355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Охлябинин » Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн » Текст книги (страница 5)
Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:00

Текст книги "Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн"


Автор книги: Сергей Охлябинин


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Великий инквизитор

В январе 1758 года начальник тайной канцелярии, или, как его тогда называли, «Великий или государственный инквизитор», граф Александр Шувалов {16} отправился в Нарву. В документах тех лет о цели этой поездки говорилось весьма деликатно: «…переговорить с Апраксиным насчет упомянутой переписки (имеется в виду переписка с великой княгиней Екатериной Алексеевной. – С.О.)». А попросту говоря, для снятия допроса.

Арестованный фельдмаршал, еще ранее передавший письма великой княгини, теперь категорически продолжал утверждать, что «молодому двору» он «никаких обещаний не делал и от него никаких замечаний в пользу прусского короля не получал».

Тем не менее заключение Степана Федоровича продолжалось. Его перевезли в урочище «Три Руки», что близ Петербурга. И продолжали обвинять в государственной измене.

Что же касается друга Апраксина Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, то его нападки – и довольно яростные – на Степана Федоровича характеризуют канцлера Елизаветы Петровны отнюдь не с лучшей стороны. Однако, подталкивая к аресту своего приятеля, он так и не сумел спасти себя самого.

Противники Бестужева решают отделаться и от него. Самыми усердными в этом нелицеприятном деле оказались австрийский посол Эстергази и французский Лопиталь. Последний при этом заявил, что если через две недели Бестужев останется канцлером, то он прервет все сношения с Воронцовым и будет впредь обращаться к Бестужеву.

Воронцов с И. И. Шуваловым поддались откровенному шантажу и поспешили довести дело до ареста Бестужева, а заодно и его бумаг. Ведь кто-кто, а они-то прекрасно знали, что там должны были найтись следы дворцовой интриги.

Как же повел себя сам Бестужев в эти предарестные дни? Канцлер все-таки успел сжечь все компрометирующее его и сообщил об этом Екатерине. Но переписка, начавшаяся таким образом, была перехвачена.

А теперь необходимо напомнить читателю о роли в этом деле упомянутого выше Воронцова {17} . Почему австрийскому и французскому послам не стоило особого труда подвигнуть его на арест канцлера? Судьба Михаила Илларионовича Воронцова (1714–1767) достойна целой череды романов. Четырнадцати лет был он определен камер-юнкером при дворе великой княжны Елизаветы Петровны. Воронцов служил ей и пером, которым отменно владел, и деньгами своей богатой свояченицы, жены своего брата Романа Илларионовича. Именно он вместе с Шуваловым стоял на запятках саней, в которых молодая цесаревна Елизавета умчалась в казармы Преображенского полка. В эту знаменательную ночь дочь Петра была провозглашена императрицей.

Вместе с медиком Лестоком Михаил Воронцов участвовал в аресте правительницы империи Анны Леопольдовны с ее семейством. За это Елизавета пожаловала его действительным камергером, а также поручиком только что учрежденной лейб-кампании. Но и это еще не все. Молодая самодержица делает его владельцем богатых поместий.

Особо доверительным отношениям с Елизаветой способствовала женитьба Михаила Илларионовича. 3 января 1742 года он вступил в брак с Анной Карловной Скавронской, двоюродной сестрой государыни. Два года спустя, в 1744 году, Воронцов возведен в графское достоинство Российской империи и вслед за этим назначен вице-канцлером. В 1748 году он едва не подвергся опале – на него пало обвинение в соучастии в заговоре Лестока. Но энергичный и изворотливый Воронцов легко оправдался и возвратил расположение императрицы.

Вот здесь-то и кроется основная причина ареста Бестужева-Рюмина. Оказывается, на его место после опалы был назначен именно Воронцов. Так что, надо полагать, австрийскому и французскому послам было не столь уж трудно уговорить Михаила Илларионовича сместить бывшего канцлера.

Забегая вперед, расскажем вкратце о дальнейшей судьбе Воронцова. Унаследовав от Бестужева-Рюмина так называемую систему Петра – союз с Австрией (против Турции), он при Елизавете Петровне деятельно продолжает войну с Пруссией. Но при Петре Федоровиче едва не вступает в союз с пруссаками. Примечательно, что Михаил Илларионович искренне привязался к Петру III. И даже после состоявшегося переворота (29 июня 1762 года) пытался отстоять его права как императора.

