Текст книги "Соседки"

Автор книги: Сергей Никшич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Глупый, – только и ответила ему Наталочка и вошла в каюту. – Глупый, – повторила она. И сняла с него наручники, и поцеловала его. – Я плыву с тобой и останусь с тобой навсегда, потому что без тебя мне мой замок кажется пустым склепом. Потому что без тебя я мертва – мне не с кем смотреть за полетами ласточек и некому рассказывать свои сны. Мне посчастливилось, и в далекой стране я нашла тебя – свою половину. И стоит ли гадать, так это или не так? Ведь существуют тайны, которые лучше не пытаться познать…

И через десять дней они сошли на берег в далеком заснеженном порту, над которым тревожно кричали озябшие чайки, а еще через два дня они добрались до своего домика на краю озера в любимой своей Горенке.

И страх с тех пор пропал из сердца Хомы, ибо он знал, что всегда-всегда Наталочка будет с ним, и он перестал бояться, что найдет свой дом пустым, когда возвратится в него из мастерской.

Жители Горенки рассказывали мне, что Хома и Наталочка зажили с тех пор весело и беспечно, а с ними и Козья Бабушка, которая была для них как мать родная.

Вот, пожалуй, пока и все.

Глава 5. Тещин гамбит

Голова, молодой и наивный, женился не только на Гапке. Вместе с Гапкой он получил и тещу. Но не каждый из тех, кто носит брюки, а не юбку, догадывается или знает о том, что вместе с красавицей он получает и бесплатное приложение – тещу. Теща как бы присутствует на фоне брачных приготовлений и даже как бы помогает их осуществлению, и у новичка в брачных играх складывается впечатление, что она его любит и будет вместе с будущей супружницей наперегонки стирать ему носки и готовить борщ. Ибо ему не известно, что изрыгает теща в хорошенькое ушко его возлюбленной, как только за ним закрывается дверь. И, увы, не успел отыграть свадебный марш, а жестокая, мы бы даже сказали сермяжная, реальность уже норовит съездить по харе да так, чтобы он запомнил раз и на всю жизнь, что умные люди женятся на сироте. Однако не будем забегать наперед.

Теща Головы была размером с двустворчатый шкаф, и ничто, как тогда думал Васенька, так не напоминало морду бегемота, высунувшегося из воды, как обличность его новой сродственницы, вздымающаяся над застегнутой по горло кофтой. Надо честно признать, что свою тещу Василий Петрович раскусил не сразу – ему потребовалось на это целых два дня.

А дело было вот как. Свадьба отшумела на все село, но все обошлось, потому что, кроме зверского мордобоя, все участники которого дрались лежа, ибо земля их уже не держала, все прошло гладко, по заранее расписанному сценарию. И на рушнике стояли, и Васенька внес Гапочку в дом, в котором, как гадюка, приготовившая к нападению, уютным калачиком на диване свернулась теща. И даже им как бы обрадовалась. И Васенька тоже обрадовался, как радуется барашек, которого, как он думает, ведут погулять. Но радость его стала понемногу улетучиваться, когда на следующее утро, проснувшись возле очаровательной Гапочки, он услышал из ее нежнейших губок:

– Ты бы пошел помочь матери на огороде, а то она старенькая. Да и у отца сил уже нет…

И Васенька, чтобы прислужиться той небесной красоте, обрушившейся на него, счастливца, с горных высот, ринулся на огород, где его уже поджидала теща. А та уже не улыбалась и указала Васеньке на грядку, заканчивавшуюся, как ему показалось, за горизонтом. И приказала ее тщательно прополоть, что Васенька, припоминая Гапочку, и исполнил. Но, видать, он с большим тщанием прокручивал перед собой Гапочкины прелести, чем обращал внимание на сорняки, и| вместе с ними выполол и всю морковь.

