Текст книги ""Основы научного антисемитизма""

Автор книги: Сергей Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сергей Баландин

ОСНОВЫ НАУЧНОГО АНТИСЕМИТИЗМА

Серия: Красно-черная

Автор: Баландин Сергей

Год: 2008

Издательство Алгоритм  

Адрес: ул. Машкова, д.16

Москва Российская Федерация 105062

E-mail: [email protected], [email protected]

Телефон:  (495) 617-08-25

ISBN: 978-5-9265-0659-1

ОСНОВЫ НАУЧНОГО АНТИСЕМИТИЗМА

НЕЗАВИСИМОЕ ФИЛОСОФСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА

«Наблюдайте за собою. Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему; и если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, – прости ему».

                                                                                                                                                                                   (Лк. 17:4-3)

«Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до седмижды семидесяти раз.»

                                                                                                                                                                               (Мф. 18:21-22)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Один – это я, два – это Телёнок,

три – это Корова…»

(Про козленка, который умел считать до десяти)

Когда три года тому назад я опубликовал на своем старом сайте книгу «Еврейский вопрос. Взгляд очевидца изнутри» – итог моих длительных наблюдений и размышлений над причинами конфликтов, происходящими между евреями и не-евреями, я полагал, что теперь надолго могу оставить эту тему в покое, ибо все основное мною уже было сказано, моя точка зрения сформулирована и ясно выражена, остается только эти готовые принципы претворять в жизнь: разъяснять их непосвященным, защищать в дискуссиях и проповедовать, где только возможно. В сущности, я не предлагал тогда миру ничего нового, напротив, я ставил задачу защиты и пропаганды идей, созданных отнюдь не мною и возникших задолго до меня, но которые многие мои современники стали забывать и отвергать, нередко высмеивая и извращая. Это идеи равноправия, гуманизма, справедливости, интернационализма, свободы совести – словом, все то, за что испокон веков боролась либеральная интеллигенция при любых тоталитарных режимах. Я полагал, что стоит лишь только напомнить людям сии общепризнанные и незыблемые принципы, показать, кто, где и в чем от них отклоняется, как тут же нарушители будут осуждены и их ошибки исправлены. Но в скором времени я увидел, насколько ошибался я сам, но не в принципах, а в своих чаяниях относительно людей, что, как я думал, мыслят теми же категориями, что и я, понимают тот же язык, что и я, и в главном придерживаются тех же морально-этических принципов, что и я.

Первое время я был даже шокирован тем цинизмом, с которым многие мои оппоненты стали отрицать всевозможные, казалось бы, общепринятые истины, общие позиции, отправные точки мировоззрения, без которых, само собой разумеется, любая дискуссия невозможна. Например, как можно спорить с человеком относительно того, что справедливо, что несправедливо, когда он прямо тебе заявляет, что «справедливости нет»? Точно так же отрицалось и право, и закон, и принципы гуманизма, равноправия, категорического императива, требующего: «То, что ты проповедуешь для себя, ты проповедуешь для всех». Все это, – говорили многие, – давно устарело, теперь есть только одно право: право победившего, право захватчика, право наиболее приспособленного, а право есть власть, т.е. произвол властьпридержащего, не ограниченный ни законами, ни этическими нормами (без приуменьшения можно сказать, что подавляющее большинство моих знакомых придерживаются идеологии «Протоколов сионских мудрецов» в чистом виде. Более того, некоторые меня уверяли: «Эпоха диссидентов давно прошла, раньше, может быть, тебя бы за твое инакомыслие кто-нибудь и преследовал бы, но сейчас ты как «Неуловимый Джо» (ковбой из того анекдота, который был абсолютно «неуловим», так как ловить его «на фиг никому не было нужно»), так и сейчас никому твой гуманизм, твоя правда и справедливость не нужны, каждый думает только о себе, остальное его не волнует. Никто не будет тебя слушать, никто не будет читать твою писанину, ибо такие, как ты, давно уже для общества безопасны и безразличны. Потому ничего в мире ты не изменишь, что есть, то и будет». А одна дама на форуме в ответ на мое замечание, что в любом споре неплохо было бы выслушать и другую сторону, сказала следующее: «Мне понравилось ваше предложение приглашать на конференции об антисемитизме антисемитов. Но тогда придется приглашать на конференции о вирусных болезнях вирусов... это может стать опасно, наверное, поэтому пока не приглашают... (я имею в виду – вирусов допускают в пробирках), а вот что если дать им высказаться?!» – Смотрите, какая, однако, у них непоколебимая уверенность в своем превосходстве над гоями!

