Текст книги "Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн"
Автор книги: Сергей Охлябинин
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
Польские уланы пустили мне вдогонку десяток выстрелов, но Бог хранил. Несколько человек из фронта бросились за мной, да где ж им! У меня не конь, а змей был. Кабы тот конь теперь – кажется, взобрался бы на него как-нибудь, хоть бы лестницу приставил. А там – ура! Да только и видели старика!
Ох, добрый был конь мой, краснобурый! Иногда сделается весь как в мыле: по воде бродит и воды в рот не берет, а остыл – напьется. Умница, а не лошадь была, – все мне завидовали, уж подлинно можно было сказать: конь – подо мной, а Бог – надо мной.
Подскакиваю к деревне, где я оставил команду с обозом – смотрю, Користелев как будто правый стоит у ворот; сабля у него на темляке {119} , а пистолет в руках – я огрел его плетью: что за дурак! Чего, мол, тут стоишь? Дал бы знать команде!
В деревне я сделал тревогу, велел поседлать лошадей, а пехоте, схвативши одне сумы да ружья, бежать за мной! Сам с конницей поскакал вперед. Подъезжая к деревне, из которой вырвался, оглянулся назад и вижу: наша пехота уже успела взбежать на взволок {120} .
Тем временем поляки дали знать конфедератам, что мы фуражируем в их деревне. Неприятель с двумя эскадронами и двумя ротами пехоты, как я узнал после, ворвался в нашу деревню и начал перестрелку с унтер-офицером, который с пятью человеками при повозках возвращался с мельницы.
Он только что въезжал в деревню, занятую нами, как я с командой, собранной по тревоге, выскакивал из нее. Пехота, бежавшая за мной, успела в это время показаться на горе, но, услыхав пальбу в деревне, воротилась.
Неприятель принял эту пехоту за авангард и, оставив унтер-офицера в покое, удалился по обыкновению в лес. Местоположение было такого рода, что неприятелю нельзя было заметить, откуда вышла наша пехота.
Въехавши в деревню, где было начал фуражировать, нашел я раненого Тихона Иванова. Когда я назначал его ехать со мною, он было отговаривался. «Там, брат, деревня большая, – говорил я, – повеселеешь: водка есть и пива вдоволь». – «Да мне что-то нездоровится, Илья Осипович!» – «Пустое, брат, поедем!» Бедняга как будто что-то предчувствовал.
Тихон Иванов рассказал, что одного из наших взяли в плен. А остальные десять человек явились ко мне. Присоединив их к команде, бросился я с ними отбивать пленного по дороге, указанной раненым солдатиком.
Проехали версты четыре; видим деревушку, а за нею речка, неприятеля же нет. В деревне я оставил команду, взял одного драгуна и, проскакав влево лесом, остановился за сосною. Смотрю, едет навстречу их кавалерия. Я вернулся, зажег деревушку и бросился к раненому Тихону Иванову.
– Ну что, брат Тишка, жив?
– Жив, Илья Осипович!
– Что, на лошадь сядешь?
– Нет, не могу!
– Пособим.
– Нет, не могу!
Послышался конский топот.
– Прощай, брат Тишка!
Оставив бедного земляка, побежал я к фуражирам, да выехав на гору, увидал, что деревня, где мы фуражировали, горит! Ее зажег унтер-офицер, который с людьми и обозом уже выезжал на гору. Ехать в деревню мне было незачем; я оставил ее вправо и потянулся к обозу.
На другой день, верстах в пяти от ночлега, увидал я, что кто-то в стороне скачет на паре лошадей, полем, без дороги. Я подбежал поближе; смотрю – подпоручик Козлянинов.
Часу этак в девятом утра, порожняком и не весело подъезжал я к лагерям; наши войска уже трогались и выстраивались в линии.
Гампер (так звали майора) удивился, увидав меня, и только сказал: «Гм!» – цел, мол. Уж у него такая была привычка, всегда говорил сквозь зубы.
Кавалерия – на сабли, а пехота – на штыкиВ полку сказывали, что в ожидании помощи от прусского короля наши выступили было из-под Щикотина {121} в поход. Но еще дежурство не успело выйти из местечка, как прибыл туда вперед своей армии прусский король и, узнав, что войска наши выступили, велел их воротить.
Казак, посланный с приказанием, обгоняя полки, кричал: «Назад! Назад, ребята!» Все поворотили назад и шли, прибавя шагу.
