Текст книги "Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо"
Автор книги: Сергей Цветков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава 7.
КНЯЖЕНИЕ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА
IСвятополк умер 16 апреля 1113 г., вскоре после солнечного затмения (19 марта), которое задним числом приняли за предзнаменование его кончины. Он был погребен в златоверхом Михайловском соборе, построенном в 1108—1112 гг. на его пожертвования. Овдовевшая великая княгиня раздала за упокой души своего мужа неслыханно богатую милостыню. Однако о великом князе «плакали» только его бояре и дружина; на лицах простых киевлян не было видно даже притворной скорби.
На другой день после похорон киевская знать пригласила Владимира Мономаха занять киевский стол. Возникла щекотливая ситуация. Киев являлся отчиной сразу нескольких князей: Мономаха, обоих Святославичей – Олега и Давыда и старшего из сыновей Святополка, Ярослава. Старейшим князем между ними был Олег; но о «Гориславиче» в Киеве не хотели и слышать. Тем не менее Мономах ответил киевским послам отказом и остался в Переяславле, желая, по-видимому, предварительно разузнать о намерениях Олега.
Между тем обстановка в Киеве накалялась. По словам сказания о построении вышгородской церкви Бориса и Глеба, по смерти князя Святополка «были многий мятеж и крамола и молва немалая в людях». Народ, почуяв безвластие, обрушил свой долго сдерживаемый гнев на тех, кого считал виновниками закабаления разоренных и опутанных долгами людей. В один из дней в городе вспыхнули беспорядки. Были разграблены дворы тысяцкого Путяты, городских старшин («сотских») и гнездо ростовщичества – еврейский квартал, примыкавший к Жидовским воротам. Останавливаться на этом горожане не собирались. Звучали призывы поквитаться и с другими, более высокопоставленными лицами, которые ссужали деньги в рост, – женой покойного великого князя («Святополковой княгиней»), боярами и игуменами богатых монастырей.
Перепуганные «большие и нарочитые мужи» срочно отправили в Переяславль второе посольство. Теперь они уже не просили, а требовали скорейшего приезда Мономаха в Киев, возлагая на него ответственность за все, что еще может произойти. «Пойди, княже, Киеву, – говорили они. – Аще ли не поидеши, то веси [знай], яко много зла воздвигнется, то ти [это тебе] не Путятин двор, ни соцьских, ни жиды грабити, и паки ти [а еще из-за тебя] поидуть на ятровь [невестку] твою и на бояры и на манастыре, и будеши ответ имел, оже ти [если из-за тебя] манастыре разграбят» [206]206
Причиной ненависти простого люда к монастырям были, вероятно, грабительские кредитные операции. Некоторое представление о них может дать духовная новгородца Климента (XIII в.), где монастырю за долг в 20 гривен серебра достается все земельное имущество завещателя.
[Закрыть].
На этот раз их слова возымели действие. Уже через сутки, 20 апреля, 60-летний Мономах с дружиной стоял у стен Киева и, встреченный «с честью великой» духовенством «и всими кияне», сел «на столе отца своего и дед своих». Приезд популярного в народе князя породил надежды на лучшее – «и вси людье рады быша». Волнения улеглись.
Призывая Владимира на княжение, «большие и нарочитые мужи», вероятно, надеялись, что он железной рукой усмирит бунтовщиков, как это сделал князь Изяслав Ярославич в 1069 г. Однако их надежды не оправдались, репрессий не последовало. Вместо этого Мономах постарался снять социальное напряжение, пойдя навстречу пожеланиям широких слоев населения Киева. По всей видимости, миролюбивый настрой князя объясняется тем, что злоупотребления, против которых восстали киевляне, были обычным явлением и в других областях Руси. Для того чтобы не допустить распространения мятежа на соседние с Киевом земли, требовалось не карать доведенных до отчаяния людей, а устранить причину народного недовольства.
Это и попытался сделать так называемый «Устав Владимира Мономаха» (известный по спискам Пространной редакции Русской Правды, где он выделен особым заголовком). Как сообщает первая статья этого памятника, вскоре по прибытии в Киев Владимир собрал в княжьем селе Берестовом своих наиболее видных дружинников, в том числе тысяцких Киева, Белгорода и Переяславля; к участию в совещании был приглашен и представитель Олега Святославича [207]207
«Володимер Всеволодовичь по Святополце созва дружину свою на Берестовем: Ратибора Киевского тысячьского, Прокопью Белгородьского тысячьского, Станислава Переяславльского тысячьского, Нажира, Миро слава, Иванка Чюдиновича, Олгова мужа». Киевский тысяцкий Ратибор, сменивший ограбленного киевлянами Путяту, – это, по всей видимости, бывший посадник князя Всеволода Ярославича в Тмуторокани в 1079– 1081 гг. (см. с. 82). Переяславский тысяцкий Станислав может быть отождествлен со Станиславом Тудковичем, павшим в 1136 г. в сражении под Переяславлем между Ольговичами и Мономашичами. Мирослав, вероятно, был знатным боярином, владельцем села Мирославского в Киевской земле (под Витичевом). Под 1134 г. он упоминается летописью как паломник в Святую землю, привезший оттуда «доску оконечную от Гроба Господня». Некий Нажир Переяславич фигурирует в летописи под 1160 г., но его тождество с участником берестовского совещания маловероятно по хронологическим соображениям. «Олгов муж» Иванко Чудинович, как можно догадываться, был сыном того Чудина, который участвовал в составлении Правды Ярославичей и «держал» в 1072 г. Вышгород (см.: Тихомиров М.Н.Крестьянские и городские восстания. С. 140—141). Белгородский тысяцкий Прокопий по другим источникам неизвестен.