Конечно, трудно и порой невозможно переубедить того, кто как баран зациклился на своей тупости, но главное не в этом, важнее не быть самим переубежденными баранами. Нам надо самим понять простую вещь, что эти «бараны» не просто бараны, они одержимы преступной идеей, так как откровенно глумятся над всяким Законом и Правосудием, но судить мы их будем не за преступную философию «права сильного», а за конкретные преступления, если таковые обнаружатся – в том и отличие правового сознания от преступного, что первое никогда никого не судит за мысли, какие бы они ни были, но только за конкретные совершенные правонарушения (об этом мы поговорим ниже). А для начала, стоит баранам напомнить басню Крылова про Свинью под дубом. «Дуб» – это современный мир, который изменили и построили поносимые свиньями диссиденты; «корни» – это правовые демократические принципы, на которых зиждется наш мир; «желуди» – это завоевания демократии, либерализма и просвещения, те блага, которыми беззастенчиво пользуются и с них жиреют современные свиньи; «свиньи» – все те, кто так или иначе подрывают корни демократии и права, ну а «ворон» – это всякий, кто время от времени каркает на свиней, побуждая их чуть повыше поднять свои рыла. Мир, безусловно, меняется и будет меняться, независимо от того, хотят этого свиньи или нет, ибо меняют его не они, однако «ворону» тоже следует понимать, какую реакцию производит его «карканье». А как «ворон-автор» может судить о достоинствах и недостатках своей книги? Прежде всего по отзывам и реакции читателей. Приведу одно характерное высказывание, коим мой оппонент косвенно разъяснил мне, что следует на будущее разъяснить и ему, и многим ему подобным: «…Баландин. Вы вмешиваетесь во внутриеврейский спор, участвовать в котором вы, как мне кажется, не имеете никакого права. И если вы сами называете свой сайт «антисемитским», то, извините, но не шли бы вы, куда подальше? Я страсть как не люблю антисемитов. Особенно – идейных».

Спрашивается, понял ли что-нибудь сей человек из сути мною сказанного? Нет, не только не понял, но и не пытался понять. Он придрался к одному слову «антисемит», сразу наклеил свой «ярлык», полагая, что тем самым он поставил и на авторе, и на всех его мыслях крест. Единственно, чего он не учел, это то, что далеко не все понимают слово «антисемит» столь однозначно негативно, ибо означает оно не только позицию арийского нациста противника семитских рас, но также и позицию противника любого расизма, как арийского, так и, естественно, семитского, а точнее, еврейского. Да, некоторые антисемиты бывают расистами, и весьма отвратительными, но это вовсе не значит, что таковыми являются все антисемиты, точно так же не все антикоммунисты фашисты, не все атеисты коммунисты, не все коммунисты сволочи и не все сволочи коммунисты. А поскольку еврейский расизм в последнее время стал доставать уже многих, в том числе и евреев, то и клеймо «антисемита» приобретает значение той рекламы, которая лишь привлекает внимание читателей, а не отвращает их, как то бы хотелось некоторым «рекламодателям». Так, не солгу, мною было установлено по счетчику, что после вышеприведенного высказывания резко возросло число посетителей моего сайта. Надеюсь, что само название настоящей книги также будет иметь определенное воздействие на ее рейтинг.

Но следует сделать отсюда также и другой вывод: Мы не должны давать ни малейшего повода всякого рода извратителям произвольно крутить нашими словами, для этого прежде всего нам нужно утвердить свой язык, свой словарь с четким разъяснением каждого термина, таких, как, например: «еврейство», «антисемитизм», «сионизм» и т.п. Ясно, что необходимость в этом назрела давно, но этого нельзя было сделать в книге, в основном, посвященной полемике с другими авторами, что всегда принуждает полемиста говорить языком оппонента. Для такой задачи нужна отдельная книга, построенная по единой смысловой концепции.

