Текст книги "Все, что шевелится"
Автор книги: Сергей Федотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Впрочем, в ту пору всем было не до сюллюкюн, лето летом, но если сейчас плохо поработаешь, то зимой придётся класть зубы на полку. А жилище своё плохо обустроишь, так и для зубов полки не сыщешь. Всё-таки перебрались на новое место, хозяйственных забот полон рот.
В доме Омогоя разгорелся скандал куда интересней лемурийских. Его наёмный работник Эллэй за время пути снюхался со старшей, нелюбимой, дочкой бая. Тот и не заметил, когда батрак успел обрюхатить дочурку. Дело, конечно, молодое, и бай рад бы сбыть с рук перестарка, но больно не хотелось за неё приданое чужому человеку давать. (Не был бы жадным, не стал бы баем!) Поэтому Омогой закатил сцену, достойную пера драматурга-бытописателя:
– Я тебе, Эллэй, самое дорогое доверял – кобыл пасти, а ты вон чего учудил! Не кобыл ты пас, а как жеребчик развлекался! Дочка у меня была хотя и страшная, зато невинная. А теперь? Ни того, ни другого!
Батрак повинно глядел в землю. Ему и впрямь казалось, что округлившаяся невеста очень похорошела.
– А раз ты дочь самовольно взял, меня не спросил, то не получишь за неё ни котла, ни топора! Ступайте прочь оба! Живите где хотите и как хотите. Она мне больше не дочь!
Так и выгнал из дому, рваной тряпки дочурке не подарил. А работнику за год службы, за перегон табуна с Алтая до полноводной холодной Лены отдал одну корову, да и ту бесплодную. И её как от сердца отрывал.
Заплакал Эллэй от такой несправедливости, посадил брюхатую жену на свою единственную движимую собственность – коня хороших кровей, а сам пешком пошёл. За верёвку вёл годное разве что на мясо приданое. Куда ведёт – не знал, но не больно о том беспокоился. Места были привольные, селись, где понравится. В пути встретил местную лесунку. Та очень нахваливала собственные края, а у него от обиды слёзы по щекам как горох катились.
– Что плачешь-рыдаешь? – спросила лешачиха.
– Обманул меня бай Омогой, – пожаловался бедолага. – Я на его дочке женился как порядочный, а он приданого не дал, ещё и меня обругал. Год я на него горбатился, а за службу верную получил корову бесплодную. Вот родится у меня сынок Лабынгха Сююрюк, а у меня и молочка его напоить не найдётся!
Лесунка только посмеялась и сказала, что всё наладится. Корова, мол, принесёт ему целое стадо телят, и молока у Эллэя будет столько, что доить замучится. Бедняга не поверил. Откуда же телята возьмутся без быка? Хотя что с неё взять, с легкомысленной лесной поблядушки? На том и расстались. На прощание Эллэй спросил имя собеседницы.
– Исэгэй Айысыт, – назвалась лешачиха и затерялась среди неспелой морошки.
Побрели дальше. Новоиспечённый хозяин и муж подстрелил глухаря, а когда разделывал, то нашёл в желудке камень размером с фалангу пальца. Экая невидаль – камешек! Но этот имел человеческий облик – с глазами, носом, ртом, ну просто вылитый брат Сата, пропавший в таёжных просторах лесичей. Эллэй оставил камень на счастье, и Сата не обманул. А однажды лежали они с супругой под раскидистой сосной, а неподалёку молния ударила. Пошёл муж глянуть, куда она долбанула, и отыскал топор грома. Топор и топор, только тупой и каменный. Он тоже Эллэю немало счастья принёс, как и Сата-камень.
И сын Лабынгха Сююрюк у него в сроки родился, и бесплодная корова отелилась. Кто её огуливал – неизвестно. Может, лесной зверь марал, может, кто другой, но родилось двое – телок да тёлочка. Через пяток лет стадо не стадо, но телята в загородке, руками Эллэя плетёной, толкались, молодые бычки бодались, юные рога пробовали. А ведь когда на место, выбранное молодыми за красоту и удобство – рядом и лес, и луг, и речка, – прибыли, у них тарелки не было. Медный котелок да две деревянные ложки. Ничего, сами выжили и сынок Лабынгха. Бывший батрак сперва деревянные тарелки вырезал, позднее из глины налепил, когда подходящий материал отыскал, а ещё понаделал из дерева много разной посуды для молока. Молоко у них через год появилось и с тех пор не переводилось, не обманула лесунка, которую они с тех пор называли не иначе как госпожа коровница. И дети пошли один за другим – сыновья да дочки. Крепкие, здоровые, работящие. Стал Эллэй основателем самого знаменитого в местных краях, знатного и богатого рода.
