Текст книги "Резидент внешней разведки"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сергей Донской
Резидент внешней разведки

Сюжет романа основан на реальных событиях, хотя имена большинства участников и некоторые названия, по вполне понятным причинам, изменены. Искажены также технические детали и подробности, составляющие государственную тайну. В остальном повествование соответствует действительности. В рамках, обусловленных законодательством Российской Федерации.

Пролог

За полторы недели до описываемых событий

О собственном авианосце нового поколения Сенегал мог только мечтать. О собственном военном флоте, способном противостоять сколько-нибудь серьезному противнику, тем более. У страны не было ракетных крейсеров, бронированных линкоров, эсминцев и воздушного прикрытия. Авианосец, на котором проводились учения, был российским. Взлететь с него предстояло американскому «Харриеру», приобретенному тоже в России. Истребитель был сбит над Афганистаном, продан в Туркменистан, выкуплен подставной фирмой «Цветметлом» и восстановлен на подмосковном авиазаводе специально для этого случая. Он был предназначен для одноразового использования, тогда как за штурвалом его сидел человек, созданный Творцом для жизни вечной. Летчика звали Мустафа Ньясса, он был коренным сенегальцем, убежденным мусульманином, но в Бога верил не так сильно, как ему бы хотелось сегодня. И очень сомневался, что выйдет из переделки живым, а в случае безвременной гибели попадет в райский сад, населенный любвеобильными гуриями.

Его боевая задача была проста. Взлет и полет над заданным квадратом, а также сбор соответствующей информации. Приземление на палубу «Неукротимого» не предусматривалось. Пружины аэрофишенеров ждут кого угодно, только не его.

– Хорошо меня поняли? – спросил через наушники механический голос полковника Моду Диа.

– Так точно, – доложил в микрофон Мустафа.

Это была ложь. До полного понимания было гораздо дальше, чем до берега. Вокруг расстилался Атлантический океан. Стоило Мустафе представить себе, сколько человеческих скелетов погребено на дне, как ему хотелось сорвать шлемофон, выбраться из кабины и прикинуться больным. Русские инструкторы, готовившие его к выполнению боевой задачи, утверждали, что она не опаснее любого полета над вражеской территорией, но это было слабым утешением.

Русские были слеплены из другого теста. Они шутя рисковали своими жизнями, а потом, собравшись вместе, обсуждали всякую ерунду, вроде игры своей любимой футбольной команды. Им было неведомо элементарное чувство самосохранения. Русские вели себя так, будто находились не на военном корабле, отовсюду контролирующемся американскими ракетами, а на палубе прогулочной яхты. Для Мустафы все они были чужими и непостижимыми, как инопланетяне.

«Неукротимый» не был одинок в синей вселенной океана. Его окружало целое авианосное соединение, рассеявшееся на многие морские мили вокруг. С палубы просматривались хищные контуры ракетных крейсеров и эскадренных миноносцев, где-то в таинственной глубине притаилась атомная подлодка, а в небе неустанно кружили зоркие вертолеты. Семидесятитысячетонный авианосец с бронированными башнями пушек был центром всего этого могучего военного механизма. А Мустафа в «Харриере» торчал посреди его палубы и чувствовал себя лягушкой, запускаемой в космос.

Его кожа и позвоночник холодели от беспрестанных прикосновений электронных щупалец, протянувшихся от множества радиолокаторов. Он не надеялся на спасательные вертолеты и дежурящие в воздухе истребители. Мустафа был один-одинешенек на плавучем аэродроме. Смерть подстерегала его даже на взлете. Стоит авианосцу чуть сбавить скорость, стоит захлебнуться трем котлотурбинным установкам, и взлетная полоса окажется слишком короткой для реактивного самолета. Доли секунды, метры… Разве справедливо, что судьба человека зависит от таких пустяков?

– Пуск! – грянуло в наушниках после контрольного отсчета.

– А! – коротко и обреченно простонал Мустафа.

Колоссальная катапульта метнула «Харриер» вперед. Дико взвыл двигатель, рвущийся из металлических оков. Сорвавшись с носа авианосца, крылатый снаряд устремился в пропасть неба. Щеки Мустафы оттянуло назад невидимыми ладонями центробежной силы, его внутренности сплелись в тугой змеиный клубок, а зубы мелко застучали в такт вибрации.