Потом, хотя и невозможно в одном труде объять необъятное и осветить все аспекты проблемы, тем более такой сложной, как еврейский вопрос, все же, поскольку этот вопрос относится к вопросам политическим, а политика не терпит двусмысленности, недосказанности, поэтому для практической агитационной работы всех демократических и правозащитных сил, консолидации и оптимизации которой призвана содействовать настоящая книга, очень важно иметь ясную и относительно завершенную идейную платформу, можно сказать «генеральную линию», как бы ни старалась дискредитировать сие понятие современная постмодернистская идеология. Этой незавершенностью сейчас грешат многие исследования, что, порой авторы даже ставят себе в некую заслугу, цитируя при том слова Галича:

«Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,

Не бойтесь мора и глада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: "Я знаю, как надо!"

Кто скажет: "Идите, люди, за мной,

Я вас научу, как надо!"».

Красиво, но попахивает изрядной демагогией, а для кого-то весьма выгодная позиция: самому ни черта не знать и другим не давать, но при том тихой сапой гнуть свою тайную «генеральную линию». Отчасти сей неопределенностью грешила и моя прежняя книга, потому я и назвал ее несколько неопределенно: «Взгляд очевидца изнутри» – то есть обо всем, что попадает в поле зрения, хотя и с попыткой систематизации). И все-таки это было в полном смысле слова «взглядом», т.е. обзором всего, что я тогда видел, слышал, что наблюдал вокруг себя, т.е., что видел, о том и писал. Много внимания я уделил также сопоставлению своих взглядов со взглядами других авторов и иногда критике последних. Но я не уделил должного внимания диалектике этих взглядов, анализ ограничивался расчленением, не приводя к синтезу, что ставило больше вопросов, чем давало на них ответов. Поэтому, при всем внимании к частностям не разрабатывались концептуальные основы, сообразуясь с которыми можно было бы разбирать каждый конкретный случай, а такие основы насущно нужны каждому полемисту, особенно занимающимся еврейским вопросом. Но опять-таки вывести концептуальные основы в книге, где, в основном, разбираются реальные факты весьма непросто, для этого нужно абстрагироваться от всего конкретного, фактического, эмпирического и сосредоточиться сугубо на философской задаче. Поэтому я решил посмотреть на еврейский вопрос уже не глазами очевидца, а глазами философа, т.е. попытаться за явлениями увидеть сущность.

Могут спросить: «Почему автор называет себя «философом»?» Но как же себя должен назвать человек, который пишет философское исследование, композитором, что ли? Так для известного судебного прецедента в советском правосудии «поэтом» считался только тот, кто где-то числился «поэтом» в каком-нибудь штате на соответствующей должности. Лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский ни по какому штату «поэтом» не проходил, что дало формальный повод судьям обвинить его в туниядстве, процитируем протокол суда:

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это (растерянно)... от Бога...

/конец цитаты/

Да, я не являюсь «философом по профессии», я не профессор философии и нигде не работаю «философом по должности», как, например, г-н Арье Барац, которого кто-то из журналистов назвал «штатным философом газеты «Вести»», но кто сказал, что философ только тот, кто изучает философию, причем, официально? Философ, прежде всего, тот, кто философствует, кто имеет к сему занятию склонность, если не от Бога, то хотя бы по своей прихоти. Мы, конечно, философских «академиев» не кончали и на ученое корифейство не претендуем, хотя чему-то учились в вузах, что-то постигли сами, кое-какой компетенции постарались достичь, дабы в некоторых вопросах не чувствовать себя полными профанами ниже барацевского уровня. Почему же тогда мы как бы занимаемся не своей специальностью? Ей богу не от хорошей жизни и вот почему: Если бы специальность «философа» была подобна, скажем, музыковеду, мы бы доверили этим специалистам их отрасль и ограничились чтением их популярных книг и статей, ибо ни один музыковед не угрожает нам порабощением, «философ» же претендует не просто на свою науку, он претендует на «священство» и стремится стать «жрецом», господствующим над всем миром, к чему испокон веков стремились все жрецы. Жрец, в отличие от ученого, всегда ревнив и агрессивен в своей нетерпимости, он не может допустить, если кто-то, не принадлежащий к его касте, посягает на дискурс, который он считает своей частной собственностью, а тем, кто владеет дискурсом, т.е. кому дано право интерпретировать и объяснять события и таким образом манипулировать сознанием масс, тем и принадлежит вся власть. Особенно актуальна борьба за дискурс стала сейчас, в наше время. Поэтому, если мы хотим отстоять свою свободу, мы должны владеть тем же оружием, что и наши «жрецы», пока последние не будут поставлены на свое скромное место ученых и исследователей, нам также необходимо заниматься теми же исследованиями.

