Текст книги "Ребята с Голубиной пади"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

НА ПЕРЕВАЛЕ

После побега из села Левка недолго плутал по тайге. Он нашел дорогу, но не пошел по ней, а стал пробираться обочиной. Предосторожность оказалась не лишней. Вскоре послышался топот, и вдали на дороге показались три конных белогвардейца. Минут через пять они повернули назад и опять проехали мимо Левки, возвращаясь в село. Левка подождал, пока затихнет конский топот, вышел на дорогу и побежал по ней.

В десяти километрах от села, занятого карательным отрядом, немного в стороне от дороги, находилась знакомая деревня. В ней ночевал отряд Острякова по дороге на Коптяевскую заимку. Там Левка надеялся разузнать что-нибудь о партизанах. К деревне он подошел уже затемно, но в деревню не вошел, а свернул к речке, где горел костер. К Левке с лаем бросились собаки, но Левка так решительно шел вперед, что псы уступили дорогу.

Возле костра с печеной картошкой в руках сидели два мальчика.

Левка спросил:

– Ребята, у вас не стоят шахтеры?

– Шахтеры? – удивился мальчик в картузе с поломанным козырьком. – Какие шахтеры?

– Не бойся, – успокоил товарища второй мальчик и улыбнулся Левке, как старому знакомому.

– Я и не боюсь! А каких ему шахтеров надо?

Мальчики повели между собой разговор о Левке так, как будто того здесь не было.

– Ты что, не узнал его?

– А когда я его видел?

– Помнишь, партизанский отряд ночевал? Помнишь парня в красных штанах?

– Еще бы! Он у меня еще полтинник выиграл.

– Ну, а этот – его дружок.

– Дружок?

– Ну да. Командирский сын…

Мальчик в фуражке долго смотрел на Левку, потом улыбнулся и сказал:

– Ну вот теперь и я узнал. Хочешь картошки?

Левка отказался.

Мальчики снова начали совещаться.

– Сказать ему, что ли? – спросил мальчик в фуражке.

– Надо. Может, у него сообщенье какое.

– Сообщенье? А какое сообщенье, пусть скажет!

– Скажите, ребята, очень надо, – сказал мальчикам Левка. – Белые наших захватили, а партизанам хотят ловушку устроить.

– Кого захватили?

– Деда Коптяя, Кольку Воробьева и Суна.

– Второго твоего дружка? – спросил мальчик в фуражке. – А третьего парня, пулеметчика, не захватили?

– Нет.

– Ну так что? – спросил мальчик в фуражке у товарища.

– Надо ехать! Ты оставайся, а мы с ним поедем, а то он один еще не найдет пасеку.

– Лови Красотку, а я поймаю Цыганка, – согласился мальчик в фуражке.

Не прошло и десяти минут, как Левка мчался в кромешной тьме, низко пригнувшись к шее Цыганка. Временами его проводник сдерживал лошадь и спрашивал:

– Ну как, не сбросил тебя Цыганок?

– Нет, – отвечал Левка, и скачка продолжалась.

– Нагибайся ниже: веткой сшибет!

– Ладно!

На пасеку, где ночевал партизанский отряд, они добрались к полуночи.

…Всю ночь дежурили секреты карательного отряда, выставленные вокруг села. Под утро солдат разморило. Они задремали, доверившись обманчивой тишине тайги. А тайга не спала! Пядь за пядью, бесшумно скользя между деревьями, ползли к часовым партизаны-пластуны. Вскоре тишину прорезал осторожный свист-сигнал: «Путь свободен». Пригнувшись к самой земле, от куста к кусту, от дерева к дереву перебегали партизаны к темневшему невдалеке селу.

К рассвету человек тридцать партизан подобрались к северной окраине села. Замаскировавшись в стогах сена, в картофельной ботве, они ждали сигнала с южной стороны села, откуда наступали главные силы отряда. Но там произошла заминка.