Вот это была новость! Века её обсуждали, не то что завалящую тайну сюллюкюн.
А вот Сотону никак не везло. Да он и сам всегда. искал на свою задницу приключений. На берегах реки Тёмной замучили его житейские проблемы. Пока омогойцы кочевали, то запросто подходил к любому костру, врал что-нибудь новенькое или старенькое, его угощали мясом и бражкой из походных запасов. Он же, грабанув очередную лешачью бражную яму (особенно часто они попадались в стране Лин), всё искал секретные добавки, чтобы стать непревзойдённым любовником. Бражка так и текла меж пальцев, зря пропадая в неудачных экспериментах. Тайну эрзац-сомагонки хан без ханства (ханыга, по определению горыныча) раскрыл в первые дни отступления от Мундарги. Его настойка оказалась только чуть хуже драчёвской сомы: заканчивалась жутчайшим похмельем и не горела. Но он-то, Сотон, не горыньгч, плеваться огнём ему вовсе не обязательно. Зато его сомагонка на мухоморах превосходила напиток старожилов в качестве любовного напитка. Тех девять красоток, виляющих юбками, из Пакова племени он не забывал до конца дней своих. В лицо помнил, а того, что творил с ними, – нет. Нераскрытая тайна, как говорится, памятней забытой победы.
На диких брегах Тёмной племя встало всерьёз и надолго. Люди разбились на семьи и кланы, кто-то возводил избы, как в краю Высокой тайги, кто-то шил новые юрты, некоторые никак не могли опомниться после похода и продолжали кочевать туда, сюда, обратно, соорудив особенно удобные складные чумы. Сотона к своим кострам никто не приглашал, а незваный гость хуже Илбиса, божка войны.
Худо без бабы, самому работать приходится. Ханыга и рад бы поджениться на молоденькой, но у той ни кола, ни шнура для юрты. Понятно, живёт она с родителями, а хороших ли они кровей, ещё вопрос, ибо сокровища не видны, пока хозяйство, укрытое в лесах новостроек, не проступило во всём блеске. Сойдёшься с чужой дочкой, тебя же и заставят на большую семью горбатиться. Сотон даже похудел, придирчиво выбирая невесту. Остановил взгляд на хозяйке из вдов, с приличной юртой и полудюжиной взрослых сыновей. Подкатился к ней с удивительным прозрачным кувшином, полным мутной эрзац-сомагонки, а наутро похмельному и вставать не пришлось. Уж так его супруга холила-лелеяла, днём юлой вертелась, хозяйничала, с Сотона пылинки сдувала, а сыновей гоняла, не давая передышки. Чем они с бабой ночами занимались, ханыга не помнил, а оттого с похмелья вдвойне мучился. А однажды заметил, что мухоморная настойка на самом дне плещется. Понял, что ещё денёк-два – и останется он без любовного напитка. Зная властный характер супруги, легко представил, как стрижём из юрты вылетит, едва ночные, неизвестные ему наяву, подвиги прекратит.
Потому, кряхтя, поднялся и стал собираться в дорогу.
– Куда это ты собрался? – подозрительно спросила ревнивая баба Буус.
– Понятно куда, на охоту собрался.
– Али плохо я тебя кормлю, мало люблю и редко даю?
– Всего в меру, но коли лежмя лежать, за свежанинкой не гоняться, то завьётся пугын мой верёвочкой. Забудешь тогда о ночных ласках.
Такой перспективы Буус испугалась:
– Да я разве ж против? Ступай с Батюшкой, разомни косточки!
