнул на песок и ухватил беглеца за щиколотку, опрокинул на колени. Для помощи ему подбежали двое городовых стрельцов. Но парень швырнул горсть песка в глаза хваткому грузчику, вырвал ногу и метнулся от стрельцов в реку. Нырнув под плоскодонку, вынырнул у струга и, шумно разбрызгивая воду, поплыл прочь от берега. Стрельцы один за другим пальнули из ружей, однако без намерения попасть в него, а лишь привлекая внимание лодочников. Несколько лодок и мелких челнов поворачивались и, как акулы, кто быстрее, ринулись наперегонки к мокрой голове уплывающего к другому берегу парня.

– Лазутчик, наверное. От Разина или других разбойников, – уверенно сказал хозяин челна возле плеча Удачи. В голосе его прозвучало откровенное сожаление, что не он получит награду; они были слишком удалены от места происшествия, чтобы менять направление и принять участие в ловле пловца. – Какие суда и с какими товарами или военными грузами пойдут вниз, выясняет. Это уже третий за месяц... Ах, чёрт! – с завистью воскликнул он, неотрывно наблюдая, как голове парня не дали возможности достигнуть и середины Волги, к ней подлетела двухвёсельная лодка, и приказчик с рыжей бородкой, словно чайка рыбёшку, ухватил плывущего за волосы и дёрнул к корме.

– И кто же за них платит? – полюбопытствовал Удача. – Казна, что ли?

– Купцы скинулись, – отозвался донельзя огорчённый хозяин челна. – Плосконосый и воевода их научили.

– Плосконосый? – переспросил Удача.

То, как он произнёс это прозвище, заставило хозяина челна глянуть на него цепким, подозрительным взглядом, в котором отразилась надежда самому обнаружить лазутчика и схватить ради награды. Но внешний вид и уверенность в себе стоящего рядом мужчины то ли успокоили, то ли разочаровали его. Чтобы как‑то объяснить свою минутную настороженность, он проворчал:

– Плосконосый и этих нанимает, переодетых.

Настроение Удачи изменилось, расслабленность улетучилась, он стал похож на учуявшего запах охотника тигра. Он пристальнее обежал взором причал, торговые склады и стены, башни крепости, будто и вправду ожидал разглядеть знакомое лицо. И вдруг ему показалось, различил его, когда оно несколько мгновений выглядывало из полумрака бойницы угловой башни, чтобы посмотреть на причину шума, на происшествие на реке.

Он не ошибся, его недруг был в той самой башне.

Удостоверившись в поимке очередного лазутчика, Плосконос отстранился от бойницы, сорвал печать со свитка письма, развернул бумагу и сначала глянул вниз на подпись. Затем с сосредоточенным вниманием прочитал и перечитал написанные мелким ровным подчерком строки. Белобрысый гонец, который доставил письмо из Москвы, стоял напротив и ждал, от нечего делать небрежно смотрел в бойницу на причальную суматоху вокруг схваченного парня и непроизвольно остановил взгляд на Удаче, который сходил с переправочного челна на берег.

– Он! – внезапно произнёс гонец.

Странное оживление в его голосе отвлёкло Плосконоса от письма. Посмотрев туда же, он сразу узнал виновника своих унижений, последним из которых было позорное бегство из столицы. Веки Плосконоса то ли от наружного дневного света, то ли от ненависти сошлись в жёстком прищуре тёмных глаз. Он словно забыл о бумаге в руке, невольно крадучись перешёл к бойнице, из которой было лучше видно прибрежную часть посада, проследил за неожиданно объявившимся врагом. Тот за поводья отводил пегую кобылу от складов, пошёл по короткой посадской улице, которая заканчивалась на площади с большим постоялым двором для приезжих, и, когда дошёл туда, пропал в подворье за гостиным домом.

– Верно. Именно с ним я утром повстречался на лесной дороге, – сказал между тем гонец. Он заметил проявление особого любопытства Плосконоса к этим его словам, и оно, такое любопытство, поощрило его продолжать сказанное, как сообщение и краткий отчёт. – За мной погнались двое головорезов, подручных местного князька. Усталый конь пал, и я уже прощался с жизнью, как вдруг из леса появился странный всадник. Он мне помог справиться с обоими, отобрать у них лошадь. На этой лошади я и прибыл сюда. Но мне показалось, он не собирался ехать... Он не поехал со мной.