Разведчики, посланные снять секрет возле дороги у въезда в село, наткнулись на очень бдительную охрану. Здесь находилось трое белогвардейцев и два американских солдата. Белогвардейцы храпели в кустах возле дороги, зато американцы не спали. Изъеденные мошкарой, чем-то встревоженные, они притаились возле одинокой сосны на опушке, держа ружья наготове. Изредка, когда им особенно досаждали мошка и комары, раздавались их приглушенные проклятья и ожесточенные шлепки.

Проходила минута за минутой, уже заалело небо на востоке, а секрет все еще преграждал партизанам путь к селу.

Левка сидел на влажной траве возле Шулейки – командира партизанского отряда шахтеров. В синеватом предутреннем свете Левка заглядывал в небритое лицо командира, безмолвно спрашивая: «Ну когда же, когда?!»

Командир отводил взгляд. Нахлобучив на глаза фуражку, он нетерпеливо забарабанил пальцами по кожаному футляру бинокля.

Зашуршала сухая листва. Командир поднял голову и с надеждой спросил:

– Ну как, порядок?

Перед ним стоял высокий партизан в беличьей шапке. Вместо ответа партизан сбил движением руки шапку на затылок и зло сплюнул.

В голове у Левки мелькнула отчаянная мысль.

– А что, если на ура? Встать и пойти в атаку, – сказал он, обращаясь к партизану в беличьей шапке. Было в его фигуре что-то очень внушительное, чего явно не хватало маленькому, невзрачному на вид Шулейке.

Партизан снова яростно сплюнул.

Шулейко ответил:

– Не дело мелешь, садовая голова. Нас-то впятеро меньше, поэтому надо, чтобы все было шито-крыто. Не то все пойдет вверх тормашками. – И, повернув голову в сторону молчаливых кустов и деревьев, за которыми лежали и стояли партизаны, сказал: – Думай, братва! Крепче думай, время кончается!

Много раз в это утро Шулейко предлагал думать над тем, как без шума снять секрет. Сам он тоже думал над трудной задачей.

– Что прохлаждаться-то, – нарушил молчание партизан в беличьей шапке, – думка одна: идти на риск!

– На риск? – переспросил Шулейко. Оперся руками о землю, всем своим видом показывая, что он ни за что на свете не согласится идти на риск.

– На риск! – повторил партизан в беличьей шапке и, наклонив злое лицо к Шулейке, взял его за плечо: – Поднимай свои потроха, пошли, а то поздно будет! Да винтовку-то оставь ребятам, и мою пусть кто-нибудь возьмет. Мы пойдем, как крестьяне с заимки, а человек пять-шесть сбоку подберутся.

Шулейко вскочил.

– Ну, парень, – проговорил он вполголоса и взял Левку за руку, – пошли с нами, натуральней выйдет. Только не пугайся очень: дело-то плевое, не такой уж это и риск.

Левка, наконец, понял простой и смелый план партизана в беличьей шапке: притвориться крестьянами, подойти вплотную к американским солдатам и обезоружить их.

Когда они втроем вышли на дорогу, солнце уже взошло. Тайга загорелась, засверкала. Во всем мире разлилась бодрая радость прекрасного утра и передалась людям. Партизан в беличьей шапке и Шулейко завели громкий разговор о каком-то сене. Приблизившись к секрету, партизан стал беззаботно напевать. Словом, он делал все, чтобы можно было подумать, что в село из соседней деревни возвращаются подгулявшие крестьяне.

Так и случилось. Американские солдаты, заслышав голоса и увидев путников, вышли на дорогу. С распухшими от укусов мошки и бессонницы лицами, они, взяв винтовки на изготовку, ожидали, когда подойдут к ним эти странные люди.

Партизан в беличьей шапке оказался прекрасным актером: он изобразил на своем плутоватом лице такой испуг, что у солдат не осталось никаких сомнений в том, что перед ними напуганные до смерти крестьяне.

Шагах в пяти от солдат партизан в беличьей шапке поднял руки и, подойдя почти к самому ружейному дулу, бухнулся на колени. Затем он с силой дернул за ноги солдата. Тот, взмахнув руками, полетел на землю. Шулейко тоже не зевал. Когда солдат, возле которого он стоял, с любопытством посмотрел на упавшего в ноги партизана в беличьей шапке, командир отвел в сторону дуло его карабина и приставил к груди наган, спрятанный в широком рукава куртки. Через несколько минут американцы со связанными руками и заткнутыми ртами лежали рядом с белогвардейскими солдатами, тоже связанными по рукам и ногам.

