Текст книги "Соседки"

Автор книги: Сергей Никшич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 4. Хома

Хома часто просил Наталочку, чтобы она не плавала в озере – он боялся, как бы ее не утащила нечистая сила, но та не могла себя перебороть, потому что холодная вода была ей нужна как воздух, а в полнолуние у нее всегда отрастал рыбий хвост, и тогда она носилась по волнам и любовалась звездами, которые Высший Мастер так искусно нашил на черный бархат неба. Время от времени она встречала на глубине Петра и Оксану – в белых одеждах с печальными лицами они кружили в глубинах озера. К Наталочке они не подплывали и даже как бы не замечали ее. Иногда она рассматривала остатки памятника на песчаном дне и от души хохотала, вспоминая потешные фигуры Павлика, Тоскливца и Хорька и то, как каждый из них кормил голубя. Правда, иногда у нее возникало ощущение, что за ней кто-то подсматривает, но Хоме она об этом не рассказывала и списывала все на нервы. А волноваться ей было от чего – ее заждались в королевстве, из которого она была родом, и уже два раза большая черная машина с цветастым флагом приезжала к ее домику и усатый господин в начищенных туфлях и в галстуке-бабочке упрашивал ее немедленно отбыть на родину, ибо королева-мать по ней истосковалась, да и найти ее удалось с большим трудом. И Наталочка, которую на самом деле звали Нетликристельсен, никак не могла решиться рассказать Хоме, о чем она разговаривала с усатым господином, который обращался к ней не иначе, как «Ваше Высочество», и лебезил изо всех сил. Хома, впрочем, и сам догадывался, что разлука – немая и страшная – подкрадывается к нему средь белого дня, но предпочитал свою возлюбленную ни о чем не спрашивать. Однако по вечерам, когда он возвращался домой из мастерской, сердце его тревожно сжималось, ибо он боялся, что найдет свой дом пустым и холодным и шаловливая Наталочка исчезнет из его жизни таким же загадочным образом, каким и появилась.

«Ну, конечно, – думал Хома, – если она принцесса и причем такая красивая, что даже птицы оглядываются на лету, чтобы ею полюбоваться, то всякие там короли и принцы, несомненно, будут добиваться ее руки. А что для нее значит какой-то подмастерье?»

Как и все влюбленные, Хома ошибался – его нежность и доброта покорили принцессу с первого взгляда. Кроме того, Хома был высок и статен, с копной упрямых рыжих волос, напоминающих стог сена, и бледнокожая Наталочка души в нем не чаяла. И терять его она не хотела. Да и жилось им безбедно, после того как они нашли клад, а ведь не всякому богатство идет на пользу. Жители Горенки, хотя сами и падки на чужие сокровища, прекрасно об этом знают. Как-то в корчме, после того как автор этих строк изрядно надегустировался всякой местной снеди и напитков, ему поведали историю, которой он просто не может не поделиться со своим любимым читателем. А рассказали ему по секрету, но на всю корчму, хотя при этом и прикладывали неоднократно указательный палец к губам, вот что.