Когда в пехоте – прибавь шагу, так в кавалерии – шпоры. К 4-м часам пополудни армия возвратилась к Щекотину и расположились лагерем на старых местах. Наши стали на бугре, а правее – прусская армия, около реки, ее-то уж не припомню, как звали.
На другой день чем свет сказан был поход вперед. Так вот-с, и я подоспел с командой как раз к началу дела. Наш фронт был выстроен против неприятеля. У него были: пехота, кавалерия, артиллерия, косинеры с косами и пиками, армия сильная. Мы стояли на левом фланге, а еще левее нас – донские казаки.
Прусская армия, что стояла под бугром, от реки, уже шла правым флангом на левый неприятеля. По средине общего расположения случилась деревня, поближе к полякам и немного подальше от нас.
Сражение началось тем, что наши выгнали поляков из деревни и стали бить из орудий. Их кавалерия бросилась к нам на левый фланг. Мы не полагали, что это неприятель, люди были одеты в шинелях и ехали повзводно, на расстоянии сажень ста или полутораста от нашего фронта. После скомандовали им, по-польски, – во фронт! А у нас и сабли не были вынуты!
Наш полковник Чичерин, повернувшись на коне, кричит: «Сабли вон!., с места атака!» Мы бросились марш-марш, врубились и смешались с поляками. Сделалась такая каша, что ужас! Они проскочили через нас, а мы через них.
Я поскакал за поляком, а за мной другой поляк. За этим увязался мой капрал Куманьков и кричит мне: «Илья Осипов, берегись!» Я глядь налево, а поляк уже поравнялся и замахнулся саблей, я увернулся, удар пришелся в ольстредь и разрубил чепрак. Я бросил свою саблю на темляк и, выхватив из-за пояса пистолет, хлоп в него; поляк повалился с лошади! Лошадь под ним была славная, да где! Тут не до лошади. Одного повалили, хватаешься валить другого, так и мечешься и разыскиваешь, где бы кого еще зацепить. Покуда справился с этим, передний успел ускакать в сторону.
Напоследок мы прогнали его к лесу, и тут нам ударили отбой. Трубам велено играть аппель {122} . Наш полковник опасался, чтобы в лесу не наскочить на засаду.
Все сражение происходило днем, время стояло хорошее, и нам было очень весело. Только и страшно, когда бьют из орудий, – а когда сблизились, тут кавалерия на сабли, а пехота на штыки, ура раздается громом, и все дело кончает Бог!..
Король прусский двигался с войсками близ реки. Выйдя на гору, он выдвинул артиллерию, потом пехоту и кавалерию, и такой открыл огонь из орудий, что неприятель смешался, огонь открыт был сильный! Туг и остальная часть неприятеля отступила к лесу, а наши войска, что были впереди, возвратились к фронту.
Тем дело и кончилось. Вызвали квартермистров. Обер-квартермистр показал нам места!
Когда захочешь, так достанешь…Вдруг наш капитан говорит: «Попадичев! Разыщи овса!»
«Слушаю-с!» – говорю, а сам и думаю: ну где я достану его? Когда б сказали раньше, другое дело, а то теперь, когда и двора-то нет целого, – ступай ищи овса!
Я взял пять человек, бросался всюду, но фураж был уже разграблен. Ведь нас тут стояло две армии, всякому было нужно. Что тут делать? Пришел к капитану и говорю, что нет овса.
«Чтоб был!» – говорит капитан.
Что будешь делать? Пойду в костел, дайте двенадцать человек людей! Людей дали. А признаться сказать, я никогда не любил грабить ни костелов, ни пчел. Бывало, солдатам говорю: не разоряй пчел, а если хочешь меду, так я тебе куплю и ешь сколько душе угодно, а пчел не разоряй! На это я был строг.
Так вот-с, прихожу в костел, смотрю – отворен, я по лестнице наверх, а там: рожь, овес, пшеница, всего в изобилии.
Прихожу опять в эскадрон и говорю: давай пятьдесят человек людей.
Людей дали. Я забрал саквы {123} и опять в костел. К жертвеннику поставил 12 человек, чтоб не грабили, а сам с остальными по лестнице, где была сложена рожь. Солдаты на меня дивятся, да где это он все разыщет. «Небось, ребята, – говорю я им, – прикажут, так разыщешь».
«Ну что, достал?» – говорит капитан. – «Достал, Ваше благородие». – «Ну, ведь я знал, когда захочешь, так достанешь!»
Бывало, Ваше благородие, – продолжал старик, – никогда не прозеваю, утомления не чувствовал никакого… А отдыхать – я этого не знал… всегда был в движении.