Сквозь ветви с желтой поредевшей листвой виднелись крыши изб, церковная колокольня. Из села доносился скрип колодезного журавля и конское ржанье.

Левка поймал взгляд Шулейки и сделал было решительное движение в сторону села. Но командир его остановил:

– Постой, парень, не горячись! Лезь-ка лучше на сосну, под которой американцы хоронились, и посмотри, нет ли сигнала на той стороне села, в леске, Дым должен быть. Живо. На вот бинокль возьми.

Сосна росла на опушке среди мелкого кустарника и необыкновенно разрослась вширь. Левка быстро взобрался по ней, как по хорошей лестнице, ругая про себя необыкновенно осторожного командира. Всю ночь Шулейко, по мнению Левки, медлил. То останавливался, выжидая, когда вернется разведка, то вдруг начинал совещаться с партизанами: выяснял, правильно ли идет отряд. А не доходя до села, сам отправился в разведку и целый час просидел возле секрета! Левка совсем расстроился, когда ему в голову пришла мысль: а что, если первый отряд партизан не смог незамеченным пробраться к селу? Левка поднес к глазам бинокль, и сразу близко-близко придвинулись еще мокрая от росы крыша сарая, стена колокольни, широкая улица. По улице скакал американский офицер на белом коне. За селом желтел лес. Над прозрачными вершинами берез белел столб дыма.

– Есть сигнал! – крикнул Левка.

Снизу донесся слабый голос Шулейки:

– Смотри мне, бинокль не потеряй… Ну, пошли, братва!

Под чьей-то ногой хрустнул сучок, кого-то хлестнула ветка, кто-то выругался, и все стихло.

Левка хотел уже слезать со своего наблюдательного поста, да ему захотелось узнать, куда поскакал всадник на белой лошади. Он ехал уже шагом, отбиваясь плетью от стаи собак. Собаки проводили всадника до площади и отстали. В центре площади Левка увидел виселицу, возле нее толпу крестьян. Вокруг них, словно частокол, кольцом стояли солдаты.

Сквозь цепь солдат в круг прошел офицер, остановился перед толпой, достал лист белой бумаги и стал что-то читать, размахивая правой рукой. «Жирбеш!» – узнал Левка своего бывшего учителя.

Он навел бинокль в ту сторону, куда Жирбеш махал рукой. Там, сливаясь с толпой согнанных крестьян, стояли дед Коптяй, Коля, Сун, учитель и незнакомый Левке человек. С виселицы свешивались две веревочные петли.

У Левки потемнело в глазах, подкосились ноги, он чуть не свалился с дерева. Овладев собой, он снова поднес бинокль.

Подошли два солдата, подняли с земли лестницу и приставили ее к виселице. Один солдат полез по ней, волоча за собой веревку. «Брынза!» – узнал Левка.

Брынза сидел уже на перекладине, как вдруг, взмахнув руками, повалился навзничь, увлекая за собой лестницу. Затем на площади стало твориться что-то непонятное: толпа крестьян хлынула к церковной ограде, солдаты побежали было к дому учителя, но повернули назад. По площади скакала белая лошадь, но уже без всадника; хромая, мчался Рыжик.

«Наши стреляют, наши!» – догадался Левка и сразу же, как бы в подтверждение своей догадки, он услышал пулеметную очередь, а затем прерывистый крик:

– А-а-а-а!..

«В атаку пошли!» – и Левка стал поспешно слезать с дерева. Он почти падал, обдирал лицо, руки, не чувствуя боли. Вот и земля. Левка побежал. Радость душила его.

