Текст книги "«Давай полетим к звездам!»"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Он ныряет рукой во внутренний карман пиджака, достает обычный почтовый конверт, а из него – фотографию. Фото ложится передо мной на стол.

– Получено с орбитальной базы службой наблюдения, -поясняет Милентьев. – Во время планового сканирования комплекса “Знамя”-“Лунник”. Постоянно они Леонтьева и Макарина не ведут. Но три раза в течение каждого часа дистанционно щупают. На всякий случай.

Я рассматриваю снимок. Вытянутую бутыль ракетно-космического комплекса венчает закругленная “пробка” – космический корабль “Знамя”. Чуть в стороне, выше и впереди, висит ослепительно белый шар. Соотношу его размеры со “Знаменем”. Если я не ошибаюсь с оценкой расстояния и перспективы, то размеры шара невелики – что-то около метра в диаметре.

– Неопознанный летающий объект, – отодвигаю фото к Милентьеву. – Глюк аппаратуры, скорее всего.

– Версия проверена и уже не рассматривается, – Жорка качает головой. – Сканеры работали без сбоев. Этот кругляш исчез примерно через полторы секунды после того, как мы его нащупали. Даже приблизительно прозондировать его не успели. А через полчаса на “Знамени” случился сбой в компьютерной системе. Не включилась автоматическая ориентация комплекса.

– Ты думаешь... – я осекся.

– Не знаю, что и думать, – на лбу Милентьева обозначились вертикальные складки. – Может, это случайное совпадение. А может и нет... Тут еще этот твой “Сервейор”!

– Не вижу связи между американским зондом и этим... шаром.

– Как знать, как знать...

Он задумчиво пробарабанил пальцами по столу и обронил устало:

– Собирай дополнительную информацию, Чеслав.

Мартын Луганцев и его собеседники – 4

(записки журналиста)

“А ВМЕСТО СЕРДЦА – ПЛАМЕННЫЙ МОТОР!”

– И это все? – Инга недовольно морщит носик. – Это статья об академике Глуховцеве? Вся и целиком?

– Да, это статья об академике Глуховцеве, – киваю. Я лежу на диване в гостиной, заложив руки за голову, и рассматриваю монотонную белизну потолка.

Настроение – хуже некуда...

Никак не могу прийти в себя после разговора с Синицким.

Что же это получается? Я фактически дал свое согласие улыбчивому Павлу Петровичу писать доносы на Ингу. На мою Ингу. На мою любимую женщину.

Трус. Тряпка. Полное ничтожество.

Чувствую себя, как человек, которого ни с того ни с сего с головой макнули в выгребную яму...

В довершение к этому сегодня после вычитки академик Валентин Петрович Глуховцев вернул мне согласованное для публикации интервью. Объемистый материал на целую газетную полосу превратился в пять страничек печатного текста через полтора интервала.

– Март, Аджубеев тебя по головке не погладит. Он разделает твою статью в пух и прах, – сочувственно вздыхает Инга. Она сидит в глубоком кресле за журнальным столиком и вертит в руках те самые пять листочков текста, которые сегодня утром доставил курьер с фирмы Глуховцева. С личной запиской от самого академика – мол, материал окончательный и правкам и корректировке не подлежит. – Это же халтура, а не интервью! Огрызок какой-то! Для заводской многотиражки -может быть, и прокатит. Но не для всесоюзных “Советских Известий”!

– Я этот огрызок и не читал толком, – признаюсь с горечью. – Взглянул на его объем, и у меня сразу пропало всякое желание вообще это читать!

– Может, все-таки попробовать как-то дополнить текст? -Инга задумчиво теребит пальцами локоны светлых волос. -Вставить что-нибудь, расширить некоторые абзацы...

– После записки Глуховцева с категорическим требованием опубликовать именно такой текст? – я скептически фыркаю.

– А давай вот как поступим, – говорит Инга после минутного раздумья. – Ты отдашь Аджубееву завтра утром два варианта статьи: этот, с глуховцевской правкой, и свой вариант, полный. И пусть уж Алексей Иванович решит, какой из них пускать в печать.

