Текст книги "Ребята с Голубиной пади"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ

Лука Лукич проводил Левку, Суна и Кешу до вершины перевала, где снова нес караул Гриша Полторы бродяги. Караульный сидел на валежнике с карабином на коленях и лениво похлестывал себя веткой по шее и спине, отгоняя докучливых комаров. Узнав, что ему придется дежурить до тех пор, пока его не сменит Коля Воробьев, Гриша зевнул и лениво сказал:

– Что ж, ничего не попишешь, раз дело такое. Ну, вы, ребятки, обертывайтесь побыстрей! Да смотрите не заблудитесь.

На прощанье Лука Лукич обнял ребят и, когда они побежали под гору, крикнул им вслед:

– Убавьте ход, рейс немалый!

Левка, Сун и Кеша будто не слышали этого благоразумного совета. Они замедлили свой бег только возле речки. Здесь расходились их пути. Кешка должен был идти по тропе, которая начиналась недалеко от того места, где они заметили Лидянского. А дорога Суна и Левки лежала через деревню, куда поехали за консервными банками дедушка Коптяй и Коля.

– Счастливо тебе, – сказал Левка Кеше, не останавливаясь.

– Счастливо, – улыбнулся другу Сун.

– И вам желаю удачи, – ответил Кешка, сворачивая с тропы.

Левка часто оглядывался, стараясь еще раз увидеть Кешу. Но только раз его маленькая фигурка мелькнула на белом галечнике и скрылась в прибрежных зарослях.

Сун то и дело сворачивал с тропы, потом бегом догонял друга.

– На, вкусно! – протягивал он Левке то кисть винограда, то ветку смородины.

Левка говорил с полным ртом:

– Хватит, Сун, довольно! Мы ведь не по ягоды пошли. Вот обратно пойдем, тогда другое дело. Кольке надо не забыть сказать про эти места. Пусть насобирает ягод. Мы их с дедом, наверное, скоро встретим.

Левка посмотрел сквозь просветы в ветвях кедров. Солнце уже заметно склонилось к западу.

– Опаздывают что-то они. Ну и нагорит Воробышку от Лукича! – добавил он.

Левка и Сун вышли с заимки как раз в то время, когда карательный отряд въезжал в село и все тропы и дороги вокруг него занимали вражеские секреты.

Не остерегаясь, Левка и Сун шагали вперед. Тропа вывела их на ту самую дорогу, на которой совсем недавно были задержаны Коля и дед Коптяй. У выхода из леса мальчиков окликнули:

– Эй, пацаны, айда сюда!

Первой мыслью Левки было кинуться в сторону, но и там, куда он думал бежать, виднелись два солдата.

«Беляки с американцами», – определил Левка.

– Айда, айда! Не бойтесь! – снова позвал ребят солдат и вышел из кустов, держа в одной руке винтовку, а в другой раскрытую банку с мясными консервами.

Левка и Сун держали в руках по грозди винограда, которым только что угощались, и это, очевидно, успокоило солдата. Да и вид у мальчиков был самый мирный. Перед походом Лука Лукич позаботился одеть ребят так, как одеваются обычно все деревенские мальчишки.

– Вы из деревни? – спросил солдат.

– Деревенские мы. Вон из этой деревни, – махнул Левка.

– Дай им по шее, пусть бегут! – донесся из кустов ленивый голос.

– Айда в село! И ни боже мой, никуда не выходите! Стрелять приказано. Ну, бегом!

Левка схватил Суна за руку и побежал к селу.

– Вот влипли, вот влипли! – повторял на бегу Левка, раздумывая, как выбраться из создавшегося положения.

Сун потянул было Левку вправо, к речке, но и там в лозняке блеснул на солнце штык винтовки.

– Не пройдешь! – сказал Левка. – Полный вперед. Найдем деда Коптяя с Колькой. Дед тут все знает… покажет, как пройти.

Как только Левка с Суном вбежали в село, они сразу юркнули в первый же двор и стали наблюдать, что творится на улице.

По широкой улице села расхаживали солдаты. У церкви стояли повозки, дымилась кухня. Где-то пронзительно визжал поросенок.