Сотон вышел из юрты, оглядел белый свет и пустился куда глаза глядят. Верхним нюхом он сразу же выбрал верное направление и, едва солнце зенит перевалило, обнаружил лесную дачку. Стояла она под вековой лиственницей, была стандартной лешачьей постройки. Медведь да леший возвели её из толстенных стволов с плохо обломанными сучьями, глыбами земли на оборванных корнях и длинными расщепами со стороны макушек. Стволы они складывали колодцем, как бывалые таёжники костры.
Никаких окон или дверей в постройках такого типа не имелось, да и зачем они, коли лесовик мог проникнуть в любую щель, а в иные и медведю пролезть впору. Постройка щетинилась сучьями, как ветка боярышника колючками. Покрыта дачка была беспорядочной грудой веток. Из тех, что со стволов, пошедших на венцы постройки, Медведь грубо пообламывал. Такая крыша от дождя не спасала, как и стены от ветра. А полов жилище и вовсе не имело. На кой ляд лешие громоздят такие дачки, раз жить в них всё равно невозможно, – руки-ноги враз пообломаешь и глаз о сучок непременно выколешь, ежели внутрь заберёшься? Этого никто не знал, а если и знал, то другим не рассказывал. Да его, знатока ненужных подробностей, и не расспрашивали. Мало ли в лесах других загадок? То стволы раздвоенные и утроенные, а то и вовсе в косу свитые. Даже они интересней, чем сучкастые дрова лешачьих дачек. Мужики главным назначением таёжных построек считали их отличку от окружающего пейзажа. Щелястая да щепастая поленница как маяк указывает: рядом выкопана бражная яма с обмазанными глиной стенками. Подходи да пей, а хочешь – купайся, жуй хмельные ягоды.
Сотон купаться не стал, не малец давно глупостями заниматься, а достал из заспинного мешка прозрачный кувшин и опустил его в яму. Кувшин забулькал горлышком, брага наливалась медленно, потому что узкое отверстие забивалось ягодной крупой. Когда небывший хан приподнял сосуд и на свет глянул, обнаружил, что набрал одной шелухи. Выбулькал её назад, поглубже сунул. Пузырей не пошло, и Сотон надеялся, что на сей раз наберётся жижа без гущи, но ошибся – в бульбультыль вообще ничего не попало, зря время терял. Стал наполнять с бульками, отгоняя сор ладошкой, тут его медведь и попутал. Как рявкнет над самым ухом! Зачем-де ты мою бражку тревожишь? Ханурик подскочил до небес, но кувшин не выронил. Заметил, что зверь собрался приголубить по-медвежьи, причесать когтистой лапой за кражу имущества, и пустился наутёк. Только пятки засверкали. Убежать убежал, но несчастья только начинались. Мстительный леший его заблукал так заблукал! Три дня Сотон из таёжных дебрей выбраться не мог. И по солнцу ходил, и ручьями спускался, чтобы выбраться на берег Тёмной, – всё зазря! Кружил его лесовик свирепо. Видно, обиделся на что-то. От лешачьего морока избавиться нетрудно, коли лесунку ублажишь, да ни одной, как на грех, не попалось. Вот так всегда: их не сыскать, когда нужны!
Лишь на третий день припомнил Сотон разговор с холмградским Роем. Треух тогда говорил, что следует перезастегнуться наоборот. Внимательно оглядел себя, но застёжек не обнаружил. Тогда воспользовался вторым советом: вывернул рубаху и надёл шиворот-навыворот. К закату третьего дня к ненаглядной Буус вернулся. Извлёк бультыль из мешка, а в ней содержимого не больше половины, да какой половины? Куда меньше, если шелуху отцедить.
Проклял он и медведя и лешего, бабе неповинной синяков понаставил. Хорошо, не убил, сынки взрослые не позволили, скрутили отчима, как ни буйствовал, ни буянил. Лежал Сотон на постели, связанный по рукам и ногам, и лютой клятвой клялся, что он не он будет, ежели лешему поганому не отомстит достойной того местью памятной.
А как можно досадить лесовику? Ну, скажем, деревья почем зря погубить. Либо пал по тайге пустить. Но пожар дичь распугает, сиди потом сам голодный без свежанины. А ближний кедрач пожжёшь, придётся из дальней таёжки мешки с орехами волохать, дорогой длинною ноги бить. И всё это месть кривая, обидеться лесовик обидится, но урону не понесёт. А вот как бы его самого зацепить? Чтобы горько пришлось не берёзкам, не осинкам, а их опекуну? Как убить или хотя бы ранить почти бессмертное существо?