– У меня нет первоначального варианта статьи, – я сажусь на диване и сокрушенно развожу руками. – Перед вычиткой помощник Глуховцева отобрал у меня все три напечатанных экземпляра. И даже заставил выдрать и забрал странички с пометками из рабочего блокнота. Секретность, понимаешь ли!

– Хорошо, давай попробуем восстановить большой материал из этого ошметка, – предлагает Инга.

– Не хочу читать и править этот опус, – раздраженно огрызаюсь я. – Вообще не желаю к нему прикасаться. Противно, понимаешь?

– Понимаю, – Инга кладет теплую ладошку мне на руку. -Ну, хорошо, давай я буду читать текст в голос, а ты будешь меня останавливать и вносить поправки.

– Давай, – соглашаюсь вяло. Соглашаюсь не потому, что мне хочется исправить продукт “письмотворчества” глуховцевских помощников, а только потому, что не хочу обидеть отказом Ингу.

Она терпеть не может, когда я впадаю в депрессию и, как Инга говорит, становлюсь похожим на “спящую медузу”. Слава Богу, что рефлексирую по поводу неудач я крайне редко. “Хвост всегда нужно держать пистолетом!” – вот мой жизненный принцип.

– А потом мы вместе напишем окончательный текст. Ты прелесть! – тянусь к ней, чтобы поцеловать в персиково-нежную щечку, но Инга ловко уворачивается и шутливо грозит пальчиком:

– До конца работы – никаких поцелуев. Даже не надейся!

Я вздыхаю и снова растягиваюсь на диване:

– Ладно, поехали...

Инга, кашлянув, принимается за чтение:

– “А вместо сердца – пламенный мотор!”. Заголовок такой... И подзаголовок: “Беседа с главным конструктором ракетных двигателей Валентином Петровичем Глуховцевым”.

Она замолкает, недовольно надувает губки и сообщает:

– Заголовок, согласись, трафаретный. Литературным штампом попахивает... Сам придумал или...

– Или, конечно. Их вариант. Фирменно-глуховцевский. Глуховцевско-фабричный. Но предлагаю его таким и оставить. Дабы не дразнить гусей с первой же строчки.

– Как скажешь, – Инга пожимает плечами и продолжает чтение:

– “Академик Академии наук СССР, Главный конструктор большинства советских ракетных двигателей Валентин Петрович Глуховцев – фигура в ракетостроении и космонавтике известная. Для специалистов космической отрасли в рекомендациях и представлениях он не нуждается. Не будет преувеличением сказать, что почти в каждом космическом пуске есть немалая доля творческого вклада академика Глуховцева и его сотрудников”. Гм, не очень ли скромно?

Инга иронически хмыкает. Она органически не переносит хвастовства. Даже на бумаге.

– Так все и есть, – констатирую я. – Глуховцев действительно настоящий корифей ракетного двигателестроения. На его двигателях летает большинство наших космических и боевых ракет. Исаин, Кузнецовский, Люльков даже отчасти с ним сравниться не могут. А для самого Глуховцева ракетные двигатели – основа всего космического аппарата. Знаешь, какая у него любимая поговорка? “С хорошим двигателем даже забор взлетит”.

Инга недовольно поводит бровями и продолжает чтение:

– “Среди коллег Валентин Петрович слывет человеком обаятельным, умным и очень скромным. Его авторитет у сотрудников конструкторского бюро беспрекословен”. Что, и это правда?

– Как тебе сказать... Перед поездкой к Глуховцеву я разговаривал с нашим Михаил Николаевичем... С Пилипенко, нашим спецкором... Он Глуховцева знает, как облупленного: уже больше десяти лет пишет о космонавтике. Знаешь, что он сказал о Валентине Петровиче? Глуховцев в общении с окружающими людьми почти всегда надменно-высокомерен. Пилипенко не припомнит случая, когда бы наш академик по-хорошему рассмеялся или хотя бы улыбнулся.

– А твои личные впечатления о Глуховцеве?

– Очень корректный и сдержанный человек. Не подвержен резким перепадам эмоций. Пилипенко утверждает, что никто и никогда не слышал, чтобы Валентин Петрович кого-то отругал или устроил разнос. Даже в самых критических ситуациях он, как говорится, застегнут на все пуговицы.

– А внешне он как? – Инга заинтересованно вскидывает взгляд. – Как одевается?