Плосконос отвернулся от бойницы к полумраку, вскользь глянул на затенённого собеседника.

– Тот, кого ты сейчас видел на берегу, точно был он?

Молчание гонца было красноречивее утвердительного ответа.

– Не догадался, кто ты и почему спешил?

– Н‑нет. – Под воздействием злобного блеска глаз Плосконоса, гонец посерьёзнел и напряг память. – Не должен был догадаться.

Плосконос резко хлопнул свободной ладонью по письму.

– Он и есть царский порученец, о котором здесь написано. Мы обязаны его остановить. За это получим большое вознаграждение.

Гонец с пониманием ухмыльнулся.

– Да тебе, видать, лучшее вознаграждение его голова.

Плосконос будто не услышал замечания, бегло перечитал письмо ещё раз, как если бы надеялся найти в нём что‑то, что поможет ему выполнить или оправдать расправу.

– Не сбежал бы... – пробормотал он. – Надо убедить воеводу схватить... А там...

Он не закончил, шагнул к крутому наклону деревянной лестницы, указательным пальцем нетерпеливо приглашая гонца не отставать. Поскрипывание ступеней сопровождало их быстрый спуск к основанию башни. Низкий сводчатый выход был приоткрыт, и они вышли к безлюдной узкой улице.

Все улицы крепости, плотно застроенные каменными палатами и крепкими бревенчатыми домами с хозяйственными пристройками, которые были скрыты за плотными заборами от досужего взгляда, сходились к большой соборной площади. Главную и самую широкую обжил государев чиновный люд и местные церковные иерархи. На ней были расположены хоромы воеводы с семейством, дома стрелецких полковников, дьяков, некоторых подьячих и прочих представителей светской и духовной власти, и она была наиболее оживлённой. На другой бойкой улице отстроились богатые и влиятельные купцы города. Остальные улицы обступались тихими дворами окрестных помещиков. Дворы помещиков оживали, как бы пробуждались от спячки, лишь на время многолюдных приездов их владельцев и челяди из сельских поместий на городские земские мероприятия, а прочее время года предназначались для укрытия от смут, мятежей и иных бедствий. Если не было народных и кровавых туземных волнений или земских собраний, в них царила сонливая тишина, изредка нарушаемая скучным тявканьем обленившихся псов. Именно такой улицей и направился Плосконос в сторону соборной площади.

До площади они не дошли. Приоткрыв хорошо подогнанную к забору калитку, Плосконос вошёл в подворье, впустил гонца и сам запер её деревянным засовом. Затем они поднялись каменным крыльцом в просторный одноярусный дом с высокой крышей. В передней было темно и прохладно, но в горнице, куда Плосконос ввёл гонца, уже топили. Круглолицая разбитная девица, привлекательная цветущей молодостью, увидала вошедших в настольное венецианское зеркало с кружевной оправой, однако продолжала сидеть на накрытой ковром лавке у окна и примерять к ушам золотые серьги; она недовольно фыркнула, напоминая Плосконосу о недавней ссоре или обиде. Плосконос нахмурился, и она встала с лавки, вызывающе покачивая тугими бёдрами, без единого слова удалилась, даже не подумав закрыть за собой распахнутую дверцу.

Гонец потёр нос, чтобы скрыть усмешку, а его ведущий себя хозяином сообщник ногой прикрыл дверцу, с полки достал зелёную бутылку. Плеснул из неё в серебряную, украшенную резным узором стопку и протянул гонцу. Тот выпил настойку размеренно, не торопясь, таким образом подчёркивая, что заслужил хороший отдых, затем без спроса взял из глиняной миски малосольный огурец, захрустел в неспешной работе крутых скул. Проглотив то, что изжёвал, он прервал затянувшееся молчание.

– Я на том же постоялом дворе остановлюсь, – заметил он. – Можно по тихому просмотреть его вещи. Возможно, что и отыщется для повода к задержанию.