Он отказался присягнуть Екатерине II и сделал это только после того, как услышал о смерти Петра Федоровича. Екатерина же, видевшая в нем опытного и трудолюбивого дипломата, а быть может, и уважая в нем стойкую и не конъюнктурную привязанность к былому императору, оставила его по-прежнему канцлером.

Надо сказать, что принципиальность Воронцова не позволила ему сблизиться с Н. И. Паниным и с другими приближенными императрицы. Непростые отношения складываются у него и с Григорием Орловым. Но особенно холодность императрицы заставляет его, многоопытного дипломата, уйти в отставку (1763 год). И хотя ряд историков находят в нем немало отрицательных черт, все-таки большинство его современников свидетельствуют о нем как о человеке честном, мягком и гуманном. Прекрасно характеризует Михаила Илларионовича и его горячая дружба с Ломоносовым. Он был ревностным покровителем Михаила Васильевича. Интересовался успехами отечественной науки и русской словесности (свидетельство тому множество писем, особенно последнего десятилетия). Род Воронцовых и в последующие века представил России немало славных имен военных и дипломатов.

Бестужев – хождение по мукам

Бестужев, арестованный в феврале 1758 года, всего через месяц после заточения под стражу Апраксина, предстал перед следственной комиссией из трех членов – князя Трубецкого, графа Бутурлина и графа А. Шувалова при секретаре Волкове. Примечательно, что граф Бутурлин чистосердечно высказался по поводу ареста: «Бестужев арестован, а мы теперь ищем причины, за что его арестовали».

Следователи старались всячески запутать и окончательно погубить Бестужева. Требовали от него признаний, но безуспешно. Государыне они жаловались на отсутствие искренности в показаниях канцлера. А перечисляя все «преступления», или, как тогда говорили, «ви́ны», делали упор на следующем: «Государственный преступник он (то есть Бестужев. – С.О.) потому, что знал или видел, что Апраксин не имеет охоты из Риги выступить и против неприятеля идти, и что казна и государство напрасно истощеваются, монаршая слава страдает, не доносил о том Ее Императорскому Величеству».

Все эти грозные слова – сплошная риторика. И в России, и в армии хорошо знали о несправедливом обвинении Бестужева, поскольку все эти страшные «ви́ны» должны были вместе с канцлером разделить и другие члены Конференции.

Ну а на следующих страницах осуждения как раз и всплывает то, что так ревностно хотели скрыть «бесстрастные» судьи: «Оскорбитель он Величества, что вместо должного о том донесения, что может то лучше исправить собственно собою и вплетением в непозволенную переписку такой персоны, которой в делах такого участия иметь не надлежало, и через это нечувствительно в самодержавное государство вводил соправителей и сам соправителем делался».

К весне 1758 года дело Бестужева было доведено до конца. За все его «вины» комиссия приговаривает бывшего канцлера к смертной казни. Однако императрица Елизавета Петровна проявила «великодушие» и повелела сослать Алексея Петровича в имение Горетово, в Можайский уезд. Все недвижимое имущество осталось за ним.

И с той поры, вплоть до восшествия на престол Екатерины II, опальный канцлер продолжал жить в Горетове. Ссылку свою, по свидетельству современников, он снес с твердостью. В своем невольном уединении граф Алексей Петрович написал книгу «Избранные из Св. Писания изречения в утешение всякого неповинно претерпевающего христианина». Кроме того, он был занят своим любимым медальерным искусством. В память своего хождения по мукам он чеканит медаль со своим портретом. А на обороте (реверсе) мы видим две скалы среди бушующих волн. С одной стороны они озарены солнцем, с другой – угнетаемы грозой.

Восшествие на престол Петра III принесло свободу многим ссыльным предыдущего царствования. А как же Бестужев? Вот как новый император отозвался об Алексее Петровиче: «Я подозреваю этого человека в тайных переговорах с моей женой, как это было уже раз обнаружено; в этом подозрении подкрепляет меня то, что покойная тетушка на смертном одре говорила мне весьма серьезно об опасности, какую представляло бы возвращение его из ссылки».