– Это какой же ты мерзавец! – услышал он вдруг ледяной голос тещи. – Это кто же тебя так полоть научил? И она ласково взяла из его рук сапку и саданула его ею по голове, да так, что расколола ее надвое, и мозг Васеньки вытек на ненавидимую им грядку. И затолкала проклятая теща, оказавшаяся самой что ни есть ведьмой, серое вещество Васеньки обратно в череп вместе с землей и сорняками. И прикосновением сапки заклеила бедолашную эту голову. И возвратился Васенька к Тапочке, держась за голову и прощаясь с жизнью.

– Что с тобой? – строго спросила у него красавица Гапка, которая весь день нежилась в доме, уминая остатки от свадебного пиршества.

– Мать твоя – ведьма, – честно сказал ей Васенька. – Голову мою расколола надвое, как орех, и мозг мой вытек на сухую землю, а она затолкала его обратно вместе с сорняками и всякой гадостью, и теперь она раскалывается от боли и кружится и я, наверное, умру.

– Ну что ты, милый, – засмеялась Гапочка, – это ты вчера, видать, перебрал, вот тебе и мерещится всякая дрянь.

Она угостила муженька пятерчаткой, к которой он пристрастился сразу и навсегда, ибо не выдерживал супружескую жизнь без болеутоляющего средства. И улегся наш Васенька возле новобрачной, но та вскоре прогнала его на тахту, ибо из ушей у него высыпалась земля и он мог попачкать белье. И уже вторую свою супружескую ночь Васенька провел в гордом одиночестве на тахте, и Гапка к нему не пришла, ибо он обидел ее маменьку, обозвав ее ведьмой. Ибо какая благонамеренная дочь признает, что ее мать сущая ведьма и только и норовит, что отправить незадачливого зятя на тот свет? И праздник как-то резко закончился, и наступили жестокие будни. Голова у Васеньки гудела, как колокол, но Гапка безжалостно загоняла его на огород, который он возненавидел всеми фибрами своей души. Он боялся, что какой-нибудь его сокурсник случайно забредет в село и увидит, как он, бесшабашный гуляка и большой специалист по части «шпор», надрывается на вонючем, пропахшем навозом огороде. Но Гапка и теща не выпускали его из своих рук. И он превратился то ли в зомби, то ли в робота, который послушно сутками возится на грядках. И те уже подумали было, что одержали над ним полную победу, и Гапка стала звать его «муженьком», но при этом еду готовила ужасную – свиное пойло и издевательски хохотала, когда среди волос у него всходила какая-нибудь поросль. Но он терпел и каждую ночь выковыривал из ушей землю, от которой постепенно очищалась его голова, и взор его светлел, и мысли уже не так путались. Но виду он не подавал, притворялся невменяемым и даже в церковь ходил втайне от Ведьмидихи – так прозывалась его теща, – чтобы та не догадалась, что силы постепенно к нему возвращаются и он готовится скинуть с себя постыдное ярмо. И вот в конце лета, когда ненаглядная Гапочка ускакала неизвестно куда, а теща задрыхла в спальне, потому что ей было лень тащиться на край села, где она проживала у безропотного мужа, Васенька набрался мужества, поцеловал в церкви икону, попросил у святого отца благословение и отправился выковыривать из дома злобную ведьму, которая при Гапке притворялась кроткой и добродушной родительницей.

А теща спала, и злобная гримаса сменялась иногда на ее лице такой же отвратительной ухмылкой. Васенька перекрестил ее, чтобы она исчезла раз и навсегда, но та открыла свои веки и с любопытством взглянула на зятя.

– Чего тебе, Василий, неужели ты опять налакался? Это была злобная клевета, ибо Василий Петрович, как; его стали называть впоследствии, ничего в рот не брал с тех пор, как черт его подкузьмил и он женился на Гапке.

Василий перекрестил ее еще раз, но та только вздрогнула и стала вставать, оглядываясь по сторонам в поисках предмета потяжелее, чтобы опять проделать известную операцию с головой взбунтовавшегося зятя.

– Ах ты, подлая ведьма! – вскричал Васенька, который в те времена после студенческого общежития, в котором резвился, и тещиного огорода, в котором надрывался, был таким худым, что прохожие удивлялись, как это душа держится в таком скелетообразном теле.