– Ух-х, – выдохнул он, когда перегрузка сменилась невесомостью парения.

Страх исчез, как испарившиеся с ресниц слезы. Планета Земля превратилась в туманную полусферу, окутанную облаками. Будто в наркотической эйфории, Мустафа связался с центром управления полетами и доложил параметры взятого курса. Его слегка подкорректировали и подключили к автоматической системе спутниковой ориентации. Мустафа выполнял действия легко и свободно, как курсант-отличник за компьютерным тренажером. Ему хотелось петь. Мурлыча под нос мелодию «Лав ми тендер», Мустафа отрегулировал локатор переднего обзора. В эфире раздался характерный звук, похожий на поцелуй: это сработала на берегу автоматическая запросная система «свой – чужой». Электрический поцелуй ПВО был дружеским. Самолет опознали, идентифицировали вплоть до серийного номера и пропустили дальше.

Переговоры с диспетчером не мешали Мустафе наблюдать за приборами и управлять сложной техникой истребителя. Самонастраивающиеся лазерные фиксаторы удерживали «Харриер» в заданных границах воздушного коридора, а камеры панорамного и точечного обзора позволяли видеть все, что происходит впереди, сзади и по сторонам.

Сигнал опасности был беззвучным. Вроде бы ничего страшного не произошло, но круглый глаз индикатора внезапно вспыхнул желтым тигриным блеском. Это была механическая реакция на прикосновение луча локатора. Мустафа тут же завалил самолет на левое крыло, совершил разворот и взмыл свечой вверх, сбивая со следа локаторную ищейку, унюхавшую радиочастоты «Харриера». Луч соскользнул, описал плавную дугу и вновь поймал удирающую со сверхзвуковой скоростью добычу.

В кондиционируемом комбинезоне сделалось жарко, как в переносной сауне. Голос Мустафы, доложившего о произошедшем, приобрел неприятный дребезжащий тембр. Одноглазый тигр неотрывно смотрел на него, то затухая, то накаляясь до янтарной желтизны. Это означало, что противник выполняет какие-то программы.

Условный противник… Условная цель… И самая настоящая смерть, пристроившаяся за спиной взмокшего Мустафы.

Он сбросил высоту и начал разворот в обратном направлении. По инструкции это полагалось сделать не раньше, чем расстояние до локатора сократится до тридцати километров, но Мустафа запаниковал на сорока. Плевать на инструкции! Плевать на показания бортовых приборов, которые бесстрастно зафиксировали самовольный маневр пилота. Если кому-то охота играть в русскую рулетку, то пусть развлекаются на здоровье, но пусть не рассчитывают на участие Мустафы. И к черту гурий! Он хочет домой, к жене и детям.

Экран равнодушно поставил точку на бесплодных мечтаниях Мустафы. Точка двигалась, набирая скорость. Судя по размеру отражательной поверхности, она была относительно маленькой. Как и положено боевой ракете ПВО «земля—воздух».

Реальная опасность переносится легче, чем ее изматывающее ожидание. Переборов панику, Мустафа привел в действие подкрыльный контейнер. В атмосферу вылетели крохотные кусочки фольги, спешно кромсаемой автоматическими резаками. Это облако серебристой пыли, раскинувшееся позади, должно было ослепить ракету, сбить ее с курса, пустить по ложному следу. Так и случилось бы, имей «Харриер» дело с любой другой самонаводящейся ракетой, но эту смастерили в холодной загадочной России, и она прошила фольгу, как гвоздь, нацелившись в четырнадцатиметровый фюзеляж истребителя. Все прочие системы защиты оказались точно такими же бессильными против летающей акулы.

Отказавшись от дальнейших маневров, Мустафа сосредоточился на экране. Дистанция между «Харриером» и пущенной в него взрывоопасной стрелой сокращалась, а электромагнитные нити, связывающие их, делались все прочнее.

– Вижу объект, вижу объект! – завопил Мустафа, нащупывая пальцами заветную кнопку. – Приступаю к катапультированию.