Однажды Хорек, когда он был совсем молодым и девушки не давали ему проходу, да и он не мог ни от одной из них оторвать жадного своего взгляда, вывез далеко в лес свою пасеку. Волков в окрестностях было тогда великое множество, и Хорек с двустволкой не расставался и носил ее за плечами, почти не снимая. И правильно делал, потому что чертяка его ненавидел, как и каждого христианина, и всячески норовил его подкузьмить – натравить пчел на хозяина, наслать на него стаю волков или, что еще хуже, убедить его жениться на Параське, которая тогда выглядела, как супермодель, и ничто не предвещало, что она превратится в птеродактиля в очипке, который будет его злобно клевать за малейшую провинность. Последнее чертяке удалось, правда, несколько позже. А в то лето он решил застлать пасечнику глаза золотом и ввести в искус. И наивный наш Хорек в одно летнее утро, когда в лесу все благоухало, пело, чирикало и стрекотало, проснулся от удивительного сна. А приснилось ему, что в лесу прошел золотой дождь и он, Хорек, был единственный тому свидетель и быстренько насобирал тонны две золотых монет и зарыл их в землю, а часть из них положил в ульи и на повозке, погоняя по худой спине ленивицу-лошадь, повез их в село. Но это был сон, а когда он вылез из шалаша, в котором ютился возле пасеки, то червонцев и в помине не было. Правда… Или это ему показалось? Между деревьями мелькнул да и исчез никогда не виданный им прежде красный, огненный цветок. «Рута, – подумал Хорек. – Черт бы меня побрал, если это не рута!» И бросился за ним. Зря, впрочем, незадачливый наш пасечник помянул нечистого, потому что тот, когда его поминают, становится еще сильнее и ему легче поизмываться над христианской душой. Но пасечнику это известно не было, и он, как заяц, убегающий изо всех сил от волка, петлял среди сосен да перепрыгивал через кочки, которых становилось все больше, потому что чертяка заманивал его в болото, надеясь, что тот начнет тонуть, а тогда он предложит ему известный контрактик и спасет его бренное тело, но зато получит права на его душу. Эх, золото, слепит оно нам глаза, ибо как мираж в пустыне обещает утолить жажду, так презренный металл якобы может исполнить желания, теснящиеся в нашей груди. Но только ведь желаний становится все больше, они множатся втайне от нас и уже ни за какие деньги их не исполнить, как не купить молодость и настоящую любовь. Но пасечнику тогда было не до философских мыслей, ибо все, что его волновало, – это не упустить руту и увидеть то место, где она остановится, ярко вспыхнет и укажет ему на клад. А рута тем временем прямиком вела Хорька в болото, и бежать пасечнику становилось все труднее, потому как рута-то была фальшивая, дьявольская и чертяка держал ее в руке, как факел, чтобы заманить Хорька в самую топь, откуда выхода уже не было. А Хорек уговаривал себя, что надо потерпеть, что, видать, он сейчас наткнется на островок, на котором вдалеке от людских глаз кто-то когда-то закопал сундук с дукатами. А бежал он уже по пояс в отвратительной, гнилой болотной воде, которая сводила судорогой его ноги, и чертяка уже предчувствовал полный успех. Но тут силы покинули блудного пасечника и он рухнул в изнеможении на первый попавшийся ему клочок сухой земли, возвышающийся! над смрадным болотом. И возблагодарил Господа за то, что! тот не дал ему умереть, но тут земля зашевелилась и полуразложившийся старец встал из нее и грустно так спросил потревожившего его Хорька:

– Неужели и здесь мне не будет покоя от таких, как ты, прощелыг, души которых погрязли в жадности и похоти?

И он стал надвигаться на Хорька, чтобы без промедления отправить к праотцам его заблудшую душу, но тут откуда-то с черного, мрачного неба, ибо пока Хорек бегал за чертом наступил уже вечер, на старца с писком набросилась неизвестно откуда взявшаяся в этих краях ласточка и стала яростно его клевать. И тот остановился и уже не надвигался на обессилевшего Хорька и даже стал понемногу заползать в растревоженную свою могилу, чтобы укрыться там от ее гнева. А ласточка вдруг превратилась в маменьку Хорька, давно уже отошедшую в мир иной. И она стала над ним, в белом, как туман, одеянии, молодая и нежная, какой он помнил ее, до того как проклятый недуг свел ее раньше времени в могилу, и спросила его:

– Что ты делаешь тут, сыночек? Ведь болото это опасное, вода в нем студеная, и нечистая сила совсем тут распоясалась… Рассвета дождись и осторожно, по кочкам, уходи отсюда да не оборачивайся, кто бы тебя не звал, оглянешься – останешься тут навсегда.

Ласково посмотрела мать на своего сыночка и исчезла в ночном мраке.

А Хорек лежал на сырой траве ни жив ни мертв, но тут далеко, за лесом, начали прокашливаться петухи и первые лучи вечно юного светила стали прорезать ночную тьму, и он, не оборачиваясь, как наказывала ему маменька, стал по кочкам прыгать по коварному болоту, проклиная нечистую силу, заманившую его в самую топь.