Мимо изгороди проехал солдат верхом на коне. Временами он останавливался и кричал таким голосом, будто объявлял необыкновенно радостное известие:

– Эй, слухай! Из деревни не выходить! Расстрел будет! Расстре-ел…

Оставив Суна в огороде, где тот улегся между картофельными грядками, Левка направился к дому. В доме, куда зашел он, находилась одна хозяйка и ее сын, мальчик лет одиннадцати. Хозяйка рассказала Левке, что видела, как вели деда Коптяя с Колей по селу, а ее сынишка добавил, что арестованные сидят в учительском амбаре против церкви.

– В учительском доме штаб у них, – пояснила хозяйка и спросила: – Тебя-то никто не видел, как ты ко мне заходил?

– Нет, я осторожно.

– Вот что, лезь в подпол. Спрячу я тебя, а то не дай бог кто-нибудь увидит да узнают, что не здешний ты…

Левка отрицательно покачал головой:

– Нет, прятаться мне нельзя. Мне надо из села выбираться поскорее.

– Убьют! Ведь приказ был. Все вот по домам сидим.

– Не могу, – Левка произнес эти два слова так решительно, что женщина поняла, что этот упрямый паренек ни за что не останется.

– Ваши-то не знают про этих?

– Нет.

– Ну, тогда в добрый час! Васятка, проводи его через кладбище.

– И там солдаты, – ответил Васятка. – Вот если пройти к Луговым, потом ползком по огороду да к конопле, а оттуда через болото в тайгу, а?

– Иди, иди, не мешкай! На тебе пирожка с рыбой на дорогу! – И хозяйка протянула Левке пирог.

– Спасибо. До свидания.

Васятка не очень удивился, когда между грядками показался Сун. Он только спросил:

– Этот тоже с тобой?

– Да, это Сун!

– Бедовые вы ребята! Право слово, – с восхищением сказал Васятка. – И тот тоже, в красных-то штанах! Идет себе как на вечерку. Только вот собаку жалко. Рыжая такая.

– Рыжик?

– Ну да. Ногу ему ушибли. На трех бег, а не отстает. Ну пошли!

– Постой! А что, сарай, где они сидят, крепкий?

– Вот какие бревна, в обхват!

– Подкоп нельзя сделать?

– Что ты! Пол там – накатник. И часовые кругом. Вот если бы бомба была… Такая, чтобы трахнуть бы в них и всех до одного в лежку положить. Ну пошли! Я знаю, вы куда… К нашим? Да? Мой папанька тоже там.

Словоохотливый Васятка, провожая ребят, то и дело оглядывался, что-то шептал, подмигивал или подавал знаки. Наконец он остановился у забора, закрытого кустами бузины, и прошептал:

– Надо поляну перебежать к Луговихиному двору.

Левка задумался.

– Нет, бежать не годится, – сказал он. – Надо просто идти, как будто мы гуляем.

– Пошли! Я скажу, что меня маманька к Луговихе за яйцами послала. У ней курей штук сто. Смотри, ребята, как из ее двора солдаты курей тащат, – и Васятка кивнул на солдат, которые со смехом выбегали из ворот, таща за ноги трепыхающихся кур.

Мальчики перелезли через прясла и пошли через полянку к дому. Они были уже у самых ворот Луговихи, когда во дворе послышалась ругань, хлопанье крыльев, кудахтанье кур и женский голос, умолявший кого-то:

– Христом-богом прошу. Оставь ты мне эту хохлатку… Бери за нее хоть десять кур…

В ответ послышался смех и сиплый голос:

– Может, она мне тоже нравится пуще всех твоих кур! Ну, пусти, убью!

Женщина заплакала. Звякнула щеколда, распахнулась калитка, и перед Левкой и Суном появился Брынза с винтовкой за плечами. В каждой руке он держал по нескольку связанных за ноги кур. Из-за спины Брынзы виднелась американская шляпа.

Левка и Сун, не мешкая, бросились назад. Брынза тоже узнал мальчиков; Он выпустил кур и закричал:

– Стой, убью!

Впереди бегущих показались два американских солдата. Левка оглянулся. Брынза, присев, снимал с плеча винтовку.