Задачка!
Другой бы вовек её не решил, а ханыга – запросто!
Пяток дней поублажал супругу беспамятно, на шестые сутки в лес отбыл. Пошумел в тайге, почем зря по деревьям топориком потюкал. Срубить не срубил, не было печали эдакие стволы насквозь прогрызать! Поругался, поаукал и будто бы спать завалился. Топор рядышком небрежно бросил. Захрапел притворно, да и задремал, разомлев на солнышке. Проснулся от треска и воя. Это лесовик, шумом привлечённый, узрёл мужика-растяпу и решил топор слямзить. В хозяйстве, мол, и насморк пригодится. Ухватился за топорище, да ногой зацепился за петлю настороженную. Та вкруг лешачьей ноги затянулась. Иножитель дёрнулся и освободил рогатинку, которая отпустила ветку пригнутую. Тут и взвился лешак в небеса, верёвкой притянутый. Заорал, задёргался, а освободиться не умеет. На что уж он существо текучее, а всё ж петля хитрее: чем тоньше становишься, тем она плотней стягивается.
– Попался? – злорадно спросил Сотон.
– Отпусти подобру-поздорову! – пригрозил лесовик.
– Щас, только дубинку поувесистей выберу да бока тебе подровняю!
– За что немилость такая?
– А это месть за то, что три дня меня блукал. Припоминаешь?
– Это не я был, – отказался леший.
– А кто ж? Брат твой названый, медведь, что ли?
На столь прямо поставленный вопрос лесовик ответить не сумел.
– Отпусти, хозяин, – взмолился уже без угроз.
– Ладно, отпущу, если ты мне один спор разрешить поможешь.
– Какой ещё спор?
– А мы с мужиками об заклад побились, что тебе век в бультыль не забраться.
– Что за бутыль?
– А кувшин прозрачный. Щас покажу.
Полез в заспинный мешок, извлёк драчёвский кувшин. Поднёс к сучкастому носу висящего головой вниз иножителя:
– Видишь?
– Вижу.
– Влезешь?
– Куда?
– В горлышко, пень ты трухлявый!
– А зачем?
– Чтобы спор разрешить, заклад мне выиграть.
– Нет, в бутыль не полезу.
– Тогда и виси тут, пока верёвка не сгниёт. А я домой пошёл. – И картинно засобирался.
– Постой! – вскричал подвешенный чудак лесной, найденный весной. – Ладно!
– Чего «ладно»? Что висишь высоко и прохладно?
– Согласен я в бутыль забраться, заклад тебе выиграть.
– А как тебя зовут, лешачище?
– Чучуна.
– Клянись, Чучуна. Клянусь клятвой, как сапожник дратвой, как рыбак сетью, как мудак медью. Клятву нарушу – душу разрушу. Слово моё прочней скалы, липучей смолы. Не скажу криво, не совру красиво. Чтоб мне зимой в берлоге оторвали ноги, чтоб весенней ранью встречали бранью, а жарким летом колотили при этом, а в осенней чаще колотили чаще. Клянусь ночкой лунной и тьмой кромешной. А зовусь Чучуной, величаюсь леший. Клятва моя крепче замка. Клянусь на четыре стороны, пятой кланяюсь. Повтори!
Леший повторил, сколько запомнил. Сотон велел попробовать ещё разок. На десятый или двадцатый раз лесовик отбарабанил клятву так, что слова от зубов отскакивали. Ханурик петлю резать не стал, чтобы не портить справную утварь, долго и аккуратно развязывал узел. Напуганный леший сам побежал к бутыли и с левой ноги принялся просачиваться в узкое горлышко, уменьшаясь снаружи, как сдутый пузырь. Когда Чучуна примерно наполовину забрался внутрь, Сотон бесцеремонно забил отверстие пробкой и аккуратно перерезал ножом тонюсенькую нить, связующую левую половину лешего с правой.
– Вот! – сказал он злорадно. – Теперь ты за мной побегаешь! Будешь у меня служить на посылках. Одна нога там, а другая здесь! – И постучал жёлтым ногтем по стенке прозрачного кувшина.