[Закрыть]. То, что «Устав» был принят в совете с главами общин крупнейших городских центров Русской земли и включен в общерусское законодательство – Русскую Правду, как нельзя лучше показывает универсальность затронутых в нем проблем.
Обсудив в общей думе создавшееся положение, законодатели выработали некоторые меры по смягчению долговой кабалы. Положено было резко ограничить произвольное взимание ростов. Отныне заимодавец мог давать деньги в долг не больше чем под 50% и только на трехлетний срок; причем выплата «реза» за третий год освобождала должника от необходимости возвращать сам капитал. Максимальная ставка годового процента, таким образом, снижалась до 17%. Неоплатные должники, чье имущество пострадало от нападения ратных людей, от пожара или другого несчастного случая, получали отсрочку платежей на год. Закупам – разорившемуся люду, наймитам-полурабам, работавшим «из пищи» (ради пропитания) на господском поле, – «Устав» гарантировал сохранение личной свободы в случае невыплаты ими долга.
Ряд утраченных ныне летописных списков, известных по извлечениях из них в трудах В.Н. Татищева, в связи с этими экономическими мерами упоминает еще об изгнании евреев из Руси. Согласно этому известию, киевляне всем миром просили у Мономаха «управы на жидов, что отняли все промыслы Христианом и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились. Они же многих прельстили в их закон». Мономах вынес этот вопрос на совещание князей. На съезде в Выдубичах князья постановили выслать всех евреев из Руси и впредь не пускать, а если тайно войдут, то вольно их грабить и убивать, «и с сего времени жидов на Руси нет» {110} . Историки относились к татищевскому сообщению с разной степенью доверия; указывали, в частности, на его противоречие со статьей Повести временных лет под 1124 г. о большом пожаре в Киеве, во время которого «и Жидове погореша», хотя и с той оговоркой, что «прежнее место жидов могло долго удерживать их имя» {111} . Во всяком случае, нельзя не принять во внимание тот факт, что евреи снова попадают в поле зрения древнерусских источников после большого временного перерыва и уже в качестве выходцев из других стран [208]208
Таковы, например, «жиды», упоминаемые «Повестью об убиении Андрея Боголюбского» наряду с волжскими булгарами и другими «погаными», крестившимися благодаря просветительской деятельности этого князя. Это были, несомненно, приезжие еврейские купцы из Булгарии или из нижневолжских земель, входивших некогда в состав Хазарского каганата.
[Закрыть].
Регламентация отношений между заимодавцами и должниками значительно облегчила тяжелую участь последних. Завещая читателям своего «Поучения»: «Не вдавайте силным погубити человека», – Владимир не преминул с гордостью отметить, что сам он «и худого смерда, и убогые вдовице не дал есмь сильным обидети». Действительно, источники того времени свидетельствуют, что Мономах не раз давал чувствовать «сильным» тяжесть княжьей руки. В одном из дошедших до нас посланий митрополита Никифора владыка оттеняет его роль законодателя, «хранящего истину в веки, творящего суд и правду посреди земли», «оградившего законоположениями, как будто некими стенами чудными, свое христианское стадо». В другом письме он адресуется к Мономаху с такими словами: «Подумай об этом, князь мой, поразмысли о тех, кто был изгнан тобой, об осужденных тобой на наказание, об отвергнутых. Вспомни о тех, кто кого оговорил и кто кого оклеветал. И сам как судья рассуди их и, будучи наставляем от Бога, помяни всех, и так сделай, и отпусти, да и тебе отпустится, и отдай, да и тебе отдастся». И далее Никифор прибавляет: «Не печалься же, князь, из-за этих слов. Или думаешь, что кто-то пришел ко мне печальный [с жалобой] и потому написал я тебе это? Нет, это для твоей правой веры, просто так написал я для тебя как напоминание, ибо великие властители часто нуждаются в большом наставлении, ведь они многим пользуются, и многие изъяны имеют». Эта оговорка показывает, что опальные были знатными людьми, чьи родственники или друзья имели возможность обратиться к митрополиту с жалобой на действия князя. Послание Никифора можно сопоставить с известием Новгородской Первой летописи о том, как в 1118 г. Мономах призвал из Новгорода сотского Ставра с несколькими боярами и посадил их в погреб за творимые ими грабежи [209]209
В I960 г. на стене киевского собора Святой Софии был обнаружен «автограф» Ставра, процарапавшего свое полное имя: Ставр Городятинич. Летописный эпизод с его заточением лег в основу былины о Ставре Годиновиче, которого князь Владимир Красное Солнышко по ложному обвинению приказал посадить «в погреб сорока сажен, и закрыть доскою железною, и засыпать пески желтыми» (Былины.Сост., вступ. ст., вводные тексты В.И. Калугина. М., 1991. С. 439—440).