И ударил он подлую ведьму, но от прикосновения к ее купленному сатаной телу правая рука, которой он ее ударил, онемела и беспомощно повисла вдоль тела. А теща вдруг превратилась в злобную черную собаку, размером с волка, и принялась гоняться за ним, чтобы перегрызть ему горло. И он улепетывал от нее, как заяц, знающий в глубине души, что не избежать ему свирепой смерти, но в какой-то момент исхитрился и сорвал со стены старинную саблю, оставшуюся Гапке от прадеда-запорожца. И левой рукой, которая была у него намного слабее, чем правая, ударил злобную собаку, и голова у нее отделилась от туловища, и черная зловонная жидкость стала вытекать из него на тщательно выскобленный пол. А собачья голова лежала на полу и гнусно ругалась человеческим голосом. Но тут правая рука Васеньки потеплела и пальцы на ней стали шевелиться, и он взял саблю в правую руку и уже было приготовился нанести по коварной голове Ведьмидихи окончательный и победоносный удар, как та вдруг жалобно запричитала и стала просить ее помиловать.

– Ой, Васенька, не делай этого, ибо грех большой возьмешь на душу, и поутру найдут в доме мое тело и отправят тебя на каторгу, и на кого тогда останется моя ни в чем не повинная горлица, моя Гапочка, в которой я души не чаю?

Засомневался Василий, ибо посоветоваться ему было не с кем, а тут ключ стал поворачиваться в замке и собака ожила и превратилась в тещу, которая как ни в чем не бывало принялась громыхать кастрюлями, чтобы сварганить загулявшей дочери ужин.

– Ты где была? – спросил у нее Василий, но та только фыркнула что-то в ответ, потому как была по-своему девушкой гордой и считала, что облагодетельствовала собой нищего и во всех смыслах голодного студента.

– Пролеживай и дальше свою тахту! – издевательски сказала ему Гапка, раскрасневшаяся от танцев в сельском клубе, куда местные после свадьбы, как правило, не ходили.

И заперлась в спальне, чтобы Василий ее не беспокоил.

«Вот влип!» – подумал тогда Василий, но так и не смог вспомнить, что в городе его заждалась Галочка, которая его любит и ждет – настолько он потерял голову от всего того, что с ним произошло.

И дни потянулись страшные, а ночи тоскливые, потому что днем, за отсутствием до осени другой работы, он, как трактор, пахал на огороде, а по ночам добивался от Гапки ее милостей и та вертела им, как хотела, и он все больше превращался в подобие вьючного животного. Кроме того, по ночам ему приходилось держать ухо востро, ибо подлая ведьма могла напасть на него в любой момент, особенно когда он засыпал после тяжелой поденной работы и любовных утех. И ему приходилось то и дело просыпаться и проверять, не подкрадывается ли к нему ведьма. Кроме того, от той любви, которую даровала ему Гапка, он чувствовал, как душа его окончательно мертвеет, но не находил в себе силы и воли отказаться от блюда, которое раньше казалось ему таким лакомым. Хуже всего, что Гапка ни за что не хотела поверить в то, что ее мать – ведьма, норовящая сжить зятя со свету. И любые рассказы Васеньки объявляла злобной клеветой и алкоголическим бредом, хотя Васенька и обходил корчму десятой дорогой за отсутствием денег.

А теща продолжала измываться над ним как могла. И когда Гапка как-то отправилась в клуб, чтобы вместе с подружками от души похохотать под заморскую кинокомедию, а Васенька, одуревший от работы на грядках, в полуобмороке отлеживался на тахте, теща вдруг подошла к нему и злобное лицо ее превратилось в маску ужасного гнева.

– Для тебя я доченьку растила? Для тебя ее грудью кормила? Чтобы ты над ней издевался и измывался? Чтобы она служила тебе, как рабыня, и исполняла твои скотские прихоти? Нет, не уйти тебе от меня!