– Седовласый, стройный, двигается очень неторопливо, -припоминаю я. – Мягкий голос, какой-то очень уж спокойный, обволакивающий. У него явный талант о самых интересных вещах рассказывать обыденно и без лишних эмоций.

– Одежда? – напоминает Инга.

– Глуховцев был одет в безупречно отглаженную темно-коричневую тройку. Белая рубашка с накрахмаленным воротником, темный галстук. И на лацкане пиджака такой же значок со странной подписью Гагарова, как у Королевина и Михеева...

Инга и снова углубляется в чтение:

– “Ракетными двигателями Валентин Петрович Глуховцев стал заниматься значительно раньше корифеев ракетной техники Цандерова и Королевина”.

– Вот здесь стоп, – прерываю Ингу. – Есть дополнительные подробности. Глуховцев слишком многое опустил в окончательном варианте интервью.

– Например? – Инга целится карандашом в текст статьи, готовясь вносить поправки.

Морщу лоб, припоминая.

– Валентин Петрович родился в Херсоне. Работал на заводе слесарем. Ракетной техникой увлекся еще в юношеские годы. Представляешь, в пятнадцать лет он уже переписывался с самим Циолковским, а в шестнадцать – написал первую научную работу!

– Вундеркинд, – с уважением произносит Инга, делая пометки в тексте.

– После окончания университета Глуховцеву поручают разработку ракетных двигателей в Газодинамической лаборатории, – продолжаю я. – Затем он возглавляет отдел в Реактивном научно-исследовательском институте Наркомата Обороны. А в марте тридцать восьмого его репрессируют...

– Конечно, по доносу коллег и товарищей? – криво усмехается Инга. – Кто-то позавидовал успехам?

– Нашелся такой подонок, – киваю в ответ. – Глуховцев получает восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Сидит в Лефортово, а потом его переводят в Астрахань. Валентин Петрович занимается конструированием ракетных двигателей для самолетов. Знаешь, как он подписывал свои приказы в астраханской “шарашке”? “Главный конструктор заключенный номер 5134 Глуховцев”. В сорок четвертом его досрочно освобождают, а в следующем году он уже в Германии -собирает остатки немецкой “Фау”. С этого времени Глуховцев становится первым лицом нашего ракетного двигателестроения. Записала?

– Да, – Инга отложила карандаш и снова принялась за чтение:

– “Мы встретились с академиком Глуховцевым в демонстрационном зале на предприятии, которое он возглавляет”...

– Он сам выбрал место, – вклиниваюсь я. – Зал – музей их фирмы. Там выставлены почти все разработки. Кроме самых уж секретных.

Инга делает в тексте пометки, кивает и продолжает:

– “Валентин Петрович, ракетно-космический комплекс “Знамя-5” – “Лунник-5” летит к Луне. Выведение комплекса на орбиту было обеспечено вашими двигателями...”

– Стоп. Следующий кусок текста сохраняем, как есть. Там описан очень деликатный момент в отношениях Королевина и Глуховцева, и нам лучше в “глуховцевском” варианте ничего не менять...

– А в чем суть? – взгляд Инги скользит по тексту. – Ах, вот оно что... Королевин хотел, чтобы Валентин Петрович сделал для “Ленина” большие кислородно-керосиновые двигатели. А Глуховцев был против... В итоге ЦК партии все же обязал Глуховцева сделать большие двигатели.

– Не совсем так. Глуховцев и сам понимал, что на лунную ракету нужны очень мощные двигатели. Его конструкторское бюро уже разрабатывало не только кислородно-керосиновые движки, но и ракетные моторы на высококипящих компонентах топлива. Знаешь, что сказал мне Глуховцев по этому поводу? “Может быть, кому-то из ретроградов нравится езда на лошадях. Но лично я предпочитаю автомобиль”.

Инга задумчиво хмурит брови:

– Гм, довольно язвительно сказано, не находишь? И ты хочешь вписать эти слова в текст интервью? А Королевин не обидится? Глуховцев ведь именно его считает ретроградом.

– Проблемы великих – пусть решают великие, -философски замечаю я. – Глуховцев говорил именно так, как будет написано в моем варианте статьи. Читай дальше.