[Закрыть].
Вступив на киевский престол помимо старшего из князей, Олега Святославича, Мономах первое время сохранял верность своей политике предыдущих лет, которая зиждилась на договоре и компромиссе. Судя по присутствию «Олгова мужа» на совещании в Берестовом, отношения Владимира с Олегом к тому времени были уже полюбовно улажены. Престарелый «Гориславич» удовольствовался ролью второго князя и не предъявлял своих прав на Киев. Незадолго перед смертью он вместе с Владимиром и своим братом Давыдом участвовал в важном событии религиозной жизни, имевшем общенациональное значение. 15 мая 1115 г. в Вышгороде, при большом стечении духовенства и народа, мощи святых Бориса и Глеба, покоившиеся до тех пор в деревянном храме, были торжественно перенесены в великолепную каменную церковь, построенную на средства старших князей. Присутствие Олега на празднике, символизировавшем единение княжеского рода, выглядит знаменательно. Впрочем, его давнее соперничество с Владимиром все-таки дало себя знать. Во время церемонии погребения между князьями разгорелся спор: Мономах хотел, чтобы гроб с мощами Бориса и Глеба поставили посередине церкви, а Олег с братом выбрали для него место рядом с их семейной усыпальницей, находившейся в правом приделе. Уступать никто не желал, так что пришлось бросать жребий. На этот раз благосклонность судьбы была на стороне Святославичей – они выиграли. Эта маленькая победа стала для Олега последней; в августе того же года он умер. Давыд последовал за ним восемь лет спустя, и Черниговская волость перешла в руки младшего Святославича, Ярослава, который при жизни Владимира не доставлял ему никаких неприятностей.
План г. Владимир-Волынский, XIII в. (Реконстр. Т. Трегубовой)
1115 г. – год смерти Олега – стал переломным в междукняжеской политике Мономаха. Увидев себя старейшим из князей и безусловным владельцем большей части русских земель, он серьезно задумался над тем, чтобы поставить отчинное право на службу себе и своему роду. В его намерения входило ограничить притязания на киевский стол узким семейным кругом, сохранив при этом связь старшинства с обладанием великим княжением, то есть сделать Киев наследственной отчиной своего потомства, закрепив за последним династическую привилегию на владение великокняжеским столом {112} . Практическим выражением этого замысла стал перевод в 1117 г. Мстислава Владимировича из Новгорода на переяславское княжение. Правда, в самом Переяславле в ту пору уже сидел другой Мономашич – Ярополк, поэтому Владимир поселил старшего сына в соседний с Киевом Белгород, что позволяло Мстиславу в случае смерти отца быстро взять под контроль ситуацию в столице и заявить о своих правах на великое княжение.
Естественным соперником Мстислава в будущей схватке за киевский стол был владимиро-волынский князь Ярослав Святополчич, превосходивший его старшинством. Их связывали родственные узы, так как Ярослав еще при жизни отца, в 1112 г., женился на Мстиславовой дочери [210]210
Первой супругой Ярослава Святополчича была венгерская королевна (см. с. 93—94), а между 1106 и 1112 гг. он еще, как полагают, мог быть женат вторым браком на дочери польского князя Владислава I (см.: Линниченко И.Л.Взаимные отношения Руси и Польши до половины XIV столетия. Ч. 1. До конца XII в. Киев, 1884. С. 56; возражения на это см.: Щавелева Н.И.Польки – жены русских князей (XI – середина XIII в.) // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования, 1987. М., 1989. С. 55).
[Закрыть]. Но после переезда Мстислава в Белгород Святополчич счел себя обойденным и выразил свое недовольство какими-то враждебными действиями [211]211
Повесть временных лет молчит на этот счет. Никоновская летопись ставит на вид Ярославу Святополчичу его дурное обращение с женой, внучкой Владимира. Сам Мономах пишет, что поднялся на Ярослава, «не терпяче злоб его».
[Закрыть]. Верный себе, Мономах поначалу попытался решить дело миром. Однако Ярослав, вызванный в Киев на суд старших князей, медлил с приездом, и тогда союзное войско Мономаха, Давыда Святославича и обоих Ростиславичей, Володаря [212]212
В 1113 г., после вступления на киевский стол, Мономах породнился с Володарем Ростиславичем, который выдал свою дочь за его сына Романа Владимировича.
