Текст книги "Вор вне закона"

Автор книги: Сергей Алов

Соавторы: Константин Алов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 19. НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Седой сидел в роскошном кожаном кресле за массивным столом. Перед ним стоял раскрытый футляр с искусственными глазами – от голубого до карего. Он захлопнул крышку футляра, взял из соседнего ящичка сигару и гильотинкой срезал у нее жопку.

Затем Седой понюхал сигару и обмакнул срез в большую, пузатую как лампочка Ильича рюмку с коньяком. Через секунду кабинет окутался клубами ароматного дыма. Седой развернул на столе номер газеты, еще пахнувший свежей типографской краской.

– Как это понимать? – спросил он сидевших напротив собеседников.

Заглавие на первой странице гласило: "Сделка века: русско-чеченский бартер – оружие в обмен на наркотики".

– Я перехватил это в последний момент, уже в типографии, – пояснил Седой. – Знаете, во сколько мне обошелся весь тираж?

– Я… – сидевший напротив него генерал Ниночкин побледнел. – Я все возмещу…

– Разумеется возместишь. И заплатишь штраф. Я позабочусь, чтобы он был большим. А также прямо сейчас объяснишь всем нам, где и как произошла утечка.

Генерал торопливо заговорил.

– Во всем виноват мой заместитель майор Мурашов. Согласно плану операции он должен был курировать охрану грузов. Ну и по пьянке разболтал знакомому журналисту.

– Встань, майор. Покажись народу, – попросил Седой.

Мурашов поднялся из кресла и встал, переминаясь с ноги на ногу как проштрафившийся школьник. Был он небрит, китель на нем сидел криво и лоснился от темных пятен. С тех пор, как после пожара в гостинице "Россия" он попал в немилость, Майор запил. Если бы не протекция со стороны бывшего подчиненного, Ниночкина, шагавшего по карьерной лестнице через три ступеньки, пьяницу Мурашова давно бы выперли в "народное хозяйство". Возглавив управление, Ниночкин назначил его к себе заместителем по оперативной работе.

– Как же это получилось? – благожелательно спросил майора Седой.

Тот был совершенно растерян.

– Это… Не помню. Вроде и не пьяный был. Это все Леня, журналюга, козел. Без мыла втерся. Я же ведь и книжку записную потом у него забрал… В которую он все записывал.

– Идиот, он ее для отвода глаз держал, а сам писал твой треп на диктофон. А ты блокнот спер и обрадовался! Короче, исправлять как будем?

– Да я бы этого писателя!… Своими бы руками!

Седой широко улыбнулся.

– У тебя сейчас появится такая возможность. Я рад, что предугадал твое желание. Пошли со мной. Мы ненадолго.

В подвале особняка у отверстого жерла печи лежал связанный журналист Леня. Рядом с ним маячили две тени. Один, что повыше, был просто страшен своим рассеченным глубокой бороздой лицом.

Седой указал майору на связанного журналиста.

– Вот он, твой злейший враг. Тот, кто воспользовался твоей наивностью и доверчивостью. Убей его, чего ждешь?

Мурашов замялся.

– Не могу…

Седой недобро усмехнулся.

– Ты хочешь, чтобы он сгорел живым? Я ведь не шучу. Просто не умею шутить. Приступай.

Майор достал табельный пистолет, долго мялся, но вдруг решился и выстрелил журналисту в голову.

Седой следил за ним со зловещей улыбкой.

– Молодец, ты искупил свою вину. Частично, – сказал он. – Поэтому умрешь легко…

Седой молнией выбросил руку с узким граненым стилетом. Клинок с хрустом вонзился майору в висок. Тот мешком рухнул на пол. Крови почти не было.

– Так редко выдается случай попрактиковаться с холодным оружием, – вполголоса пожаловался Седой самому себе, потом кивнул стоявшим в тени помощникам:

– Уберите здесь все. Шмотки в огонь. Журналиста подбросьте к нему домой, майора расчлените и киньте в лесу.

Наверху все застыли в напряженном ожидании.

– Где мой боевой зам? – попытался пошутить генерал Ниночкин.

– Он умер, – развел руками Седой.

Все опешили.

– Как?!

Седой глумливо оглядел гостей.