– Ты что же это сотворил? – изумился лесовик.
– Обманул дурака на четыре кулака! – ответил небывший хан, с усмешкой наблюдая, как попавшая в плен половинка, сгустившись, приняла облик ино-жити, только маленькой. Вытягивает вверх руку, а до пробки не достаёт: горлышко длинное. Увеличивается – тогда толстая рука в узость не проходит. Разжижается, а жидкая рука силы не имеет пробку вытолкнуть, вниз стекает.
А наружный лешак и того смешней – стоит на одной ноге с одной рукой, одним глазом и ухом. И тронуться не может: на одной ноге далеко не ушагаешь. А пусть прыгает, решил Сотон.
ГЛАВА 22
Три набега, Юртаун
Болтун – находка для
шпиона. А постель ни при чём.
Мата Хари
Всю зиму Лес ждал вероломного нападения. Дела между тем двигались как бы сами собой. Отливки из Жемуса поступали регулярно, хористы ковали мечи, которые с каждым разом становились всё лучше и лучше. Дадагам в посёлок хан отсылал с нарочным указания, как изменить пропорции тех или иных добавок.
В середине зимы случился набег, но не вероломный и безопасный. Из вихря снега возникла невероятно длинная повозка с рядами кресел, но седоки были только в первом ряду, числом трое. Повозку влекла невозможно костлявая кобыла. Она лихо слетела с перевала, пересекла поля и с жизнерадостным ржанием ворвалась в улочки Юртауна. Повозка стала на площади собраний, из неё выбралась троица незнакомцев.
– Кто тут самозванец хан Джору? – спросил пришелец с бородкой клином.
– Я, – признался Лес и попытался прощупать незнакомца вещун-слухом, не опасен ли. И почему способности вещуна не предупредили о приближении гостей?
В голову хлынул такой плотный и мудрёный поток информации, словно думали сразу человек сто и каждый – о своём. Потому пришлось отключаться, пока мозги не лопнули. Вот и разгадка вещун-невидимости: чародей его слышал, но не выделял из общего фона, забитого мыслями соплеменников. Да кто же это такой, в Матушку-Первоматушку?
– Здравствуй, Джору, – сказал розовощёкий крепыш, – пёрлись мы к тебе в гору. Потом скатились вниз, вот тебе и сюрприз!
– Чего-чего? – не понял хан.
– Юрты вы неправильно строите, – «объяснил» третий, теребя чёлку, торчащую из-под козырька меховой шапки с кокардой, на которой скрестились, пробуя силы, серп и молот. – Осадки в виде дождя и снега, закручиваясь по эвольвенте, производят нагрузку на опорную конструкцию через интуитивно рассчитанную поверхность ската в пределах интеграла от нуля до максимума – который, раскладываясь в ряды Эйлера, достигает порядка десяти тонн, – но, распределяясь неравномерно, снега и дожди создают изгибающий и крутящий моменты, ведущие к фатальному разрушению балок.
У Нова закружилась голова, и он невольно помотал ею, стараясь вернуть себе ясность мышления. Да что это со мной происходит? – удивился он.
– Разрешите представиться, – спохватился первый. – Мы – мирные пилигримы из Драчёвки. Вот это – Виш (крепыш раскланялся), это – Сим (тип с молотком в голове ухмыльнулся) и грешный аз – Кос.
У Леса отлегло от сердца. Ничего страшного с ним не происходит, просто в Юртаун явились драчёвские старожилы. Много он о них слышал всякого-разного и в родной Берестянке, и в ютшколе. Тем и славились, что никто их до конца понять не мог, хотя и считалось, что люди они страшно мудрые. Ещё было известно, что драчёвцы с незапамятных времён живут в треугольнике деревень Пинкарёво – Колотилово – Большие Мудаки (ранее – Малые Подштанники). Рассказывали, что речами они могут свалить с ног кого угодно, потому и удивляться не стоит кружению в голове.
– Добро пожаловать в Юртаун, – улыбнулся хан, радуясь появлению земляков. – Как там Холмград, стоит?
– Как у волка на морозе, – отвечал Сим.
– Был город заложён, – поддержал Виш, – никто не покупает.
– Но в Колотилове бабы лучше. – не по делу, но очень энергично заявил Кос.