Туг капитан послал меня к жене.
– Да разве офицерские жены были с мужьями в походе?
– По снисхождению начальства некоторым дозволяли – не при полку, а в вагенбурге {124} .
«Попадичев! Поезжай, – говорит, – к Софье Карловне и привези мне графинчик водки и кусок хлеба».
Я поехал, и думаю себе, хоть не по дороге, да заеду, мол, с любопытства, посмотрю на поле сражения! Как выехал, так верите ли, Ваше благородие, лошади нельзя протолкнуть, сплошь завалено народом, все побито, истерзано, кто ползет, кто стонет, не трогаясь с места, а пособить нечем. Меня даже слезы прошибли. Ведь и нам, мол, готовится такая же доля.
На другой день нам приказано выстроиться для встречи прусского короля. Он, проезжая по рядам, приветствовал нас по-русски: «Здравствуйте, господа победители!» – «Здравия желаем, Ваше королевское Величество!» – отвечали мы ему и кричали «ура!» Как нам было приказано.
Прусский король, увешанный орденами, ехал на вороной лошади, лицо его было такое свежее, приветливо. Спасибо ему! За труды наши в деле изволил пожаловать нам по рублю серебром награды.
Уныл и вял – глядишь, и голову потерял…Того же дня пехоту послали подбирать тела раненых и хоронить убитых. Из нашего эскадрона более 4-х человек не убыло, и то ранеными, а убитых вовсе не было.
В атаке будь смел и расторопен, бросайся туда и сюда, гляди в оба, – не мешкай, на месте не стой, особливо, когда заряжаешь, – и не убьют, а кто уныл да вял – смотришь, и голову потерял.
Чрез три дня мы двинулись к Варшаве. Король прусский пошел со своей армией левым флангом, а наши – правым, и в том же порядке, верстах в трех от Варшавы, стали мы лагерем. Правее нас стояли донские казаки, с генералом Денисовым. Лошади ночью всегда были оседланы, и мундштуков с них не снимали.
У прусского короля артиллерии было много и всякого снаряду в изобилии, так что он и нас снабжал. При наших войсках, кроме легкой полковой артиллерии, другой никакой не было.
Три раза король ночью делал канонаду по городу, и один раз секретным порохом, так что не слыхать выстрелов. Говорят, он белый – уж Бог его знает, даже один прусский артиллерист обещался мне дать такого пороху.
С пруссаками мы жили дружно. От них брали порох и снаряды и получали хлеб, каждый хлебец по три фунта и с клеймом – полагать надо, что его пекли в особых формочках.
Не все же мы занимались тем, что сторожили поляка: иногда, в свободное от службы время, поигрывали в карты.
– Как же назывались ваши игры?
– Играли в альбицвель – 21; играли и в одну – 31. У нас был унтер-офицер, Орликов прозывался, молодец такой, исправный и строгий. Бывало, как проиграется, придет ко мне и говорит: «Что, змей? Давай, – мол, – денег!»
На! Вот тебе деньги. Пей сколько душе угодно!
А в другой раз и откажешь: «Проиграл, брат; теперь твоя очередь, напой же ты меня!»
– Да ведь ты не пьешь?
– Мало ли что я не пью, я и в карты не играю, а теперь давай будем пить!
Со мной и так бывало, что где ведро водки рубль стоило, я не пил, а где и по четыре продавалось, так не смотрел, что дорого, пил во здравие.
На фуражировке узнал я, что из-под чепрака взяли у меня штаны, а там были зашиты деньги. А как пошли под Прагу, так опять разжился. У меня была пара своих лошадей. Блокадой около Варшавы стояли мы около полутора месяцев, и ни на чем не решивши, отступили. Король прусский, узнав, что из Белоруссии идет Суворов, пошел в свои границы, а мы потянули вверх по Висле. Польское войско последовало за королем, и сказывали, у них были большие дела, так что пруссаков порядком пощипали. Они в лагерях всегда раздеваются, осторожности не наблюдают, да и в деле-то не так-то хороши! Народ слабый, где им против наших! Куда – далеко!..
Мы остановились на Висле, в местечке, где был ружейный завод. Здесь поляки спардоновались, значит, были покорны, не бунтовали. За этим местечком, на той стороне реки, поляк поделал батареи и не пущал нас через Вислу. Когда же понтонный мост, в три дня, был окончен, то генерал Ферзен поставил на берегу 12 орудий и расшиб их батареи.