– Предателя замучила совесть, сердце не выдержало. А может быть он оказался жертвой мести уголовников, я еще не решил. И вообще, хватит заниматься ерундой! Главное в повестке дня – операция "Эльдорадо", как я ее называю. Писака не ошибся, это действительно сделка века, – Седой ткнул пальцем в сторону генерала. – Ты лично, своей бестолковой головой отвечаешь за сохранность товара.

– Один я не справлюсь, – захныкал генерал.

– Есть у меня для тебя помощник, – с гордостью сообщил Седой. – Матерый опричник, из тюремных палачей. Кличка – Канарис. У него на службе были неприятности, пришлось уволиться. Возьмешь его к себе замом. А как дела с ворами?

Из глубокого кресла приподнялся Фома.

– Колю Старого и Коркию убрали. Лях выходит завтра. Уже сегодня. Пока живой.

– Да, недоработали, – грустно вздохнул Седой. – Да и с остальным ворьем пора кончать. Не ссы, Фома, к тебе это не относится. Но теперь я сам лично займусь этим дельцем. У меня для этого есть квалифицированные специалисты. Вы их видели, они сейчас работают в котельной.

В подвале двое палачей заканчивали работу. Оба тела убитых уже горели в топке печи. Тот, что пониже, тронул высокого за плечо.

– Э, подожди, Квали. Зачем ментовской клифт жечь? Он мне пригодится. Давно разгоном не занимался.

Брезгливо, двумя грязными пальцами, он взял засаленный милицейский китель майора и внимательно его осмотрел.

– Он же в крови.

– Ерунда, совсем немножко капнуло. Этот лапсердак и без того весь в пятнах как камуфляж. Пятном больше, пятном меньше – никто не заметит.

* * *

Тюремная дверь распахнулась без скрежета и шума и Лях вышел на волю. Пели птицы, сияло солнце, по всенародно известной улице Матросская Тишина шли счастливые прохожие. Ляху вдруг жутко захотелось мороженого. Фруктового, за семь копеек. Сколько оно стоило теперь, он мог только гадать.

У ворот тюрьмы Ляха ждал Писарь. Он прохаживался взад-вперед возле белой иномарки. Какой именно, Лях не понял, так как совершенно в них не разбирался. Он быстро двинулся навстречу другу и наставнику.

– Такая честь, сам Писарь встречает!

Они обнялись. Писарь опирался на массивную тяжелую трость. Протянул ее Ляху.

– Это тебе сувенир. Узнал? Тросточка Лорда. Медведь прислал, просил передать.

Старый вор был так рад, что даже прослезился, но тут же заспешил.

– Извини, встреча будет скромная, без эскорта. Все давно на кладбище собрались, только нас ждут, – объяснил он. – Мы сегодня Пашу Яхонта хороним. Тебе не говорили, чтобы не расстраивать. Давай, Вальтер, гони, – велел он шоферу.

Руль у машины был справа, что Лях по незнанию расценил как редкое достоинство. Водила, молодой парень, но, судя по наколкам и доверию старого вора, уже сумевший попасть в авторитет, рванул с места. Мимо одноименного с тюрьмой дурдома они выскочили на Стромынку, а там свернули на набережную Яузы и погнали по ее изгибам.

Едва их машина скрылась за углом дома, к тюрьме подкатила черная "волга". Из машины выскочил человек в засаленной милицейской форме с погонами майора и бросился к дверям, из которых совсем недавно вышел Лях. Он вернулся почти сразу. Сунулся в настежь распахнутую из-за жары дверь машины и сообщил:

– Упустили. Пятнадцать минут назад вышел, сука!

Из салона "волги" донесся хриплый голос с кавказским акцентом.

– Мимо нас ни один ышак не проезжала, значит они вперед поехали. Садысь, сейчас дагоным.

– Кого? – рассердился человек в милицейской форме. – Ты хоть видел, на чем они укатили? Нет? И я не видел. А куда? Они могли на набережную выскочить, а могли по Стромынке двинуть, в центр или в Черкизово. А может он, в Сокольники, гад, рвется? Там есть где спрятаться…

– Ты мнэ кыно про Гылэба Жыглова нэ рассказывай! – оборвал его напарник. – Я зынаю, гыдэ его ыскат. На кыладбыще паэхали.