Вот он поднялся на пригорок к школе. Возле кучи бревен у дороги лежал американский солдат, уткнувшись в пыльную траву. Во дворе школы стояли повозки, тоненькой струйкой дымила кухня. Возле одной из повозок на земле сидел молодой партизан и, обливаясь потом, натягивал огромные, подбитые медными гвоздями ботинки. Увидев Левку, он сказал:

– И на кого они только шьют… Не лезут, проклятые! – Парень отшвырнул ботинки и стал обувать продранные ичиги.

– Эй, паря! – позвал кто-то.

Левка повернулся. На пороге сарая сидел партизан в беличьей шапке и ел арбуз, далеко отставив замотанную полотенцем ногу.

– Здравствуйте! – Левке показалось, что он очень давно не видел этого замечательного человека. – Здравствуйте! – повторил он. – Вы не видели товарищей, которые здесь сидели?

– Здорово, если не шутишь. Хошь арбуза? Это ты про арестантов? Хватился! Всех выпустили давно… А те, которых они порешить хотели, они, брат, сейчас у учителя сидят. Войне-то конец! Слышишь? И стрельба-то уже за деревней. Наши вдогонку палят. Попробуй арбуза-то… Повредило мне ногу, брат. Вот и отдыхаю, – закончил он, виновато улыбаясь.

Левка вышел на площадь и увидел Колю Воробьева. Он стоял возле церкви и кричал:

– Забегай, забегай! Эх, размазня!

Его возгласы относились к Васятке, который ловил лошадь, заседланную желтым английским седлом. Лошадь, задрав сухую породистую голову, бегала, путаясь в поводе. Васятка ждал, расставив руки. Лошадь понеслась прямо на него.

– Лови! Хватай за повод! – кричал Коля.

Лошадь, не добежав до Васятки, резко остановилась, взвилась на дыбы и, повернувшись на задних ногах, бросилась к воротам, возле которых стоял Левка. Но от ворот снова шарахнулась в сторону.

– Шляпы! – гремел Коля. – Коня поймать не могут!

– Ты бы сам попробовал! Стоять-то хорошо! – ответил Левка, задетый за живое.

– Стоять? Да ты думаешь, я бы не поймал, если бы штаны не спадали? Отняли эти гады пулеметную ленту. Теперь майся.

Конь наступил ногой на повод, к нему уже подбежал Васятка и по-хозяйски закричал свирепым голосом:

– Стоять! Баловать у меня! Ну, стоять!

И только сейчас Коля пошел навстречу Левке, поддерживая свои роскошные штаны. Левка пристально глядел в лицо друга. За эти два дня Коля похудел, осунулся и стал как будто старше. Лишь глаза у него оставались такими же мальчишески дерзкими.

– Колька, Коля, – проговорил Левка дрогнувшим голосом, взяв его за локоть.

Лицо Коли приняло растерянное выражение, глаза повлажнели. Он рванулся было к Левке, да вспомнил, что не может выпустить из рук штаны без риска, что они спадут на виду у всей деревни.

– У тебя нет какого-нибудь ремешка или веревки? – спросил Коля неестественно сиплым голосом.

– Возьми мой ремешок. У меня штаны и так держатся… Где Сун, дедушка Коптяй?

– Вот спасибо… Они в доме учителя. Эх, жалко, ты не поспел, когда наши налетели! Беляки-то, смех один! Ну и удирали! А наши их жарят, жарят! Человек сто положили. Брынзу тоже шлепнули. Жалко, твой Жирбеш удрал на подводе; его, говорят, тоже чуть не укокали. А это вот конь самого главного американского генерала! – Коля сыпал новостями, подтягивая Левкиным ремешком штаны. – Вот теперь красота! Пошли… – Коля откинул полы френча за спину, засунул руки в карманы, полюбовался на штаны и крикнул Васятке: – Ты, парень, не вздумай коня зажилить! Трое ловили и делить будем на три части.

– На три? Как же это? – Васятка в недоумении замер.

– А вот так! Кому хвост, кому гриву…

…В той же комнате, где находился штаб белых, на тех же самых стульях, против стенки с круглыми дырочками от пуль, за столом сидели дед Коптяй, Сун, учитель, партизаны. Перебивая друг друга, они рассказывали, что произошло с каждым за истекшие сутки.