Плосконос слегка поморщился, ответил не сразу, видом показал, что обдумывает и другие меры.

– Ты правильно понял, что мне его голова нужна, – высказался он твёрдо и недвусмысленно. – А воевода... наш, но трус. Без бумаги из Москвы не посмеет его тронуть и отдать на пытку.

Белобрысый гонец наклонился к нему и, понижая голос до заговорщического шёпота, сообщил:

– Бледнолицый и это предвидел. – Он достал из внутреннего кармана свёрнутую в трубку бумагу, обтянутую шёлковым чехлом, с оттиском на скрепляющем шёлк сургуче волчьей головы и метлы. – Но просил использовать только в крайнем случае.

Плосконос не дослушал, выхватил свёрток, вмиг растерзал печать и шёлковый чехол. Развернув, глянул на подпись, пробежал глазами по строчкам и удовлетворённо хмыкнул. Заметно повеселев, он налил гонцу ещё раз полную стопку и собственноручно вынул из миски куриную ляжку, передал ему из пальцев в пальцы.

– Нам нельзя медлить, – предупредил он вполголоса. – Он может узнать, что я здесь, и насторожится. Как бы не ускользнул.

Устроившись на постоялом дворе, Удача перво‑наперво позаботился об отдыхе и корме для кобылы. Не торопясь, пообедал в харчевне и полчаса спустя был на соборной площади, входил в служебные палаты нижегородского воеводы. В приёмной сразу за порогом в это время присутствовал только подьячий. Узнав, кто он и по какому вопросу, подьячий самолично проводил его в недавно выбеленное помещение со сводчатым потолком, в котором у освещаемой от большого окна стены упирался в пол изогнутыми ножками тяжёлый дубовый стол, а за столом в дубовом кресле удобно устроился облачённый в дорогой атласный кафтан воевода. Туго обтянутый кафтаном живот упёрся в край стола, когда после внимательного осмотра Удачи воевода небрежно взял из его руки подорожный пропуск. Крупная породистая голова с проседью в тёмных густых волосах наклонилась к плотно исписанному листу с печатью Пушечного приказа, оттиснутой на подписи начальника Стрелецкого полка Матвеева, и воевода принялся мизинцем водить по ней, будто не столько читал, сколько изучал каждую букву, пытаясь найти подделку в важной государственной бумаге.

За окном открывался вид на площадь и на главный собор города. Обе створки входа собора были распахнуты, приглашая зайти во мрак лона церкви, и, казалось, там было тихое пристанище, в котором Бог с приближением сумерек поджидал явления дьявола в человеческом обличье. Окаймляющие площадь деревья не шевелились в безветрии, усиливая именно такое впечатление, они будто испугано застыли в предчувствии очередной схватки Добра и Зла. Из‑за напряжённой тишины за окном, за стенами, в том числе за стеной с подогнанной к сводчатому входу дверцей, где в особой судебной палате сложные дела о преступлениях и спорах разбирал сам воевода, было слышно только озабоченное сопение полновластного управителя города и близлежащих земель.

– Матвеев по поручению государя просит всех оказывать тебе всяческую помощь. – Воевода, наконец, приподнял голову. Свеч ещё не зажигали, и половина лица его, не обращённая к окну и церкви за площадью, была погружена в сумрак. Удерживая подорожный пропуск в левой руке, он указательным пальцем правой ткнул бумагу и мрачно пошутил: – С таким пропуском хоть в Китай. – Но посерьёзнел под изучающим взглядом стоящего перед ним Удачи. – Отдохни до завтра. Завтра устрою на скорый корабль.

Удача потянулся забрать подорожную, однако воевода быстро убрал её под грудь.

– До утра пусть хранится у меня, – объяснил он строго. Наклонившись к сундуку, пристроенному на угловом выступе сбоку кресла, он крякнул, протолкнул важную бумагу под приподнятую крышку, тут же придавил её сильной полной рукой. – Здесь надёжней. Не дай бог, с таким пропуском что случится. Выкрадут на постоялом дворе, например. Любой разбойник сможет творить с его помощью любое преступление... и безнаказанно. А моя главная забота здесь, блюсти спокойствие подданных государя и их веру в благонамеренность власти.