Но тут он услышал ласковый голос своей маменьки, которая звала его:

– Сыночек, помоги мне, запутались мои ноженьки в трясине, вытащи меня, не дай мне утонуть на потеху нечистой силе!

И уже было бросился Хорек на помощь своей родительнице, как в последний момент сообразил, что это чертяка заманивает его, и, не оборачиваясь, продолжил свой путь. Пришел усталый и мокрый к своему шалашу, залез в него и забылся тяжелым сном. И проспал наш пасечник целый день, но когда открыл глаза, то увидел, что возле него сидит Параська, а она тогда была девка видная, хотя и худая, и кончиками своих пышных волос щекочет его и хохочет от души.

А Хорек, хотя он и заглядывался на Параську, как заглядывался на любую особу женского пола, попадавшую в его поле зрения, никогда прежде с Параськой не заговаривал и был весьма даже удивлен, что она находится возле него и к нему ласкается.

– Что ты делаешь тут? – спросил ее Хорек, который после ночных приключений был совершенно не расположен к проделкам с девушками и мечтал только о том, чтобы добраться живым до своей хаты, отмыться от болотной гнили, а потом опрометью броситься в церковь ставить свечку и просить батюшку помолиться за упокой души маменьки, которая и с того света протягивает руку помощи своему беспокойному чаду.

– Да вот пришла поговорить с тобой, – отвечает ему Параська, – уж очень ты мне приглянулся. Но в селе мне к тебе не подойти – кругом завидущие глаза и уши. Ославят потом девушку на весь мир и сплетен таких напридумывают, что хоть из дома убегай. А здесь мы с тобой одни… Совсем одни.

И расстегивает она блузку, и груди ее – белые голуби – выпархивают на свободу, и Хорек, предвкушая блаженство, прижимает ее к себе и гладит ее, забыв о наставлениях маменьки, но тут рука его, которой он гладил Параську, нащупала под ее пышной прической два выступа и пасечника нашего прошибает холодный пот, ибо он понимает, что в объятиях сжимает черта, который решил его погубить. А тот догадался, что пасечник его раскусил, и глаза его загорелись, как раскаленные угли, и он уже было приготовился убить ненавистного ему христианина, как пасечник пробормотал святую молитву, которой его научила опять же маменька, и черт исчез, оставив после себя только смрадный запах серы. А пасечник ни жив ни мертв рванулся к своей лошади, чтобы немедля погрузить на нее ульи да убраться подобру-поздорову в село, пока не одолела его нечистая сила. Но лошадь, старая да убогая, которую он неоднократно жаловал ремнем по худым ребрам, чтобы придать ей бодрости, смотрит на него своими печальными глазами и говорит ему человеческим голосом.

– Как ты смеешь просить меня о помощи, если ты всегда измывался над моей старостью и слабостью и бил меня, словно кнут заменяет душистое сено? Будь ты проклят на веки веков вместе со своей жадностью и бездушием! Пусть ты сам превратишься в лошадь, и пусть стегают тебя по ребрам те, кому достанется та ленивая кляча, в которую ты превратишься!

И лошадь исчезла, а Хорек вдруг ощутил на себе узду и сообразил, что это уже его запрягли в телегу и что теперь возить ему ее до конца своих дней, пока он не свалится от слабости на краю пыльной проселочной дороги и не испустит дух. И слезы заструились из глаз клячи, в которую он превратился, но спасения не было. А тут на краю поляны, где расставлены были ульи, появилась настоящая Параська со своими родителями. Они собирали чернику и во весь голос проклинали бесполезных юношей, которые не обращают внимания на Параськину красоту. Увидев ульи и повозку, они окликнули было Хорька, а затем заглянули в шалаш и увидели, что тот пуст.

– Волки загрызли повесу, пьянчугу и драчуна, – сказала будущая Хорькова теща. – И правильно сделали, ибо он только оскверняет собой землю. А ульи и нам пригодятся.

