Текст книги "Остров Пинель"

Автор книги: Сергей Беляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Сергей Беляков. Остров Пинель.

Остров Пинель

"My thoughts are empty shells

Of rusty gun"

(Lamya)

Пролог

   Бриг «Мечта Парижанина» готовился к отплытию в Вест-Индию. Суета носильщиков, гортанные крики темнокожих матросов-марокканцев, наполненный запахами моря ветер с рейда поднимали настроение и будоражили кровь у руководивших погрузкой двоих молодых мужчин. Одетые в необычно броские для марсельских вкусов камзолы изумрудно-зеленого цвета со щегольскими золочеными пуговицами и галунами, которые выдавали в них парижан, они весело покрикивали на грузчиков, затаскивающих на палубу брига большие ящики с надписями: «Собственность госпиталя Сальпетриер». Оба шевалье изредка поглядывали на стоящего в стороне осанистого господина в черном. Опираясь на богато инкрустированную серебром массивную трость, он внимательно наблюдал за погрузкой. Верхняя часть его лица была прикрыта черной же широкополой шляпой. По-римски мясистый нос, тонкие губы, подчеркнутые глубокой горизонтальной морщиной, рассекающей подбородок, говорили о том, что их владелец более склонен отдавать приказания, чем следовать им.

   Погрузка подходила к концу. Удовлетворенно хмыкнув, господин в черном достал из кармашка камзола тяжелые золотые часы-луковицу и выразительно помахал ими в воздухе. Его помощники увидели сигнал и стали еще энергичнее подгонять грузчиков. Шестеро из них, напрягаясь изо всех сил, толкали по смазанным свиным жиром полозьям последний ящик из Сальпетриера; он был самым большим из всей партии. В момент, когда ящик находился на середине трапа, раздался звук, похожий на пистолетный выстрел; грузчики в недоумении остановились. Звук повторился снова; при этом трап начал дрожать, словно в лихорадке.

   Господин в черном первым догадался о том, что происходит.

   "Быстрее, болваны! Трап не выдерживает!"

   Растяжки лопались одна за другой. Оба молодых человека бросились было на помощь грузчикам, но опоздали: левая сторона трапа опасно накренилась, и громоздкий ящик стал неумолимо съезжать к краю трапа, тем самым еще более нарушая равновесие шаткого сооружения. Мгновение – и ящик с шумным всплеском упал в воду между бригом и причалом. Грузчики горохом посыпались за ним.

   Негодованию господина не было границ. Ругаясь на чем стоит свет, он кинулся к сломанному трапу.

   "Клод, Гюйом, быстрее! Тали, веревки, живо! Какого дьявола вы ждете, негодяи!" – кричал он грузчикам. – "Эй вы, на борту, тащите лебедку! Ставлю ящик вина, если достанете груз невредимым..."

   "Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его разбило о причал," – вполголоса сказал он молодым людям, стоявшим у края пристани. Все трое обменялись встревоженными взглядами.

   Шум и крики у ворот таможенного двора привлекли внимание парижан. Шестерка вороных несла тяжелую дорожную карету, которая едва не опрокинулась на повороте – так быстро кучер гнал лошадей. Карету сопровождало около дюжины жандармов верхом.

   "Мастер Филипп, похоже, придется оставить все как есть," – сказал один из шевалье, поведя головой в сторону кареты, показавшейся на другом конце пристани.

   Закусив узкую губу, господин в шляпе яростно ударил тростью по причальной тумбе.

   "Дьявол! Ты прав, Деламбер... Пора." – повернувшись к кораблю, он скомандовал дежурному офицеру на мостике: "Хасан, рубить концы – уходим!"

   Марокканские матросы знали свое дело: не прошло и пары минут, как расстояние между бортом брига и причалом стало быстро увеличиваться. Трое парижан, уже стоявших на баке, глядели на карету, только сейчас подлетевшую к месту швартовки брига. Кучер осадил хрипящих лошадей, и из кареты выпрыгнул офицер префектуры. Жандармы быстро выстроились в две шеренги, первая опустилась на колено... Беглецы поняли, что последует за этим маневром. Тем делом офицер стал зачитывать какую-то бумагу – лающий, хриплый голос его едва уже доносился до стоящих на баке: "...Именем императора... одобрение... святейшества Пия шестого... еретические домыслы... глумление над усопшими... арестовать и препроводить..."