Имея веские основания не доверять «жрецам» философии, мне и пришлось сделаться независимым исследователем еврейского вопроса, но дабы как-то отличить себя от господ, вышеназванного типа, мне ничего не оставалось делать, как назвать себя философом «нештатным», и в этом самоназвании есть тоже своего рода философская идея. Философ – это всякий, кто мыслит самостоятельно, постигая суть вещей. Философ – всякий, кто чему-то дает свое название, не потому, что так принято это называть, а потому, что его разум видит нечто общее в классах понятий. Первым в мире философом стал Адам в тот момент, когда начал давать свои имена животным: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2:19). Начав давать имена животным, Адам тем самым создал свой дискурс стал его хозяином, и, как следует из Библейского текста, сему дискурсу подчинился и Сам Бог, а иначе и не могло быть, ибо Бог как Логос как Слово не существует вне дискурса, только в человеке, как считал Гегель, Абсолютная Идея начинает познавать Самое Себя. У древних народов имя, название, слово, почиталось великой силой. Кто дает чему имя, тот владеет предметом. Победитель, порабощая и подчиняя себе вассала, первым делом менял ему имя (см. 4Цар.23:34, 4Цар.24:17, 2Пар.36:4), ныне, конечно, нравы изменились, но суть языка, суть дискурса, осталась все той же. Наш современник постмодернист Ролан Барт пишет: «…язык, как перформация всякой языковой деятельности, не реакционен и не прогрессивен; это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать говорить нечто» (Актовая лекция, прочитанная при вступлении в должность заведующего кафедрой литературной семиологии в Колледж де Франс 7 января 1977 года). Таким образом, философ, поскольку он имеет дело с языком, это тоже своего рода фашист, и таковым может быть кто угодно, хоть трехлетний ребенок, хоть козленок из той сказки, цитата из которой взята в качестве эпиграфа к настоящему сочинению. К примеру, как часто взрослые образованные люди чувствуют себя полными дураками в споре с детьми детсадовского возраста, а почему? Потому что не могут говорить с ними на привычном им «образованном» языке и вынуждены подчиняться их простому детскому дискурсу. Однако, по своему опыту учителя, могу сказать, что далеко не все дети, и тем более взрослые, философы, т.е. хозяева дискурса. Пример козленка здесь не такая уж метафора, на самом деле не только философски мыслить, но и элементарно считать до десяти, умеют далеко не все. Так, некоторые мои ученики, при том что числились как вполне успевающие в школе, не обнаруживали понимания того, что такое счет, даже на уровне козленка. Они никак не могли применить свои богатые познания в математике на элементарной практике (а нам в музыке не нужно уметь считать даже до 10, большинство ритмических проблем решается счетом до четырех, ну максимум, до восьми). Они никак не могли понять, что считать – это не считать вообще, перечисляя цифры в определенном порядке, а считать что-то конкретное, что ты ощущаешь и наблюдаешь, например, доли (биты) в музыкальной длительности, или хотя бы ворон на небе, но нет, они продолжают бубнить свое «раз, два, три…» без всякой связи с какой-либо реальностью. Вот один характерный случай из моей практики. Спрашиваю ученицу второго класса:

–        Как ты, в арифметике сильна?

–        Да, я лучшая в классе, я знаю, что 1+1=2, 2+2=4, 3+3=6!

–        Хорошо, а сколько будет два плюс один?

–        Нет, так нельзя спрашивать. Учительница учит нас говорить «и еще» (ве-од), потому что слово «плюс» мы еще не понимаем.

–        Ну хорошо, сколько будет два и еще один?

–        Один.

–        Ну как же! Вот смотри: два пальца и один палец, сколько всего пальцев? (Считает: раз, два, три).

–        Три.

–        Ну правильно. А сколько будет один и еще два?

–        Два.

–        Ну давай опять считать. Вот один палец, вот еще два, сколько всего?

–        Три.

–        Так, ну а ты что говорила?

–        Ну я же говорила «три», вот: три и три – шесть!

–        Но я же не спрашивал, сколько будет три и три, я спрашивал сколько будет один и два, ну и сколько же будет один и два?