Далее Глуховцев пускается в подробные и занудные рассуждения о ракетных топливах. Даже в исполнении чудного голоса любимой девушки слушать это нормальному человеку совершенно невозможно. Минут через пять ловлю себя на том, что постепенно перехожу в состояние легкой дремы. Героически возвращаюсь к бодрствованию, и отчаянно борюсь с накатывающими атаками Морфея.

Наконец, Инга завершает чтение. Мы оба некоторое время молчим.

– Очень интересное интервью может выйти в газете за твоей подписью, Март, – наконец, нарушает молчание Инга. -Хороший пример для студентов журфака: как можно много говорить и в итоге совершенно ничего не сказать.

– Все записано так, как говорил Глуховцев. Плюс еще редактура его референтов, – замечаю с легким раздражением.

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто Глуховцев наговорил тебе с три короба, но главного так и не сказал.

– Глуховцев – тот еще гусь лапчатый! – констатирую с сарказмом. – Он и его референты постарались обойти все острые углы.

– Может быть, может быть, – с задумчивой рассеянностью произносит Инга. – Но почему Глуховцев убрал из текста практически все подробности, которые касались его жизни? Да и о заслугах сказано слишком уж обще...

– Скромничает, – усмехнувшись, говорю я. – Скромный академик, Герой Соцтруда и лауреат целой кучи премий. Застенчивый гений – вот кто наш Валентин Петрович!

– Не-а, – Инга подпирает подбородок кулачком. -Гениальности и способностей организовать работу у него, конечно, не отнимешь. Но такое желание замолчать свои заслуги, скорее, свидетельствует о какой-то глубокой психологической травме.

Она снова замолкает, а потом говорит:

– Март, а ведь Глуховцев до сих пор переживает, что его заставили сделать большие двигатели для лунной ракеты. Растоптали его мнение. Причем, публично.

– Не думаю, – трясу головой. – Он же наверняка за эту работу получит еще одну государственную премию, а может и вторую звезду Героя!

– Награды – наградами, – отмахивается Инга. – Но ты пойми: его ведь перед всем миром унизили, грубо не посчитались с авторитетом, заставили выполнить приказ. Он его отлично выполнил – ракета летает. С одной стороны Глуховцев и рад этому, но с другой стороны успешные старты лучше всяких красноречивых доказательств говорят о том, что он все же был неправ в споре с Королевиным.

– Для написания статьи мне эти психологические нюансы вряд ли сгодятся, – я пожимаю плечами.

Какое-то время мы сидим молча. Потом припоминаю:

– Да, и кстати... У Глуховцева на стене музейного зала висит портрет Гагарова в скафандре. Такой же, какой был у Королевина, Михеева и у самого Глуховцева на значках...

– И на нем есть подпись Гагарова?

– Конечно. Такая же странная. “Гагар” с волнами вместо четкого “Гагаров”.

– Чертовщина какая-то! – в сердцах произносит Инга.

В прошлое воскресенье мы весь день просидели в читальном зале Ленинки и перелопатили целую гору литературы по космонавтике. Результат поиска оказался нулевым. Ни в одной книге, ни в одном журнале или газете мы так и не нашли загадочного автографа космонавта Гагарова.

– Между прочим, после окончания беседы я спросил у Глуховцева, что это за странная подпись на портрете Гагарова.

– И что он ответил?

– Он мельком взглянул на портрет и пожал плечами: “Подпись как подпись”. Я не стал приставать с расспросами. Да и чтобы я у него еще спросил?

– Это точно. Расписывался ведь Гагаров, а не Глуховцев.

– Но это еще не все. Попрощавшись с Глуховцевым, я пошел к выходу из зала. И нос к носу столкнулся с Лешкой Банниковым. Он учился со мной в одной школе, жил в соседнем дворе. А после школы поступил в Бауманку. Теперь работает на фирме Глуховцева инженером. Постояли, поговорили, вспомнили общих знакомых. Уже собирались разойтись, а я возьми и спроси: “Алексей, а вот этот портрет Гагарова здесь давно висит?” И показываю на тот самый гагаровский портрет на стене зала. Лешка бросил взгляд на стену, потом как-то странно на меня взглянул и говорит: “А ты все такой же шутник, Март”. Повернулся и пошел. Как будто даже обиделся. Знаешь, у меня сложилось впечатление, что Лешка никакого портрета Гагарова на стене не увидел. Странно, правда?