И она приказала супругу грузить их на телегу, что тот и сделал, изрядно при этом попотев и приняв несколько укусов пчел, которые, во-первых, не были готовы к перемене хозяина, а во-вторых, не хотели возвращаться в скучное село из душистого леса. Надо при этом сказать, что даже Хорек, которого уж никак нельзя было упрекнуть в попустительстве старой кляче, отвозил в лес ульи в два захода, чтобы она не сдохла по дороге и ему не пришлось бы раскошеливаться на новую лошадь. Но подобные мысли не пришли в голову родителям Параськи, и все ульи были погружены, а сверху на них уселись и они сами, а Параська взяла вожжи в руки и ну погонять четвероногого Хорька, чтобы тот сдвинулся с места. А тот, как ни кряхтел, как ни фыркал, но тяжеленная телега словно приросла к поляне и не желала сдвинуться с места, и Параська, которую даже ее близкие подруги не заподозрили бы в избытке милосердия, окончательно потеряла терпение и так врезала по Хорьковым ребрам кнутом, что того словно ударили током, и он рванул из всех сил, и телега медленно поползла по мягкой земле. Упряжь глубоко врезалась в тело несчастного пасечника, и вскоре уже кровь заструилась по его плечам и дождем стала падать на дорогу. На запах крови набежала стая волков, которые, увидев двух стариков да молодицу, окончательно рассвирепели и решили сожрать заживо всю компанию. Но Хорек, которому не пришло время умирать, вдруг бросился бежать, не обращая внимания на волков, которые то и дело норовили куснуть его. А Параська теперь уже обратила свое благосклонное внимание на серых бандитов и хлестала их из всех сил кнутом, норовя попасть то по морде, то по глазам, а те выли, но не отставали. И кто знает, чем закончилась бы эта схватка, если бы на дороге не показались лесники. Несколько выстрелов расставили нужные акценты, и волки, повизгивая, как побитые собачонки, отступили в лесную чащу. А Хорек дотащил телегу до Параськиного двора, да и свалился. Но Параське и ее родителям было на него уже наплевать – они разгрузили ульи и стали звать соседей, чтобы те помогли увезти мертвую клячу за околицу села, чтобы там уже волки да вороны сделали свое дело. Но соседей дома не оказалось, и они отправились в корчму за подмогой. Но тут словно кто-то бальзамом смазал Хорьковы раны и он открыл покрытые смертной пеленой глаза и увидел опять же ласточку, которая носилась над ним и поливала его своими горючими слезами. И каждая слезинка придавала ему сил, и вдруг он почувствовал, что опять превращается в человека, и разодрал на себе лошадиную шкуру и вышел из нее в тот самый момент, когда пьяные мужики с родителями Параськи уже входили во двор.

– Вы почто мои ульи к себе привезли? – только и спросил у них Хорек.

Но те ответили, что хотели спасти их от разбойников, ибо, не обнаружив в шалаше Хорька, решили, что того загрызли волки. А пока они говорили, ласточка, к огорчению Хорька, растворилась в вечерней мгле. И Параська принесла ему ковш студеной воды умыться, и накормила варениками с ягодами якобы ее приготовления да увела в свою горницу, строго-настрого приказав родителям туда не заходить, и для обольщения бедного нашего пасечника словно прилипла к нему, и он ушел от нее уже возле полуночи, пообещав на ней жениться и признавшись ей, к своему собственному удивлению, в том, что он уже давно и искренне ее любит.

Вот чем закончилась для Хорька поиск клада.