Людям, которые несколько минут назад рисковали жизнью, теперь все пережитое казалось легким и простым делом, и никому не верилось, что могло быть иначе. Только когда взгляд их падал на площадь, где стояла виселица и серым мешком лежал возле нее Брынза, голоса чуть стихали, но скоро опять раздавались возбужденные и веселые.

При появлении Левки разговор умолк, и дед Коптяй и Сун встали.

– Ну проходи, проходи, Левушка… Дай-ка я тебя обниму! – Старик, уронив стул, пошел было к Левке, но его обогнал Сун. Сильно хромая, он юркнул под руку деда и крепко обхватил Левку за шею. О ноги Левки терся скуля Рыжик.

Левка почувствовал на своей щеке горячую влажную щеку Суна и услышал его шепот:

– Я знал, что ты придешь, Левка. Все время знал. Даже тогда так думал, когда бумагу читали…

– Я все видел… Как приговор читали, как Брынза полетел.

– Видел?

– Ну да, в бинокль! Я на дереве сидел.

Сун потащил Левку за руку:

– Пошли чай пить, тут он с сахаром и с печеньем.

В столовую входили еще разгоряченные боем партизаны, громко здоровались, с шумом усаживались за стол, а когда не стало мест за столом, то садились на подоконники или прямо на пол.

Вошел Шулейко, беспокойно ища кого-то глазами; увидев Левку, улыбнулся:

– А, ты уже здесь! Ну-ка, давай бинокль. Не разбил? То-то!.. Ты уже чаи распиваешь? – обратился он к партизану в беличьей шапке. – Как нога то?

– Заживает! Царапнуло малость, – ответил партизан, шумно прихлебывая чай из блюдца.

За столом потеснились, освобождая место командиру.

– Ну-ка, братцы, у кого опросталась кружка? – спросил Шулейко, подсаживаясь к столу.

Левка снова встретился взглядом с Шулейкой и почувствовал, что краснеет. Ему вспомнилось, как он ругал этого человека, обвиняя его в медлительности.

– Так-то, брат, – сказал ему Шулейко, будто отгадав Левкины мысли. – Теперь вот кажется все просто и легко. Почему легко? Потому что стратегия правильная! – Шулейко состроил плутовскую гримасу и засмеялся. – Жалко, сил у нас маловато было! – продолжал он. – Батька твой не подоспел! Ну ничего, он их дорогой встренет!

Левка слушал, смотрел на Шулейку и с удивлением стал замечать, что командира то заволакивает туманом и он уплывает куда-то за стену, откуда доносится его слабый голос, то вдруг туман снова рассеивается и он снова оказывается по другую сторону стола.

– Совсем сомлели ребята, – тоже откуда-то издалека донесся до него голос деда Коптяя. – Пошли-ка, ребята, в нашу «темницу», соснем малость.

Левка плохо запомнил, как он, поддерживая Суна, добрался до сарая. Он запомнил только сердитое лицо Васятки возле лошадиной морды да сонный голос Коли:

– Коня отдай раненому в шапке. Понял?

– Мою долю тоже?

– Свою себе оставь: хвост да копыто. Жила!..

Дед Коптяй, Сун, Левка и Коля улеглись на примятом ворохе сена. Рядом с ними, во дворе под возами, в тени черемух или просто там, где их свалил сон, спали партизаны. Не спал один Шулейко. Он, покуривая, расхаживал по двору, выглядывал за ворота и каждый раз, как проходил мимо колодца, плескал себе в лицо и на голову студеную воду.

Под вечер Левка проснулся от толчка в плечо. Кто-то протискивался между ним и Колей:

– Подвиньтесь… разлеглись…

– Кешка! – узнал Левка и, не открывая глаз, заснул снова.

…Кешке довольно легко удалось найти своих. Как только он вышел на реку Сучан, то повстречался с разведчиками из своего отряда. Разведчики проследили путь карательной экспедиции. Они видели в их обозе Колю и деда Коптяя и теперь спешили с донесением к Ивану Лукичу. Быстро возвращались они в глухую таежную деревню, где остановился отряд. Кешка бежал, едва поспевая за ними, и все же беспрестанно подгонял партизан:

– Скорей, скорей, ну, пожалуйста!