Инга некоторое время изучающе смотрит на меня, а потом спрашивает:

– Слушай, Луганцев, а ты не того? – Она вертит пальчиком у виска. – Ты уверен, что все эти портреты тебе не привиделись?

– Я не сумасшедший, Солнышко. Я видел портреты Гагарова и эту странную подпись так же ясно, как сейчас вижу тебя.

– Интересно, интересно... – Инга морщит лоб. – Март, а с кем у тебя следующее интервью?

– С профессором Бушуниным, главным конструктором корабля “Знамя”. Между прочим, интервью на Байконуре. Придется на пару дней слетать в нашу космическую гавань.

– Я дам тебе свой фотоаппарат, – сообщает Инга. – Если где-то увидишь портрет Гагарова со странной подписью, сделаешь пару кадров.

– Если будет возможность фотографировать, – замечаю я. – Секретность еще никто не отменял.

– А во-вторых, – продолжает Инга, не заметив моего возражения, – нам нужно под любым предлогом встретиться с Гагаровым. И спросить: где, когда и почему он так подписывал свои портреты.

– Миссис Шерлок Холмс железной хваткой взялась за дело, – обнимаю ее за плечи. – Можно один поцелуйчик? Хотя бы в щечку...

– Ну, разве что в щечку... – говорит она рассеяно и вдруг резко отстраняется:

– Март, а ты знаешь, что могут означать эти волны после начальной подписи “Гагар”?

– Что?

– Буквы, конечно, – фыркает Инга. – Как “О” и “В” в подписи “Гагаров”. Только в нашем случае они могут означать...

Она задумается на мгновение, а потом говорит:

– Это могут быть, например, буквы “И” и “Н”.

Инга, чуть помедлив, осторожно, – словно пробуя получившееся слово на вкус, произносит:

– Га-га-рин... Гагарин...

Алексей Леонтьев и все, все, все – 4

“ЗДРАВСТВУЙ, ТЕТУШКА СЕЛЕНА!”

На пятые сутки космического полета связка “Знамя-5”-“Лунник-5” достигла окрестностей Луны. Теперь нам предстояло выйти на круговую орбиту и стать спутником Селены.

Теоретически маневр по выходу космического корабля на окололунную орбиту не сложен: нужно развернуть корабль кормой вперед по направлению полета и на пару-другую минут включить двигатель. И все, летай вокруг Луны, сколько хочешь.

Но на практике маневрирование – очень рискованная операция. Если двигатель ракетного блока “Д”, которому программой полета предписано затормозить комплекс, отработает слишком мало времени, то “Знамя” и “Лунник” уйдут на очень вытянутую эллиптическую орбиту вокруг Луны, сначала приближаясь к ней, а затем удаляясь. Высадка на лунную поверхность будет сорвана. Мы станем пленниками космоса. И еще большой вопрос: хватит ли у нас топлива, чтобы вырваться из плена и вернуться домой.

Если же ракетный двигатель не удастся вовремя выключить, и он проработает очень долго, то комплекс затормозится настолько сильно, что вместо выхода на окололунную орбиту шмякнется на поверхность Луны. “Знамя” и “Лунник” врежутся в лунную поверхность с огромной скоростью, породив на Луне еще один метеоритный кратер.

Сложность еще и в том, что включение двигателя блока “Д” выполняется над обратной стороной Луны, когда связь с Землей невозможна – Луна “затеняет” собой корабль. Конечно, автоматическая станция “Луна-30”, которая уже несколько месяцев вертится вокруг Селены, могла бы стать ретранслятором радио– и телесигналов, но буквально за день до нашего старта руководители полета решили использовать ее только для обеспечения связи во время посадки “Лунника” на Луну. Высадка космонавта на Луну и старт с нее считалась операциями на порядок более сложными, чем окололунное торможение, и космического робота решили поберечь для решения более весомых задач. Мол, хватит корабельной автоматики. Да и Леонтьев с Макариным – опытные космонавты, сами управятся.