   Офицер не стал дочитывать указ; отбросив бумагу, он скомандовал изготовку к стрельбе. Дым из ружей намного опередил звук выстрелов, тем самым показав беглецам существенность расстояния, на которое бриг уже успел удалиться от пристани. Пули взвизгнули в снастях над головами; парижане издевательски расхохотались...

   Корабль почти уже превратился в точку, когда злополучный ящик, упавший в воду, наконец ударился о каменную облицовку пристани и раскололся. По волнам запрыгали большие стеклянные шары, вывалившиеся из ящика – каждый был наполнен вязкой белесой жидкостью, в которой смутно просматривалось нечто, похожее на медуз или каракатиц. Жандармы недоуменно уставились на гигантские елочные украшения. Волна зло швырнула один из шаров на камни; с тихим печальным звоном он лопнул, высвободив свое содержимое. Офицер, приглядевшись, вдруг поперхнулся вскриком: "Пресвятая матерь божья!.." – и стал истово креститься, не отрывая испуганных глаз от выплеснувшегося из шара непонятного предмета. Жандармы, сгрудившиеся на краю причала, разом отпрянули назад – в воде плавал человеческий череп с чем-то наподобие пучка нитей или волос сероватого цвета, выходящего из его основания. Волна монотонно колыхала нити-волосы, и похолодевшие от ужаса жандармы поняли, что нити были нервами спинного мозга, сохранившимися после того, как их выдрали из позвоночника...

Часть первая

   «Живее, живее, погода не будет ждать!» – гид загоняет всех в раскаленный автобус.

   Сонное, потное лицо толстого водителя.

   Муха – такая же толстая и малоподвижная – на окне.

   Нахальные и громкоголосые нью-йоркеры семьями напихиваются в автобус, стремясь усесться поближе ко входу. Их чадам жарко; они капризно требуют у родителей содовую со льдом.

   Я меланхолически обозреваю суету посадки.

   Мы отправляемся на подводную экскурсию. Три часа на маленьком острове Пинель, где-то у восточного берега Сен-Маартена. Пол-часа на дорогу до пристани; за это время мы переедем с датской половины острова на французскую, после чего тендер перевезет нас на Пинель, где, как утверждается в рекламном буклете с описанием экскурсий, нас ждут "прекрасные коралловые сады и несметное количество рыб". Далее буклет скромно предупреждал о возможном нюде на местном пляже. Очевидно, нью-йоркеры не читали буклет в подробностях, чего не скажешь об их отпрысках – автобус был натурально набит мальчишками.

   "Добрый день, ныряльщики! Меня зовут Бриз, я буду вашим добрым джинном в сегодняшнем визите к Посейдону..." – голос чернокожего гида, усиленный динамиками, заставляет меня вздрогнуть. Эжени просыпается. Как легко ей удается задремать в любой обстановке...

   Жизнь радует. Впереди у нас почти две недели отпуска на "Приключении Морей", новом лайнере РККЛ, технологическом чуде, плавучем острове, несущем на своих пятнадцати палубах пять тысяч человек, десяток ресторанов, три бассейна, ледовый каток и Променад – настоящую улицу в железном нутре корабля, с магазинами, пабами и толпами зевак.

   "...Самая малая островная территория в мире, разделяемая двумя государствами" – Бриз на удивление сносно говорит по-английски. – "Вы спросите: почему пастбища на острове разграничены кучами камней? Потому, что камни эти служили балластом кораблям, приплывающим на Сен-Маартен из Европы. Поначалу их просто выбрасывали на берег, но кораблей приходило так много, что пришлось придумывать камням какое-то применение. Одно из них – разделительные заборы между выгонами для коз и овец..."

   Автобус потряхивает на ухабах. Малец на соседнем сиденье сосредоточенно пытается затолкать жвачку в ухо отцу. На откосах за окном, поросших жесткой травой, между редкими деревьями пасутся стада, гонимые босоногими черными пастухами.

   Буколика.