Казаки с пиками, в одних рубахах пошли вплавь и, занявши берег, начали наводить мост. Ахтырский и Харьковский легкоконные полки первые перебежали по мосту и помогли казакам прогнать неприятеля к лесу. За ними перешла вся наша армия и верстах в трех от реки остановилась лагерем. На втором переходе от Вислы повернули к Мациевицам.
Сам Ферзен с пехотою и кавалериею шел левым флангом, чистыми и открытыми местами, а наш полк послал чрез лес и болота. На дороге, в лесу, случилась трясина. Саблями нарубили фашиннику и, закидавши топь, проехали лес. Смотрим, а уж у Ферзена действие идет – из орудий палят!
Внизу с четверть версты, налево стоит наша бригада; тут и сам Ферзен, на коне. Впереди расположен неприятельский фронт, на чистом месте. До его пехоты было не более полуверсты.
С места атака! Марш-марш!Покуда мы выстраивались, полковой командир Чичерин поехал сам к генералу Ферзену за приказанием, а оттуда скачет и, не доезжая, командует: «Господин Депрерадович, принимайте 2-й, 3-й, 4-й и 5-й эскадроны – и с места атака!» Депрерадович повторил: «С места атака! Марш-марш!» Наши эскадроны бросились дружно и смяли неприятельскую колонну.
Их первая шеренга успела только раз выпалить, а орудия почти не вредили, только убили у нас кадета да человек трех в эскадроне ранили. С левого фланга подскочил Харьковский легкоконный полк, сбил поляков с позиции и погнал их к лесу. Вскоре вся неприятельская пехота и конница рассыпались по полю; вот тут-то их много положили.
Я был за квартермистра и имел значок. На нем у меня было приделано копье. Верите ли, Ваше благородие, этим значком я до того колол, что плечо заболело. Одного штаб-офицера хотел заколоть, да эполеты на нем были жирные, он отбивался стоя. Казак видит, что майор отбивает значок. Как наскочит да как хвать в него пикой, так майор и повалился.
Я хотел было взять эполеты, да вспомнив, что старики говорили: в сражении не грабь, – опять стал колоть, так что во все время даже сабли не вынимал. В этот день рукам работы было много. Неприятель бежал все врозь, а за ним и мы рассыпались.
Преследование продолжалось и по лесу. Бегущим не было спасения. В это-то время уже носилось эхо, что поймали Костюшку. Его ранил сперва Харьковский легкоконного полка офицер, из пистолета, около шеи, – а потом ударил казак пикой в руку и свалил его с лошади, под деревней, близ лесу.
Пробежавши лес, я поехал по дороге. Смотрю, у деревни стоит толпа народу, человек десятка два, я туда; отдал лошадь Воронину, разбитной был солдатик, и пошел посмотреть. По средине кружка лежал раненый. Говорят, что это Костюшко. Он лежал на левом боку, а правой рукой прикрывал голову и лицо. Пленные поляки говорили: один – что это Костюшко, другой – что нет.
Вдруг два казака приводят раздетого бригадира. Мундир уже был с него снят. Случившийся тут майор, что был при отрядном дежурстве, спрашивает:
– Кто ты такой?
– Бригадир Пинской бригады!
– Где ж мундир?
– Казаки взяли.
– Отдать сейчас мундир! – сказал майор.
Казаки вывязали из тороков {125} мундир, отдали его и эполеты поляку и привели его опять к майору.
– Скажи правду, кто это лежит?
Бригадир подошел к лежавшему на земле, заглянул в лицо, поднял руку раненого… упал на него, заплакал и закричал:
– Иезус Мария! Иезус Мария! Цо то видзе!..
Туг подняли бригадира, наш майор опять повторил ему: «Смотри, скажи правду, кто это?»
Он сказал: «Это Костюшко». Тогда Ферзену дали знать, что действительно поймали Костюшку. К пленному приставили караул, а потом казаки на плащах и пиках отнесли его в соседний господский дом.
Мы стали лагерем на месте одержанной победы и весело оправлялись после боя. Пленные рассказывали, что Костюшко ожидал Потоцкого, что тот и шел было к нему на помощь, но когда услышал пушечные выстрелы, то остановился, сделал своему войску привал и приказал приготовиться к бою.
Здесь Потоцкий простоял до тех пор, покуда мы не разбили Костюшку, потом поднялся, не пошел уже к нам, а потянулся к Варшаве и засел в Праге. Когда бы Потоцкий тут не сплоховал, нам было бы тяжело.