Наземный Центр управления полетом рассчитал время и оптимальные координаты для запуска двигателя ракетного блока “Д”. Результаты расчетов передали нам. Баллистические службы на Земле вычислили момент, когда ракетно-космический комплекс должен появиться из-за лунной “спины” после торможения. Если все пройдет по плану, то полученный из космоса радиосигнал будет означать, что маневр выполнен, “Знамя” и “Лунник” перешли на окололунную орбиту. Если же нет... Наши останки и обломки космических кораблей будут искать где-то среди лунных катеров на невидимой с Земли стороне Луны.

В два часа пополудни 27 октября на связь с нами вышел Владимир Шаталин.

– Ребята, – сказал он, – вам сейчас нужно выполнить совсем небольшой маневрик...

– Да, да, – я засмеялся в ответ. – Спасибо, что напомнил, Володя. А то мы совсем о нем забыли!

– Я так вообще еще толком не проснулся, – Макарин громко зевнул.

– Надо было дать тебе с собой будильник, – поддержал шутку Шаталин. – Начнем работу?

– Мы готовы.

– Данные на борт переданы. Двигатель блока “Д” готов к включению.

Олег прошелся внимательным взглядом по светящимся огонькам бортовой индикации на пульте и сказал:

– Подтверждаю готовность, “Заря”. Все в норме.

– До расчетного момента потери связи с вами примерно одна минута, – сообщил Шаталин.

– Поняли, Володя, – подтвердил я, – осталась одна минута до нашего ухода за Луну.

– Все будет хорошо, – немного напряженно произнес Шаталин.

– Нисколько не сомневаюсь, – сказал я ободряюще. – Все у нас получится.

– Вы там, на Земле, особенно не волнуйтесь, – успокоил Макарин. Он тоже уловил беспокойство в голосе Володьки. -Ждите наших позывных с другой стороны лунного глобуса...

– Вот и замечательно, а мы пока перекурим, – вклинился в разговор дублер Олега Вовик Бугрин. – Да и перекусить бы не мешало. Я с утра ничего не ел.

Космический комплекс начал огибать Луну, и голоса Шаталина и Бугрина сначала стали постепенно тонуть в усиливающихся радиопомехах, а потом и вовсе пропали.

– Ну-с, товарищ бортинженер, – я повернулся к Олегу, -начинаем работу!

...Когда на пульте загорелось табло “Двигатель включен”, мы еще несколько томительно долгих секунд ничего не чувствовали и по-прежнему неподвижно сидели в креслах-ложементах, вслушиваясь в тишину.

– Ну, и... – шепотом произнес Олег. – Приехали мы, Лешка, да?

– Не каркай, – осадил я и кивнул в сторону пульта с индикацией:

– Пока ничего не ясно. Табло горит, а двигатель молчит.

И тут корабль слегка вздрогнул, словно испуганно встрепенулся после сна. Дернулся еще раз, уже сильнее. Мы почувствовали нарастающую вибрацию, а потом из-за спины донесся приглушенный рокот.

– Я думаю, что это все-таки не лунный гром, – побелевшие от волнения губы Олега сложились в улыбку.

– Заработал наш моторчик, Олежка! – я показал большой палец.

Поток горячего газа рвался из сопла ракетного блока “Д” позади ракетно-космического комплекса, постепенно рассеиваясь в пространстве. Длинный факел огня был похож на светящийся оранжево-малиновый клинок, который острием вонзился в черное тело космоса.

“Знамя” и “Лунник” сбрасывали скорость. Появилась перегрузка – не та, которая тяжелой ладонью вдавливает во время старта в пилотские ложементы, а легкая, почти незаметная. Всего лишь десятые доли от веса наших тел на Земле. Но и этого хватило, чтобы незакрепленный Олегом на зажимах бортжурнал улетел куда-то за наши спины, к днищу спускаемого аппарата.

Двигатель автоматически выключился через двести девяносто две секунды после запуска. Я взглянул на индикатор. Скорость корабля снизилась до восьмисот сорока двух метров в секунду.

– Попали в самое “яблочко”, – я облегченно вздохнул. -Олежка, мы на окололунной орбите!