   Струйка пота сбегает у меня между лопатками. Кондиционер, захлебываясь, позорно проигрывает битву жаре. Будучи выходцем с голландской стороны острова, Бриз вовсю хает местных французов, утверждая, что они ленивы и паразитируют на туристах. "Как-будто его датчи вкалывают..." – ревниво откливается Эжени, – "чертовы боши...". Почему боши? Боши – это немцы... Мне не хочется встревать с ней в полемику. Жарко. Я экономлю энергию.

   "К вашему сведению, остров Пинель – заповедник, поэтому туалеты на нем не имеют проточной воды, чтобы ненароком не загрязнить море..."

   При этой фразе Бриза глаза Эжени раскрываются до предела: "Куда ты меня затащил?..." – но мы уже грузимся на тендер. Он представляет собой моторную шлюпку с десятком сидений-банок без спинок. Навес отсутствует. Все мужественно потеют. Большинство наших попутчиков – новички, чайники.

   "О'кей, наряльщики, будьте внимательны в воде! Кораллы начинаются за мысом, где нет наружного рифа-волнолома, и вы будете открыты волнам из Атлантики", – предупреждает Бриз. Ого, чайники, похоже, не подозревают, что их ждет... – "До тех пор, пока вы держитесь в пределах территории, ограниченной белыми буйками, вы будете в безопасности" – ну да, пусть твои чайники там булькают, перестраховщик...

   Еще сорок минут неспешного плавления под полуденными лучами, и мы высаживаемся на причале острова Пинель.

   Пацаны-американцы вовсю пялятся на пляж, разбитый прямо у причала, в поисках прозрачно предлагаемого буклетом нюда. Тщетно. Нравы торжествуют.

   Мы идем к отдаленному понтону на мысу.

   Деревья, сильно вытянутые ветрами в юго-западном направлении. Красиво, как у Дали. Берег усыпан коралловой крошкой вперемешку с глиной. Странно, такого я не встречал нигде на Карибском море...

   Семья французов с шезлонгами и гамаком по пути. Вино в корзинке, сыр, зелень. Не пластиковые стаканчики, но стеклянные фужеры. Дворняжка с косынкой на шее, одуревшая от воды и морского воздуха, лежит, раскинув все четыре, прямо у линии прибоя.

   Мы уже почти у цели. Берег, невысокий по пути от причала до понтона, к мысу резко вздымается вверх. На самом краю обрыва внезапно показываются руины довольно большого старинного дома – темные от времени глыбы ракушечника, из которых он сложен, хотя и повреждены ветром и морем, но по-прежнему смотрятся фундаментально. Заросли кустарника и деревьев делают дом почти незаметным с тропинки, вплоть до самого понтона. Часть берега обвалилась, и теперь руины нависают над обрывом. Очень живописно. Я решаю пройтись к дому после ныряния, если позволит время.

   Мутная вода становится заметно чище у понтона. Эжени идет в воду первой. Она не любит "сильнопересеченного" ныряния, предпочитая держаться ближе к берегу.

   Чайники толпой устремляются в воду. Пока я тщательно ополаскиваю маску и лицо прохладной морской водой, готовясь к нырянию, Эжени весело плещется на мелководье с одним из гидов, гигантом-мулатом, бросающим прикормку в воду рядом с ней. Сонм рыб взбивает пену вокруг нее, бросаясь за кормом. Она взвизгивает – может, чуточку игривее, чем мне хотелось – но я заряжен на риф за мысом, и не обращаю внимания на такие мелочи.

   Я показываю Эжени на часы – сорок минут, мой стандартный отрезок на разведку – и плыву за мыс.

***

   Ветер ощутимо усиливается. Волны временами захлестывают дыхательную трубку. Я размеренно плыву, экономя силы. Чем меньше возбуждения в первые минуты ныряния – тем больше воздуха в легких. Закон.

   Дно, у берега подернутое дымкой поднятого прибоем песка, становится более чистым в отдалении. Появляются первые кораллы – небольшой брейн, потом парочка фингеров, потом снова брейн, довольно большой и почти идеальной формы. Я останавливаюсь над ним, делаю пару очистительных вдохов, ныряю.

   Здесь, под водой, тишина.