– За мной! – сказал Левка Суну, решившись на отчаянный шаг. Он повернул назад и бросился прямо на Брынзу.

Американский солдат с вырывающимися курами в руках стоял возле Брынзы и хохотал, потешаясь над его усилиями снять винтовку через голову. Тем временем Левка юркнул в открытую калитку. Сун бежал за ним, отстав на несколько шагов. Брынза, вскинув, наконец, винтовку, стал целиться в Левку. Сун, увидев опасность, грозившую другу, изо всей силы толкнул предателя в спину. Прогремел выстрел, и пуля, подняв облачко пыли, врезалась в землю.

Американский солдат хохотал, размахивая курами. Он даже посторонился, уступая Суну дорогу. Сун был уже в воротах, когда цепкие пальцы Брынзы сжали его плечо.

В это время Левка бежал по картофельному полю. До его слуха доносился раскатистый смех американца, ругань Брынзы и голос Суна:

– Скорей, Левка! Скорей!

Левка пробрался через заросли конопли, миновал лужок. Слезы застилали ему глаза. Сейчас, может быть, Суна били и топтали ногами. Может быть, Сун, умирая, шептал: «Эх, Левка, Левка, бросил меня…»

И Левка подумал: «А не вернуться ли назад?» Но тут перед Левкой возникло суровое лицо деда, его приказ. Он вспомнил о партизанах, что идут сейчас на соединение с отрядом отца, против которых сейчас расставляются пулеметы, пушки, устраиваются засады. И понял, что его первый долг – выполнить приказ лед а.

Левка бежал по болоту, поросшему кустами тальника. Где-то над головой тоненько пропела пуля. Вторая чокнула в лужице возле самых его ног. С пригорка торопливо застучал пулемет. Но Левка бежал и бежал, проваливаясь по колена в воду, падая и снова вскакивая, бежал, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули.

«Скорей! Скорей!» – подгонял он себя, чувствуя, как жжет в груди.

Вот по лицу больно хлестнула ветка.

«Лес!» Левка оглянулся: село скрылось за густым кустарником. Он остановился, набрал полную грудь воздуха и снова побежал. Но уже чуть медленнее.

ПЛЕННИКИ

Деда Коптяя и Колю втолкнули в полутемный сарай. Еще не успела закрыться скрипучая дверь, как на дворе послышалась ругань солдата, лай и визг Рыжика. Видно, пес сражался с кем-то из охраны.

– Рыжик, сюда! – позвал Коля.

И пес, тяпнув напоследок кого-то за ногу, влетел в полузакрытую дверь.

Снова раздалась ругань. В сарай заглянул солдат. Его белесые глазки горели злобой, сивые усы, похожие на зубную щетку, двигались из стороны в сторону. Солдат занес было ногу через порог, но кто-то окликнул его, и он, погрозив кулаком Рыжику, захлопнул дверь и заложил ее на засов.

Положив руку Коле на голову, старик спросил:

– Ну как, страшно?

– Да нет… чего бояться? Подумаешь!.. Дерутся-то они больно… Вот придут наши… дадут им…

– Ну-ну! Раз такое дело, давай сядем на сенцо, отдохнем и покурим. – Дед сел на податливый ворох сена и плутовски прищурил глаза: – Солдаты-то табак не отобрали. Карманы обшарили, а табачок-то вот он, – и старик вытащил из-за голенища кисет.

Рыжик растянулся у дедовых ног, предварительно лизнув его руку.

Коля сел рядом. От ударов прикладом у него сильно болела голова и ныл бок. Но страха он и в самом деле не чувствовал. Ему думалось, что все страшное уже позади, что они с дедом «здорово утерли нос белякам». Да и что могло случиться, когда так хорошо пахло сено! Его, видно, только что привезли с луга, и от него еще шло солнечное тепло, когда на балках под крышей ходили, надувшись, голуби. И главное, дед Коптяй сидел здесь так же спокойно, как в своем зимовье, и как ни в чем не бывало дымил обожженной носогрейкой.

– Напиться бы! – сказал Коля, почувствовав вдруг металлический привкус крови во рту и томительную жажду.