Однако срок ссылки завершился самым неожиданным образом. Июньский переворот 1762 года возвращает бывшему канцлеру высокое положение. Уже 1 июля запыленный от бешеной скачки курьер торжественно передает опальному указ. Ему следует немедленно возвратиться в Петербург. Еще две недели – и он уже при дворе.

Императрица принимает старика очень тепло. Советуется с ним по разным важным вопросам. Но Алексей Петрович просит лишь об одном. Об оправдании. И вот наконец 31 августа 1762 года обнародован Манифест, текст которого выставлен во всех публичных местах и зачитан в храмах. Оказывается, Екатерина из любви и почтения к Елизавете и по долгу справедливости считает нужным исправить невольную ошибку покойной императрицы и оправдать Бестужева в возведенных на него преступлениях. Ему возвращены, со старшинством, прежние чины и ордена и назначен пенсион по 20 000 рублей в год. Что характерно, Манифест этот составлен лично Екатериной и собственноручно ею же и подписан.

Затем молодая самодержица назначает Бестужева «первым императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе императорского совета».

Не все поступки Алексея Петровича оказались приятны императрице, но тем не менее ее милости к бывшему опальному канцлеру продолжаются. Незадолго до ухода из жизни Бестужев сооружает в Москве, у Арбатских ворот храм во имя св. Бориса и Глеба. Покровительствует и Петербургской лютеранской церкви Петра и Павла (памятуя о своей супруге-лютеранке). Примечательно, что кончину свою он увековечил медалью. По тем временам он прожил достаточно долгую жизнь – с 1693-го по 1766 год.

Без вины виноватый или…

А как же сложилась судьба Апраксина?

Следователи и судьи так и не решились ни отказаться от обвинения, ни признать фельдмаршала невиновным. Ведь в таком случае нельзя было бы оправдать отнятие у него начальства над армией. Ну а как поступить с Апраксиным по другому, важнейшему обвинению? В ведении недозволенной переписки с великой княгиней? Но оказалось, что эта переписка совсем не имеет преступного характера и, напротив, как великая княгиня, так и канцлер Бестужев убеждали фельдмаршала идти скорее в поход.

Так что неизвестно, чем бы окончился этот неправый суд, если бы фельдмаршал не ушел из жизни 6 августа 1758 года. Похоронен он был в Санкт-Петербурге, в Александро-Невской лавре, но без всяких церемоний, довольно таинственно. И, быть может, эта быстрота и тайна обросли какими-то фантастическими подробностями, молва о которых еще многие десятки лет разгуливала по ветреным и холодным улицам Петербурга.

И по сей день не прекращаются споры относительно вины и безвинности Степана Апраксина. Так кем же он был и остался для России? Военачальником или вельможей? Ответ неоднозначен.

И все же большое видится на расстоянии. Как показало время, фельдмаршал может быть причислен к разряду лучших военных людей второго поколения петровской России (если считать первыми известных полководцев – «птенцов гнезда Петрова»). И поскольку детство и юность его протекали в царствование Державного преобразователя, то и преподанные им начала были усвоены Апраксиным со рвением и неуклонной твердостью.

Он ясно сознавал то, что так и не смогли понять его руководители – члены знаменитой Конференции: «…воинское искусство не в том одном состоит, чтобы баталию дать и, выиграв, далее за неприятелем гнаться, но наставливает о следствиях часто перемещающихся обстоятельств более рассуждать, всякую предвидимую гибель благовременно отвращать и о целости войска неусыпное попечение иметь».

«Отбытие генерал-фельдмаршала Степана Федоровича между солдатами к разным гаданиям повод подало, – писал современник. – Они себе за крайнее несчастие поставляют, что такого главного командира, которого весьма любят и почитают, лишились, они друг к другу сими экспрессиями прямо отзываются: в кои-то веки Бог нас было помиловал, одарив благочестивым фельдмаршалом, да за наши грехи опять его от нас взял. А от нечестивых немцев какого добра ждать?..»