Автору нашего незамысловатого повествования рассказали в корчме и про то, как в селе появился сын Козьей Бабушки. Он был плюгав, и на лице его оспа оставила чудовищные рытвины. Он давно уже забыл, где его родная хата, и пробирался к ней наугад, расспрашивая местных. Оказалось, что он не был в селе лет сорок и, как живет мать, подарившая ему жизнь, его интересовало так же мало, как свет далеких, не известных ученым звезд. Но каким-то образом он прослышал, что в усадьбе у нее нашли клад, и пришел за своей долей. Козья Бабушка узнала его, с большим трудом, но все-таки узнала и стала расспрашивать его, куда он запропастился, женат ли и есть ли у нее внуки, которых она может прижать к своей высохшей груди. Но он лишь огрызался в ответ, и интересовало его только то, где его деньги. А то, как она жила в своей хатенке все эти сорок с лишним лет, его и подавно не интересовало, словно жизнь закалила его, как кирпич в печи, и превратила его сердце в бесчувственный кусок глины. Когда до Козьей Бабушки дошло, что сыночек, которого она ласкала и которого кормила, отказывая себе в куске хлеба, для нее все равно, что чужой человек, и что он уйдет на этот раз навсегда, как только она отдаст ему найденное в земле золото, она молча провела его в чулан, где стоял пузатый сундучок. И тот набил карманы золотом и ушел, не оборачиваясь, но только не успел он выйти за околицу, как дукаты превратились в тараканов, и те разбежались, оставив его ни с чем. И как сын ни молил на коленях свою мать простить его, она была нема, как скала, и также молча указала ему на дверь. И ему не пошло на пользу богатство, откуда бы то ни взялось! Своими детьми Козья Бабушка с тех пор считала только Хому и Наталочку, которые заботились о ней, как о родной, и которые всегда были ей рады.

Но вернемся, однако, к Хоме. И скажем прямо, что предчувствие его сбылось. Как-то в пятницу, накануне выходных, он возвратился в свой светлый и уютный домик и даже привез из города миндальный торт – Наталочка была большая до него охотница, как обнаружил, что гнездо опустело. Он осмотрел весь дом, который теперь казался ему склепом, а затем долго бродил по берегу озера, но Наталочки нигде не было видно. Тогда он бросился к Козьей Бабушке в надежде, что она отправилась ее проведать, но и там Наталочки не оказалось. И тогда он побежал в милицейский участок, чтобы сделать заявление, но Грицько, выставив живот, который уже мог сравняться по объему с брюхом Головы, сообщил ему, что пропажи-то никакой и нету, потому что днем приезжала в село машина под цветастым, с коронами, флагом и что его красавица села в нее с таким видом, словно ее везут на Голгофу. И поэтому пусть он ищет свою кралю не здесь, а в тех краях, куда увезла ее машина. И Хома сразу же отправился в город и стал искать машину с таким флагом, но на Киев опустилась густая летняя ночь. Звезды и фонари равнодушно, как насекомое, рассматривали его, а он бегал по улице, что возле Золотых ворот, на которой, как известно, находится множество посольств, но Наталочки нигде не было видно.

«Даже записки мне не оставила, – думал он. – Даже записки. А ведь она моя жена, моя жизнь, моя любовь… И как я теперь буду есть без нее, буду дышать без нее, буду говорить, зная, что она меня не услышит?»

Он тщательно обыскал весь дом, но записки или письма не нашел. Грицько заявления у него не принимал, настаивая на том, что Наталочка в селе прописана не была. Да к тому же она еще и иностранка. И шепотом сообщил опешившему от того, что их тайна открыта, Хоме, что бабы видели, как она носится по озеру и бьет по воде хвостом.

– Коли они не брешут, – сказал ему милиционер, – так она у тебя к тому же и русалка. Ты хочешь, чтобы я русалку искал? В воде? Сам ищи!

Не обнаружив у Грицька и тени сочувствия к своему горю, Хома пешком исходил весь Киев. Все искал черную машину с флагом, на котором изображены короны, но так и не нашел. И так прошло несколько месяцев, и озеро уже стало покрываться тонкой коркой льда, как как-то поутру, а дело было в субботу, в его дом постучали. Он подумал было, что это Козья Бабушка принесла ему еды, потому как он не мог заставить себя есть, исхудал и душа еле держалась в его изможденном теле. Но это была не Козья Бабушка, а Его Превосходительство посол, во фраке и в галстуке-бабочке, который с поклоном вручил ему конверт. И укатил в город. А Хома открыл конверт и увидел перед собой непонятные рядки неизвестных ему букв. Но зато узнал подпись Наталочки и покрыл ее поцелуями. А затем стал искать на Петровке словари, чтобы прочитать то, что она ему написала, ведь Наталочка, как оказалось, по-украински писать не умела и написала ему на своем родном языке. Не прошло и недели, как он прочитал ее письмо. Она звала его в далекий город, Упсалу, где она учится в университете и ждет его, чтобы обвенчаться с ним в церкви. Легко сказать – в Упсале! Но как туда добраться, особенно если в карманах, после того как последний дукат был истрачен на приобретение словаря, гуляет холодный осенний ветер? И где гарантия, что он там ее найдет? Но сердце Хомы не позволяло забыть свою Наталочку, хотя сельские прелестницы уже и стали понемногу подъезжать к видному парубку, который, как им казалось, опять остался один. И он стал собираться в дорогу. Хотел продать дом, но Козья Бабушка не позволила.