Человек в милицейской форме выругался, забрался в салон и черная "волга", развернувшись, понеслась по пустой в это время улице Матросская Тишина. Когда буквально через минуту черная "волга" выруливала с Большого Матросского на набережную Яузы, мимо нее в потоке машин пронесся белый "ниссан" с правым рулем. Но ни человек в милицейской форме, ни его кавказский напарник не догадались приглядеться к его пассажирам за тонированным стеклом. В противном случае история Ляха могла бы на этом закончиться.

* * *

В машине Лях не успел толком поговорить с Писарем. Узнал только, что Паша Яхонт был найден мертвым возле подъезда своего дома. На голове у него остался след от сильного удара. Но был ли этот удар нанесен убийцей или оказался результатом падения, осталось загадкой. Официальной же причиной смерти старого вора признали инсульт. Сначала умер, потом ударился головой. И никак не наоборот. В милиции не собирались вешать на себя сомнительное убийство. Судебная медицина не возражала.

Рассказав об этом, Писарь надолго замолчал. Ляху тоже не хотелось ничего говорить. Вальтер, казалось, был целиком занят дорогой. Наконец Писарь произнес:

– Знаешь, Лях, я все-таки уверен, что Пашу убили.

– Кто? – Лях знал, что на этот вопрос Писарь ему не ответит. И не ошибся.

– Не знаю, – буркнул тот. – Сам оглядишься, может разберешься. Я для всего этого бардака слишком стар.

– В чем я должен разобраться? – не отставал Лях.

Писарь устало провел ладонью по лицу, словно стирая с него гнетущий груз забот.

– Старый я стал, – повторил он. – Не поспеваю за событиями. На тебя вся надежда.

– Я на воле давно не был, – возразил Лях. – В нынешних делах плохо разбираюсь.

– Ты закон зоны знаешь – не верь, не бойся, не проси. Его и держись.

– Так то на зоне…

– А сейчас и на воле как на зоне, – вздохнул Писарь. – В Кремле и в думе по фене ботают, на законы кладут с прибором. Выступал тут один по телевизору, из тех, кто нам президентов делает. "Живем, – говорит, – не по закону, а по понятиям". Да только туфта это. Не по понятиям мы живем, а по беспределу. Вся страна – один сплошной голимый беспредел. А предъяву сделать некому. Мало нас, и сила не за нами. Жмут, суки. Щемят честных людей. И миром с ними не договоришься. Драться приходится.

Лях покачал головой.

– Ты же знаешь, Писарь, я не по этой части. В армии не служил, воевать не обучен. И крови не люблю.

– Зато спортом занимался. А сейчас половина отморозков – спортсмены. Тебе их легче понять.

– Зачем? У меня свое дело. Я их не трогаю, они меня не тронут.

– Тронут, Лях. Обязательно тронут. Это я тебе обещаю. Никуда ты не денешься, так, видно, карта легла. Война у нас со спортсменами. Они все молодые, отмороженные. У них девиз – "жить насрать" – и глаза завидущие. Вот и лезут во все щели, навроде монголо-татарского нашествия. На зонах, конечно, наш верх – был, есть и будет. А на воле теснят нашего брата уркагана молодые бандиты. Где это раньше было видано, чтобы воры с бандитами воевали?

– Было такое, – Лях откинулся на сиденье. – Я книжку старую читал. До революции. Тогда все тюрьмы каторжники держали. А были они сплошь бродягами да босяками. Отсюда и погоняло у воров нынешнее. Сидели они за ерунду, за барахло всякое. Всех делов – шапку с головы сорвать, да булку хлеба на базаре стянуть. На воле у них житуха была хреновая, голодная. Зато на крытке – сплошное процветалово. А серьезные крадуны – карманники, домушники, грабители, все, кто крупную добычу брал – садились редко и ненадолго. Часто откупались. Короче, на воле как сыр в масле катались, а как на зону попадали – тут им под каторжной шушерой ходить приходилось. С тех пор и пошло – одним на зоне лафа, другим на воле. Только теперь на зоне воры вместо каторжных стали масть держать, а на воле вместо воров бандиты пришли. Но соотношение осталось то же самое – правильные понятия против бабок. Или по другому можно сказать: кому в воровской жизни сам процесс нравится, а кому результат.