Судя по оценкам профессиональных военных той поры, в отношении подготовительных и дополнительных операций Апраксин делал все, что от него зависело, чтобы навести Конференцию на правильные решения. И в то же время сам восполнял допущенные ею пробелы и исправлял чужие ошибки. Фактически он, Степан Федорович, корректировал, по возможности, все многочисленные оплошности этой высокой, но полупрофессиональной организации, находящейся в Петербурге.

Что же касается главных военных операций, то Апраксин во всем ориентировался на мнение Военного совета. Но вся трагедия этого человека состояла в том, что буквально каждый его шаг контролировался Конференцией. Он не имел права ее ослушаться. И вынужден был действовать вопреки собственной логике здравого смысла. И конечно же, все просчеты, допущенные Конференцией, ложились на его плечи.

По своим же личным человеческим качествам Апраксин был «благодетелен» и добр – воистину «благочестивый фельдмаршал», как называли его солдаты. Он усердно помогал раненым и дряхлым воинам. Был верен в дружбе (даже и после его порицания Бестужевым ни разу не выступил против последнего), а также в своем служении Отечеству и императорам.

ПАРКЕТНЫЙ ЭТИКЕТ

Офицерской среде присущ особый незыблемый кодекс чести. Его черты формировались на протяжении многих веков – едва ли не со времен княжеских дружин и яростных схваток с кочевыми народами, что неумолимыми волнами накатывались на нашу страну из таинственных глубин Азии.

Нападения на Русь были и часты, и неожиданны, а потому страна жила в ритме и быту осажденной крепости. Это, в свою очередь, требовало от самодержца абсолютной власти, необходимой для того, чтобы мгновенно выступить против диких кочевых орд.

Титаническая работа по безопасности границ государства вызывала моральное и военное напряжение, не меньшее, чем участие в войнах. Постепенно дружина князя превращалась в особое сословие поместного дворянства, зависимое от князя, а затем и от государя. Так что кодекс чести служилого сословия сложился на принципе личной преданности государю. Служилое дворянство было воспитано и воспитывало последующие поколения, и прежде всего собственных детей, в верности присяге и долгу. А самый главный завет, вошедший в плоть и кровь русского офицерства уже в эпоху регулярной армии, – «в службе и честь».

Солдаты-князья

Русская регулярная армия ведет свое начало с императора Петра Великого.

Подвигла же Петра на ее создание история войны России со Швецией. Иноземные наемники первыми сдались в плен шведам под Нарвой. То были солдаты фельдмаршала фон Круи. И с той поры Русская армия переходит на комплектование за счет рекрутских наборов. Обязаны были служить в то время и дворяне. Исключение составляли лишь дряхлые старики и дети.

Офицерский состав Русской армии был исключительно дворянским. Готовили его в созданных тогда же кадетских корпусах, а также непосредственно в войсках гвардии. Причем здесь дворяне служили обычными рядовыми и затем выходили офицерами в армейские полки.

В XVIII веке в России своей подготовкой славились сухопутный кадетский, артиллерийский и инженерный кадетские корпуса. Их целью было «сделать добродетельными и благочестивыми воспитанников, прививать им точное исполнение обязанностей, чувство долга, преданности государю, повиновение начальству, почтительность к родителям, уважение к старшим, любовь к ближнему» {18} .

Еще в 1714 году было принято решение зачислять дворян в полки с 13-летнего возраста. Молодые люди должны были в сокращенные сроки проходить 10-летнюю солдатскую службу и таким образом становились офицерами. Так что поначалу гвардия состояла почти из одних только дворян. Так, Преображенский полк состоял из трех тысяч солдат и ста двадцати офицеров. Семеновский – из трех тысяч и ста офицеров. Затем, уже при Анне Иоанновне, формируются новые полки – Измайловский и Конногвардейский. Все они первое время – полностью дворянские. Почиталось высокой честью зачислить туда своих детей.

Дворянин-гвардеец жил в обычной полковой казарме, как солдат. Исполнял все работы рядового и получал солдатский паек. Служба нижними чинами закаляла будущих офицеров, подготавливала их к военной жизни, помогала находить общий язык с солдатами. А также смягчала их порой буйный нрав.