– Сколько у нас еще времени до начала сеанса связи с Землей? – Макарин взглянул на часы. – Ага, двадцать минут есть. Лешка, айда в бытовой отсек. Улыбнемся в иллюминатор нашей новой подружке!

– Сейчас немного подправлю ориентацию, – я взялся за ручки управления комплексом, – чтобы сделать обзор получше. А ты пока подготовь фотоаппаратуру.

Повинуясь командам, корабль пришел в движение, и медленно повернулся по часовой стрелке на несколько градусов. Теперь Луна была хорошо видна в иллюминаторах бытового отсека.

Меня поразил вид Луны. С Земли “тетушка Селена” выглядела ярко-желтой с голубоватыми пятнами лунных морей. А здесь, вблизи, всего в полутора сотнях километров от лунной поверхности, Луна за стеклом иллюминатора предстала перед глазами совершенно иной – светло-серой с коричнево-черными вкраплениями кратеров и впадин. Конечно, из рассказов друзей-космонавтов, летавших к Луне раньше, я знал, что будет такое изменение цвета. Видел фильмы и фотографии, на которых Луна уже выглядела иначе, чем та планета, которую мы привыкли видеть со дна атмосферного океана на Земле. Но все-таки реальные цвета и краски оказались намного ярче и контрастнее, чем их образы на фото-и кинопленках. Я в который раз пожалел, что у меня нет красок

и мольберта, чтобы запечатлеть на холсте открывшееся нам новое лицо Луны.

– Мне кажется, что Луна чем-то напоминает застывший гипс, – сказал Олег, словно угадав мои мысли.

– Скорее уж пемзу, – я прищурился, вглядываясь в пейзаж за стеклом иллюминатора. – Смотри, как резко разделены черное небо и серая поверхность Луны. Очень четко виден край лунного диска.

– Это потому, что здесь нет атмосферы, – пояснил Макарин. – Поэтому и предметы, и их тени имеют очень резкие очертания.

Лунная поверхность внизу была усеяна кратерами. Они были огромными – размером в сотни и даже тысячи километров. Внутри этих громадных “дыр” или рядом с ними располагались кратеры поменьше, имевшие в диаметре всего несколько километров или даже несколько сотен метров. Их в свою очередь покрывала плотная сетка совсем небольших окружностей – размером всего несколько метров.

“А если опуститься еще ниже, – подумал я, – то можно увидеть метровые, сантиметровые и миллиметровые кратеры... Планета кратеров. Планета миллионов кратеров”.

Кратеры были рассеяны по лунной поверхности без всякой системы и порядка. Они пересекались своими краями друг с другом и располагались друг на друге, порождая сотни и тысячи выемок, ям и ломаных линий. Вся эта картина вселенского хаоса дополнялась крутыми и протяженными горными цепями и отдельно торчащими над поверхностью пиками каменных вершин.

– Какое восхитительное в своей уродливости пространство, – тихо произнес Олег. – Красивый и мертвый мир...

– Видишь вон ту горную цепь? Ну, которая изгибается в форме буквы “С”... И рядом почти ровная поверхность. Как будто слой высохшей глины...

– Скорее всего, это поле застывшей вулканической лавы, – предположил Макарин. – Видимо, один из метеоритов так сильно ударил в лунную поверхность, что кора оказалась пробитой и снизу хлынула магма.

– Гм... Мне кажется, что это мог быть и обычный вулкан...

– Вот завтра сядешь на Луну и сам все проверишь! -весело фыркнул Олег.

– Ты представляешь, какая это древность? Большинство кратеров образовались миллионы и миллиарды лет назад, когда на Земле еще не было человека...

– Вполне возможно, что тогда на нашей планете еще не было даже динозавров... Слушай, Лешка, вот бы полазить по всему этому великолепию в альпинистском снаряжении, а?

– Может когда-нибудь и полазим. Королевин обещал лет через десять отгрохать здесь целую космическую базу. Человек этак на тридцать.

– Смотри, что это за свечение над горизонтом? – Макарин указал в левую нижнюю часть распластавшегося за иллюминатором огромного лунного диска. – Неужели извержение вулкана? Быть такого не может...

Я повернул голову в ту сторону, куда указывал Олег. Над горизонтом поднималось неясное и чуть размытое свечение.