Дед Коптяй опустил руку с трубкой на колени.

– Да, сейчас бы водички из моего родничка. Нет лучше воды на свете!

Старик задумался.

Коля всем своим существом чувствовал, как от этого большого человека исходит добрая могучая сила. С ним так же легко и ни о чем не надо тревожиться, как и с Левкиным отцом, дедушкой Лукой Лукичом, как с Андреем Богатыревым и Максимом Петровичем.

Коля поднялся. Десяти минут было для него вполне достаточно, чтобы прошла усталость, и его уже терзало любопытство. Ему не терпелось поскорее осмотреть сарай, проверить, нет ли где лазейки, да и мало ли чего интересного можно найти в этом большом таинственном помещении!

Беглый осмотр стен и пола показал, что о побеге и думать нечего. Стены сарая сложены из бревен, пол – из толстых плах. Единственным слабым местом тюрьмы были двери, но у них стояла бдительная стража.

«Посмотрим, что дальше будет!» – решил про себя Коля и принялся за более тщательное исследование углов сарая. В одном из углов он наткнулся на кучу подсолнечных семечек.

«С голоду не помрем», – подумал Коля.

Еще больше он обрадовался другой находке: за старыми санями лежала пирамида арбузов.

Коля принес пару арбузов деду. Дед Коптяй улыбнулся:

– Жить теперь можно. Жалко, нож отобрали. Ломай, когда так!

Коля ударил арбуз о колено раз-другой и разломил его по трещине на две части.

– Спелый, аж засахарился, – он подал половину арбуза деду и с наслаждением погрузил зубы в прокладную мякоть.

Вскоре дверь отворилась и в сарай вошла молодая женщина с корзиной. Она кивнула деду и, посмотрев на Колю, поднесла к глазам фартук.

– Не плачь, молодка! Не плачь! Что плакать-то? – стал утешать ее дед Коптяй.

– Живей! – донесся голос солдата.

Рыжик залаял.

Женщина набрала корзину арбузов. Выходя из сарая, она кивнула в угол. Коля нашел в углу хлеб и два куска сала.

– Добрая душа учительша, – растроганно произнес старик, отламывая хлеб.

Коля с аппетитом поел, накормил Рыжика, развалился на сене и сразу уснул.

Дед Коптяй почти не притронулся к еде. Он сидел все в одной позе и посасывал носогрейку.

Прошло около часа. В сарай вошел ординарец Жирбеша.

– Буди мальчишку, просят! – сказал он.

Старик не ответил.

– Буди, говорю, мальчишку, начальство просит, – повторил солдат.

Дед Коптяй словно окаменел.

– Ты, старик, покорись. Начальство это любит… Выкинь дурь из головы… Повинись!

– Уйди, прихвостень, холуй барский, зашибу!

– Ну-ну, потише, – говорил солдат, расталкивая Колю и посматривая на дверь. – Вот шомполов-то всыпят, не так заговоришь… не то к стенке…

Дед Коптяй с таким презрением посмотрел на солдата, что тот поперхнулся и замолчал.

Коля проснулся. Увидев солдата, он вопросительно посмотрел на деда Коптяя, ожидая, что тот скажет.

– За тобой, Коля… Смотри, брат… – тихо произнес дед Коптяй. А то, что он не высказал словами, сказали Коле его строгие глаза.

– Ладно, – ответил Коля.

Солдат, наблюдавший за этой сценой, рванул мальчика за рукав:

– Их благородия требуют! Живо!

У Коли оборвалось что-то внутри: «Как? Идти одному, без дедушки?» Если бы Коля пошел с дедом, он не почувствовал бы страха, как теперь.

Солдат толкнул Колю к выходу:

– Пошли, пошли, Аника-воин!

Насмешка солдата вернула Коле присутствие духа.

– Сам ты Аника. Пусти! Пойду и не испугаюсь!

Озадаченный солдат выпустил из рук Колин рукав.