–        Два!

Может быть, когда-нибудь эта ученица и научится правильно считать и узнает, что означает такое «трудное» понятие, как «плюс», но уже сейчас школа внесла в ее голову вместо понимания ярлыки, которые она клеит не задумываясь, куда надо и куда не надо. С возрастом, особенно, с образованием, количество ярлыков в голове только прибавляется, и, чем оно больше, тем меньше понимания, тем легче поддается сознание человека манипуляции. Такой человек может быть даже профессором философии или популярным философским эссеистом, вроде Бараца, который будет разбрасываться направо и налево философскими ярлыками, такими как: экзистенциализм, дуализм и т.п., так даже и не уяснив для себя, что эти термины выражают, или, чтобы хотя бы не лепить их куда попадя без всякого смысла, и не подумает дать им свое четкое и ясное истолкование. Статьи Бараца – тому наглядный пример. Подробный анализ некоторых из них я проделал в своем эссе «Чешуйчатый змей».

Если судить о состоянии философии вообще на сегодняшний день, то она сама как бы прошла свой диалектический путь по Гегелю от становления до самоотрицания. Поэтому, то, что сегодня называется «философией» в большинстве случаев таковой не является, это, скорее, наука о классификации философских школ, и то не всегда, а порой она есть шарлатанство самой чистой пробы. Сам Барац в своей книге «Там и всегда» пишет, что все истины давно открыты, противоречия преодолены, человечество как бы получило свой «аттестат зрелости»: «Наше время – «последнее время». «Последнее» не обязательно в том смысле, что после нас ничего уже не будет, а в том, что после нас уже не ожидается сногсшибательных новостей в духовной сфере». Американский философ Френсис Фукуяма писал примерно то же самое, хотя и не совсем про наше время, ибо, вероятно, понимал, что отрицать потребность в философии сейчас, значит отрицать и самого себя, и свою работу, однако в будущем, в конце истории нас, по его мнению, ждет не жизнь, а «музей жизни»: «В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории» (Конец истории?). Однако определенная доля правды есть и в словах Бараца, и в словах Фукуямы: философия когда-нибудь изживет себя, но произойдет это не раньше, чем остановится жизнь и у людей не останется никаких нерешенных проблем, но, поскольку на наш век проблем еще, видимо, хватит, нам пригодится и философия, чтобы эти проблемы, проанализировать, осмыслить и решить. «Философия» же барацев, по их же собственному признанию, не только не несет миру ничего «сногсшибательного», но и ничего не пытается решать. Для чего же они тогда «философствуют»? – А вот для чего. Барац пишет открытым текстом: «Рассуждения хороши для «вербовки», для того чтобы привлечь в свои ряды, но однажды вступив в строй, их следует прекратить. Разговоры в строю воспринимаются как занижение, как оскорбление веры», – пишет Барац в своей статье « Афины и Иерусалим». Другой подобный ему философ Борис Парамонов (с радио «Свобода») высказался еще откровеннее: «люди понимающие давно уже догадались, что философия есть род художественной игры, что строится она не на поиске истины, а на создании мифа» (Портрет еврея). К этим «понимающим», наверно относится и ныне модный Жак Деррида, который в своей книге «От экономии ограниченной к всеобщей экономии» не постеснялся написать прямым текстом следующее: «В языке должен быть запечатлен известный стратегический выверт, который своим насильственным и скользящим, украдким движением призван изогнуть его старое тело, чтобы соотнести его синтаксис и лексику с высшим молчанием». Откровенно отрицает философию и Жан Бодрийяр: «Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, и мы должны смещаться к бредовой точке зрения». И далее: «...философия сегодня исчезла ...в этом и состоит ее проблема: как существовать в исчезнувшем состоянии?» (Прозрачность Зла). Мы не ставим сейчас себе задачу полемизировать с сей позицией, мы привели ее только затем, чтобы показать, чем, собственно, занимаются т.н. «философы-мифотворцы» и «философы-вербовщики» и чем не собираемся заниматься мы. Если кто-нибудь имел счастье почитать что-либо из работ вышеназванных «мыслителей», то мог заметить одну особенность, характерную для философии т.н. постмодернизма – отсутствие учения как такового. Постмодернист может быть весьма эрудированным в области различных философских идей, он может быть даже страстным коллекционером чужих мыслей, «археологом знаний» (термин Мишеля Фуко), он может даже раскручивать довольно-таки интересные собственные «бредовые идеи», «фантазмы», «симулякры» и т.п., но вы нигде не увидите, чтобы постмодернист кого-либо критиковал, с кем-либо полемизировал, опровергал чьи-либо, по его мнению, ложные утверждения, противопоставлял бы им свои и их чем-то обосновывал. Так, например, тот же Барац как бы декларирует себя философом иудаизма, но покажите мне хотя бы одну его статью, где бы он попытался что-либо опровергнуть в философии христианства или марксизма – нет. Ну пусть тогда хотя бы найдется какое-либо одно принципиальное положение иудаизма, которое было бы доказано, т.е. подтверждено аргументами – тоже нет (евреи всегда были постмодернистами, даже того не осознавая). Таким образом, ни учения, ни мировоззренческой концепции, дающей ключ к различению истины от заблуждений, здесь нет и в помине, в лучшем случае, это реперезентация неких археологических вероучений, давно потерявших свою актуальность и релевантность проблемам, стоящим перед сегодняшним днем, это догмы, которые предлагается принять не раздумывая, без «разговорчиков в строю». Но Бог им судья, нас же не интересует цель кого-либо вербовать или кому-то «промывать мозги», мы постараемся представлять собой другую школу, в которой философия выступает как научный метод познания объективной действительности и способ решения стоящих перед нами проблем.