Ни черта он не видел на самом деле. А если видел, то зрительные нервы барахлили, отказываясь сообщать информацию мозгу. Отрешенно слушая свой затяжной вопль, Мустафа взлетел, кувыркаясь, в безбрежную синеву, провалился сквозь толщу молочного тумана и дернулся, как паяц на нитках, остановленный в воздухе куполом парашюта. Только тогда способность воспринимать окружающий мир вернулась к нему.

Задрав голову, он успел заметить какую-то тень, прорезавшую облака, услышал гром и зачем-то принялся считать обломки «Харриера», посыпавшиеся вниз. На месте взрыва образовалось туманное завихрение, обрамленное траурным обводом дыма. Под болтающимися ногами плыли прозрачные облака и их тени на шелковой глади океана. Спустя несколько томительных минут Мустафа окунулся в воду и мячиком закачался на волнах в своем самонадувном спасательном жилете.

Все позади. Он справился с поставленной задачей. Испытание русской ракеты прошло успешно для всех, включая пилота Мустафу Ньяссу. Сенегал приобретет эти смертоносные штуковины и обезопасит себя от налетов вражеских самолетов. Вооруженные силы страны превратятся в твердый орешек, который окажется не по зубам любому агрессору. Но военно-воздушный флот понес и незначительные потери. Он лишился одного из своих опытных пилотов, который бултыхался в воде и не уставал повторять себе, что этот боевой вылет был для него последним. Сразу по возвращении Мустафа намеревался подать прошение об отставке. Если завтра случится война, то она пройдет без его участия. Потому что, да видит Аллах, нервная система человека не приспособлена для подобных ужасов.

Сплюнув соленую воду, Мустафа пульнул в небо сигнальную ракету и дернул шнур дымовой шашки.

Черный шлейф, поднявшийся над океаном, заметили не только на поисковых катерах. Уничтожение самолета зафиксировали выпуклые линзы орбитального спутника, аппаратура наблюдения которого включилась, как только последовали соответствующие импульсы с земли. Засняв место крушения, спутник полетел дальше, а собранная информация – бип! – молниеносно сбросилась на компьютеры баз наблюдения.

Они были американскими, как и спутник.

Увидеть Дакар и не умереть

1

Шасси коснулись посадочной полосы, самолет просел, пружинисто подбросил пассажиров и резво покатил вдоль разметочных огней, напоминающих расстеленную на земле елочную гирлянду. Шум двигателей усилился до разбойничьего свиста, а потом начал плавно стихать, позволяя оценить плотность воздушных пробок в ушах.

«Прибыл, – подумал Нолин, судорожно сглотнул и возразил себе: – Еще не вполне».

И в самом деле, он вроде бы долетел до Дакара, но пока что не ступил на сенегальскую землю и все еще пребывал в промежуточном состоянии. Это порождало смутную тревогу. Словно ты подвешен между небом и землей, между прошлым и будущим, между родиной и чужбиной. Привычное, но все равно неприятное ощущение. А тут еще уши заложило!

Заставив себя зевнуть, Нолин выбрался в проход и влился в вереницу пассажиров, семенящих к выходу из самолета. Минут десять назад он еще непринужденно болтал с семейной парой из Москвы, а теперь видел перед собой лишь равнодушные спины и не узнавал недавних попутчиков.

Из жизни вычеркнут очередной эпизод. Вряд ли он запомнится надолго. Ты куда-то спешишь, чего-то добиваешься, о чем-то переживаешь, а потом, оказывается, не можешь восстановить в памяти то, что представлялось тебе столь важным. Пребываешь в этом мире лет семьдесят, но из отрывочных воспоминаний и десятой части жизни не восстановишь. Вселенская несправедливость? Или высшая справедливость? Способен ли человек жить настоящим, если прошлые впечатления сохраняют прежнюю яркость? Детские восторги, первая любовь, потрясения, победы, обиды, разочарования… Как быть со всем этим, когда прежние переживания не теряют своей остроты?