Особенно поражались этому иностранные дипломаты. Еще вчера солдаты-преображенцы веселились в Летнем саду в обществе императора. А сегодня эти же гвардейцы усердно чистят канавы, забивают тяжеленные сваи, стоя по пояс в ледяной воде. Еще вчера чужеземцы пили на брудершафт с солдатами-князьями, солдатами-графами, а сегодня те заняты самой черной работой.

Но, к сожалению, времена менялись. Уже к середине века постепенно меняются и нравы, и быт солдат-дворян. Как мы уже знаем, служа нижними чинами, они начинают держать при себе крепостных. Далеко не всегда, живут в казарме, а лишь являются в полк на дневное время. Позволяют себе роскошествовать, а всю черную работу теперь исполняют за них их крепостные.

Четверкой цугом…

Существовали определенные неписаные правила, которыми руководствовались офицеры-гвардейцы при проезде в экипажах.

Так, например, офицерам полагалось ездить четверкой цугом (то есть лошади запрягались в одну линию друг за другом). Имевшие же чин бригадира и выше ездили шестеркой. А вот наносить визиты пешком считалось для гвардейского офицера вовсе неприличным.

Князь П. Долгоруков вспоминает о следующем, достаточно характерном для той поры эпизоде. «Однажды в царствование императрицы Елизаветы Петровны сенатор князь Одоевский, известный своей нечистой игрой в карты, вернулся домой очень взволнованным. "Представьте себе, – объявил он гостям своей жены, – что я только что видел – сенатор Жуковский в наемном экипаже четверкой вместо шестерки! Какое неприличие! Куда мы идем?"»

До принятия указа о вольности дворянства в России было слишком много военных, страдавших различными недугами. Однако, как говорится, ларчик просто открывался. Многие из гвардейских офицеров и унтер-офицеров вместо того, чтобы добросовестно служить, добывали себе правдами и неправдами свидетельства о болезни. И в результате жили в Москве или в усадьбах, в провинции, постоянно возобновляя эти отпуска. Говорили, что существовала даже определенная такса на подобный временный уход, а точнее, манкирование от службы. Так что некоторая часть гвардейцев просто-напросто покупала себе разрешение на отпуск. Если же у них не было наличных денег, то они, случалось, расплачивались крепостными.

«Дарили одну, две, три семьи, – писал П. Долгоруков, – считая эту плату людьми делом совершенно обыкновенным и естественным.

И так же как крепостной находился в полной зависимости от барина, так и сам барин был в полной зависимости от монарха. В этом отношении интересен случай, произошедший в елизаветинские времена с братом тайного супруга Елизаветы Петровны. Однажды он, гетман Разумовский, увлекся игрой в карты со Степаном Федоровичем Апраксиным. Последний смошенничал. Гетман заметил это неловкое (как замечают современники) шулерство, поднялся из-за стола и дал Апраксину пощечину. Однако этим не ограничился. В превеликом гневе схватил его за ворот камзола и затем хорошенько поколотил.

А что же Апраксин? Фельдмаршал молча проглотил обиду, даже не вызвав Разумовского на дуэль. И это несмотря на его огромную физическую силу. Такое непротивление объясняется не только молчаливо признанной неправотой фельдмаршала, но и родственными связями Разумовского с императрицей.

В традициях и духе корпоранства

Гвардейские офицеры и унтер-офицеры ежедневно наблюдали жизнь двора – иногда весьма и весьма неприглядную. Пышность и блеск дворцовых покоев, изыск балов и приемов совсем не действовали на них. А поскольку гвардейские полки представляли собой прекрасно обученное воинское соединение с многолетними сложившимися традициями и суровым и незыблемым корпоративным духом, они были первыми, кто мог бы решиться и кто в действительности решался на переворот. (Как известно, эпоха дворцовых переворотов, начавшаяся сразу же после смерти Петра I, продолжалась в течение всего XVIII века.)

Да и сами монархи далеко не всегда вели себя с гвардейцами достойным образом. Можно припомнить, например, такой трагикомический случай, произошедший с гвардейцем П. И. Паниным. Он стоял на часах и неожиданно почувствовал позыв к зевоте. К несчастью, в эту минуту мимо него проходила императрица Анна Иоанновна. Панин успел пересилить себя, тем не менее судорожное движение челюстей было замечено императрицей, увидевшей в нем намерение сделать гримасу. За эту «небывалую» вину несчастный юноша был выслан рядовым солдатом в пехотный полк, направлявшийся на войну с турками.