И теща превратилась в свирепого лесного вепря и так ткнула Васеньку в бок своими клыками, что два фонтана крови забили из него и сознание стало покидать его. Но он успел увидеть, что теща торжествует и злобная харя вепря расплывается в омерзительной гримасе. И заставил себя вскочить и, оставляя на полу кровавый след, ринулся к стене, на которой висела сабля. Но подлая ведьма спрятала ее куда-то, и стена была пуста. И тогда Васенька углядел краем глаза топорик, которым Гапка рубила на кухне капусту, и дотянулся до него, и пошел на вепря, а тот, гордый своей силой, стоял, не шевелясь, и только скалился и пялился на умирающего зятя. И поднял Васенька руку, и замахнулся на тещу, но та отступать и не думала. Более того, вепрь, к ужасу Васеньки, превратился в нечто наподобие дракона, который стал на него надвигаться, поливая при этом пол ядовитыми слюнями. И поглядывая на Васеньку в последний раз, перед тем как его сожрать раз и навсегда. И погибла бы ни в чем не повинная христианская душа, если бы у бывшего студента вдруг не прорезался внутренний голос, который довольно грубо сообщил ему, что спасительная сабля лежит в одежном шкафу на верхней полке под постельным бельем. Но между шкафом и Васенькой находился проклятый дракон, готовившийся к трапезе, а из ран на боку кровь текла ручьем и сил у Васеньки с каждой минутой оставалось все меньше. И до него вдруг дошло, что всего через несколько мгновений жизнь, которую он так любил до знакомства с Гапкой и тещей, закончится среди зубов дракона. И он с криком «Аминь!» вскочил на спину чудовищу и перескочил через него, и ему это удалось, потому что ведьма была уж слишком уверена в своей победе, и открыл шкаф, и вывалил из него на пол чистейшее белье, и выхватил саблю, и отрубил дракону хвост, а потом лапу, а потом… Но и тот не оставался в долгу и своими ядовитыми зубами вцепился в правую ногу Васеньки и почти ее перекусил. Но тут на крыльце послышались шаги Гапки, и чертова ведьма тут же превратилась все в ту же тещу со страдальческим выражением лица, на котором от сабли остались красные полосы. А кровь перестала течь из бока Васеньки, и от него вдруг стало разить дешевым спиртом. И перед Гапкой предстало измазанное землей постельное белье, пьяный муж и избитая, сдерживающая слезы, мать.

– Я же тебе говорила, что он подонок, – кротко сказала ей подлая ведьма и, прихрамывая, чтобы вызвать к себе еще больше жалости, ушла в ночь.

А Гапка никогда не умела сдерживать свой гнев и на клеветнические разговоры суженого о том, что ее горячо любимая мать – ведьма, отвечала площадной бранью, которая, как думал будущий Голова, совершенно не шла хорошенькой, как кукла, девушке, ставшей по какому-то недоразумению его женой. Но соображал он еще слабо по причине контузии и понимал только одно – или он тещу, или она его. Хуже всего было то, что нога от укусов дракона воспалилась и он почти не мог ходить, а фельдшер, навещавший его, вызывал почему-то бешенство как Гапки, так и тещи, и они то прогоняли его, не позволяя исполнить свой долг, то уговаривали сделать Васеньке такой укол, чтобы тот навсегда покинул этот мир и больше не беспокоил их своими глупостями. А Васенька отлеживался на тахте и копил силы, и серые наивные его глаза, в которых еще совсем недавно то и дело мелькало детское удивление, становились черными от ненависти, когда в поле его зрения, ограниченное бинтами, попадала Ведьмидиха.

А Гапка понемногу училась произносить свои замечательные монологи, которые впоследствии прославили ее как незаурядного оратора и которые автор этих строк когда-нибудь издаст отдельной книгой, ибо люди всех возрастов и занятий найдут в них немало для себя поучительного.

Но не будем забегать вперед.