Рассеянно гадая об этом, Нолин спустился по трапу. Ему показалось, что он видит перед собой все тот же ночной аэропорт, в котором приземлялся в прошлом году… в позапрошлом… много лет подряд. Дул теплый ветер, мерцали далекие огни, сияли прожектора, шумно всасывали воздух самолетные турбины. В ожидании автобуса люди непроизвольно жались друг к другу, словно ища защиты неизвестно от чего, непонятно от кого. Все как всегда.

Впрочем, имелся нюанс, позволяющий отличить Дакар-Йоф от Внукова, Шереметьева, нью-йоркского аэропорта Кеннеди, лондонского Хитроу или парижского Орли. Запах. К испарениям горючего и масла примешивался густой, терпкий морской аромат. Уловив его, Нолин машинально посмотрел в темноту, словно надеясь обнаружить там не истрескавшийся бетон и пыльную траву, а океанское побережье с трепещущими на ветру пальмами и шоколадными фигурками купающихся.

Атлантический океан виден не был, но он находился совсем рядом, как и легендарная Сахара, сухое дыхание которой ощущалось в ночи. Она всего лишь краешком задевала северную границу Сенегала, но пески накатывались все дальше и дальше, грозя затопить плоскую равнину. Необратимый процесс. Еще в начале прошлого столетия по сенегальской саванне бродили неисчислимые стада зебр и антилоп, а теперь пастбища превратились в безжизненную полупустыню, поросшую сухим кустарником.

И все же это была Африка! Таинственный континент, где многие из пассажиров бывали прежде лишь в детских мечтах. Сознание отказывалось верить в это. В голове не укладывалось, что невзрачный фиолетовый лоскутик на карте мира превратился в конкретную страну площадью почти двести тысяч квадратных километров. А кружок с надписью «Дакар» стал реальным городом с домами, отелями, магазинами, ресторанами и двухмиллионным населением. Столица Сенегала, надо же!

Нолин попытался проникнуться хотя бы каким-то подобием восторга и не сумел. Способность чувствовать новизну исчезает с возрастом. Детская непосредственность сменяется скучным взрослым прагматизмом.

Нолин посмотрел на мальчика, дергающего мать за руку, чтобы привлечь ее внимание. Оба были французами. Женщина по случаю путешествия нарядилась в псевдоохотничьи оливковые бриджи, рубаху хаки с нагрудными карманами и шляпу, стилизованную под колониальный шлем. Это придавало ей своеобразный шарм, но не делало ее романтичней, чем она была до путешествия.

– Хватит, Жак, – сказала она сынишке. – У меня болит голова.

– А слоны здесь водятся? – спросил он, не отпуская ее руки.

– Наверное, – ответила мать, отступая назад, чтобы пропустить низкий желтый автобус на бесшумном ходу.

– А гиппопо? – поинтересовался мальчик.

– Кто?

– Гиппопотамы.

– А, – сообразила мать. – Думаю, что да.

– И львы? – не унимался мальчик.

– Будем надеяться, что нет.

– Почему?

– Потому что они хищники. Хочешь, чтобы тебя съели?

– Нет, – признался мальчик, заходя в автобус.

«И я, – подумал последовавший за ним Нолин. – Я тоже не хочу быть съеденным. Ни двуногими хищниками, ни четвероногими».

Он без труда понимал суть разговора, хотя его французский язык не был безупречен. Вполне достаточно, чтобы общаться с местным населением. Государственным языком страны издавна был французский, но сенегальцы изъяснялись также по-английски и по-немецки. Это если не считать всяческих диалектов вроде волоф, иандинго, тукулер и прочей африканской тарабарщины. Разных наречий в Сенегале насчитывалось около полутора десятков, и Нолин не собирался пополнять свой словарный запас новыми экзотическими выражениями. Не намеревался он также принимать мусульманскую веру, распространенную на западе Африки шире, чем на Арабском Востоке. Его планы были куда более скромными. Нолин постарается справиться с заданием как можно скорее, после чего с чистой совестью возвратится в осеннюю Москву с ее дождевыми завесами и автомобильными заторами. В Москву, где четвероногие хищники сидят за решеткой зоопарков, а двуногие разгуливают на свободе.

– Когда я вырасту, я буду их убивать, – решил маленький француз.

– Конечно, Жак, – улыбнулась мать.

– Тогда купи мне винтовку. Увижу зверя – и банг-банг!