– Я еще буду смотреть в нем за твоими внуками, – сказала она. – Поверь мне.

И вытащила откуда-то пачку гривен, с которых как бы даже с интересом на Хому уставились великие земляки наши. И Хома получил паспорт, а затем стал завсегдатаем особняка, в котором служил усатый господин, который должен был приклеить ему в паспорт клочок бумаги с печатью, позволяющий въехать в то королевство, в котором жила и училась Наталочка. Но усатый господин и видеть его не хотел и всякий раз отворачивался от Хомы, когда того замечал и, судя по всему, даже приказал на порог того не пускать, ибо свои же бравые парни, охранявшие этот дом, выгоняли Хому взашей, как только он там появлялся.

А по вечерам Хома читал словарь и заучивал слова, чтобы научиться понимать свою возлюбленную, которая, впрочем, когда жила у него в Горенке, разговаривала по-украински, хотя и с акцентом, как иностранка. Но Хома тогда списывал это на то, что она была русалкой.

И так продолжалось до тех пор, пока как-то ночью Хоме не приснилась Наталочка – та плакала, и требовала от него объяснений, и обвиняла его в том, что он ее забыл. И проливала горючие слезы из-за его, Хомы, неблагодарности и непостоянства.

«Наталочка! – вскричал опять же Хома. – Как ты только могла подумать, что я забыл тебя? Как я могу забыть тебя, если ты живешь в моем сердце, если в каждом вдохе мне чудится аромат твоих духов, если в каждом порыве ветра мне чудится твой нежный голос? Но не пускают меня к тебе, выгоняют…»

Ох как разозлилась Наталочка, когда это услышала. И нескольких часов не прошло с тех пор, как она во сне навестила своего Хому, как возле его дома пронзительно завизжали тормоза и лоснящаяся, словно смазанная сливочным маслом, машина привезла усатого господина. Он, правда, был не во фраке, а в пиджаке и принялся извиняться и оправдываться, и попросил дать ему паспорт, в который он тут же приклеил зеленую бумажку и поставил печать. И с поклоном отдал его Хоме, и сообщил тому, что его визит в королевство – большая честь для всех его подданных. И отбыл в город на длинной черной машине, на которой развивался флаг с тремя золотыми коронами.