– Умно базаришь. Может оно и так, но от этого не легче, – проворчал Писарь. – Тормози, Вальтер. Приехали.

Вся дорога перед кладбищем оказалась запружена морем машин, в основном иностранных, и Вальтер с трудом нашел где приткнуться.

* * *

Ленинское кладбище, где хоронили старого родского вора Пашу Яхонта, находилось на юге Москвы. Оно отделяло район полуразрушенных хрущовок Ленино-Дачное от промышленной зоны и упиралось в высокую железнодорожную насыпь. Лях подивился расположившемуся на пологом кладбищенском холме некрополю. Его возраст, судя по свежести дат и глянцевой поверхности памятников, не превышал пяти лет. Улица антрацитово-черных и асфальтово-серых мраморных обелисков с портретами молодых парней и душещипательными надписями уходила, казалось, к самому горизонту.

В конце траурной улицы собрался народ, темнела сырой землей свежая могила. Писарь повел Ляха и Вальтера именно туда.

– Здесь наш Паша и упокоится, – сказал он. – Хорошая ему земля досталась. Сухая, с песочком. А вон и старые корешки толкутся, нас дожидаются.

В стороне от могил, прямо посреди газона, переходящего в пустырь, стояли накрытые столы. Все строго, без гастрономических излишеств и выкрутасов. Водка, кутья, блины, разумеется с икрой, другая закуска. Здесь собралась большая часть пришедших на похороны родского вора. Лях рассмотрел старых знакомых заслуженных воров – Калмыка, дядю Митю, Рыбака, Бивня и других. Все стояли с поднятыми стаканами.

– Что за дела? – возмутился Писарь. – А где же Паша? Они что, уже его закопали? И нас не дождались? Вот это кореша, чтоб вас разорвало!…

Он не договорил. Огромной силы взрыв поднял в воздух и разметал столы с закуской и выпивкой, а также расположившихся вокруг них людей. Писарь, Лях и Вальтер замерли.

– Оба-на! – выговорил наконец Вальтер. – Говорили же старые люди – не устраивай жрачку рядом с покойниками. Всех накрыло, бля буду!

С неба как в замедленной съемке падали комья земли и разорванных человеческих тел.

* * *

Вечером того же дня Лях сидел в небольшой квартирке Писаря. Менты и следаки из прокуратуры продержали их долго. Допрашивали, проверяли и перепроверяли алиби – в котором часу Лях вышел из тюрьмы и сколько времени они с Писарем потратили на дорогу до кладбища. Потом их отпустили. Сейчас они сидели на кухне. Перед каждым стоял наполовину налитый стакан водки. Третий стакан ждал Вальтера, который уже с час висел на телефоне в прихожей. Наконец он появился и прошел на свое место.

– Помянем братву, – Писарь взялся за свой "хрусталь".

Остальные последовали его примеру. Выпили. Писарь повернулся к своему помощнику.

– Ну что там? Кто погиб, кто живой?

– Многие погибли: Рыбак, дядя Митя, Калмык, Гулливер, Перо…

Вальтер перечислял имена погибших или попавших в реанимацию воров, а Писарь, полуприкрыв глаза, медленно кивал головой.

– Так я и думал, – проговорил он, когда Вальтер закончил перечислять свой скорбный список. – Почти все наши, староверы, кто новых порядков признавать не хотел. А что, из лаврушников никто не погиб?

– Нет, – ответил Вальтер. – Зверье пиковое сразу укатило, еще до взрыва. А с ними Фома и еще несколько воров из новых, переметнувшихся. И тут банк сорвали. В натуре, что ли, чутье у них звериное?

– Как думаешь, чьих рук дело?

– Кто их знает? Бомбу заложить и чеченцы могли, и из спортсменов отморозки. Эх, такие люди ушли, земля им пухом!

Вальтер опрокинул новую дозу водки и снова ушел звонить. Писарь печально посмотрел в глаза Ляху.

– Ну что, видал дела наши скорбные? Не пожалел, что на волю вышел? Приехали бы чуть пораньше, и нас бы там накрыло. В нашем шалмане нынче жизнь – копейка.

Лях тщательно пережевывал кусок копченой колбасы.

– А на зоне – медный грош, – отозвался он. – Так что шило на мыло махнуть – не велик убыток. Я вот только до сих пор не въеду – зачем меня с кичи вытащили?