[Закрыть]и Василька, осадило Владимир-Волынский. Ярослав продержался два месяца, после чего «покорившеся во всем» Мономаху. Владимир на первый раз ограничился наставлением: «и наказав его о всем [указал все его вины], веля ему к себе приходити, когда тя позову». Но принужденная покорность волынского князя оказалась недолговечной: уже в следующем году он прогнал от себя жену, «внуку Володимерю», что было демонстративным знаком полного разрыва с великим князем. Мономах снова повел на него объединенную рать князей, и тут Ярослав увидел, что переоценил свои силы, ибо от него «отступиша» даже его бояре. Потеряв доверие собственной дружины, он бежал к своим заграничным родичам – сначала в Венгрию [213]213
Отношения Мономаха с Венгрией были испорчены действиями венгерского короля Кальмана I, который незадолго перед смертью женился на дочери Владимира Евфимии, но через год обвинил супругу в неверности и отослал ее к отцу в Киев, где она родила сына Бориса, будущего претендента на венгерский престол. Кальман умер в начале 1114 г., оставив престол своему сыну Стефану II.
[Закрыть], затем в Польшу. Во Владимире-Волынском сел зять Володаря, Роман, а после его скоропостижной кончины в январе 1119 г. Мономах посадил на Волыни другого своего сына, Андрея.
В 1020—1021 гг. Мономашич и Святополчич обменялись ударами: Андрей Владимирович водил половцев в Польшу, а Ярослав в ответ приходил с ляхами к Червеню, но был отражен тамошним воеводой Фомой Ратиборичем.
Тем временем Володарь Ростиславич тоже не сидел сложа руки. Он готовился произвести глубокое вторжение в Польшу, для чего заключил соглашение с опасными врагами Болеслава III: поморскими славянами и пруссами. Когда об этом стало известно при польском дворе, могущественный вельможа, наместник Силезии Петр Властович [214]214
Великопольская хроника XIII в. называет его выходцем из Дании. Однако более аргументированными считаются гипотезы о силезском или русском происхождении Петра. При польском дворе Петр Властович занимал высокие должности палатина и воеводы, а женитьба в 1117 г. на Марии Святополковне, сестре русской супруги Болеслава, сделала его вторым лицом в государстве.
[Закрыть], добровольно вызвался разрушить планы перемышльского князя. Заручившись согласием Болеслава, он во главе отборного отряда из тридцати всадников отправился в Перемышль, где выставил себя обиженным изгнанником, мечтающим отомстить своему бывшему господину. Обманутый Володарь охотно принял знатного перебежчика на службу и приблизил к себе. С тех пор Петр Властович искал способа осуществить задуманное и, как только представился удобный случай, похитил Володаря и переправил его в Польшу. Летопись кратко сообщает об этом под 1122 г.: «…и Володаря яша ляхове лестью, Василкова брата». В западных источниках рассказ о похищении Володаря существует в двух версиях. По сообщению польского хрониста Винцентия Кадлубека, захват перемышльского князя был совершен на пиру. Согласно же показанию немецкого историка и агиографа Герборда, похищение произошло во время охоты, когда дружина Володаря рассеялась по лесу, неосмотрительно оставив своего князя в руках Петра Властовича и его людей. Для того чтобы выкупить Володаря из плена, его брат Василько и сын Владимирко [215]215
Родился в 1104 г.
[Закрыть](в то время князь Звенигородский и Белзский) отдали Болеславу бесчисленные сокровища, но что еще важнее, Ростиславичи обязались действовать вместе с польским князем против Мономаха. (Пораженный величиной выкупа, немецкий хронист Герборд писал, что «золото, и серебро, и всякие драгоценности в вазах и одеждах, и разного рода богатства были привезены на колесницах и верблюдах в Польшу» в таком количестве, «что вся надменная Русь зачахла от непривычной [для нее] бедности». Часть выкупа получил Петр Властович. Однако католическое духовенство наложило на него покаяние за коварный поступок с русским князем, вследствие чего Петр Властович вынужден был раздать значительные суммы церквам и монастырям. В середине 40-х гг. XI в., при сыне Болеслава Владиславе II, он попал в опалу и подвергся жестокой расправе, что было с удовлетворением отмечено летописцем: «Той же зиме Владислав Лядьский князь емъ [схватив] мужа своего Петрка ислепи, а языка ему уреза и дом его разграби, токмо с женою и с детьми выгна из земли своея, и иде в Русь якоже евангельское слово глаголет: еюже [которою] мерою мерите [той же] возмеритися [вам]…»)
В 1123 г. Ярослав Святополчич пришел под Владимир «с множеством вой, с угры, и с ляхы, и Володарем и Василком, и обступиша Андрея во граде». Мономах стал спешно собирать полки, но помощь не понадобилась. Грозное нашествие прервалось в самом начале. Разбив лагерь под Владимиром, Ярослав на другой день поутру отправился с двумя спутниками осматривать городские укрепления и попал в засаду. В схватке он получил рану копьем, от которой в ту же ночь умер. Многоплеменное войско его «разбредошася восвояси», а Ростиславичи послали к Мономаху с повинной и дарами, «дабы отпустил им еже дерзнуша на нь». Со смертью в 1127 г. двух младших братьев Ярослава, туровских князей Изяслава и Брячислава, род Святополка совсем захирел, и почти все его отчины, за исключением нескольких неважных городов, отошли к Мономахову роду. Только во второй половине XII в. потомки Святополка вернули себе Турово-Пинскую отчину {113} . Но это было все, на что они могли рассчитывать.