Итак, время шло, Васенька опять окреп, хотя и кормили его ужасно и он с ностальгией вспоминал маменькины котлетки и наваристый борщ или, в худшем случае, студенческую столовку, в которой иногда удавалось забесплатно получить добавку от приветливой кухарки, большой проказницы не только по части соусов для макарон. Но как человек, уже несколько умудренный жизненным опытом, Васенька тщательно скрывал, что может вставать, и требовал, чтобы супружница подавала судно, а та утверждала, что ее от этого тошнит и пусть он не надеется на то, что она когда-нибудь исполнит супружеский долг, ибо она не для того выходила замуж, чтобы он избивал ни в чем не повинную ее матерь, а она бы ухаживала за ним, как медсестра за инвалидом. Она ведь жена, а не сестра, и Гапка уходила на танцы, чтобы развеяться, а он лежал и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тещей, которая только и поджидала момент, чтобы окончательно его доконать.

И в один прохладный осенний вечер, когда небо над Горенкой заволокли серые зловещие тучи и с небес полил колодный, отвратительный дождь и Гапка утащилась в гости к Наталке, еще не бывшей замужем за Грицьком, внутренний голос подсказал Васеньке, что быть беде. И в тот раз голос его не подвел. Потому что теща, после того как выпила ведро чая и обильно пропотела, превратилась в черную кошку со стальными когтями и вальяжно сообщила оцепеневшему от ужаса Васеньке, что пусть он посмотрит вокруг себя в последний раз, ибо больше он ничего никогда не увидит, потому как она выцарапает ему глаза за то, что он испортил жизнь ее доченьке. И пусть он тогда не клевещет на нее Гапочке, ибо кто виноват в том, что он напивается, даже не выходя из дому? И если он сам себя покалечил, то кто в этом повинен? Но ведьма не знала, что худое тело Васеньки скручено в пружину, и не успела она еще закончить свои хвастливые речи, как он скинул с себя провонявшееся байковое одеяло, схватил ее за хвост и забормотал святые молитвы, которые укрепляли его сердце, пока он под холодным проливным дождем бежал к колодцу, чтобы утопить раз и навсегда зловредную ведьму. А колодец был у них на краю усадьбы, старый и давно заброшенный, и Васенька не знал, что воды в нем немного, всего лишь по пояс, что явно недостаточно для того, чтобы свести счеты с ведьмой. Правда, по дороге на глаза ему попался мешок и он засунул в него отчаянно мяукавшую кошку, пытавшуюся привлечь внимание соседей к своей беде, и давай этим мешком колотить по тыну, чтобы заставить ее замолчать. И тогда из мешка донеслись жалобы, и причитания, и обещания исправиться и заботиться о Васеньке, как о своем собственном сыночке. Но бывший студент знал, что это его последний шанс и, завязав потуже мешок, швырнул его в колодец. И отправился домой обсыхать. И обнаружил на плите жаркое с черносливом, а в серванте недурной напиток, который от него тщательно скрывали. И сидел он, и ужинал, и размышлял о смысле жизни до тех пор, пока в дом не возвратилась его благоверная. А та сразу же обнюхала все закоулки, и то, что ее муженек выздоровел, не вызвало у нее ни малейшей радости, по крайней мере, на ее хорошеньком личике были написаны только подозрение и злость.

– А где моя маменька? – сразу же спросила Гапка и ни за что не хотела поверить в то, что Васенька и в глаза ее не видывал.

И' Гапка не поленилась сбегать на околицу села, чтобы проверить, не возвратилась ли ее матушка домой, но когда и там ее не обнаружила, то накинулась на Васеньку с расспросами, как прокурор, и стала трясти его, как грушу, но ничего от него не добилась. И взяла она тогда фонарь, и хотела уже было идти искать ее по усадьбе, как дверь отворилась и бледная ее матушка, голая, с мешком на голове, входит в двери и жалобно так говорит:

– Чуть не убил меня тот преступник, которого ты привела в наш тихий и радостный дом! Заманил меня на огород и хотел утопить. Еле я из колодца выбралась – добрые люди помогли.

И Гапка уже было накинулась на Васеньку, чтобы того проучить, но тут Васенька что-то заметил и говорит:

– А откуда же у твоей матушки, коли она не ведьма, кошачий хвост? Я ведь кошку топил, а не матушку твою.