– Такой маленький, а такой отважный, – фальшиво восхитился какой-то темнокожий ловелас, обращаясь не столько к мальчику, сколько к его матери. – Если хотите, я могу отвезти тебя в саванну, где водятся львы и леопарды.

– Настоящие леопарды? – заверещал мальчик.

– Жак! – прикрикнула мать.

– Настоящие, – подтвердил ловелас с таким видом, словно всю сознательную жизнь проохотился на диких зверей, а не на иностранных туристок с детьми и без. – А еще, – подмигнул он, – в саванне водятся буйволы и фламинго. Из нашей страны запрещен вывоз чучел животных, но я мог бы посодействовать. Хочешь повесить над своей кроваткой голову буйвола, малыш?

– Хочу, – последовал немедленный ответ.

– Месье шутит, – одернула мать сына.

– А у кровати твоей мамы, – продолжал изобретательный месье, – можно расстелить большую шкуру леопарда.

«Ага, – мысленно согласился Нолин. – А еще лучше – шкуру белого медведя. Неубитого».

– Она, наверное, стоит безумно дорого, – прикинула мать Жака.

– Для вас – фантастические скидки, мадемуазель, – проворковал темнокожий профессионал.

– Львиная шкура лучше, – прыгал мальчик, норовя повиснуть на материнской руке. – С хвостом и с гривой! Г-г-р-р! – Его рычание было типично французским, картавым. – Когда мы поедем на сафари, мама?

Она уже достала из сумки мобильник, готовясь записать номер телефона специалиста по шкурам и их мягкому расстиланию перед легкомысленными дамочками. Нолину стало жаль маленького Жака. Сыновьям красивых мам действительно не мешало бы обзаводиться оружием в раннем возрасте. А красивым мамам следовало бы помнить, что головы им служат не только для ношения стильных причесок и экзотических шляп.

А еще Нолин подумал, что он прибыл в Африку без оружия и поэтому должен быть вдвойне осторожен. Не имелось у него и обратного билета, поскольку дата отлета была неизвестна. Вот справится с заданием, тогда и вернется в Россию. Если, конечно, ему не помешают..

Иногда такое случается.

2

Автобус беспрепятственно преодолел двухсотметровую дистанцию, выгрузил пассажиров возле входа в здание аэровокзала и предоставил их в распоряжение старательно улыбающихся стюардесс. Одна была темнокожая, а другая светленькая. Обе вихляли бедрами, словно находились на подиуме. Их белоснежные зубы сверкали, как фарфоровые, а груди стояли торчком, выдавая наличие силиконовых накладок. Хором пропев «добро пожаловать», стюардессы пригласили гостей внутрь.

Двойные стеклянные двери отсекли прибывших от самолетного гула, и на мгновение Нолину почудилось, что он попал в вакуум. Наваждение рассеялось, как только зазвучало объявление о начавшейся посадке на рейс Дакар—Рим. Последовал мелодичный удар гонга, и тот же безличный женский голос предложил отправиться куда-то еще. «Там чай растет, но мне туда не надо», – пропел Высоцкий в гудящей голове Нолина.

Он зевнул, еще не окончательно избавившись от ощущения, будто уши набиты ватой. Слух наконец обострился, а вот тревога не проходила. Она засела где-то глубоко внутри невидимой занозой, тупой и корявой. Сколько Нолин ни убеждал себя, что дурное настроение вызвано усталостью, он не верил своим аргументам. Опыт подсказывал, что плохие предчувствия всегда оправдываются. В отличие от вспышек беспричинного оптимизма.

Пестрый поток пассажиров нес его вдоль стойки, где проверялись документы. Сюда же поступал багаж на лентах транспортера. Сумки и чемоданы словно съежились, опасаясь досмотра. Владельцы ревниво наблюдали за перемещением своих вещей. Даже Нолин, в чемодане которого не было ничего противозаконного, инстинктивно напрягся. Он не любил досмотров и проверок. Слишком часто они происходили в его жизни.

В ожидании своей очереди Нолин приготовил паспорт, в который были вложены стандартная туристическая виза на девяносто дней, заполненная каллиграфическим почерком анкета и сертификат о прививке против желтой лихорадки. Этого оказалось мало. Сперва его обязали задекларировать провозимую валюту, а потом принялись пытать, не везет ли он ядовитые, химические или наркотические вещества.