Наконец, еще один крупный успех ожидал Мономаха на полоцком направлении, где ему удалось разрешить вековую задачу, стоявшую перед великими киевскими князьями, а именно: покончить с обособленным положением Полоцкого княжества. Сила последнего иссякла вместе со смертью знаменитого Всеслава (1101). Сыновья его, коих было человек шесть или семь [216]216
В источниках упоминаются старшие Всеславичи: княжившие в разное время в Полоцке Давыд, Рогволод, Борис, минский князь Глеб; и младшие – Роман, Святослав и Ростислав, волости которых не указаны. Некоторые данные позволяют предположить, что Борис и Рогволод – это два имени (церковное и мирское) одного сына Всеслава (см.: Алексеев Л.В.Полоцкая земля: Очерки истории северной Белоруссии в IX—XIII вв. М., 1966. С. 230).
[Закрыть], перессорились между собой и ради решения своих семейных счетов стали прибегать к покровительству Ярославичей; кое-кто из них даже ходил со Святополком и Мономахом на половцев. Один только минский князь Глеб Всеславич пытался продолжить независимую политику своего отца. При Святополке он сумел отстоять свою волость от сторонних посягательств. Поход 1104 г. на Минск, предпринятый совместными силами старших князей для того, чтобы посадить там более сговорчивого Давыда Всеславича, кончился ничем. С вокняжением Владимира Мономаха Глеб осмелел до того, что уже сам совершил набег на туровские земли и сжег Слуцк. Мономах призывал его одуматься и прекратить творить насилия, но Глеб отвечал на все увещевания встречными укоризнами. Тогда Владимир в 1116 г. пошел на него со своими сыновьями, Давыдом Святославичем и сыновьями Олега, надеясь на Бога и на правду, по выражению летописца. Давыд с молодежью взяли Оршу, Копыс и Друцк, а Мономах между тем осадил Глеба в Минске. Желая показать свою решимость вести осаду сколь угодно долго, Владимир приказал строить возле города избы, где его войско могло бы перезимовать. Глеб испугался этих приготовлений и вышел из города с детьми и дружиной на поклон к Владимиру. Получив мир ценой обещания «по всему послушати» великого князя, Глеб, как водится, скоро позабыл о крестной клятве. В 1120 г. он опять начал воевать Новгородскую и Смоленскую земли, за что и поплатился: сын Мономаха Мстислав отнял у него Минск, а самого Глеба схватил и привел в Киев, где он в сентябре того же года и умер, находясь, по некоторым сведениям, под церковной анафемой.
Победы над половцами и уход большей части их орд из днепровских степей дали возможность Владимиру Мономаху возобновить активную политику Руси в Северном Причерноморье.
Несколько десятилетий половецкого господства в припонтийских областях пагубно сказались на русских владениях в Восточном Крыму и на Таманском полуострове. За это время Тмутороканское княжество, потерявшее политические и торгово-экономические связи с Русью, успело превратиться в византийскую провинцию. Мы видели, что юридические основания для этого были заложены в 1083 г., когда Алексей I Комнин помог Олегу Святославичу утвердиться в Тмуторокани на условиях признания им византийского суверенитета (см. с. 85—86). К сожалению, источники не позволяют проследить процесс отторжения Тмуторокани от Руси во всех подробностях. Весьма вероятно, что, отправляясь в 1094 г. отвоевывать у Мономаха свою черниговскую отчину, Олег оставил Тмуторокань на попечение византийского наместника. Но хотя в последние двадцать лет своей жизни «Гориславич» и не появлялся на берегах Тамани, он, должно быть, все же сохранял за собой формальное звание правителя Восточной Таврики; во всяком случае, «Слово о полку Игореве» не отказывает Олегу в титуле кагана, который можно считать древнерусским аналогом его византийского титула «архонт Матрахи, Зихии и всей Хазарии». Смерть Олега в 1115 г. расторгла последнюю связь Тмутороканского княжества с Русской землей. На протяжении всего XII в. Тмуторокань больше ни разу не упоминается на страницах русских летописей. В то же время многочисленные византийские известия подтверждают факт ее принадлежности империи вплоть до середины этого столетия [217]217
Арабский географ Идриси (сер. XII в.) и византийско-генуэзский до говор 1169 г. вновь числят Тмуторокань (Матарху/Матраху) самостоятельным городом. По-видимому, незадолго перед тем византийцы были выбиты с Таманского полуострова северокавказскими племенами. В преданиях адыгов сохранились воспоминания о разорении ими Тмуторокани (см.: Ногмов Ш.-Б.История адыхейского народа. Тифлис, 1861. С. 80; Литаврин Г.Г.Русь и Византия в XII в. // Вопросы истории. 1972. № 7. С. 41—42.).
[Закрыть].