   Группа полосатых сарджент-мейджеров у подножия брейна. Я проскальзываю вдоль его теневой стороны, в надежде увидеть мурену или лобстера. Мимо. Поднимаюсь на поверхность, продуваю трубку.

   Плыву мимо чайников, бдительно охраняемых сидящим в спасательном кругу Бризом и еще одним гидом в челноке. Сюрреалистическая картина рук, ног, тел, голов, смешавшихся в квадрате десять на десять. Гойя, "Сатурн, пожирающий своих детей". Что они надеются тут увидеть? Бриз цедит сквозь зубы: "Сэр, пострайтесь держаться в группе!" – Я улыбаюсь, но загубник трубки мешает передать сарказм, вложенный в улыбку.

   Впереди показывается громада основного рифа. Я поднимаю голову из воды. Ветер свистит в ушах. На волнах впереди – белые буруны пены. Лучше уйти под воду, где мир кажется застывше-спокойным по сравнению с поверхностью.

   Снова погружаюсь. Дно все круче уходит вниз. Я иду вдоль начинающейся "полки". Вижу несколько рыб-хирургов, синхронно машущих боковыми плавниками, как крыльями. Поворачиваю голову – удача! Слева параллельным курсом со мной идут два пятнистых эйнджелфиша, каждый величиной с приличную тарелку. Несколько секунд спустя они скрываются за кластером мягких веерных кораллов.

   Появляется леер, к которому прикреплены ограничительные буйки. Он проходит по самому краю основного рифа. Я разочарован. Самое интересное, как всегда – за оградой...

   Выныриваю.

   Почти прямо над моей головой нелепо-огромным птичьим гнездом нависают руины того самого дома. Отсюда, с воды, он выглядит еще внушительнее и мрачнее. Блоки, формирующие его наиболее уцелевшую часть, уже не имеют опоры – скала, которая их поддерживала, обвалилась в море. Странный дом, странное место для жилья... Надо будет расспросить гида о его истории.

   Я оглядываюсь назад. Приподнявшись на своем импровизированном ложе, Бриз смотрит в мою сторону. До него метров сто, но даже на таком расстоянии его взгляд весьма выразителен. Чтобы умаслить его, я стучу себя кулаком по голове – интернациональный знак дайверов: "Я в порядке!". Няньки в воде мне не нужны. Я достаточно опытен для автономного плавания.

   Прохожу два-три раза вдоль леера. Таинственная чернота рифа за его пределами манит. Только сейчас я обратил внимание на то, что в этом районе очень много водорослей, даже на кораллах. Совсем нетипично для Малых Антилл.

   Я делаю "номер один" – с переполненным пузырем труднее нырять. Раз, два, три, глубокий вдох... Ласты ввинчивают меня в глубину. Иду под леер, стараясь держаться подальше от кучки кораллов-огневок. Дотронься до них – и получишь серьезный ожог. Слюна помогает от него только поначалу, а моча, обычно эффективная против ожогов медуз, не помогает совсем...

   Подсечное течение на "полке" не такое сильное, как на мелководье, но меня тревожит толчея волн на поверхности. Я не могу уйти глубже без акваланга, а на этой глубине меня монотонно болтает слева направо, и риф опасно ощетинивается острыми кораллами-элкхорнами по краю.

   Судя по амплитуде, волна на поверхности выше метра. То-то чайники нахлебаются... Резко темнеет – солнце наверху укрывается в облаках, и под водой сразу наступают сумерки. Хотел же купить подводный фонарь...

   Вот это да!

   Я сразу же забываю обо всем на свете – чуть ниже меня, величаво шевеля длинными нитями на концах плавников, идет королева-триггер. Неоновые полоски на ее боках таинственно светятся в полумраке. Я устремляюсь за ней. Усиливающийся звон в ушах напоминает о глубине, но мне плевать – триггер в Карибском море мне еще не попадался.

   Воздух перестаивается в легких. Пора наверх. Я еще не прощаюсь, крошка...

   Солнце съедено маслянисто-жирной тучей. На Сен-Маартене идет дождь. Волны выкрашены в цвет свинца. Лучше идти вниз. Раз, два, три...