Смотрит Гапка, а на спине у матушки и вправду хвост – не рассчитала подлая ведьма. И как она ни убеждала свою дочь, что это Василий ей его прицепил, не поверила Гапка. Правда, и мужа своего она видеть не захотела и выгнала их обоих под дождь. И ведьма утащилась к себе домой, а Васенька залез на чердак да и заснул там в соломе под шум дождя.

И во сне приснилась ему девушка, которую он любил в городе и о существовании которой забыл, когда ведьма насыпала ему в голову земли. И звала эта девушка его к себе, и плакала, но он не мог вспомнить ни ее, ни имени ее и решил, что его мучит кошмар. Так околдовала его Гапкина красота, ведь недаром она была дочерью ведьмы.

А Ведьмидиха с тех пор боялась заходить к нему в дом, и он был спасен от ее речей и ее колдовства и сам стал понемногу воспитывать Тапочку в нужном, как ему казалось, направлении, и огород, на котором некому стало работать, превратился в пустыню, в которой росли одни сорняки, но зато осенью Васеньку назначили начальником, и он стал Головой и Василием Петровичем, и Гапка перестала бегать в клуб на танцы и старалась быть ему хорошей женой. Но читателю уже известно, что из этого получилось, – ее женское вещество лишь на время подчинилось мужскому началу, а потом начался перманентный бунт, а тут еще и Наталка стала вмешиваться и все, как, впрочем, и всегда пошло наперекосяк. И каждый из них зажил как бы сам по себе. И все было бы и ничего, если бы Голова мог вспомнить незнакомку, являвшуюся ему во сне. Но он не вспомнил – уж слишком Тапочка в те времена была собой хороша.

А у Хорька теща тоже была ведьмой, и хотя он это подозревал, но доказать поначалу никак не мог, ибо и Параська, и теща ни за что не хотели в этом признаться. И Хорек даже сделал вид, что им поверил, но на самом деле держал ухо востро, ибо, как ему объяснила его маменька, в здешних местах, если дочка красавица, так мать у нее наверняка ведьма. А ведь Параська в те годы была девушка видная, статная, хотя и несколько худощавая, но это ее не портило, а даже как бы придавало ей особую прелесть на фоне пышных, как булки, жительниц славной нашей Горенки.

Так вот, Хорек, а фантазии ему на всякие проделки всегда было не занимать, решил вывести тещу на чистую воду. И однажды в полнолуние, а дело было в лютый зимний мороз, когда в селе развлечься, кроме как семейным скандалом, в общем-то и нечем, он подкрался к спящей, как бревно, теще и решил ее осмотреть на предмет рогов, копыт или хвоста. В комнате было жарко натоплено, и теща дрыхла с чувством исполненного долга, ибо всю вторую половину дня посвятила тому, что с помощью выражений очень даже образных, как дважды два, объяснила Хорьку, что тот не только алкоголик и тунеядец, но при этом еще и подлец, который умудрился так запудрить мозги ее дочурке, что та просто с ума сошла и позволила затащить себя под венец эдакой образине, от которой толку, как от козла молока. Хорек, надо отдать ему должное, с тещей не дискуссировал и все ее попреки, как бы пролетали мимо его ушей. Но в душе у него накапливался праведный гнев, и обида, горькая мужская обида, душила его изнутри и обжигала, как будто кто-то засунул раскаленный утюг прямо ему в грудь. Итак, он понемножку стянул с нее одеяло, но обнаружил не хвост, а хорошенькие пухленькие ножки и кое-что еще и настолько увлекся этим зрелищем, что не заметил даже, как глаза тещи открылись и она злобно уставилась на него, но потом, сообразив, что лежит перед ним нагишом, а он жадно, как лягушка на комара, пялится на нее, сменила гнев на милость и притянула его забубённую голову к своей высокой груди, и Хорек оказался как бы между двумя белоснежными Монбланами и совсем забыл, в какое измерение и для чего он попал. И оказалось, что теща еще очень даже и запросто может дать фору собственной дочери, отличавшейся по молодости лет, по мнению Хорька, некоторой леностью в известных вопросах. А Параська в ту ночь спала как убитая и ничего не услышала, но была премного удивлена, когда на следующее утро вместо обычной брани теща угостила зятя вкуснейшим завтраком. Она, правда, сначала заподозрила, что в омлет матушка подмешала стрихнин и поэтому ничего не сказала, но когда ее муженек встал из-за стола цел и невредим, она принялась с пристрастием допрашивать ту на предмет ее внезапной любви к человеку, который появился на ее горизонте для того, чтобы испортить ей, Параське, жизнь.