Писарь вздохнул.

– Об этом мы с тобой после похорон базарить собирались. Да только базарить-то теперь, считай, не с кем. Ты да я остались, да и то случайно. И, может быть, ненадолго. Про эту хату мало кто знает, но и тут нам долго задерживаться не с руки. В покое нас они не оставят.

– Кто они?

– Эх, – усмехнулся Писарь. – Знал бы прикуп – жил бы в Сочи! Ты, Лях, слушай внимательно и запоминай. От хозяина тебя вытянули по общему решению. Так сходка постановила. Стало быть и отвечать тебе перед всем народом. Сам видишь, какой беспредел творится. Кончать с ним надо.

– За чем же дело стало?

– Люди, – а под "людьми" Писарь понимал исключительно представителей воровского сословия, – в разброде. Одни старых понятий придерживаются, другие в бизнес ударились, кто-то на барыг охраной работает за долю. "Крыша" называется. А то другая напасть – сопляки отмороженные, дембеля безбашенные, чеченцы дикие. Все с оружием и у всех в башке тараканы вместо масла. Сейчас-то немного утихло. Люберецких побили, Ореховские сами разбрелись, чеченцев война поела, а Коптевских менты проредили. Две банды остались особенно опасные: "Динамовцы", из спортсменов, и бывшие менты Гайдука.

– И в чем моя роль?

– Ты должен распоряжаться общаком. Это я говорю от имени всех, кто сегодня погиб на Ленинском. Вся козырная братва так порешила. А для поддержки тебе своя бригада нужна, иначе и двух дней не проживешь.

– А как же авторитет воровской? – прищурился Лях. – Или слово вора уже ничего не значит?

Писарь рассердился на непонятливость собеседника.

– Говорю же тебе – времена поменялись! На одном авторитете далеко не уедешь. Сила нужна.

– Я ведь вор и ничего кроме как воровать не умею. Вот ты мне предлагаешь бригаду собрать, а почему сам-то не соберешь? Авторитета для этого у тебя – на троих хватит.

– Я уже старик. Мне переучиваться поздно. И общак теперь не как раньше: "собрал – раскидал". Его в дело пускать нужно, иначе молодые на повороте обойдут. Нынче бабки – большая сила. Но и совесть надо иметь. Не забывать, что общак – благо общее, а не лично твое.

Лях встал и прошелся по комнате.

– Значит ты, Писарь, предлагаешь мне самому стать типа барыгой или бухгалтером при общаке? Нет, не пойдет такое дело. Я не против того чтобы отстегивать долю, это святое. Я даже согласен держать общак, получать с братвы что положено и отправлять грев на зоны. Но стать банкиром – никогда. Я для этого не гожусь. Не мое это.

Писарь покачал головой.

– Никогда не говори "никогда". Пойми, Лях, времена сильно изменились. По старому сейчас не проживешь. Барыги ушли под крыши. Если кого из них помоешь, то не с мусорами, а с бандитами разбираться придется. Да ты уже это знаешь. Так что все, на что ты можешь рассчитывать со своим талантом крадуна – это читать лекции в какой-нибудь шпионской школе о том как незаметно войти в закрытое помещение. Или на первом же скачке сгоришь.

– Ну это вряд ли, – усмехнулся Лях. – Я школу Призрака прошел, следов не оставляю.

– Не оставлять следов – уже след. По нему тебя и вычислят. А эти ребята не менты и не прокурор. Им доказательства собирать не надо, достаточно подозрения. Остальное ты им сам скажешь. Есть у них средства для освежения памяти – гестапо позавидует. И что дальше? А дальше закопают тебя в ближайшей лесопосадке со всем твоим авторитетом, если нет за тобой конкретных пацанов, которые в эту тему готовы вписаться и войну из-за тебя начать. Надежная братва за спиной – это сейчас единственная защита от беспредела.

– Видел я сегодня на кладбище, какая это защита. Хочешь сказать, за Калмыком и Дядей Митей никто из братвы не стоял? Только им теперь от этого не легче!

Писарь нахмурился.

– Здесь совсем другой базар. Боюсь, их для того и взорвали, чтобы войну начать. А сил у нас – один Чингиз со своими людьми. Остальные гроша ломаного не стоят. Всех забот – уколоться и забыться. Да, совсем братва испортилась.