   "Сэр, пора на берег!"

   Я вздрагиваю.

   Бриз уже почти рядом. Его лицо не предвещает ничего доброго.

   "Мне нужно вниз, последний раз, обещаю!" – бормочу я и быстро ухожу ко дну. Черт, ну и настырен же он!

   Триггерша уже исчезла. Надо же так...

   Что это там серебрится, в расщелине умершего брэйна, огражденное вазочкой молодой огневки? Очень похоже на пузырек воздуха, только...

   Я судорожно пытаюсь увернуться от неожиданно и грозно надвинувшегося рифа, одновременно вытягиваясь к замеченному в расколе серебру. Толчок ластами, еще один...

   Моя рука грубо перехвачена у кисти.

   Я стараюсь не поддаться панике, это самое худшее под водой... Лицо Бриза в маске искажено, я узнаю его только по оранжевым полоскам на гидрокостюме. Он с силой тащит меня в сторону от рифа, мыча что-то в трубку, но в этот момент волна прокручивает нас, как в мясорубке, и швыряет на кораллы.

   После почти полного оборота на триста шестьдесят я снова оказывюсь лицом к серебру. Инерция двух тел неумолима – уже не сопротивляясь, я вижу, как мое предплечье медленно, как в риплее, скользит по венцу огневки и попадает в странное серебряное пятно.

   Тысячи бенгальских огней вспыхивают у меня перед глазами.

   Боль от содранной кожи мгновенно сменяется жжением, к которому добавляется нечто совершенно неожиданное – непонятное желание задержать руку в серебре, как-будто этот контакт приносил одновременно и облегчение от боли... Мгновения контакта кажутся непомерно долгими – до того момента, когда закрученная штопором волна выбрасывает нас на поверхность.

   "Какого дьявола!" – кричу я, выплевывая испуг и злость вместе с водой.

   Перекошенное лицо гида неузнаваемо.

   "Немедленно на берег, идиот! Я же предупреждал – здесь заповедник, нырять разрешено только в огражденной зоне!" – он толкает меня в сторону понтона.

   Я постепенно отрываюсь от Бриза. Он, похоже, и не старается догнать меня. В надвигающемся ненастье руины на мысу выглядят совсем неприветливо, но мне уже не до них.

   Пожар в содранном предплечье разгорается. Я автоматически слизываю кровь, пытаясь держать руку выше уровня воды, поскольку соль в ней добавляет боли. На губах остается странное ощущение – словно я лизнул новокаин. Рот тут же наполняется терпкой слюной.

   Плыву на спине. Небо все серьезнее готовится к дождю.

   ...Расшалившаяся Эжени играет с мулатом в "дельфина". Он сложил руки кольцом, а она, разогнавшись ластами, проскакивает сквозь него.

   По мне, контакт дельфина и дрессировщика чересчур плотен...

   День испорчен.

   Мы идем к тендеру. В билетной кассе я спрашиваю аптечку; дают без разговоров, увидев мою руку в крови.

   Эжени с виноватым видом протирает мне руку дезинфицирующим тампоном, наносит обезболивающую мазь. Кроме трех неровных и глубоких царапин, пока ничего не видно, но я уже имею опыт контакта с огневкой. К вечеру вдоль царапин появятся волдыри, налитые сукровицей, которые, если их не смазывать мазью, будут лопаться и снова напухать в течение следующих трех-четырех дней. Пакостная штука. Хуже этого только морские ежи, обламывающие свои стеклообразные иголки у тебя в теле...

   Бриз подчеркнуто игнорирует меня, и на тендере, и в автобусе. Он в ударе. Его шутки находят цель, нью-йоркеры ржут, как кони. Мы останавливаемся на гребне холма. "Взгляните на остров Пинель еще один, последний раз, ныряльщики", – говорит он. – "Я забыл рассказать вам о происхождении названия этого острова. Доктор Пинель был известным французским врачом начала девятнадцатого века; он держал на этом острове первую на Карибах колонию-лепрозорий, руины которой вы, наверное, видели с моря во время ныряния", – он внезапно смотрит мне прямо в глаза. – "Но, конечно, эту информацию я предпочитаю сообщать нашим гостям уже после посещения острова..." – Все понимающе гогочут.