И в тот же день Хома убыл за море. Он сошел на берег в огромном портовом городе, от которого до заветной Упсалы было еще далеко, как до луны. И он, за отсутствием средств, добирался до Упсалы автостопом. Подрабатывал по дороге чем придется. Но уже через неделю оказался он в городке, где и вправду жили, как ему показалось, одни студенты. И стал искать Наталочку. Да как ее найдешь? Только бросится за какой-нибудь девушкой с гладкими золотыми волосами, как окажется, что это вовсе и не Наталочка, а какая-нибудь насмешница, которая давай смеяться над ним, как над клоуном, – никто его не ругал, ибо Хома, как мы уже говорили, был парень видный, хотя и исхудал от переживаний и нехитрая его одежонка в дороге порядком поистрепалась. Некоторые из них даже предлагали ему познакомиться, но он избегал девушек, как огня, и все искал свою Наталочку и надеялся, что та навестит его во сне и расскажет ему, где ее найти. Но дни шли за днями, уже и белый саван снегаj прочно улегся вокруг Упсалы, а Наталочки все не было. И устроился Хома работать в булочную, и наловчился выпекать большие ароматные хлеба да и по-шведски научился лопотать, ибо оказалось, что судьба занесла его в Швецию. А дочь булочника, сама как сдобная булка, положила глаз на Хому и ну того охмурять. То погладит, то поцелует, а то в комнату свою позовет и начнет перед ним красоваться в чем мать родила, прикрываясь разве что фиговым листком. А Ингрид, так ее звали, и вправду была собой недурна и была в общем-то девушкой доброй и ласковой. И только когда видела Хому, то кровь, видать, начинала бурлить в ее северном теле и она прямо с ума сходила, так ей хотелось выйти замуж за заезжего казака. Но кто может ее за это упрекнуть? Да и старый булочник уже стал поглядывать на статного и расторопного работника своего как на зятя и даже обещал справить тому бумаги, ибо виза его давно уже закончилась. Но Хома все держался, держался, как крепость, в которой давно уже закончилась вода и припасы и которая держится скорее верой, чем силой. А Ингрид что-то поняла и стала дуться на Хому, которого ей не удалось обольстить. То посмотрит на него грозно, а то приласкается, как котенок. И только просит ее поцеловать. Только поцеловать. Но Хома наш знал, что стоит ему исполнить ее желание, и любовный туман отравит его и он забудет свою Наталочку и то, для чего он приехал в эту страну. И так было ему горько и обидно, что он часами бродил по городу, якобы в поисках Наталочки, а на самом деле от отчаяния и даже не замечал, как по пятам за ним следуют два хорошо откормленных господинчика в штатском. А господинчикам-то было приказано кем-то из дворца вышвырнуть его из королевства, но только тихо, чтобы Наталочка не узнала, но те все не могли улучить подходящий момент. А тут накатилось Рождество, и в витринах виднелись только елочные игрушки, и молодежь швыряла друг в друга снежками.

Однажды ночью Хоме приснилось, что он спит в постели возле дочки булочника, Ингрид. Он в ужасе проснулся, и оказалось, что она и вправду находится возле него, но только не лежит, а сидит в ночной сорочке и гладит его по голове, как ребенка, и нежно целует его, и плачет, и говорит, что его любит. И что они будут жить весело и беспечно, и тятенька подарит им не только булочную, но и кондитерский цех, и она родит ему множество красивых, светловолосых девочек с голубыми глазами – таких, как она сама, и рыжих, крепких мальчишек – таких, как он. Но только условие ему поставила такое – ответ до полудня, а то из дому вон.

– Душу ты мне измучил, – говорит. – У меня вон сколько женихов было, всех разогнала, одного тебя люблю, а ты, когда на меня смотришь, в глазах у тебя черный лед. Ну что ты за человек? Неужели я не мила тебе?

– Да нет, Ингридушка! – вскричал наш Хома. – Ты, как сестра мне, как мать, ну как же ты не понимаешь, что сердце мое навек отдано другой девушке. Я люблю тебя… как сестру.

А у той от его признания слезы градом. И кто это говорит, что шведы – это северный, холодный как лед народ? И давай к нему прижиматься-обниматься. Сестра, да не та. А Хома ведь парень молодой, кровь вскипела у него в жилах, как пунш, и он уже было подумал: «Наталочка, потому что она принцесса, видно, и знать меня не хочет. Для чего ей какой-то подмастерье? Упущу Ингрид, и счастья мне тогда не видать… За что я ее обижаю, если она меня любит такого, каким я есть?». И поцеловал он Ингрид в губы, а та – его, и мир вокруг них на мгновение перестал существовать, но тут в голове у Хомы зазвучал укоризненный голос Наталочки: «Это так ты меня любишь? Это так ты меня ищешь? Это так ты, такой-сякой, хранишь мне верность?».

– Наталочка! – к ужасу Ингрид, вскричал Хома, голова которого закружилась от переживаний.