Ординарец Жирбеша привел Колю в столовую учительского дома. За большим обеденным столом сидело около двадцати белогвардейских и американских офицеров. Во главе стола рядом с маленьким учителем в пенсне сидели Поддер и Жирбеш. Жена учителя, та самая женщина, что принесла в сарай хлеб и сало, убирала со стола посуду. Обед подходил к концу. Хозяйка вышла из комнаты с грудой тарелок и скоро вернулась с большим блюдом, на котором горой лежали арбузные ломти.

Коля стоял у стены, под портретом Дарвина в застекленной раме. Почувствовав на себе десятки любопытно-враждебных взглядов, он смутился. Только учитель и его жена смотрели на мальчика с жалостью.

Коля заложил руки за спину и стал смотреть в раскрытое окно. Там сквозь ажурную листву черемухи виднелось заходящее вечернее солнце. Мимо окна с писком проносились стрижи…

Офицеры с аппетитом ели арбузные ломти, не обращая на Колю ни малейшего внимания. Розовощекий американский офицер ловко выплюнул семечко, и оно, мелькнув, улетело за окно. Другой, русский, офицер с необыкновенно бледным лицом и черными как смоль усиками подвинул к себе вазу с малиновым вареньем. На липкой кромке вазы тонко жужжала оса. Она несколько раз почти вырывалась из плена, но длинный палец офицера снова прижимал ее к вазе.

Только Жирбеш да Поддер, уничтожая арбузные ломти, поглядывали на Колю.

Наконец Поддер сделал Жирбешу знак глазами: «Начинайте».

Жирбеш поспешно отложил арбуз и обтер платком рот и руки.

– Ну, как дела? – спросил он Колю, стараясь придать своему жесткому голосу как можно больше мягкости. – Рассказывай, как живется тебе у партизан. Говори, не бойся…

Коля переступил с ноги на ногу:

– Никаких я партизан не знаю, живу с дедом Коптяем…

– Партизан не знаешь? Хорошо! Теперь скажи, зачем вез в тайгу банки. Говори скорей!

– Известно зачем, на грузила… рыбачить задумали, – нашелся Коля. – Песком или камнями насыпаем.

– А чугун тоже для грузил?

– Чугун еще лучше…

Жирбеш побагровел. Схватив чашку, он так хватил ею о стол, что во все стороны брызнули осколки. Кто-то из офицеров поперхнулся арбузом… Поддер вздрогнул, но, оценив, видно, этот прием, милостиво кивнул своему помощнику и сказал:

– Оригинально, продолжайте!

– Врать мне?! – гремел Жирбеш. – Я тебя насквозь вижу! Бомбы делать помогаешь, подлец! Расстреляю на месте, если не признаешься! Ну?! – Жирбеш выхватил револьвер.

Из-за стола поднялся учитель. Схватив Жирбеша за руку, он пригнул ее к столу и сказал дрожащим от гнева голосом:

– Как вы смеете поднимать оружие на ребенка?

У стола застыла с подносом посуды жена учителя.

– Федя, не надо… ради бога… – проговорила она, задыхаясь.

Поддер откинулся на спинку стула, с любопытством глядя на неожиданную сцену.

– Па-а-звольте, вы забываетесь! – произнес в замешательстве Жирбеш, силясь вырвать руку с револьвером.

– Не я, вы забываетесь! Как вы смеете в школе, в доме учителя, мучить ребенка?

– Во-первых, я повторяю, вы забываетесь! А во-вторых, я тоже педагог! Но у меня не дрогнет рука вырвать и растоптать сорную траву. Отпустите мою руку!

– Подлец!

В наступившей тишине, как револьверный выстрел, прозвучала пощечина. Жена учителя, вскрикнув, выронила из рук поднос с посудой. Офицеры вскочили, роняя стулья. Жирбеш, держась одной рукой за щеку, шарил другой в пустой кобуре, забыв в припадке ярости, что его револьвер лежит на столе среди арбузных корок.

Наконец, увидев на столе оружие, Жирбеш схватил револьвер, но тут вмешался Поддер. Он спокойно сказал:

– Не делайте этого здесь… Лучше там, – Поддер показал глазами на раскрытое окно.

На шум вбежала охрана.

Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил:

– Какой подлец!

Поддер взял Жирбеша за руку:

– Майор!