– А ты не думаешь, что бомбу заложить мог кто-то из своих?

– Окстись, Лях! Что ты такое несешь? Чтобы честняк на своих руку поднял? Да на такое даже лаврушники не способны!

– Честняк не честняк, а только я думаю, что, может, и Пашу убили только для того, чтобы всех нас в одном месте собрать и вслед за Пашей "в Сочи" отправить.

Писарь совсем сник и только пробормотал в ответ:

– Ладно, время покажет, кто прав. А сейчас оставлю тебя в покое. Оглядись хорошенько. Сам поймешь – что к чему. Только бы поздно не было. На вот, возьми, – Писарь протянул Ляху завернутый в тряпку тяжелый предмет.

– Что это? – Лях принялся разворачивать сверток. – Волына?

Он не ошибся. Внутри свертка оказался блестящий хромом небольшой пистолет.

– Красивая игрушка, – покачал головой Лях. – Только мне ствол без надобности. Я вор, а не мокрушник.

– Это вроде микрокалькулятора, машинка для быстрых расчетов, – ответил Писарь. – Сейчас этим все пользуются. Возьми, авось пригодится.

– Нет, благодарю, – Лях протянул ему подарок обратно. – Я уж как-нибудь по старинке, перышком отмахаюсь. Мне Вальтер в подарок к выходу свою выкидуху подогнал.

Писарь недовольно проворчал.

– Ладно, тебя все равно не переупрямишь. Читал я в молодости книжку с картинками про одного такого. "Дон Кихот" называется. Гляди, чтобы не пожалеть. Куда ты сейчас?

– Прошвырнусь по старым адресам, раз такое дело. Если серьезное рубилово начнется, тут не одна лежка понадобится.

– Тогда до завтра, – Писарь протянул Ляху руку. – Вальтер, проводи!

* * *

К ночи похолодало. Лях медленно брел вдоль набережной Москвы-реки. События прошедшего дня обрушились на него как шквал. Он не был готов к такому развороту событий и теперь пытался их осмыслить.

Правильно ли он поступил, отказавшись от предложения Писаря и погибших воров возглавить правильных пацанов, оставшихся верными босяцким понятиям и не ступивших на соблазнительно-легкий путь беспредела? Не был ли его выбор простой боязнью ответственности за людей и общие деньги?

К тому же – легко сказать – возглавить! Как можно возглавить людей, не способных подчинять свое поведение даже самому элементарному принуждению или дисциплине? Поэтому урки всегда будут проигрывать сплоченным кодлам спортсменов, вояк или нацменов.

На зоне другое дело, там поневоле живешь по понятиям. И не захочешь, так заставят. Деваться-то некуда. На воле же все иначе. Не зря существует правило – за вольные косяки предъявы не делают. Трудно жить на воле. И опасно.

Размышления Ляха прервал резкий визг тормозов. Он находился под сводами метромоста. Сверху как раз грохотал колесами проходящий поезд. А прямо перед Ляхом, выскочив передними колесами на тротуар, остановилась черная "волга".

Из машины выскочили двое и бросились к Ляху. Первым бежал человек в милицейской форме в погонах майора. Второй вылез из-за руля и ему пришлось обегать машину вокруг. Оба были при стволах. Щелкнув кнопкой, Лях открыл клинок выкидного ножа.

"Memento mori", "Помни о смерти", – было написано на рукоятке вальтерова подарка, но Лях в этот момент не думал ни о чем. Действия его были автоматическими. Он прыгнул навстречу первому, тому, что в ментовском клифте. Ляху было наплевать – настоящий он мент или прикидывается. Тот неверно оценил дистанцию и Лях подошел почти вплотную. Стрелять было поздно. Увидев перед глазами сверкнувший клинок ножа, убийца в милицейской форме перетрухнул и заорал:

– Мочи его, Квали! Мочи на х…! Он меня завалит!

Он не договорил. Его напарник наскоро прицелился и выстрелил несколько раз подряд. Из четырех пуль одна досталась Ляху, остальные угодили в обтянутую милицейским кителем спину лжемайора.