– Кажется, я знаю, что это, – я улыбнулся. – Это же Земля, Олежка. Наша Земля!

– То есть? – Макарин слегка опешил. – Это что, восход Земли?

– Ну, конечно, – кивнул я. – Сейчас мы увидим нашу Землю глазами лунных жителей.

– С ума сойти, – Олег потянулся за фотокамерой. – Ну, я сейчас такие кадры сделаю!

Сначала над горизонтом мы увидели только легкое белесое свечение, с каждой секундой становившееся все ярче и ярче. Потом над резкой серой линией лунного горизонта появилась сияющая точка, быстро превратившаяся в тонкий нежно-белый диск. Еще мгновение спустя диск изогнулся и начал постепенно расти, расползаясь над поверхностью Луны все шире и шире.

Прошло несколько минут – и мы уже любовались медленно выплывавшим из-за серого тела Селены лазурно-белым шаром родной планеты. Среди круговерти похожего на ослепительный снег облачного покрова стали проступать светло-коричневые пятна материков.

– Лешка, смотри Африка!

– А Европу ты видишь? – ткнул пальцем в стекло иллюминатора. – Да вот же, вот! Италия как сапог!

Наверное, со стороны, мы были похожи на восторженных мальчишек, впервые в жизни оказавшихся в огромном магазине, полки которого так и ломятся от игрушек...

Мы так засмотрелись на красоты Луны и Земли, что пропустили сеанс связи. “Знамя” и “Лунник” уже вышли из зоны невидимости, бортовая автоматика нашего комплекса стала посылать в центр управления полетом обычную рабочую телеметрию, а мы молчали. На Земле началась паника: что с экипажем? Строились самые невероятные предположения и догадки. Космонавты заснули, потеряли сознание, погибли...

Когда мы, наконец, вспомнили о программе полета и вышли на связь, “втык” от руководства получили хороший.

...Во второй половине дня Володька Шаталин вызвал нас по закрытому каналу связи.

– Есть мнение, – Шаталин смущенно кашлянул, – что экипаж должен выступить с инициативой: дать лунному кораблю дополнительное собственное имя. Предложено выбрать одно из трех наименований – Отечество, Отчизна, Родина.

– Нужно, так выберем, – Олег безразлично пожал плечами.

– Пусть будет “Родина”, – предложил я. – Самое короткое. Олег, ты не возражаешь?

– Годится, – Макарин зевнул, прикрыв рот ладонью. -“Лунник-5”-“Родина”.

Чеслав Волянецкий и другие – 4

(рабочие записи)

УЛЫБКА ЧЕШИРСКОГО КОТА

Дама трется спиной о серебристое тело шеста, пребывая в образе то ли ловкой змейки, то ли вьющейся лозы винограда. Ее телодвижения, имитирующие страсть, в сочетании с высокими каблуками туфелек, зелеными узкими трусикам и почти незаметными кружочками ткани вместо бюстгальтера, должны надежно направить мысли посетителей ресторана в эротическое русло.

Салютуя всем человеческим порокам, мадам на сцене выбрасывает левую ногу высоко вверх, отделяется от шеста, и дважды самым немыслимым образом совершает два полных оборота на правой ноге. Зал реагирует на замысловатый кульбит жиденькими аплодисментами.

Слегка подзадоренная реакцией общественности дама начинает судорожно трясти тазом, одновременно совершая мелко-колебательные движения грудями. Телодвижения напоминают безвкусную смесь утренней гимнастики и танца живота, но собравшимся нравится и зал разражается еще одной порцией оваций.

Ободренная аплодисментами, женщина делает несколько резких движений головой из стороны в сторону, раскидывая по оголенным плечам густые завитые волосы. Уму непостижимо, каким образом при таких резких изменениях скоростей и ускорений килограммы грима на ее лице сохраняют некое единство с кожей и не разлетаются во все стороны жалкими обломками разорванной перегрузками маски. Тело дамы закамуфлировано под стиль “вечные восемнадцать”, но уже обозначившиеся валики жировых отложений выше талии, дряблая сеточка начинающегося целлюлита на бедрах и мелкие серебристые бисеринки пота на висках предательски сообщают, что танцующая мадам минимум в два раза старше.