Поздно ночью они пришли в деревню. Иван Лукич, выслушав разведчиков, приказал поднять отряд по тревоге, а измученному большим переходом Кешке велел оставаться в деревне.

Вместо обычного «есть» Кешка на этот раз промолчал. Юркнув из избы, он нашел пулеметчиков и вместе с ними совершил трудный ночной переход, взвалив еще вдобавок себе на плечи банку с пулеметной лентой. Днем отряд принял встречный бой с разбитыми подразделениями карательной экспедиции. Белые и американцы дрались отчаянно. Им удалось прорваться на дорогу к угольным копям. В этом бою Кешка действовал как заправский санитар, лихой подносчик патронов и заслужил немало похвал.

– Тоже мне вояки! – проговорил Кешка уже во сне. Ему снилось, что он сидит в зимовье деда Коптяя и подробно рассказывает друзьям о сражении и о своих подвигах.

Три дня простояли партизаны в селе. Вымылись в бане, отдохнули и снова отправились в новый поход – на этот раз против японского карательного отряда, слухи о котором быстро разнеслись по таежным дорогам и тропам.

В этот же день из села уходил на заимку караван под командой деда Коптяя. На двадцати вьючных лошадях везли раненых, оружие, боеприпасы, продукты, захваченные в последних боях. Левка, Коля и Кешка без устали носились от головы к хвосту колонны, они подгоняли лошадей, поправляли тюки, подтягивали подпруги вьючных лошадей. Человек десять легкораненых шли пешком. Среди раненых находился и партизан в беличьей шапке. Он сидел на белом скакуне, свесив с седла обе ноги на одну сторону, и беспрерывно курил самокрутки в палец толщиной. Ехал на Гнедке и Сун, у которого было сильно ушиблено колено. На руках Сун держал Рыжика с забинтованной лапой.

Караван взбирался по отлогому склону к перевалу.

– Подтянись!

– Ну-ну, братцы, еще малость!

– Сейчас дело под гору пойдет, – передавали по цепочке партизаны, подбадривая друг друга.

На перевале дед Коптяй остановился, решив подождать, когда подтянется не в меру растянувшийся караван.

Мальчики остановились возле деда Коптяя, сняли с плеч тяжелые карабины. Коля подтянул пояс, увешанный гранатами-лимонками.

Партизаны невольно залюбовались прекрасной картиной осенней тайги. В прозрачном и необыкновенно чистом воздухе уже не было летней дымки, и поэтому сопки золотисто-зелеными волнами убегали в необозримую даль.

– Смотрите-ка! – нарушил молчание Левка. – Смотрите! Внизу, откуда мы поднялись, все зелено, а по другую сторону уже осень – там все золотое!

Дед Коптяй пояснил ребятам:

– Позапрошлую ночь морозец ударил, вот там и пожухла зелень. Ну, а на ту сторону перебраться у мороза силы не хватило: вот там и зелено.

– На то и перевал, – вставил партизан в беличьей шапке.

– Перевал… – как эхо повторил Левка, пораженный торжественным тоном, каким произнес это слово партизан.

Дед Коптяй вскинул на плечи котомку:

– Подымайсь! Ишь, расселись!

И караван снова двинулся в путь. Он то скрывался в сумеречной тени елей и кедров, то мелькал среди багряной и золотистой листвы кленов, то пересекал поляны, заросшие ржавым багульником. Дорога петляла. Иногда открывалась каменистая вершина перевала, и тогда все головы оборачивались назад.

…С тех пор минуло много дней, много дорог осталось позади. И чем труднее были дороги, тем чаще и чаще кто-нибудь из четырех друзей заводил речь о перевале. Может быть, он был так памятен потому, что никогда после они не видели грани, за которой по одну сторону лежит лето, а по другую – осень. А может быть, потому, что за этим перевалом они проверили и закалили свою дружбу. А может быть, он стал им дорог потому, что за ним осталось их детство!