Что же такое научный метод? Этот вопрос нам также необходимо здесь поставить, ибо слова «наука», «научный метод» многие трактуют по-разному, порой в прямо противоположных значениях. Так, например, Александр Дугин «наукой» называет даже не метод познания, а некое патологическое явление, произошедшее в сознании отошедших от «Традиции» людей: «Под наукой мы понимаем сложившуюся на заре Нового времени систему отношений рассудочного человека с механистически понятой действительностью, включающую теорию – знание об этой действительности (претендующее на объективность, верифицируемость и бесспорность) – и практику (технику) – способы влияния на эту действительность». И далее: «…"наукой" следует именовать то явление, которое возникло на заре Нового времени и предопределило в огромной степени всю его интеллектуальную конструкцию» (Эволюция парадигмальных оснований науки). Ролан Барт, напротив, считает, что каждая эпоха сама определяет, что считать «наукой», а что нет, таким образом, никакого абсолютного критерия для определения этого понятия нет: «Во французских университетах имеется официальный перечень традиционно преподаваемых социальных и гуманитарных наук, который определяет дипломные специальности выпускников, – вы можете быть доктором эстетики, психологии, социологии, но не геральдики, семантики или виктимологии». И далее: «…ведению науки подлежат все те данные, которые общество считает достойными сообщения. Одним словом, наука – это то, что преподается» (От науки к литературе). Но вот наш израильский ученый рав Лайтман, скорее всего, с ним не согласится, поскольку к «науке» причисляет также и Каббалу, за изучение коей Сорбонна пока еще дипломов не выдает. В принципе, мы возражать не будем, даже если какой-нибудь университет начнет выдавать дипломы за гадание на кофейной гуще, но отсюда еще не следует, что и мы должны считать гадание наукой, с другой стороны, ведь и наш научный антисемитизм официально еще нигде не преподают, тем не менее мы называем его «научным»; поэтому мы должны определиться в терминах и уточнить, какие методы познания мы считаем научными, а какие нет и почему; для этого сошлемся на очень ясный и однозначный критерий Энгельса, в свое время много повоевавшего с разного рода шарлатанами, почему-то всегда стремившихся выдать себя за ученых, в то время как не припоминается, чтобы кто-нибудь из ученых когда-нибудь выдавал себя за мистика или колдуна, ведь по логике вещей, те, кто действительно верят в мистику, должны бы были с презрением отбрасывать слово «наука» (как то делает Дугин). Итак, в «Диалектике природы» Энгельс написал следующее: «Легко видеть, что это такого сорта наука, которая выдает за естественное то, что она может объяснить, сводя непонятное ей к сверхъестественным причинам. При этом по существу дела совершенно безразлично, назову ли я причину непонятных явлений случаем или богом. Оба эти названия являются лишь выражением моего незнания и поэтому не относятся к ведению науки. Наука перестает существовать там, где теряет силу необходимая связь». Какая может быть «необходимая связь» в мистике или в теологии, где те или иные откровения просто принимаются на веру? Что ж, вера вещь хорошая, только к «науке» ее причислять совершенно незачем, ибо вера, доказанная экспериментально и обоснованная логически, перестает быть верой: либо вы верите, либо вы сомневаетесь и начинаете проверять и доказывать.