– О, не беспокойтесь, – сказал Жирбеш, – смерть от пули будет слишком легка для него, – и крикнул солдатам: – Увести! Посадить и ее также, – и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: – Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете!

– Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул:

– Трутняк!

В дверях появился веснушчатый ординарец:

– Слушаю, вашескородие!

– Где Брынза?

– Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!

– Шпиона?

– Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!

– Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика!

– Слушаю, вашескородие! – И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание.

Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:

– Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?

– Лучшего невозможно ожидать!

Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.

Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.

– Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?

– Так точно!

– Тогда он далеко не уйдет. – Жирбеш подошел к пленникам.

– Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, – наградим и отпустим. А не то… Брынза!

– Есть Брынза!

– Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.

– Качели, стало быть! Ха-ха-ха!

– Молчи, скотина! Вон!

Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу:

– Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый.

– Да? Сделайте одолжение!

– Фамилия? – спросил бледнолицый офицер.

– Коптяем кличут.

– А подлинная, настоящая?

– Запамятовал.

– Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется?

Коптяй усмехнулся:

– И так когда-то звали.

– Молодец, что не запираешься! – офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: – Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги?

– Давненько.

– Отсидел срок?

– Нет, бежал.

Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:

– О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!

– За что был сослан на каторгу?

– За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи.

– Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!

– Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали…

Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот.

– Спросите, – обратился он к Жирбешу, – что заставило его совершить это преступление?

Жирбеш перевел старику вопрос.

– И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать…

Бледнолицый офицер ударил по столу.

– Лжешь! Ты убил моего отца!

– Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики пришибли, когда он в ту ночь бросил вас с матушкой, а сам шкуру свою спасти хотел.

…Солнце зашло. Комната слабо освещалась алым отблеском заката. Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее на столе среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла тишина. Вошел дежурный офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал:

– Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока не увенчались успехом. По всем дорогам разосланы патрули, усилены секреты. Задержано восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги.

Коля крепко сжал руку Суна и шепнул:

– Хотели Левку поймать!

– Не разговаривать! Увести этих оборвышей!

– Берись за шею, донесу, – сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну.

Коля поднял Суна и вынес его из комнаты.

Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя.

– Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, – сказал он.

– Неправда, ваше благородие. Был такой грех – раскаялся. Как зверь в лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а вышло, что без меня перешибли. Пока я в тайге хоронился, народ всем миром поднялся. Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду… Такого греха на душу не приму, – старик шагнул к столу.

Несколько офицеров выхватили револьверы. Брынза и ординарец Жирбеша схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные стороны. Дек Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла.

– Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте вы прокляты! – Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо сказал:

– Это мое последнее слово.

Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и били шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай. Коля и еще кто-то из арестованных помогли ему добраться до вороха сена. И только здесь дед Коптяй, наконец, заговорил.

– Развяжите руки, – попросил дед Коптяй.

Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на руках деда и утешать его, передавая рассказанное Суном:

– Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров! Ну, тогда мы дадим перцу белякам и американцам! Ишь, гады, по двадцать человек на одного набрасываются!

– Нет ли табачку у кого? – попросил дед Коптяй. – Мой-то отобрали.

Табак нашелся. Старик закурил.

Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на допрос или приводили с допроса. Коля и Сун дремали возле деда Коптяя. Но лишь звенел дверной запор, они вскакивали с одной мыслью: «Не Левку ли поймали?» Наконец под утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только дед Коптяй да учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя:

– Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!..

Необыкновенно медленно проходила эта ночь. Но прошла и она. По стенам побежали солнечные зайчики, запахло дымом, где-то за дверью смеялись солдаты, звенела бадья, лилась в колоду вода, фыркали кони…

На площади, еще серебряной от инея, металась зловещая тень от виселицы: десять солдат под руководством Брынзы поднимали ее под лучами ласкового утреннего солнца.

А по широкой сельской улице разъезжал ординарец Жирбеша. Он так же, как и вчера, останавливался возле каждого третьего дома и кричал веселым голосом:

– Эй, христьяне, все на сход! Большие и малые! Кто не пойдет – пятьдесят шомполов, пятьдесят шомполов!