   Слюна продолжает вязнуть у меня во рту. Несмотря на адскую жару, меня трясет от холода в предплечье.

***

   Циклопический вид нашего лайнера подавляет. Прохлада кондиционированного воздуха обжигает распаленную кожу, принося долгожданное облегчение.

   Обедать не хочется. Эжени настаивает на визите к корабельному врачу, но я отшучиваюсь. В самом деле, за исключением озноба и боли в месте контакта с огневкой, пока я чувствую себя сносно. Я ополаскиваюсь под душем, глядя на то, как обнаженная Эжени молча расчесывает волосы перед зеркалом. Вид ее кротко опущенной головы умиляет, я уже почти простил ей легкий флирт с мулатом.

   Мы решаем перекусить канапе в кафе на Променаде и отправиться на шоппинг в город. Лайнер стоит на Сен-Маартене два дня, и нельзя упускать возможность самого выгодного в мире "дьюти-фри", наставительно говорит мне повеселевшая Эжени.

   Паром от причала с лайнером довозит нас до пристани у главной улицы Филипсбурга, затейливо названной Фронт-Стрит. Десять минут неспешного блуждания по лавочкам, набитым чем угодно – от поношенных туфель и бывших в употреблении украшений до современной электроники и бутиков Дольче и Габана и Шанель – выводят нас на грязную и занюханную параллельную улицу, с не менее мудреным названием – Бэк-Стрит. Кроме множества полуразрушенных шаков-лачуг, на ней нет ни магазинов, ни пивнушек. Разительный контраст с улицей-антиподом. Возвращаемся назад.

   Жарко. Пока мы возвращались после экскурсии с французской стороны, здесь, в Филипсбурге, прошел короткий сильный ливень, который слегка прихорошил пыльные улицы. Едкое солнце в тандеме со стопроцентной влажностью добивает толпы туристов-шопперов. Кроме нашего корабля, в этот вечер на Сен-Маартене стояли еще три: один от "Селебрити", затем "Оушн Виллэдж" и еще какой-то чартерный корабль снобистского вида – его пассажиры поголовно щеголяли в односложных белых одеждах. Сарацинский набег нескольких тысяч покупателей должен был, по идее, сделать местных продавцов этернально счастливыми. Однако они выглядели более уставшими и раздраженными, чем покупатели.

   Мы переходим на другую сторону Фронт-стрит. Чудноватое название кофейни, вырисованное на папиаменто – смешанном карибском языке – заканчивается словом "baranka", что приводит в восторг Эжени, немного знавшей русский. Эжени утверждает, что баранка – это багель по-русски.

   У меня по-прежнему противно во рту от вязкой слюны металлического привкуса. Эжени морщится – я плююсь похуже бейсболиста, жующего табак, но легче мне от этого не становится.

   Боковое ответвление Фронт-стрит дышит свежей краской. Ряд новых магазинчиков жужжит кондиционерами над дверьми, а трио разнаряженных креолок-зазывал приглашает нас посетить эти "лучшие в мире бутики". Все втроем пялятся на меня, причмокивая губами. Мы колеблемся. Энтузиазм Эжени берет верх, и мы сворачиваем в улочку. Когда мы протискиваемся мимо зызывал, девицы, пожирая меня глазами, начинают тарахтеть на папиаменто, периодически вставляя "бой", "свити", "кэнди айз". Эжени недовольна. Я начинаю учащенно дышать. Слюноотделение – как у собаки. Сочетание этого с резко обозначившимся либидо удивляет. Я внезапно начинаю оценивающе смотреть на всех женщин: на трех креолок, на Эжени, аппетитно повернувшуюся ко мне спинкой, на вот ту мелковатую продавщицу с узкими плечами и невероятно широкими бедрами – она так же призывно улыбается мне, как и креолки на входе, предлагая взглянуть на стеллаж с псевдо-голландской голубой лепнухой... Становится неловко перед Эжени. Пробормотав на папиаменто: "Маша данки!" – "Спасибо" – я ретируюсь на улицу. Троица в отдалении восхищенно прищелкивает языками.