Захват византийцами русских владений в Крыму и Приазовье повлек за собой серьезный кризис в русско-византийских отношениях. Реакция Владимира Мономаха на действия имперских властей была чрезвычайно жесткой. В 1116 г. он попытался ни много ни мало как сместить Алексея Комнина с престола, заменив его своим ставленником, которого летопись называет Леоном Диогеновичем и зятем Мономаха [218]218
Выданную за него дочь Владимира звали Марицей (Марией); о ее смерти летопись сообщает под 1146 г.
[Закрыть]. «В то же лето, – гласит сообщение Повести временных лет под 1116 г., – Леон Диогеневич, зять Володимерь, иде на царя Алексия и вдашася ему город Дунайскых неколико [несколько]». Впрочем, успехи Мономахова зятя были краткосрочны, и 15 августа того же года он был коварно убит в дунайском Доростоле двумя подосланными Алексеем «сарацинами».
Личность этого человека с трудом поддается исторической идентификации. Судя по его отчеству, летописец видел в нем сына императора Романа IV Диогена (1068—1071). Некоторые летописные списки подчеркивают царское происхождение Леона Диогеновича, именуя его «царевичем Леоном». Византийские источники со своей стороны удостоверяют, что один из трех сыновей Романа Диогена действительно носил имя Лев, или Леон; однако быть участником событий начала XII в. он никак не мог, так как погиб в войне с врагами Византии еще в 80-х гг. предыдущего столетия. Поэтому в историографии были выдвинуты две основные гипотезы относительно происхождения летописного «Леона Диогеневича». Первая из них берет за основу свидетельство Анны Комнин о Лжедиогене. Согласно ее рассказу, спустя много лет после гибели настоящего Льва [219]219
Анна Комнин ошибочно датирует его смерть 1073 г., хотя в другом месте пишет, что ее отец, Алексей Комнин, взойдя в 1081 г. на престол, осыпал Льва благодеяниями и добивался его расположения. Никифор Вриенний утверждает, что в битве с турками под Антиохией в 1073 г. пал не Лев Диоген, а его брат Константин.
[Закрыть], сына Романа Диогена, какой-то бродяга из бывших солдат нарекся его именем и предъявил свои права на византийский престол. Самозванца схватили и отослали в крымский Херсон под надзор. Однако там ему удалось завязать сношения с половцами, которые помогли ему освободиться из заключения. В 1095 г. в союзе с половецким ханом Тугорканом Лжедиоген напал на Византию. Вторжение было остановлено только под Адрианополем, где верные императору люди обманом пленили самозванца. Закованного в цепи Лжедиогена повезли в Константинополь на расправу, но мать императора Алексея Комнина, торопясь обезвредить опасного обманщика, выслала навстречу своих слуг, которые ослепили пленника. На Руси тоже были хорошо осведомлены об этих событиях и даже сочли их достаточно важными для того, чтобы внести в Повесть временных лет: «Идоша половцы на греки с Девгеневичем, воеваша по гречьстей земле, и цесарь я [схватил] Девгенича, и повеле и [его] слепити» (под 1095 г.). Но дальнейшая судьба Лжедиогена не прослеживается по источникам, поскольку Анна Комнин оборвала свой рассказ на полуслове. Это наводит некоторых исследователей на мысль, что по дороге в столицу самозванец все-таки был освобожден союзными ему половцами, а затем укрылся на Руси {114} . У этой версии, однако, есть много слабых мест. В частности, Карамзин высказал справедливое замечание, что «Владимир, находясь в тесных связях с двором константинопольским, не мог, кажется, дать себя в обман лжецу-бродяге» {115} . В самом деле, сличение летописных статей под 1095 и 1116 гг. не оставляет никаких сомнений, что речь в них идет о двух разных людях: летописцы четко различают ослепленного «Девгенича», человека, очевидно, совершенно безвестного, у которого даже нет имени, и «Леона Диогеновича, зятя Володимера», «царевича». Трудно представить, что, зная о самозванстве Лжедиогена, Мономах тем не менее женил искалеченного проходимца на своей дочери и потом неизвестно для чего держал его «про запас» целых двадцать лет. Сомнительно, наконец, чтобы такому опытному полководцу, как Владимир, могла прийти в голову вполне безумная идея отправить на Дунай войско под началом слепца.
С учетом этих соображений более правдоподобной выглядит гипотеза В.Г. Васильевского {116} , который разделял убежденность древнерусских летописцев в том, что Леон Диогенович был одним из сыновей Романа IV. По мнению исследователя, сообщение византийских писателей о гибели Льва Диогена в конце XI в. относится к сыну Романа от его второго брака с Евдокией Макремволитиссой (вдовой императора Константина X Дуки), тогда как Повесть временных лет говорит о сыне Романа от первой жены, которого тоже могли звать Львом, как и его сводного брата. Мать этого Льва, или Леона, Диогеновича была дочерью потомка болгарских царей Алусиана, возглавившего восстание 1040 г. против Византии. Роман Диоген женился на ней еще до своего воцарения, в то время, когда сам был имперским наместником болгарской провинции Сердика. Эти болгарские связи Леона Диогеновича могут объяснить как политический интерес, проявленный к нему со стороны Владимира Мономаха, так и его первоначальные успехи на Дунае. Кроме того, становится понятным молчание Анны Комнин об инциденте 1116 г. – ведь претензии на византийский трон сына Романа IV, женатого на внучке киевского князя, который, в свою очередь, являлся законным представителем династии Мономахов [220]220
Дед Владимира Мономаха, Константин IX Мономах, умер, не оставив мужского потомства.