Лес пригласил гостей в юрту, обещал закатить пир горой, но те объяснили, что приехали по делу, а потехи час попросили перенести на вечер.
– Дошли до нас слухи, – сказал Сим, – что вы наладили медеплавильное производство.
– И не только, – открыто гордясь успехами, объявил Нов. – Мы осваиваем сейчас производство булатной стали!
– Да ну!
В толпе сразу же отыскались добровольцы, желающие проводить гостя в кузницу. Тот охотно отправился «оценить производственные мощности».
Виш захотел ознакомиться с «производством племенного скота», а Кос заинтересовался «здравоохранением».
– А что это такое? – спросил Лес.
Кос объяснил по-простому:
– Расскажи, как вы больных лечите.
Чародей рассказал, как ладонями снимает боль и заращивает свежие раны.
– Понятно, мануальная терапия.
Поведал, какими травами борется против той или другой болезни.
– Фитотерапия, – определил Кос.
Вспомнил, как в начале зимы провёл несколько встреч, на которых травники обменялись секретами приготовления настоек и припарок.
– Конференция? Очень хорошо, молодец, Джору.
Поделился задумкой открыть школу, где станет обучать выявленных колдунов и ведьмочек «мануальной терапии» и способам вызывать дождь в засуху или прекращать затянувшиеся ливни.
– Замечательные планы, хан! – обрадовался Кос. – Профессиональное обучение фельдшерского состава – основа здравоохранения. А как вы зубы лечите?
– Заговариваем, – рассказал Лес.
– Не совсем то, – заявил старожил. – Снять боль, конечно, необходимо, но уж если зуб гниёт, его вылечить нужно, а не просто перекрыть канал боли. Ладно, займусь этой проблемой сам.
По просьбе Коса на площади собраний установили специальную юрту, над входом он нарисовал крест и чашку, ножку которой обвивала змея, надеясь попить. Старожил перетащил из розвальней несколько кресел и установил в «передвижном медицинском пункте». Жителям Юртауна объявили, чтобы шли туда «на регулярный профилактический осмотр» зубов. Фершал, как вскоре стали называть Коса все от мала до велика, раскрыл свой сундучок, извлёк специальные клещи, зубную замазку и сверло на пружине. Жужжало оно, как шмель, когда старожил крутил «педали». Хан с восхищением смотрел, как лихо Кос высверливает в зубах гнилые места – только крошки разлетаются! К его удивлению, «пациенты» не дёргались и не вопили от боли, но потом истинным зрением разглядел, что фершал применяет мощные «вербальные», по его словам, заклинания: читает нескладушки-неладушки. Внимательно вслушался в слова заклятия и почувствовал онемение во всём теле. Подумал, что сейчас его, Леса, можно на куски резать, боли не будет.
Виш осмотрел скотину и дал несколько дельных советов по уходу и улучшению породы, а Сим остался весьма доволен кузницей и заявил, что при таком-то оборудовании он к вечеру изобретёт очередной одноразовый самогонодоильный агрегат.
– Попируем маленечко, – авторитетно высказался он, – и хватит. Чтобы потом пустых разговоров не ходило о спаивании малых народов.
Про самогонодоильный агрегат в среде лесичей ходили легенды. Напиток, получаемый с его помощью, называли не иначе как «огненная вода», но неизвестно, пробовал ли его кто-то иной, кроме самих драчёвцев.
Пир удался на славу. Было много еды, бражки, мужики тяпнули по полстакана огненной воды. Это было что-то! От неё перехватывало дыхание и слёзы на глаза наворачивались, зато вскоре по всему телу разливалась приятная теплота и просыпалась любовь ко всему живому. Юртаунцы пели песни, старожилы читали смешные до слёз стихи о нравах и обычаях разных народов, и Нов удивлялся, почему в Лесном княжестве относились к ним хотя и с почтением, но с некоторой опаской. Люди как люди, разве что помудрей прочих.