   Эжени наконец выходит наружу. Ничего заслуживающего внимания. Те же сувениры, что и везде. Только девки нахальнее, бурчит она. Хихикающие креолки плотоядно ожидают нашего возвращения, но мудрая Эжени оттаскивает меня глубже в полутьму улицы-аппендикса, где за поворотом мы ретируемся в довольно сносный бар с кондиционером.

   Неожиданно качественный мартини с луковками. Эжени пьет коко-бонго. Медленно, как бы смакуя, облизывает губы. Плутовка.

   Меня заинтересовал бутик рядом с баром. Мужские платки, галстуки, ремни, хумидоры, еще какая-то мелочь. Похоже, также недавно открылся. Пока Эжени допивает коктейль, я захожу в прохладу бутика.

   Аромат хороших духов смешивается со строительным запахом. Потолок в свежих пятнах невысохшей краски. Две продавщицы, одна постарше, видно, менеджер, и другая, лет тридцати, с дивными раскосыми глазами, начинают виться вокруг меня. Щебеча на французском, набрасывают на меня шейные платки красивых расцветок. "Мсье курит? У нас только что появилась прекрасная коллекция портсигаров из эбенового дерева... Кати, проводи мсье..."

   Томная Кати ведет меня к низкой витрине за углом, почти в подсобке. Пока она нагибается за коробкой с портсигарами, молния, вставленная в задний шов ее юбки, бесстыдно расходится снизу.

   На ней нет нижнего белья.

   Слюна переполняет рот – так ведь и захлебнуться недолго! – и в этот момент она поворачивается ко мне, внезапно впившись влажными лепестками губ в мои. Мне жутко неловко и одновременно занебесно приятно...

   До тех пор, пока я не осознаю, что она самозабвенно сосет мой язык.

   Она выпила мою слюну...

   Странноватое хобби. В особенности при жарких поцелуях с первым встречным. Если бы она была не такой восхитительно страстной, я бы, наверное, сбежал. От нее пахнет чем-то тревожно-возбуждающим...

   Какое-то время я еще контролировал себя, но она была настолько искусной, настолько безрассудно раскованной, что я забыл обо всем. Мы забыли обо всем. Что-то заставило нас забыть обо всем...

   "...Джек! Джек! Ты что?!"

   Голос Эжени с трудом прорывается сквозь пелену в мозгу.

   Я стою на коленях в проходе между витринами. Дыхание – как после спурта. Меня крутит и ломает, дергает и тянет... Галлюцинация была реальной до испуга. Да, у меня было хорошо развитое воображение, помогавшее в годы юношества – мне было легче переносить пуберантность в определенном плане... – и позже облегчавшее подбор ключевой линии для знакомств со слабым полом, но такого со мной еще не случалось. Перепуганные продавщицы провожают нас до дверей, лопоча что-то успокаивающее.

   Волоокая дарит мне напоследок влажно-жгучий взгляд.

   Или мне снова померещилось?

***

   Ужин.

   На корабле – формальный вечер; я затянут в смокинг, Эжени выглядит прелестно в черном платье с блестками. Обычно приятный шум дайнинг-салона сейчас раздражает. Любой резкий звук – взрыв смеха за соседним столом, звон бокалов, бряцание столовых приборов – эхом отдается в мозгу.

   Устал. Болен.

   Разговор не клеится. Эжени напугана случившимся и настаивает на том, что визит к врачу откладывать нельзя. Я успокаиваю ее и клянусь, что пойду сразу же поутру – все равно медпункт уже закрыт. Официанты сноровисто меняют тарелки. Мы голодны, и винный хмель быстро ударяет в голову обоим. Отказавшись от десерта, мы идем в каюту.

   Рука уже практически не болит, только слегка ноет оцарапанная кожа. Но я знаю, что это обманчивое облегчение. Что-то не совсем так, случай в бутике меня настораживает. И эта идиотская слюна...

   Дверь за нами захлопывается. Эжени гасит основной свет, оставляя только ночник, сбрасывает туфли, медленно расстегивает молнию на платье... Я снова переживаю приступ желания, точь-в-точь как там, на берегу. Она вдруг замирает, не оборачиваясь ко мне, словно чувствует мой взгляд. Я подхожу к ней, глажу плечи, грудь, бедра, помогаю освободиться от платья, добираясь до ее трепещущего тела...