И он выскочил на улицу и прожогом понесся по ней в надежде, что Наталочка где-то рядом, и вдруг наткнулся на небольшой домик под опрятной черепицей и увидел, что из окна на него смотрит Наталочка и машет ему рукой. Сиганул наш бедолашный подмастерье во двор, вскочил на крыльцо, но дверь ему никто не открыл, а два огромных пса выскочили из-за угла и молча вскочили на крыльцо. Они не сводили злобных глаз своих с Хомы, и тот подумал, что русалка все-таки его не любит и хочет свести его с ума или отправить на тот свет. Но в голове у него снова зазвучал ее нежный голосок: «Ну почему в тебе столько неверия? Разве я не доказала тебе свою любовь? Разве мы с тобой не единое целое? Разве я не катала тебя среди звезд? Ну неужели ты и до сих пор не понял, что не имеет никакого значения, рядом я с тобой или нет? А вот подумай обо мне что-то ласковое, и ты сразу же ощутишь, как и мои мысли ласкают тебя и обнимают тебя».

И он подумал о ней и стал вспоминать, как они жили в домике возле озера и как не могли насмотреться друг на друга и нацеловаться вдоволь. И он сразу же ощутил, как сердце его потеплело, и его словно присыпали сахарной пудрой, которая уняла боль и печаль, и он стал смотреть вокруг себя не как сквозь туман, а широко открытыми глазами. И увидел, что злые псы на самом деле – два добродушных спаниеля, которые только и ждут того, чтобы с ним поиграть. Посмотрел на дом, а в окне Наталочки уже не видно, зато она в малиновом, до самой земли, платье с кружевным воротником и в алмазной короне открывает ему дверь, и подходит к нему, и говорит ему на самое ухо:

– Глупый ты мой, глупый, ну неужели ты не догадался, что Ингрид – это тоже я? Ведь я проверить тебя хотела, а ты не сдал, как школяр, этот самый простой экзамен – на верность. И поэтому потерял ты меня на веки веков, хотя я тебе и люблю.

И сказав так, она превратилась в белого лебедя и с печальным криком растаяла среди снежинок, которые медленно и торжественно заваливали студенческий городок снегом под самые крыши накануне Рождества.

А Хома попробовал подумать про свою Наталочку, но ничего не почувствовал, и сердце его словно омертвело и оледенело. И он поплелся по улице, как побитая собачонка, туда, где Наталочка являлась ему в виде проказливой дочки булочника, но на том месте, где была булочная, он увидел лишь развалины, покрытые зеленым мхом, которые с каждой минутой все сильнее и сильнее заносил снег.

А тут два упитанных господинчика улучили наконец момент и подошли к Хоме, и увезли его в порт, и посадили на первый попавшийся корабль, отплывающий по холодному морю в сторону родной для Хомы страны. А капитану было приказано не выпускать Хому из каюты, пока корабль не пришвартуется в далеком порту, куда его надлежало доставить.

«Вот и закончилась моя любовь», – подумал Хома, лежавший в наручниках на узкой моряцкой койке в кубрике, упрятанном где-то возле днища огромного судна.

И вдруг (или это ему показалось?) он услышал голосок Наталочки:

– Ты опять сдался, о малодушный! Ну неужели какие-то обстоятельства могут быть сильнее нашей любви? Кто может заставить прекратить два сердца биться в унисон? Кто может заставить нас перестать мечтать друг о друге?

– Время, – ответил ей Хома. – Проклятое время. Оно покрывает белым снегом наши головы и опутывает паутиной наши сердца. И тела наши утрачивают свою гибкость, а глаза – блеск. Мне это точно известно, мне рассказал об этом Голова в сельской корчме, когда я пытался залить горилкой свою тоску о тебе, но с каждым глотком моя печаль становилась все сильнее, и тогда он поведал мне и о своей жизни, и о жизни Хорька, и я понял, что в подлунном мире нет никого несчастнее мужчин, которые стремятся к любви, как мотыльки, летящие на огонь, и ранят себя и своих близких. А любовь исчезает, как мираж воды в пустыне, так и не утолив жажду путника. Так и ты, моя любимая, внезапно покинула меня, и выйдешь замуж за какого-нибудь принца, и будешь жить с ним в красивом и недоступном замке, а мне даже издалека на тебя не посмотреть. Так зачем мне такая жизнь, если сердце мое превратилось в пылающий уголь, ранящий ни в чем не повинное тело? Уж лучше мне умереть и улечься в сырой земле на веки вечные, чтобы не видеть ничего и не знать ничего!