Лях почувствовал резкую боль в левой руке. Тем не менее он подхватил падающее на него тело и толкнул его на второго. Тот невольно попятился. Лях отметил его темное лицо с глубоким рваным шрамом.

Убийца со шрамом снова вскинул пистолет, но по инерции сделал еще шаг назад. В этот момент опять раздался пронзительный визг тормозов и удар. Отброшенный крылом проезжавшего автомобиля человек со шрамом покатился по асфальту. Пистолета из рук он при этом не выпустил. Послышалась яростная брань.

Лях, прячась за опорой моста, бросился через дорогу и через секунду скрылся в кустах.

* * *

Лях замер и огляделся. Погони, похоже, не было. Вероятно парню со шрамом было сейчас не до него. Что же, Писарь оказался прав. Что-то в этом мире меняется и не в лучшую сторону. Сегодня воры с пистолетами, завтра менты с обрезами, послезавтра школьники с гранатометами.

Он вспомнил последние слова, сказанные ему Писарем при расставании. А ведь и в самом деле он со своими понятиями похож на дон Кихота. Устроил, понимаешь, поединок века – боксер против пулеметчика.

Лях ощупал левую руку выше локтя. Пуля лишь задела ее, но кровь шла сильно. Весь рукав промок. Лях вынул брючный ремень и правой рукой с помощью зубов наложил жгут. Кровотечение прекратилось, но он знал, что долго так не проходишь. Лях окинул взглядом двор, в который забежал. Тот показался ему знакомым. Точно, он его узнал. Когда-то в этом доме жила Надя. Ноги сами понесли Ляха к нужному подъезду. На его счастье кодовый замок не работал и он вошел внутрь.

Он стоял, прислонившись лбом к холодной двери лифта. События десятилетней давности нахлынули – словно все было вчера. Вспоминался сказочный вечер, начавшийся в "Метрополе", а закончившийся здесь, в квартире на седьмом этаже. В ушах звучала музыка Тото Кутуньо в обработке Джо Дассена.

"Где же ты, и где искать твои следы?

Как тебя найти? Никто не может мне подсказать.

Лишь во сне порой приходишь ты ко мне,

Чтоб уйти под утро опять"…

Меньше всего ему сейчас хотелось предстать в таком виде перед Надей. И все же он поднялся. На седьмом этаже он остановился перед мощной бронированной дверью. Так же грозно выглядели и двери соседей. Когда его посадили в последний раз, такого поветрия в Москве еще не было. Впрочем, открыть такую дверь для него было бы не намного труднее обычной. От кровопотери Лях ощущал легкое головокружение. Наконец он решился и нажал звонок.

На двери не было глазка, но Лях был уверен, что его разглядывают. Не сразу в небольшой трещине над дверью он разглядел зрачок видеокамеры. Такого раньше тоже не бывало.

Дверь открыла женщина. Нет, это была не Надя. Перед Ляхом предстала сравнительно молодая брюнетка, этакая красавица южного типа. Впрочем, женщины этого типа никогда не были в его вкусе. Ее лицо показалось Ляху знакомым. Он вспомнил, что когда-то видел ее портрет на рекламе "Кара-банка".

– Вы к кому? – спросила она.

– К Павловым. К Надежде… хотя по мужу у нее, возможно, другая фамилия.

– Вы ее родственник? Друг? А они давно уехали, – сообщила женщина. – То ли в Америку, то ли в Германию. Что с вами? Вам плохо? Заходите скорее!

У Ляха действительно сильно закружилась голова и ослабли ноги. Женщина помогла ему пройти в квартиру и присесть на диван.

– Осторожнее, я грязный, – предупредил ее Лях, опускаясь на дорогое покрывало.

– Пустяки, тряпку и заменить недолго. Что с вами? Вы ранены?

– Так, зацепило шальной пулей. Слышали стрельбу на улице? Я сейчас немного отдышусь и уйду.

Хозяйка строго покачала головой, отошла к уставленному бутылками сервировочному столику, налила полный фужер коньяка и протянула Ляху.

– Никуда вы не пойдете. Во-первых вы больны. А во-вторых вас может зацепить еще одна шальная пуля.

Лях медленно выпил терпкую ароматную жидкость и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.

– А если я останусь, шальная пуля может залететь и сюда.

Хозяйка презрительно усмехнулась.