[Закрыть], были более основательными, чем у семейства Комнин – узурпаторов византийского трона.
Смерть Леона Диогеновича расстроила планы Мономаха в отношении имперского престола, но военных действий не остановила. Дальнейшие события показывают, что после гибели зятя Владимир поставил целью выкроить на «русском» Дунае независимое от Византии княжество для своего внука «царевича» Василька [221]221
Этот единственный отпрыск Леона Диогеновича и Марицы Владимировны, именуемый в летописях «Васильком Маричичем», или «царевичем Леоновичем», упомянут под 1136 г., в числе павших в бою между Мономашичами и Ольговичами на р. Супой.
[Закрыть]. По сообщению Повести временных лет, Владимир еще дважды посылал войска на нижний Дунай: сначала во главе с воеводой Иваном Войтишичем, который рассадил посадников в дунайских городах (очевидно, в тех самых, что «вдашася» Леону Диогеновичу), а затем под началом своего сына Вячеслава и воеводы Фомы Ратиборича. Похоже, в промежутке между этими походами Алексей Комнин сумел выбить русские гарнизоны из захваченных крепостей, так как рать Вячеслава снова осаждала Доростол, но, «не успевше ничто же, воротишася». Все эти события летопись помещает под тем же 1116 г., что и поход Леона Диогеновича, хотя война тянулась, по всей вероятности, до самой смерти Алексея Комнина (15 августа 1118 г.), а может быть, и дольше. Во всяком случае, вести мирные переговоры Владимиру пришлось уже в начале 20-х гг. XII в. с сыном императора Алексея Иоанном II. Они увенчались заключением в 1122 г. династического брака между Мономаховой внучкой, дочерью Мстислава Владимировича, и сыном императора Иоанна II – предположительно старшим, Алексеем [222]222
В Повести временных лет супруг Мономаховой внучки назван «царем»: «Ведена Мьстиславна в грекы за царь». Но это не ошибка, поскольку византийский хронист Никита Хониат свидетельствует, что старший сын Иоанна II Комнина Алексей был объявлен императором и соправителем своего отца. Густынская летопись пишет о выдаче дочери Мстислава «за царевича греческого, сына Иоанна Комнина». Вскоре после заключения брака супруг ее умер, и ей пришлось принять монашеский постриг. См.: Аопарев Х.М.Брак Мстиславны (1122) // Византийский временник. 1902. Т. 9. С. 418—445.
[Закрыть]. Столь почетные условия мира показывают, что военные неудачи Мономаха на Дунае, о которых говорится в летописи, отнюдь не означали его полного и окончательного поражения, и русское влияние на нижнем Дунае было по-прежнему сильно.
Держава Мономаха. Реконструкция. Художник Ф. Солнцев. XIX в.
Эти события нашли любопытное преломление в известиях ряда позднейших древнерусских источников о венчании Владимира Мономаха царским венцом. Так, появившееся на рубеже XV—XVI вв. «Сказание о князьях владимирских» повествует, что, севши в Киеве на великое княжение, Владимир пошел войной «на Фракию Царяграда область; и поплениша их области довольно и возвратишася». В это время в Царьграде царствовал благочестивый царь Константин Мономах, воевавший тогда с персами и латинами. Дабы умиротворить воинственного русского князя, он отрядил к нему митрополита Эфесского Неофита и других послов, дав им нательный «животворящий крест от самаго животворящаго древа, на нем же распятся владыка Христос», царский венец со своей головы, сердоликовую крабицу (чашу), «из нея же Август царь римский веселяшеся», затем бармы, которые носил на своих плечах, цепь из аравийского золота и многие другие ценные дары, предназначавшиеся Владимиру «на славу и честь и на венчание великаго и самодержавнаго царствия». Получив эти царственные подарки, Владимир венчался царским венцом Константина, «и с того времени, – говорится в сказании, – князь великий Владимер Всеволодович наречеся Манамах, царь великия Росия… Оттоле и до ныне тем царским венцем венчаются великие князи владимерстии, его же прислал греческий царь Констянтин Манамах, егда поставляются на великое княжение Российское».
Грубые анахронизмы и несообразности «Сказания о князьях владимирских» и созвучных ему повестей [223]223
Император Константин IX Мономах умер в 1055 г., когда князю Владимиру было всего два года. В «Слове о погибели Русской земли» Владимир Мономах, умерший в 1125 г., получает дары от императора Мануила, взошедшего на престол в 1143 г., а в «Повести о Вавилонском царстве» – от Василия II, скончавшегося столетием раньше, в 1025 г.