Само собой разумеется, что всякая наука, как и мистика, и философия, может ошибаться, и в этом случае ее выводы не являются истинными, однако, даже имея неверные взгляды, наука не перестает быть наукой, в этом случае говорят о ложных научных теориях. Также и философские заблуждения не перестают быть философскими, даже будучи опровергнутыми. С другой стороны, откровения пророков, мистиков, медиумов и т.п. нередко бывают абсолютно истинными и никем не опровергнутыми, тем не менее сих ясновидящих не называют ни учеными, ни философами. Почему же ложная наука считается наукой, а истинная мистика, эзотерика нет? – потому что даже при всех ее ошибках, у ложной науки исследовательский метод остается научным – т.е. поиск закономерностей, причин и следствий, установление связей необходимости между явлениями. Конечно, не всегда истина познается только научными методами. Так, например, каждый ребенок знает, что яблоко падает с дерева – очевидный факт, но только ученый знает, почему оно падает и почему должно упасть. Мы также не отрицаем возможностей в познании истины разного рода альтернативных науке методов: интуиции, мистических откровений, эзотерических учений и т.п., и если мистики, исследуя наш предмет, придут к тем же выводам, мы будем только рады, но наша концепция принципиально не мистическая, а научная, где каждый (а не только особо посвященные) может проверить аргументированность наших тезисов, проследить цепочку доказательств, найти в ней возможные ошибки или внести свои коррективы.

Кроме того, мы называем нашу концепцию не только научной, но и философской. Что это значит? Прежде всего, то, что в отличие от науки эмпирической, стремящейся установить факт того или иного события, философская концепция занимается исключительно теоретическими проблемами: общими понятиями, терминами, языком, дабы с его помощью можно было бы правильно назвать, интерпретировать и объяснить любой конкретный факт. Философские концепции бывают не только лишь в одной науке, и не всякая философия научна, ибо, собственно, исследовательские функции имеют в ней лишь побочное значение, можно философствовать, ничего конкретного не изучая. Так, например, философия может присутствовать и в художественной литературе, и в поэзии, и в религии, и даже, если хотите, в какой-нибудь фантастике, ничего общего с действительностью не имеющей, ибо философия – это прежде всего искусство мудро мыслить, так же как беллетристика – искусство писать красивым слогом, не важно что, правду или вымысел. Впрочем, это отнюдь не значит, что всякая ненаучная философия есть ложь и шарлатанство. Далеко не все научные трактаты литературно красивы, так и не все, что истинно, мудро и не все мудрое истинно. Телефонный справочник, например, может содержать в себе много правдивой и полезной информации, но никто его мудрой книгой не назовет. Какую же мысль можно назвать мудрой? – Только ту, которая проникает в область неизвестного, открывает какую-то тайну, решает загадку, а не констатирует очевидное, как бы истинна и правильна ни была такая констатация. Поэтому совершенно несправедливо называть кого-либо «мудрецом» только на том основании, что-де много всего знает: пример тому некоторые еврейские «хахамы» и прочие начетчики, которые давно уже ничего не открывают, не решают, не создают, а только повторяют заученные ими догмы. Мудрость – это не знания, наоборот, мудрость – это способность догадываться о том, чего еще никто не знает, способность прозревать невидимое, постигать неочевидное, парадоксальное и даже, если угодно, непознаваемое. Мы решительно отрицаем, что философия – это наука, ибо, в отличие от всех наук, ее прямая задача не знания и даже познание мира, но именно, дословно, любовь к мудрости, наслаждение игрой ума, умничание, так же, как поэзия не просто описание чего-либо, а поэтическое описание, доставляющее эстетическое наслаждение. Поэтому, Борис Парамонов отчасти прав, утверждая, что «философия есть род художественной игры», – это так, но в то же время, та философия, которая «строится не на поиске истины», есть не философия, а софистика, или еще хуже – казуистика, предназначенная для того, чтобы дурачить простачков.