– Только табак, – отшутился Нолин по-французски.

Глаза таможенников азартно засверкали. А известно ли господину Нолину, что провоз сигарет в количестве свыше двухсот штук облагается пошлиной? А не вздумалось ли ему случайно припрятать лишние полсотни гаванских сигар? И как насчет спиртного? Русские туристы вечно норовят провезти в Сенегал более литра крепких напитков, что категорически запрещено законодательством.

– Я фотограф-любитель, – нашелся Нолин. – Алкоголь почти не употребляю. Иначе снимки будут двоиться и даже троиться, понимаете? Резкость не наведешь.

Эта шутка тоже не настроила таможенников на добродушный лад.

– И что же вы намереваетесь фотографировать, месье? – подозрительно осведомился кофейный африканец за стойкой.

– Достопримечательности, – пожал плечами Нолин.

– Какие именно?

Странный народ эти сенегальцы. Возомнили, что иностранцы приезжают к ним со списками исторических памятников, которые намереваются посетить. На самом деле подавляющая масса туристов понятия не имеет, чем станет заниматься в Дакаре. Нолин это знал, но он предпочел уклончивый ответ:

– Людей, природу. Флору и фауну.

– Флору? – переспросил чиновник.

Возможно, он решил, что речь идет о какой-то пышной красотке, поэтому Нолин поспешил заверить его в невинности своих намерений.

– Ну да, – подтвердил он, показывая руками нечто неопределенное. – Цветы, деревья. – Тут Нолин растопырил пальцы для наглядности. Получилось похоже на куст, но не очень. – Растения, – обобщил он, подобрав нужное слово.

– Мне отлично известно, что такое флора, – отрезал чиновник за стойкой. – А известно ли вам, что такое баобаб?

В интонации угадывался какой-то подвох.

– Дерево, – ответил насторожившийся Нолин.

– Дерево, гм!

– Да, месье. Большое, толстое дерево.

Нолину представился почему-то не баобаб, а дуб, обвитый цепями. С обязательным котом, идущим по кругу. Правда, кот был черным, под стать местному населению, а его репертуар состоял из сенегальских песен и сказок.

Воображение чиновника оказалось не столь богатым.

– Нет, месье, – торжественно заявил он. – Баобаб не дерево. Вернее, не просто дерево. Это главное дерево на земле. Наш национальный символ.

Нолину стало обидно за российский дуб.

– Я слышал, – сказал он, – что вы употребляете в пищу этот ваш символ.

Глаза чиновника округлились и увеличились до размеров шариков для пинг-понга.

– Мы, – с нажимом произнес он, – мы употребляем, верно. А вот туристам запрещается каким-либо образом вредить баобабам и даже взбираться на них. Поэтому считаю своим долгом предупредить. За порчу дерева можно угодить в тюрьму. – Чиновник многозначительно скрестил пальцы. – Помните об этом, месье.

– Уж не думаете ли вы, что я приехал сюда выкорчевывать баобабы? – буркнул Нолин.

– Достаточно будет сломать ветку.

– Обещаю не делать этого. Не трону даже листика на ваших священных деревьях. Я могу быть свободен?

– Да, месье.

По выражению лица чиновника было заметно, что он предпочел бы ответить отрицательно или хотя бы присовокупить к своему «да» что-нибудь вроде «увы» или «к сожалению».

Прежде чем отойти от стойки, Нолин наградил его лучезарной улыбкой. На то имелись причины. Не ведая о том, настырный таможенник сослужил Нолину хорошую службу. Если случится так, что придется доказывать законность пересечения границы, то затянувшаяся беседа о табачных изделиях и баобабах будет легко восстановлена в письменном виде в качестве свидетельских показаний. К тому же в глазах окружающих Нолин проявил себя легкомысленным болтуном и повесой, что должно было создать ему соответствующий имидж.

Если, конечно, за ним не наблюдали люди, которые знали о Нолине гораздо больше, чем таможенники и пассажиры. Полной уверенности в этом не было. Как обычно.