– Это не так просто. Меня зовут Карина, если это вам что-то говорит.

– Ничего не говорит, – признался Лях. – Меня обычно зовут Ляхом и я сегодня первый день на свободе.

Он почувствовал, что его неудержимо клонит в сон и отключился.

* * *

Лях проснулся от пронзительного звонка в дверь, когда было совсем светло. Он посмотрел на руку – забинтована.

Лях огляделся. Он лежал в комнате, половина которой представляла собой спальню, а другая, задняя часть, походила скорее на склад или ломбард и была заставлена коробками и тюками.

В комнату заглянула Карина.

– Проснулся? Живой? Просто замечательно! Лежи и не вставай, пока не скажу. Это ко мне. Подруга.

Из прихожей, а затем и из гостинной послышались тяжелые шаги гостьи и рыдания. Пришедшая перемежала частые всхлипывания басовитыми репликами.

– Кариночка, золотко, у нас такая беда, такая беда! Если бы ты знала! Обокрали нас шакалы, чтоб им гореть и не пригорать! Обокрали, пидоры вонючие, чтобы их и на том свете драли во все дырки! Все вынесли, ну буквально все! Оставили как есть нагишом. В приличный кабак ну буквально не в чем пойти, чтобы хоть как-то забыться, на хрен! Да и не на что.

Лях слышал как Карина успокаивает подругу.

– Ну что ты, Софа! Зачем так убиваться? Тряпки-шмотки, это все ерунда! Главное здоровье.

Но та не унималась.

– Слушай, о чем ты говоришь, какое тут здоровье? Представляешь, все вынесли, все! Телевизор, ты помнишь, какой у меня был телевизор? Как "Анкл Бенкс"… Бенг и этот, как же, мать его? Олафсон. У людей тачки дешевле стоят. Ведь только купили, гарантия еще не кончилась. Экран – метр по диагонали!

Взгляд Ляха задержался на замотанном в простыню предмете, который, будучи развернутым, вполне мог оказаться большим телевизором с диагональю экрана около метра.

Стенания за стеной не утихали. Так, вероятно, горюет крупная птица, у которой украли последние яйца.

– А ковры! Три настоящих бухарских! Из коллекции этого, алкаша с моржовыми усами, Максима Горького.

Три больших рулона, сваленных на пол рядом с предметом, похожим на телевизор, вполне могли оказаться бухарскими коврами.

– И даже маленький коврик – "Шишкин на отдыхе" уволокли! – продолжала причитать подруга.

Из-под свернутых рулонов выглядывал уголок даже не ковра, а скорее толстого пледа или одеяла, рисунок которого явно напоминал нетленных шишкинских медведей.

Лях неловко перевернулся и уронил с тумбочки массивную бронзовую пепельницу. Рыдания мигом смолкли.

– А кто там у тебя? – эхом отозвалась потерпевшая.

– Любовника прячу, – сообщила Карина. – Такого кадра на днях словила – закачаешься!

– А можно одним глазком посмотреть?

– Только аккуратно. Он спит.

Дверь осторожно приоткрылась. Узкий угол обзора не позволял жертве квартирной кражи увидеть собственных вещей. Да она и не стремилась увидеть ничего кроме таинственного любовника. Лях изобразил спящего.

– А что с ним? – шепотом прошипела Софа.

– Да ничего страшного. Киллер подстрелил, дело житейское, – пояснила Карина.

– Уй, как интересно!…

Дверь захлопнулась. Лях так старательно изображал спящего, что и в самом деле заснул. Разбудила его Карина.

– Проснулся? Хороший сон – первый признак выздоравливающего. Второй показатель – аппетит. Сейчас будем завтракать и проверим.

– А какой третий показатель? – поинтересовался Лях.

– Потенция. С этим чуть позже. Так ты встанешь или кофе в постель подать?

– Лучше в чашку. Не люблю мокрым лежать, – признался Лях и вылез из-под одеяла. – Может дашь мне одеться?

– А ты что, стесняешься? Так все интересное я у тебя уже видела, когда вчера укладывала.

– Ну и как?

– Не впечатляет. Средне.

И Карина гордо вышла из комнаты с видом победителя.

* * *

Ляха ожидал легкий завтрак. Кофе, лососина, сыр и фрукты.

– А хлеб? – спросил он.