Но какая мать, и особенно если она ведьма, признается собственной дочери, что отметилась в пресловутой гречке? И к тому же за ее счет. И как Параська не билась, дородная матрона втолковывала той, что заметила вдруг у Хорька определенные человеческие качества, которые дают ей надежду на то, что этот закоренелый грешник исправится и обратится на путь истинный. Но Параське эти объяснения казались подозрительными, и она не поверила ни одному ее слову. Но разве часто случается, чтобы одна женщина была готова охотно поверить другой?

И на следующую ночь, как только Параська оказалась в объятиях Морфея, теща бесцеремонно вытащила зятя из супружеского ложа и он доказал той свою сыновнюю любовь. Но их возня разбудила Параську и та тоже потребовала от него доказательств, причем многочисленных, его преданности. И Хорек, скрывая свою и тещину тайну, метался между двумя фронтами. И так и повелось. Хорек, хотя он был и казак во всех смыслах, от этих упражнений отощал, как швабра, и одежонка висела на нем, как на вешалке. Он, однако, успокаивал и оправдывал себя тем, что хочет раскрыть секрет ведьмы, но это был жалкий самообман, ибо теща была ему милее, чем Параська, которая днем, невзирая на ночные шалости, была раздражительна и зла, как невыгулянная собака. И от всего этого Хорек решил, что вскоре он умрет и что верные пчелы больше его не увидят, ибо две ведьмы выпьют его жизненную силу. И тогда решил он устроить теще экзамен и проверить, действительно ли она ведьма, как он о ней думает, потому что насчет Параськи у него были еще определенные сомнения.

Надо сказать, что дело было накануне полнолуния и Субмарина, а теща Хорька звалась именно так по прихоти ее отца – морского в прошлом офицера, предупредила его, чтобы он этой ночью в комнату к ней не заходил. Понятное дело, что любопытство разобрало Хорька, как хмель, и он, как только теща заперлась, пристроился возле замочной скважины с биноклем, чтобы все рассмотреть. Параська ему нe мешала, ибо ей было на него в общем-то наплевать – она уже поняла, что муж ее неудачник и всю жизнь будет тянуть ее за собой в бездонную пропасть, единственный обитатель которой – зеленый змий. Итак, теща заперлась и, как Хорек явственно видел, втерла себе во все сдобные места какую-то мазь, от которой стала светиться, как луна в яркую ночь, а потом уселась нагишом на метлу и сиганула в окно. Хорек, понятное дело, открыл ее комнату и затаился за одежным шкафом в углу. Но не для того, чтобы налюбоваться на Субмарину, когда ей надоест шабаш ведьм, на котором она, видать, почетная гостья, а для того, чтобы ее прикончить раз и навсегда. Но только ведь как? И решил Хорек за неимением других средств облить тещу кипятком. И пошел на кухню, и вскипятил целое ведро, и притащил его в спальню как раз вовремя, ибо та, пока он грел воду, прилетела, улеглась в постель и отогревалась теперь от жуткого мороза, набросившегося из холодного космоса на беззащитную Горенку. Но одеялом она не укрывалась и лежала голая и замерзшая, словно кровь ее превратилась в лед.

– А ну-ка я тебя согрею! – сказал Хорек и по простоте своей душевной облил ее кипятком.