На четвертый день после боя двинулись мы к Праге, а чрез два перехода встретились с Суворовым, он шел с отрядом из Белоруссии. С нами он не здоровался – проехал мимо. Вечером войска Ферзена и Суворова расположились вместе.
Примкнуть штыки и сабли подвязать!На следующий день, рано поутру, собираясь в поход, увидали, что Суворов проезжает по войскам. Мы живо выстроились и едва успели вынуть сабли, а в пехоте – сделать на караул, как Суворов явился перед нами: «Здравствуйте, господа! Я опять к вам прибыл сюда!»
Громогласно и радостно мы ему ответствовали: «Здравия желаем, Ваше сиятельство» и кричали «ура!» Он одет был по обыкновению весьма просто, в белом кительке, в егерской касочке и плеть на руке – это уже завсегда, только в сырую погоду надевал сверху что-нибудь суконненькое.
Того ж дня мы подошли к Кобылке. Неприятель выстроился перед деревней и занял лес с правой ее стороны. Наша пехота тотчас бросилась вперед, а конница ударила с правого фланга. Неприятель не устоял и пошел на уход, потом снова остановился у корчмы, возле лесу, укрепился бить из орудий.
Тут один офицер легкоконного полка прискакал к Суворову и говорит: «Ваше сиятельство, у неприятеля есть орудия!»
«У него есть орудия? Да возьмите у него орудия, – сказал Суворов, – да его же и бейте ими».
Офицер передал полковнику приказание Суворова, тот скомандовал: «С места атака!» – пехота также бросилась вперед, корчма была взята, ее зажгли, а из отбитых орудий продолжали поражать неприятеля! Как Суворов сказал, так по его и вышло. Наш полк был на левом фланге со стороны поля. Главное же действие происходило на правом фланге близ леса. Здесь неприятель понес большие потери, особенно когда погнались за ним еще верст на десять за деревню. Отсюда через трое суток мы пошли к Праге.
Не доходя семи или восьми верст до Праги, наши войска расположились лагерем. Правый фланг подтягивал к Висле, им командовал генерал Дерфельден. В пяти верстах от него стоял наш полк, а генерал Денисов с пехотою, кавалерией и казаками стал на самом конце левого фланга.
Суток через трое пошли рассматривать Прагу. За этим ходила малая часть войска и генералитет – только для того, чтобы неприятель открыл огонь и дал высмотреть, где у него батареи. Во время осмотра под генералом Исленьевым была убита лошадь. Граната ударила позади седла в самый крестец лошади, но генерал уцелел. Ему подвели другую, видно, Бог его спас.
Потом нам приказано было готовить лестницы, туры {126} и фашинник {127} . Этим делом занималась пехота: в кавалерии и без того было чем заняться. На следующий день, когда все было готово, перед вечером, отдали приказ готовиться к штурму. Пехоте приказано быть легкоодетой, без ранцев, одни сумы и тесаки – брать туры, фашинник и лестницы, – а в кавалерии, в драгунских полках, примкнуть штыки и брать по одному пистолету за пояс. Сабли подвязать кушаками, чтобы не мешали бежать и не бренчали.
Части легкоко́нцев (то есть легкой кавалерии) велено оставить на коне, в резерве, а части спешиться. Лошадей всей коннице оставить на месте. По первой ракете – строить фронт, по второй – с места трогаться, а по третьей – кричать «ура!..»
В конце приказа говорилось, чтобы солдаты на штурме воздерживались от всяких крепких напитков, ибо поляки отравили вино и водку ядом и нарочно расставили их по домам. Так и было приказано: по домам отнюдь водки не пить. Это было 23 октября.
В сумерках мы поседлали коней. С каждого взвода оставили по одному человеку в шеренге, смотреть за лошадьми – всего восемь человек с эскадрона, и тут же назначили, каким эскадронам идти с полковником на правый фланг, а каким быть в четвертой колонне. Наш четвертый эскадрон поступил в четвертую колонну.
С полночи по первой ракете начали строиться. Пехота стала на левой руке, а мы – на правой, спешившись. По второй ракете с места тронулись и, пройдя с версту, выстроили колонны, эскадрон за эскадроном, и так пошли версты четыре. Сперва всё вправо, а потом поворотили налево. Когда же сблизились к Праге, то выстроили фронт и почти сомкнулись со всеми колоннами.
Неприятельские часовые опрашивали: «Кто идет?» Разумеется, ответа не было, мы приближались тихо, офицеры подтверждали молчать, нам казалось, что этим напоминанием они сами увеличивали шум.