Назавтра Сим разобрал свой хитрый агрегат, и никогда больше (и меньше – тоже) самогонки юртаунцам попробовать не довелось, хотя слухи об огненной воде пересекли Среднесибирскую возвышенность справа налево и назад, отразившись от Уральских гор. Самое смешное, что Лес, будучи совсем сопливым мальцом, слышал, как жители Берестянки всерьёз обсуждали, крепче ли бражка соседа Гены Тулина, чем пре-ес-ловутая драчёвская самогонка. Особенно поразило пятилетнего Лесика, что ни один из спорщиков не утверждал, что драчёвский напиток пробовал, все кивали на своих знакомых, которые видали, как другие пивали. А сегодня понял, что тридцать веков подряд из уст в уста передавались рассказы очевидцев.
Драчёвцы оказались замечательными мужиками и соседями по планете. Никого не обижали и на ругань отвечали шуткой, от которой случайные свидетели хватались за животы, а обидчик тупо пялился в пустое небо, ища поддержки Батюшки и сограждан. Но Батюшка всегда отмалчивался, а сородичи почему-то не поддерживали, а пускали по Матушке.
Старожилы хотя и старыми были – выглядели лет на тридцать, – но все незамужние бабы, независимо от возраста, на них как мухи на… Тут Нов прервал неудачное сравнение и придумал новое: как пчёлы на мёд… сбегались! Потом подумал, что «сбегались» не то слово, но голову ломать перестал. Сообразил, что не его дело, кто и почему к драчёвцам в постель лезет. Но однажды чуть сам не взорвался от вопроса супруги:
– А когда я уже с Косом спать буду?
Тут в хане взыграла ревность, он выхватил меч и побежал убивать соперника. По дороге одумался. Трогал Кос его золотую красавицу? Нет вроде бы. Тогда какие к нему претензии? Никаких. Уж такие у Другмо привычки: хочется ей разделить радость постельного общения с другими, душа у неё широкая. Сколько раз предлагала пригласить подружек и в компании разучить новые приёмы. Лес всегда отказывался, хотя и знал, что для юртаунцев групповые развлечения – дело привычное. Многожёнство началось, когда Гессеров дядя Сотон с озера Хубсугул привёл толпу бабёнок, жаждущих мужской ласки. Сейчас многожёнство, правда, сошло на нет, потому что численность мужского и женского населения столицы почти сравнялась…
Драчёвцы прожили в Юртауне до новолуния. Сим дни и ночи проводил в кузнице, изобретал очередной агрегат (не самогонодоильный), состоящий из винтов, гаек (знакомых по Ютландии как замки для наручников) и каких-то бабок, суппортов и шпинделей (значения этих мудрёных слов Нов не понял), и всё нахваливал хористов:
– Отличные у тебя кузнецы, Гессер!
Законченный агрегат погрузили в длинные розвальни, старожилы расселись в переднем ряду, и началось прощание. На фершале повисли десятка полтора баб, прося не забывать и непременно возвращаться. Он обещал, жалко, что ли? Хану протянул руку:
– Поздравляю, Джору.
– С чем поздравляешь?
– Ну-у, как же! Скоро отцом станешь, – огорошил его Кос. – Хорошее дело.
Лес чуть в сугроб не сел от такого известия.
– Как? – спросил он. – Откуда ты узнал?
– У меня глаз – алмаз, – объяснил фершал, и розвальни тронулись. Только снежная пыль из-под копыт полетела.
Двухэтажную школу к весне как раз успели достроить. Открывали её в зале собраний. Хан объявил, что создаст три класса: один для колдунов и ведьмочек, другой для вещунов (Нов выявил всего троих) и общеобразовательный, где станет обучать детей грамоте и арифметике. Посыпались возражения:
– Весна!
– На полях работы полно! – Каждая пара рук на счету!
– Да будет вам! – осадил он не в меру крикливых родителей. – Вы скажите, лекари нам нужны?
– Лекари, конечно, нужны.
– А вещуны?
– Без них пока обходились.
– А коли враг нападёт?
– Тогда и понадобятся. Но эти ладно, пригодятся. А зачем нам какая-то грамота?
– Поздней оцените. А пока я спорить не собираюсь. Чтобы завтра с утра все дети явились в школу. С прогульщиками буду разбираться! – решительно объявил Лес и даже кулаком по столу прихлопнул, чтобы показать свою непреклонность. – Взыщу с родителей высокими налогами!
Хана любили и уважали (причиной тому была и волшебная плётка, хотя Нов о её назначении не догадывался) как законного наследника и знатока разных наук. А тут и вовсе напугались незнакомого наказания. Поэтому пустые споры бросили. Пообещали приказ исполнить и разошлись. Хотя кое-кто и ворчал под нос, что от новшеств непременно жди неприятностей.
Ребятни собралось столько, что вся орава едва на первом этаже уместилась. Нов и предположить не мог, что их в столице на полноценный полк наберётся. Чёрных досок и мела хватило только на колдунов с ведьмочками да вещунов. На большой классной доске он начертил два слова – «мама» и «баба». Объяснил значение букв и всех детей без письменных принадлежностей по домам отправил. С оставшимися поднялся наверх и показал им три травки. Выдал задание отыскать к завтрашнему дню по пучку каждой из них и тоже вон спровадил. Остались только Эйлик-Мулак с Сапроном и Укю да вещуны: Дарижап, Чечек и Гунгар. Сапрону и Укю подарил он два бубна и колотушки. Научил ритму, подслушанному у ютских ша-манов, и оставил заниматься под наблюдением мамаши. А вещунов обучал в отдельном классе. Учил посылать вещун-сигналы друг другу.
На другой день все дети явились с досками и мелом, но писать «мама» и «баба» могли единицы. Старательным он выдал по ложке мёда и вписал в доски новое слово «мёд». Прочих заставил писать вчерашние слова, но сладким уже не угощал. Угостил им ведьмочек, набравших травы больше остальных. Рассказал, как сушить и для чего каждая из трав годна.
На третий день оказалось, что слово «мёд» написали все. Поощрять было некого, поэтому сразу приступил к занятиям. Нарисовал на большой доске цифры один, два и три. Научил на пальцах складывать один и два, а на доске начертал: 1+1=2 и 1+2=3.
Занятия были необременительными, дети быстро возвращались домой, а потому и родители перестали ворчать. Удивили вещуны. Через неделю обучения заявили, что разговаривают с ровесниками из Холмграда. Лес подключился и от пятилетнего Листика, двенадцатого внука Кеда Роя Треуха, узнал, что у дедушки в гостях был Сотон. Уговаривал идти воевать Юртаун, но дед не согласился. Нов попросил Листика сообщать о передвижениях Сотона, тот обещал. Через полмесяца внук сам связался с ханом и рассказал, мол, люди видели, как Сотон перешёл по льду Большую Воду и затерялся на левобережье.
В середине лета Листик сообщил, что Сотон переправляется через реку с большим войском. Лесичи в битву не вступали, а морочили воинов с помощью дружественно настроенных леших. Изредка постреливали, привлекая врагов, чтобы погоня уходила в безлюдные места, – так оберегали посевы от потравы. Ещё через месяц Нов и сам стал с помощью вещун-слуха следить за передвижениями армии численностью в три-четыре полка (правда, половину составляли женщины и дети, следующие обозом). Как ни блукали их лешие, как ни кружили хитроумные лесичи, но отряд направления на Юртаун не терял. На Сотона, казалось, и мороки не действовали: нюхом чуял вожделенное ханство.
Когда до вторжения оставалась примерно неделя, Лес принялся лазутчиком проникать во вражий стан. Садился на необыкновенного золотого коня и успевал за полночи ускакать туда и вернуться обратно. Полночи уходило на сбор данных. Для этого Нов выбирал полянку неподалёку от стана и посылал вещун-призыв любой смазливой девице, которую видел в свете костра. Та, не привлекая лишнего внимания, спешила на зов и буквально валила хана в траву. Овладев нежданным любовником, начинала выбалтывать новости, хотя к предстоящим сражениям они никакого отношения не имели. Лес мог бы собирать сплетни и другим, менее экзотическим способом, но тогда ему нечего было бы рассказывать Другмо. Это именно она заставляла супруга действовать через женщин. Сама-то не могла уже предаваться любимому развлечению – живот наползал под самые глаза, зато дотошно выспрашивала, как выглядела очередная Лесова информаторша, какие позы предпочитает и крикунья либо тихушница. Рассказы заменяли ей временно утраченные ночные битвы, и она выясняла такие подробности, которые узнаются только на практике, каждую деталь и мелкую особенность выдумать невозможно.