Тщетно надеялся добрый наш пасечник на то, что та сразу испустит свой поганый дух, а он тогда займется Параськой, чтобы и ту проверить как следует. Но теще, как оказалось, только этого и надо было, и она сразу как бы ожила и даже попыталась улыбнуться, чтобы приманить Хорька к себе и убить его, но от усталости забыла спрятать от него руки. А он смотрит – а ногти у нее с полметра каждый и острые, как кинжалы, и понял, что злая погибель уже поджидает его и последует он по тропе предков туда, откуда никому нет возврата. И попробовал он убежать, хотя бы к Параське, может быть, думает, та при дочери не посмеет, но ведьма поняла, что он ее раскусил, и за ним, как ракета, но Хорьку удалось довольно метко швырнуть в нее стул и тот расквасил ей физиономию и выбил несколько зубов. Ведьму это не остановило, но тут на шум прибежала Параська и смотрит – мать ее голая и беззащитная истекает кровью, комната, как после битвы, а подлый алкоголик торжествует.

– Мать твоя – ведьма, – говорит супружнице Хорек. – На ее ногти посмотри.

Смотрит Параська – ногти, как ногти, та их уже спрятала.

– Ты чего лжешь? – спрашивает.

Смотрит Хорек – и точно: ногти у тещи, как у всех.

– Она, – говорит, – на метле летала.

– Придурок, – отвечает ему подлая ведьма, – откуда у нас в доме метла?

И сколько Хорек не искал – не нашел метлы.

Но Параська и не стала дожидаться, пока тот ее найдет, и, к удовольствию мамочки, погладила макитру пасечника утюгом, да так, что тот пришел в себя только утром. Открыл глаза и видит, что руки и ноги у него связаны, теща точит нож, а Параськи нигде не видно.

– Ну, дружок, – говорит ведьма, увидев, что тот пришел в себя, – досчитай до трех, а там пусть тебя уже ничто не волнует – сыграю я с тобой гамбит, только у меня ферзь, то есть нож, а у тебя вообще ничего нет. Так-то.

И на него. Хорек даже испугаться не успел, да и чего пугаться, если уже все равно?

– Ведьма, – только и сказал Хорек, – подлая ведьма, но люди все равно узнают и пришпилят тебя осиновым колом, чтобы ты не губила православных.

– Это мы еще посмотрим, – отвечает ему теща и начинает примериваться к его горлу.

«Мамочка!» – подумал Хорек, но не успел он вспомнить мать, как гневная ласточка влетела в дом сквозь слуховое окно и на тещу, да как клюнет ее в глаз. У той от злости и нож выпал из рук, но она пришла в себя, и кинулась за ласточкой, и швыряет в нее, чем попало, чтобы убить, а та, бедняжка, норовит пролететь над пасечником, чтобы ее слезинка упала на него и придала ему сил. И мечется несчастная ласточка по комнате, натыкается на стены и от боли пищит, но не отступает и все к сыночку, все к сыночку. И тут вдруг почувствовал Хорек в руках силу неодолимую, и подхватился с места, разорвав на себе бельевые веревки, и накинулся на тещу, и так ее отдубасил за то, что та покушалась на мать его, что та в беспамятстве упала на пол, и в этот самый момент в дом вошел милиционер Грицько в сопровождении Параськи.

– Экое дело, – задумчиво сказал милиционер, глядя на тещу, единственным признаком жизни которой была гримаса, передававшая ту смертельную ненависть, которую она испытывала к своему зятю. – Трудно сказать, что ты любишь родительницу своей супружницы.

Но писать протокол ему было лень, и он попробовал примирить две воюющие стороны.

– Ты, это, – сказал он Хорьку. – Не бедокурь. Теща у тебя, как булка сдобная, хоть ешь ее, а ты вот что наделал.

Но тут ласточка пролетела над тещей и ногти на руках у ведьмы сразу отросли и та предстала перед Грицьком и дочкой в своем истинном виде. А тут на ведьму откуда-то свалилась метла и она унеслась прочь, чтобы не выслушивать бред, который несет служивый и не позориться перед дочкой, которая была большая чистюля и не любила, когда не стригут ногти.