[Закрыть]не остались не замеченными следующими поколениями древнерусских книжников [224]224
«Обретается же в неких летописцах, – говорится в киевском «Синопсисе», – яко от Константина Мономаха, цесаря греческого, прислана быша вся тая знаменя царская Владимиру Мономаху, самодержцу российскому; но событие того по смерти Константина Мономаха более пятидесяти [лет] от прочих летописцев российских… изъявляется» (цит. по: Жданов И.Русский былевой эпос. СПб., 1895. С. 75, примеч. 2).
[Закрыть], в результате чего в памятниках конца XVII в. (Густынской летописи и «Синопсисе») имя Константина Мономаха было заменено на имя современника Владимира, императора Алексея I Комнина. В «Синопсисе» появилась даже поддельная грамота Алексея Комнина к Владимиру, в которой говорится о тех же посылаемых на Русь императорских инсигниях (знаках царского достоинства), какие перечисляются в «Сказании о князьях владимирских». Эту хронологическую поправку принял и Татищев, объединивший историю о получении Владимиром царских инсигний с известием Повести временных лет о русско-византийской войне на Дунае. В его «Истории Российской» под 1119 г. читаем, что «Владимир, хотя отмстить греком смерть зятя своего Леона и удел его удержать вставшему младенцу, сыну его Василию, велел всем своим войскам готовиться, також звал всех прочих своих князей в помочь». Узнав о готовящемся походе, император Алексей [225]225
Опять хронологическая неувязка. В 1119 г. на византийском пре столе сидел уже Иоанн II Комнин.
[Закрыть]пошел на мировую: направил к Владимиру послов все с теми же дарами (венец царский, хламида, пояс драгоценный, скипетр, сердоликовая чаша и пр.), «и нарекши его себе братом и царем, а при том просил о мире». По желанию Алексея, Владимир отдал свою внучку, «дочь Мстиславля», за сына императора – Иоанна. Ради такого случая Владимир уступил дунайские города своего внука «нареченному зятю», греки же за эти города дали деньги. «И была о сем Владимиру и всем людем радость великая» {117} .
Шапка Мономаха, или венец великих князей и царей русских. Художник Ф. Солнцев. XIX в.
Апокрифический характер сказаний XVI—XVII вв. о получении Владимиром Мономахом царских регалий [226]226
В частности, знаменитый венец великих московских великих князей и царей («шапка Мономаха») не считался «Мономаховым» еще в XIV – первой половине XV в. Так, в духовной грамоте Ивана Калиты (1328) говорится просто о «шапке золотой». Животворящий крест, бармы, цепи и прочие регалии упоминаются в описях великокняжеского имущества лишь со второй половины XIV в. и тоже безо всякой связи с именем Мономаха. Идея поставить его фигуру у истоков московского самодержавия возникла только в правление Ивана III (1462—1505), который любил в политиче ских целях «ворошить летописцы».
[Закрыть]был ясен уже ученым XIX в. Тем не менее такой тонкий знаток русско-византийских отношений, как В.Г. Васильевский, находил, что данные известия «никак нельзя отвергать без дальнейших рассуждений. В них что-то есть» {118} . Это «что-то», возможно, сохранило Проложное сказание о перенесении из Царьграда на Русь перста святого Иоанна Крестителя «от десныа его руки», «иже пренесен бысть в град великий Киев при князи Владимере Мономасе… и положен бысть в церкви Святаго Иоана на Сетомли, у Купшина монастыря». Данный памятник известен по списку XVI в., но целый ряд текстологических и иных особенностей позволяет считать его произведением второй четверти XII в., то есть полноценным источником. Сам факт получения Русской церковью перста Иоанна Предтечи исторически достоверен [227]227
По сообщению западноевропейского автора «Описания святынь Константинополя» (вторая половина XI в.), «в Большом дворце в храме Марии Богородицы» находились голова святого Иоанна Крестителя, а также «рука его целиком». Между тем анонимный русский паломник, посетивший Константинополь в XIV в., видел десницу святого Иоанна уже «без пальца» (см.: Карпов А.Ю.Перенесение перста св. Иоанна Крестителя из Византии на Русь в контексте византийской политики Владимира Моно маха // http://www.bestreferat.ru/referat—3299.html., примеч. 45. См. так же: Попов К.М.Чин священного коронования: Исторический очерк образования чина // Богословский вестник. Сергиев Посад, 1896. Апрель, май. С. 59—72 (апрель), 173—196 (май).
[Закрыть]. Важнее, однако, выяснить смысл, который имела эта церемония. Со слов новгородского паломника Добрыни Ядрейковича (впоследствии новгородского архиепископа Антония), посетившего Константинополь около 1200 г., известно, что десница святого Иоанна, некогда возложенная на главу самого Христа, играла выдающуюся роль во время обряда коронации императоров: «тою царя поставляють на царство». Это действо уподобляло коронационный обряд обряду крещения, а самого императора – Христу {119} . И поскольку, согласно церковкой традиции, частица мощей обладает той же ценностью, что и вся реликвия целиком, то и перст святого Иоанна, перенесенный в Киев, по всей видимости, имел в глазах русских людей значение коронационной регалии.