   Как и когда мы уснули – не помню.

   Около четырех ночи кошмар подбрасывает меня в кровати. Мне снилось, что Бриз требовал плюнуть ему на ногу, раздувшуюся, синюшную, покрытую страшными струпьями проказы. С закрытыми глазами я поплелся в туалет, и включив свет, едва сдержал крик.

   Из зеркала на меня смотрела кирпично-красная маска какого-то восточного божка. Моим это лицо не было... Веки свисали на глаза огромными водянками. Нос потерял форму и безобразной картофелиной выпячивался между подушечного вида щеками. Шея и грудь тоже отекли и покраснели.

   Предплечье, как и ожидалось, покрылось струпьями. Но аллергия? У меня, в жизни не имевшего ничего, даже отдаленно напоминающего сыпь или раздражение на коже?

   Решив, что до утра недалеко, я не стал будить Эжени и, улегшись обратно, провел остаток ночи в полубреду.

***

   Лифт движется со скоростью катафалка. На отражение в зеркалах не гляжу. На мне – кепка с сильно надвинутым на глаза козырьком. Помогает только до определенной степени: попутчики вежливо, но брезгливо отодвигаются подальше. Мальчишка пялится на меня округлившимися глазами, потом дергает мать за руку и что-то шепчет ей на ухо. Та осуждающе глядит на меня. На пятой палубе лифт, слава богу, пустеет, и в медпункт на первой палубе я спускаюсь в одиночестве.

   Приемный покой. Чисто. Цветы в вазе на столике, ряд кресел вдоль стены. Восемь утра, и народу еще нет – "еще нет", потому что я просто не верю, что на корабле с пятью тысячами человек врачам нет работы. Статистика – упрямая штука.

   Санитар в синей униформе равнодушно глядит на мою ужасную физиономию. У него – зеленоватые "перья" на соломенного цета шевелюре. Глаза полусонные, наверное, после ночного дежурства. Если верить табличке на груди, его зовут Джоди. Он скучающе перелистывает "Ньюсуик". Я заполняю обычную кучу дурацких форм; в графе "причина визита" пишу: сильная аллергия, возможно в результате контакта с ядовитым кораллом. Томлюсь в приемной еще около получаса, так как доктор начинает прием с пол-девятого.

   Джоди наконец-то зовет меня в кабинет.

   Молодящийся врач с ершиком седых волос в накрахмаленном белом халате. На кармане – фирменный знак РККЛ с именем: "Клаудио Виалли, М. Д."

   "Бон джорно, дотторе!"

   "Итальяно?" – расплывается в улыбке док.

   "Нет", – разочаровываю его я. Он проводит меня в кабинет. Спартанская обстановка; нет традиционных фотографий жены или детей – или друга... – на столе; только заполненные мной бумаги, которые принес ему Джоди, да оттиск какой-то статьи в медицинском журнале. Несколько желтых записок-стикеров на доске за его спиной. Я механически пробегаю их глазами. На одной написано: "Бора-Бора: добавить В.К еще две дозы". Везет этому В. К.; Бора-Бора – райское место, даже если тебе всадят там две добавочные дозы...

   Он перехватывает мой взгляд. Неожиданный лед в его глазах неприятен. Тем не менее, он предельно любезен, а его английский почти не имеет акцента.

   "Мсье... Или мистер?.. Жак, х-м-м, Джек Брейгель... Француз? Канадец?" – Не дожидаясь ответа, он небрежно перелистывает мои бумаги. – "Не волнуйтесь, мы приведем вас в порядок. Каждый когда-либо начинает... Скузи, извините, я имею в виду аллергию... Первая реакция обычно очень выражена. Обильное отделение слюны косвенно говорит о существенной интоксикации вашего организма. Снимите рубашку, пожалуйста..."

   Я осторожно стягиваю ее, стараясь не зацепить лицо.

   Он продолжает: "Отек Квинке, очевидно. Вы пользуетесь защитным кремом от солнца, не так ли? Кожные капилляры на шее, спине и груди закупорены и воспалились – видите, здесь... И здесь..."