Гвардейские офицеры и унтер-офицеры были прекрасно осведомлены о многих сторонах жизни царствующих особ, в частности и о самих дворцовых зданиях, в которых они служили. Если дома крестьян, незнатных дворян, как правило, были деревянными, то дворцы императоров (да и знати) возводились по большей части из камня, а стены, полы, а иногда и потолки обшивали красным тёсом. Обивали материей (отсюда и само название – «обои»), цветным сукном, а также шелковыми и золотыми тканями.

На стенах дворцовых помещений висели зеркала. Об известных событиях в России и мире хозяев и гостей извещали лубочные листки. На стенах располагались картины, написанные масляными красками.

Особым разнообразием, выдумкой и оригинальностью отличалась и кухня московских царей и высших сановников. Гвардейский караул мог наблюдать трапезу, состоящую из огромного набора блюд русской кухни XVIII века. Так называемый «список Домостроя» {19} насчитывал до 200 блюд и напитков. В него входили заяц черный, голова свиная под чесноком, ноги говяжьи, тетерев под шафраном, лебедь медвяной, журавли под зваром с шафраном, зайцы в рассоле, куря в лапше, уха в зверине, лососина с чесноком, спинка осетровая, белужина, разные сорта икры, до 20 сортов пирогов, сладкие блюда, безалкогольные и спиртные напитки и т. д. Наряду с водкой употребляли и «заморские пития»: романею, ренское, французское.

В елизаветинские времена высшие военные чины покупают или заказывают нарядные немецкие кареты, обитые внутри бархатом, дополненные специальными внутриэкипажными шкафчиками для хранения столовой посуды, вин и т. д. На окнах карет можно рассмотреть не обычные стекла, а так называемые зеркальные (с добавлением серебра). Нередко и использование фацета, что позволяло каретным стеклам играть всеми цветами радуги. Иной раз в Европе заказывали кареты не с обычными подножками, а со сквозным, почти кружевным орнаментом, когда, откидываясь на остановках, они распахивались полупрозрачным подобием веера.

В домах некоторых крупных военачальников даже обстановка выстраивается на зарубежный лад. Стены обивают «золотыми кожами» (в частности, бельгийского производства). Залы и комнаты украшают картинами, напольными и настенными часами. А пиры да и просто торжественные обеды (даже в усадьбах) сопровождаются музыкой. Причем каждому блюду соответствует определенная музыкальная заставка.

Из кого же состоял в елизаветинскую пору высший слой русского офицерства? Это был своеобразный сплав, слияние различных социальных групп, берущее свое начало еще со времен Петра Великого. В него входили и потомки родовитого боярства – Голицыны, Долгорукие, Репнины, Щербатовы, Шереметевы, Головины, Бутурлины. И выходцы из глубинного дворянства – Ордин-Нащокин, Неплюев. И представители шляхетства. И иноземцы или инородцы – Шафиров, Ягужинский, Остерман, Брюс, Миних, Геннинг. В составе тогдашнего армейского руководства можно было увидеть и потомков служилых людей времен формирования Московского государства, и представителей обрусевших татарских ханских родов, и грузинских князей, и польско-литовских шляхтичей.

В эпоху Елизаветы старое, дедовское смешивалось с новым иноземным, создавая необыкновенную, причудливую смесь нравов, в которой московская «старозаветность» прекрасно уживалась с европейским «политесом».

«Все, что касается до тонкости обращения и до светских приличий, усвоено петербургским обществом в совершенстве» {20} . Что же это означает в чисто практическом применении? Что наш отечественный гвардейский, армейский да и просто дворянский бомонд уже давно приобрел светский блеск взамен старой выправки казармы. А ведь всего лишь несколько десятилетий назад, при Петре Великом, ценился дворянин-артиллерист. Общество строилось по военному образцу, а характерным времяпрепровождением в свободные от службы часы считались незатейливые матросские пирушки.

И пожалуй, первой значимой книжкой для дворянской и, в первую очередь, армейской молодежи была книжка «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов». Переведена и издана она была по приказу Петра I.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю