Текст книги "Тоня из Семеновки (сборник)"

Автор книги: Сергей Баруздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Утром Леля пришла на работу.

– Леля! Что с тобой?

– А? Почему, тетя Паша?

– Лелечка! Ты вроде помолодела сегодня! Красавица!

– Что вы, тетя Дуся!

– Лель, ты что?

– Ничего.

– Радость какая?

– Что вы, Зинаида Сидоровна!

Леля смущалась, краснела и не знала, что сказать. А что сказать? Ведь ничего нет, просто так. Не объяснишь же этим женщинам то, чего себе объяснить не можешь. Но они все видят и замечают, эти женщины!

А потом все было как в сказке. И пропуск, который он привез для нее, и то, что на пропуске было отпечатано "Московский государственный ордена Ленина цирк", и то, что говорила Зинаида Сидоровна, и тетя Паша, и тетя Дуся, и все по этому поводу, и то, как Леля не знала, куда себя деть, потому что хорошее, оказывается, труднее скрывать, чем плохое.

Леля сидела в цирке на приставном месте, как ее посадил сам Константин Сергеевич, и ждала, ждала, ждала. Сначала третьего звонка, потом когда начнется представление, потом выхода акробатов на проволоке, где он уже будет не Никандровым, а Калистратовым, но разве это важно! Она поражалась, восхищалась и все время ждала: еще и еще, еще и еще что-то будет, что-то должно быть.

Нет, цирк – это самое лучшее на свете. Она бывала и в театрах, и в кино – чаще, а в цирке раз или два, совсем еще маленькой, до школы, с папой и мамой, и тогда, наверно, цирк ей нравился, а сейчас – сейчас это было что-то необыкновенное. Есть, конечно, искусство и искусство, это непостижимо, но где-то в кино или в театре тебе может что-то нравиться и не нравиться, и пьеса может быть плохой, и актер слабый, а тут – тут нельзя не восхищаться. Каждый номер, самый маленький, самый простой, – это бог знает какая работа, какой труд! И вот группа Калистратовых. Их много, и Леля видела всех, но больше Константина Сергеевича, который вовсе не был главным, но как он был хорош! И это ж надо такое уметь!..

После представления Леля ждала его, как он просил, и они вместе вышли из цирка, направились к Трубной, потом по бульварам и улице Горького. Осень переходила на зиму. Шел снег. Он говорил ей что-то хорошее, она радовалась и думала, вспоминала и вновь думала о чем-то очень разном. О цирке, конечно, и о том, что надо сфотографироваться для нового комсомольского билета, и взносы заплатить за октябрь, и обязательно поступить с будущей осени в школу рабочей молодежи, пусть опять в восьмой, но надо, и съездить на кладбище – Ваганьковское и Перхушковское – на могилы, папину и мамину, привести их в порядок, и не забыть позвонить Люсе Еремеевой, а то она обидится, и правильно сделает, потому что Леля ей очень давно не звонила.

– А я и не знал, что вы такая, – сказал он.

– Какая?

– Такая, как есть. Мама говорила, а я не знал...

Леля промолчала. Ей и так было хорошо.

Она вспомнила свою работу, и тетю Пашу, и тетю Дусю, и тетю Тоню уборщицу, и дядю Гришу – шофера, и, конечно, Зинаиду Сидоровну, и то, как все будет завтра утром, когда она придет. А в Сибирь она поехала бы, обязательно поехала, если бы он был там на гастролях, и ходила бы на все его представления, и потом они вместе шли бы по сибирским улицам вот так, как сейчас.

ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ СЛОН

Обычно рассказы начинаются с конкретного действия. Например: "В небе светило солнце", или: "Это случилось в полдень", или: "Время клонилось к вечеру", или: "Над городом спустилась ночь". Могут быть и несколько иные варианты начала: "...а может быть, это были всего лишь маленькие звукоуловители, напряженно повернутые в мировое пространство, к источнику колебаний, недоступных для человеческого уха..." или, как у меня: "В небе светило солнце. А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных..."

Но, увы, мне сейчас придется начать этот рассказ не с действия, а с рассказа о самом рассказе.

Я придумал рассказ. Придумал название – "Дорогой товарищ слон". И подзаголовок – "Рассказ-сказка для детей и для взрослых".

Когда рассказ был написан, я, как обычно, прочитал его самому моему близкому и дорогому мне старшему редактору.

Не знаю, что сказала бы просто жена, но жена – старший редактор сказала так:

– Мне не нравится...

– Почему?

– Слишком большой...

– Но и слон – большой!

– Слон твой, дорогой товарищ, слон действительно большой, но это рассказ не для детей. "Для взрослых" – это правильно.

– Почему не для детей?

– Потому, что ты ругаешь педагогов – раз, пишешь о любви и о других проблемах – два, наконец, у тебя все люди глупее слона.

– Но и слон наш, хороший, советский, в Московском зоопарке родился...

– Это не имеет значения!

– Рассказ-сказка!

– Этого не поймут! Поймут буквально. И дети...

– Дети, кстати, тоже как-то оценивают своих учителей.

– Оценивают, по книжкам для детей...

Я заново переписал рассказ "Дорогой товарищ слон", переписал серьезно, убрав слово "сказка".

Вот он – этот рассказ.

* * *

Итак, в небе все же светило солнце.

А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных.

Заранее прошу не путать эти понятия. Владик действительно состоит в отряде, но не хоботных. Владик состоит в пионерском отряде. Так что отряд хоботных, хотя и имеет кое-какое отношение к Владику, не имеет никакого отношения к пионерскому отряду. А если и имеет, то только то, что Владик и его товарищи по пионерскому отряду изучают среди прочих предметов школьной программы отряд хоботных. Программа эта по зоологии утверждена во всех высоких учреждениях, в частности в Министерстве просвещения, в Академии педагогических наук и всюду. Утверждена не как-нибудь, а с привлечением широкой общественности, включая комсомольскую и писательскую, и потому не подлежит пересмотру. До тех пор, пока сами авторы этой программы не посчитают нужным пересмотреть ее. Как, впрочем, и учебники по зоологии.

Но это все присказка, а главное, конечно, пока – Владик, о котором следует кое-что сообщить, ибо имя его уже названо.

Так вот о нем.

Владимир Николаевич Хвостиков, он же Владик, как его называют дома, во дворе и в классе, он же Владимир, когда мама и папа сердятся, он же в прошлом Вовочка, Вовик, Вовсик, Вовуленька, Вовульчик, Вовусюточка, как его по-разному величали в далекие дошкольные годы родители и две бабушки плюс один дедушка, как обычно, отдыхал на очередном уроке.

Ученик Н-ского класса "А" Н-ской московской школы Владик Хвостиков действительно отдыхал на уроках, Думал, мечтал и отдыхал. Отдыхал, мечтал и думал. Ему завидовали все одноклассники, и он отлично понимал причины их зависти. Все поражались его мужеству, выдержке и терпению. Отличники и двоечники волновались на каждом уроке. Отличники – как отличники. Двоечники как двоечники. Двоечники волновались, конечно, за себя. Только за себя. Отличники – нет же, они поразительные люди! – волновались за себя, за честь класса, школы и всей советской педагогики. Как бы не подвести кого-нибудь!

В свою очередь, за отличников волновались все преподаватели, вся школа. За ними ухаживали, как за экспонатами на Выставке достижений народного хозяйства. Их лелеяли, вытирали тряпочкой, на них почти молились. Как поручить Нине Стрельцовой выступить завтра на общепионерском слете, когда она вдруг получила по пению не пятерку, а четверку? Ужасно! А Вася... Что случилось с Васей Строгановым? Мы его прочили на математическую олимпиаду, а потом – с дальним прицелом – в школу юных математиков, а он вчера сделал две грубейшие ошибки в контрольной по русскому языку. Подвел, Вася! Вот и надейся! Вот и верь в человека! Ну ничего, мы тебя, Вася, подтянем, поддержим! Не падай духом, Вася!

Двоечники? На них тоже молились. Их подтягивали. Им помогали. Мало уроков – пожалуйста, дополнительное время. Я лучше не пойду домой, оставлю своих детей без обеда, но уж выведу, чего бы мне это ни стоило, свой класс в успевающие! Ни одного второгодника! Ни одной неудовлетворительной оценки! Миленькие, родненькие Сима Кулькина и Митя Елкин! Ну помогите хотя бы мне, учительнице! Не оставайтесь, пожалуйста, на второй год! Ведь ты, Сима Кулькина, даже говорила, что будешь учительницей! Как же так!

Владик Хвостиков глубоко сочувствует учителям, отличникам и двоечникам. Им трудно, в самом деле трудно. У них просто невыносимая жизнь!

И потому сам он старался. Он ни разу не получил ни одной двойки. Он ни разу не получил ни одной пятерки – ни по одному предмету, не считая поведения и прилежания. Он ни разу не поднимал на уроке руку, дабы не подвести преподавателя.

У Владика спокойное равновесие в дневнике, близкое к космическому:

Алгебра – 3.

Геометрия – 3.

Физика – 3.

География – 3.

История – 3.

Немецкий язык – 3.

Русский язык:

Устно – 3.

Письменно – 3.

Литература:

Устно – 3.

Письменно – 3.

Зоология – 3.

Рисование – 3.

Физкультура – 3.

Труд – 3.

Пение – 3.

Ну а поведение и прилежание, конечно, 5.

Если хотите знать, именно Владик Хвостиков в какой-то мере гордость и основа нашей школы. Ее фундамент. Ведь взять хотя бы тех же школьных преподавателей, каждого в отдельности, и вспомнить, что они сами были когда-то школьниками, что окажется?! Окажется то, что у каждого из них была тройка хотя бы по одному предмету. Если сложить преподавателей вместе с их тройками, то получится как раз один нынешний Владик Хвостиков человек, с малолетства прошедший по сложным путям перестройки нашей школы, перестройки, к которой он всегда, на каждом ее этапе, относился здраво. Тот самый Хвостиков, который сидит сейчас на последней парте у окна в Н-ском классе "А" Н-ской московской школы, и, как обычно, отдыхает, и, может быть, даже думает – просто так, о чем-то.

А почему, собственно, ему не думать на уроке? Думать в наше время нужно каждому. Об этом сами учителя без конца говорят: "Думайте, думайте, думайте".

И Владик думает, как советуют учителя. Думает, потому что, в самом деле, никакие кибернетические машины не могут заменить человека, о чем пишут в газетах, по радио говорят и по телевизору. И потому он, Владик, думает! Он же человек! Он сидит на уроке и думает. Отдыхает и думает, думает и отдыхает!

А зоолог Иннокентий Григорьевич стоит у доски, на которой развешаны схемы, и что-то объясняет. До Владика доносятся только отдельные фразы: "Медуза, таким образом, в отличие от гидры...", "Как мы знаем, одновременно с потерей одних органов паразиты...", "Буроватое тело клеща, как известно, не расчленяется на отделы...", "Окунь, обитающий в реках и озерах, дышит кислородом..."

Вдруг Иннокентий Григорьевич почему-то взглянул на Владика и мягко спросил:

– Хвостиков!

– Что? – вскочил Владик.

– О чем ты мечтаешь?

– Я не мечтаю, – сказал Владик. – Я просто думаю.

– О чем?

– Ни о чем...

– Ну, садись, слушай!.. Итак, – продолжил Иннокентий Григорьевич, из всех представителей класса млекопитающих вспомним прежде всего кролика... Впрочем, простите меня, повторяю прежнее. Хвостиков меня отвлек. Окунь, обитающий в реках и озерах, дышит кислородом. Кислородом, повторяю. А кролик уже потом...

Владик тоже, видимо, дышит кислородом, но из всех преподавателей Иннокентий Григорьевич нравится ему больше всего. И не потому, что он зоолог, просто так – нравится. Зачем только он поднял его сейчас с места?

Рассказав что-то (что – Владик не слышал, кроме обрывков фраз), Иннокентий Григорьевич обратился к классу:

– А теперь посмотрим, как у нас все-таки поживает зоология. Кто и что готов мне рассказать сам? По пройденному материалу?

Все трусили. Отличники за свои неприкосновенные пятерки. Двоечники дабы не схватить лишней двойки, а то и кола. Да и чего лезть, когда зоолог никого не вызывает?

Иннокентий Григорьевич прошелся между рядами парт, вернулся к доске и опять сказал:

– Ну, так кто? Право, ничего страшного.

Класс еще больше замер. Конечно, молчала Сима Кулькина и Митя Елкин. Молчали и отличники. Нина Стрельцова полезла в портфель, делая вид, что у нее срочные дела. Вася Строганов с видом умного мраморного древнего грека смотрел на зоолога.

Владику даже смешно стало. Если бы он умел поднимать руку, то уж сейчас...

– Значит, на общественных началах у нас с вами ничего не получится, с сожалением произнес Иннокентий Григорьевич. – А жаль. Ведь сейчас общественные начала...

Владик спокойно размышлял за своей партой – вовсе не об общественных началах. Почему зоолог впервые обратился к нему, да еще спросил, о чем он мечтает? Почему? Никто ни разу, никогда не обращался к нему с вопросами на уроках. За все годы учения! Неужели...

– Хвостиков! Может, хоть ты? – робко спросил Иннокентий Григорьевич. – Выручай товарищей!

"Все, – решил Владик. – Не зря он ко мне придрался..."

Владик вскочил с парты и произнес:

– Не знаю, Иннокентий Григорьевич, смогу ли я? Если смогу...

– Молодец, Хвостиков! – обрадовался зоолог. – Правда, выручай своих товарищей.

– Зоология – наука о животных, – пояснил Владик.

– Правильно, – согласился Иннокентий Григорьевич. – Зоология – наука о животных. Весьма мудрая мысль! Только ты, Хвостиков, может быть, выйдешь к доске, чтоб все тебя слышали?

– Я лучше с места, – сказал Владик и добавил дальше по учебнику: Животных можно встретить на земном шаре повсюду...

Класс облегченно вздохнул. Сима Кулькина и Митя Елкин даже улыбнулись. Нина Стрельцова перестала возиться в портфеле, а Вася Строганов – быть мраморным.

– Есть среди животных и паразиты, – продолжал Владик.

Но Иннокентий Григорьевич перебил его:

– Все же выйди, пожалуйста, Хвостиков. Здесь тебе будет удобнее.

– Пожалуйста, – согласился Владик и вышел к доске. – Из животных мы знаем червей, майских жуков, блох, конечно, лягушек и особенно грача и кролика...

– А почему, собственно, особенно? – мягко поинтересовался зоолог.

Этот вопрос никак не мог поставить Владика в тупик.

– Потому, что мы их долго проходили, – бодро сказал Владик. – В учебнике зоологии есть образ жизни и внешний вид грача, мышцы и скелет грача, нервная система грача, строение и деятельность внутренних органов грача, размножение и развитие грача... Мы проходили!

– Ну а кролик?

– О кролике тоже, – обрадовался Владик. – Внешний вид и образ жизни кролика – раз. Скелет и мышцы кролика – два. Нервная система кролика три. Внутренние органы кролика – четыре. Размножение и развитие кролика пять.

В этом Владик уже никак не мог ошибиться. Недаром даже дома все говорили, что у него отличная зрительная память. И в классе: "Тебе хорошо! У тебя эта, как ее, зрительная память! Раз взглянул – и на всю жизнь запомнил!"

Это верно!

Нет, конечно, Владик никогда не читал ни одного учебника, кроме задачников, когда уж хочешь не хочешь, а надо что-то решать. А так проглядел заголовки, первые фразы – и все: на тройку вполне хватит.

– Умница, Хвостиков! Ты у нас удивительно наблюдательный человек, сказал Иннокентий Григорьевич. – Все правильно. Действительно, гидре, лягушке, грачу и кролику повезло в учебнике зоологии больше всех! Ну а что ты знаешь об отряде хоботных?..

О хоботных Владик, увы, почти ничего не знал. Помнил картинку, несколько обрывков фраз, и все.

– К отряду хоботных, кажется, относятся только два вида, – неуверенно произнес Владик.

Но оказалось, что слова его настолько поразили учителя, что тот даже не дал ему договорить:

– Верно, только два вида: индийский слон и африканский слон. Как я уже говорил вам, это самые крупные из ныне живущих наземных животных... Дальше, Хвостиков!

– Изо рта слона торчат два бивня, – вспомнил Владик.

– Хорошо, – согласился Иннокентий Григорьевич, – вот учитесь, ребята, у Хвостикова. Бивни – это что? Бивни – видоизмененные резцы? Так? Так! Продолжай, Хвостиков!

– Размножаются слоны медленно, – сказал Владик грустно, почти со слезами.

Зоолог оценил его грусть и добавил:

– Да, так, например, жившая в Московском зоопарке слониха родила одного слоненка в тысяча девятьсот сорок восьмом году, а другого – только через четыре года... Ну, Хвостиков!

– В Советском Союзе нередко находят зубы и кости, – продолжал Владик...

Класс почему-то неблагодарно захихикал и сбил Владика.

– Ну? – мягко спросил Иннокентий Григорьевич.

– Чучело его находится в зоологическом музее, – окончательно теряясь, произнес Владик какую-то следующую фразу об отряде хоботных. И добавил, извиняясь перед зоологом: – Там это написано, а внизу еще картинка: большой слон и маленький...

– Да, да, – нежно согласился Иннокентий Григорьевич. – Ты только не договорил, чьи зубы и кости, чье чучело?

Владик молчал.

– Папонта, – шепнул кто-то с первой парты.

– Мамонта, конечно, – вспомнил Владик.

– Отлично, – обрадовался зоолог. – А мамонт, как вы знаете, предок наших слонов. Ясно? Теперь, Хвостиков...

Увы, все сведения о хоботных у Владика были исчерпаны.

Наконец он вспомнил.

– Простите, пожалуйста, Иннокентий Григорьевич, – обрадованно взмолился Владик. – Но вот... Вот у меня есть несколько неясных вопросов, если, конечно, вы...

– Пожалуйста, пожалуйста, Хвостиков! – согласился зоолог. – Я с удовольствием...

– Какое значение имеет для слона хобот? – поинтересовался Владик. Как возмещается у слона несоответствие между короткой шеей и длинными ногами? Какие особенности имеет строение зубов у слона?

Владик прилежно перечислил все три вопроса, которые задавались самим учащимся как раз в конце главы учебника об отряде хоботных. Владик вспомнил их только что, потому что они выделены особым шрифтом и помещались рядом с картинкой: большой слон и маленький...

До конца урока Иннокентий Григорьевич с увлечением отвечал на вопросы Владика.

– Правильно, Хвостиков? – удовлетворенно спросил он, закончив рассказ.

Владик никогда не слыл человеком неблагодарным.

– Спасибо, Иннокентий Григорьевич, – сказал Владик. – А у нас вчера сразу два спутника запустили, знаете? – вдруг почему-то добавил он.

Иннокентий Григорьевич не понял:

– Где у нас? В классе?

– В Советском Союзе, естественно, – пояснил Владик. – Всегда по одному запускают, а тут сразу два в день!

Зоолог, кажется, обрадовался:

– Не знал, не знал! Это отлично!

– Между прочим, вчера по радио об этом говорили, – не выдержал Владик.

– Жаль, но не слушал, – извиняясь, признался Иннокентий Григорьевич.

– А сегодня в газетах... Тоже есть... Не читали?

Владик шел на явный спор. Конечно, он сам не читал сегодняшних газет. Но он догадывался, что все важное, переданное вчера вечером по "Маяку", обязательно должно быть в сегодняшних утренних газетах. Кроме того, по опыту папы и мамы он знал, что нельзя начинать новый день, не прочитав газеты. И сегодня утром папа, проглядывая газеты, заметил: два спутника сразу. Мама со слов папы тоже заметила и что-то сказала важное.

Оказывается, один человек на свете – Иннокентий Григорьевич – ничего не заметил.

– Не читал, – признался он Хвостикову и всему классу, как будто действительно ничего не случилось, ничего не произошло в мире. – Я читаю газеты по вечерам.

– Жаль, – сказал Хвостиков своему учителю.

– Да, да, жалко, – согласился учитель. – А вот с зоологией у тебя все идет хорошо. С отрядом хоботных – особенно! Садись, Хвостиков!

Иннокентий Григорьевич любовно посмотрел на Владика, но тут прозвучал звонок.

– Отлично, Хвостиков! – повторил он почти виновато.

Зоолог встрепенулся и уверенно поставил в журнале милую, симпатичную тройку.

* * *

Это случилось в полдень. Как раз в то время, когда в Н-ском классе "А" НН-ской московской школы начался новый урок и Владик Хвостиков, как прежде, задумчиво витал в облаках.

Зоопарк, или, как его по-разному называют, зоосад, зоологический сад, зоологический парк, зверинец, просто зоо, жил своей нормальной жизнью. Воробьи, которые представляли здесь наибольшую часть животного мира нашей планеты, паслись в клетках и загонах для птиц, муравьедов, пеликанов, верблюдов, медведей, рысей, носорогов, кенгуру и, конечно, ослов. Как всегда, щебетали волнистые попугайчики, ругались попугаи побольше, морж не хотел нырять в водоем, а бегемот, наоборот, вылезать из водоема. Зубры и зубробизоны что-то жевали. Волки и лисы подозрительно бегали, рыбы плавали, обезьяны искали блох, тигры дремали, как и их соседи – львы, а птица секретарь держалась, как секретарша самого маленького и незначительного учреждения. Никто из представителей животного мира не обращал внимания ни на один из тысяч спутников, запущенных над Землей, и даже на более земное – многочисленных посетителей зоопарка, которые почему-то льнули к клеткам, решеткам, изгородям, мазали своими носами стекла аквариумов, бегали, суетились, будто впервые попали сюда. Впрочем, все давным-давно к этому привыкли. Более старые войну прошли, более молодые тоже наслышаны, да и на своем коротком веку успели повидать всякое. Юный страус эму, например, горел из-за курящей уборщицы тети Даши, которая бросила спичку прямо ему под ноги...

И только, пожалуй, в слоновнике было событие, не знавшее прежде равных. В слоновнике, в котором находились два солдата Советской Армии с законными увольнительными, пожилая пенсионерка с внуком, академик, случайно забредший в зоопарк после лекции, председатель колхоза, приехавший на Выставку достижений народного хозяйства из Якутии и пришедший сюда из-за давней любви ко всему живому, наконец, два слона, индийско-московского происхождения – большой и маленький. Точнее, слониха и слон. Еще точнее, мама-слониха и сын-слон.

Так вот, в слоновнике происходил важный разговор. Не между посетителями, а между...

– Ну можно, а-а?

– Я ж тебе сказала, зачем и куда тебя несет?

– Ну а все-таки можно, а-а?

– Зачем, я тебя спрашиваю, зачем? Там – движение, там – миллионы пешеходов, там... Тебя сотрут в порошок! Еще под машину попадешь!

– Но я же не маленький.

– Не маленький, не маленький, конечно! Но ты знаешь, что "скорая помощь" ежедневно подбирает с улиц триста тридцать три и три десятых человека с повреждениями... Об этом и по радио сообщают...

– Ну можно, а-а? Я же не маленький. Мне уже...

– Тебе двенадцать, знаю. Но если бы был жив твой папа, то...

– А кто мой папа?

– Это не имеет никакого отношения к нашему разговору!

– Ну а можно, а-а?

– Ладно, ты не думаешь обо мне! А об Игоре Николаевиче ты подумал? Подумал?

– Я же вернусь. Не маленький... Зачем подводить директора зоопарка!

– "Не маленький, не маленький"... Заладил одно. А есть ты что будешь, что? Об этом ты думал?

– Ты мне дашь...

– Что "дашь"?

– Деньги, конечно. Ведь без денег...

– Вот еще и деньги тебе дай. А ты знаешь, как деньги эти зарабатываются?

– Знаю! Трудом, конечно.

– И ты... А труд...

– Труд облагораживает...

– Просто сил моих нет! И откуда ты все это знаешь?

– От тебя...

– Не знаю, не знаю. По-моему, я никогда ничего подобного тебе...

Такой приблизительно разговор шел в слоновнике.

Говорили два слона. Говорили, как люди, но люди почему-то их не слышали.

Люди занимались своим.

– Смотри! Во – слоны!

– Слоны, правда.

– Вот и слоны! Видишь?

– Ой, как интересно!

Это так говорили между собой два солдата и отдельно пожилая пенсионерка с внуком, пока все не услышали со стороны голос еще одного человека. Этот голос пропел почти на весь слоновник:

– Любопытнейшая штука слон! Не правда ли?

Солдаты встали по стойке "смирно" и молчаливо кивнули академику, будто он был старшим военного патруля.

– Они почти как игрушечные! – сказал внук. – Как из "Детского мира". Правда, бабунь?

– От них слишком пахнет, – сказала бабушка-пенсионерка. – Пойдем! Вот у нас дома собака, например, так от нее никакого запаха. А почему? Потому что мы моем ее, чешем. Моем, кстати, не просто так. Мылом ДДТ. Знаете? Слышали?

– Знаем, знаем, слышали, слышали, – дружно сказали солдаты.

– А у нас тоже, уважаемая, – начал академик...

Председатель колхоза из Якутии слышал все, но думал о своем: "Эх, если б не перевелись мамонты! Мне бы такое зверье! Лучше трактора, бульдозера, комбайна! Ни тебе запасных частей, ни горючего, ни..."

Про слонов забыли.

А слоны между тем продолжали:

– Тебе же будет холодно. Март...

– Можно подумать, что у нас в январе теплее!

– Все же в помещении.

– А дует как! На улице хоть солнышко. А здесь... Собачий холод!

– Ладно, ладно критиковать! Вот будешь директором зоопарка, поймешь, что такое смета, наряды на уголь, содержание штата... Все так просто? Это ж тебе зоопарк, а не что-нибудь...

– Так можно, мамочка? Ну, мамуленька? Не маленький, а-а?

Неожиданно их, а заодно и всех посетителей слоновника перебил мальчишеский голос:

– Смотрите, они целуются!

– Кто целуется? – недоверчиво спросила бабушка и на всякий случай цыкнула на внука: – Отвернись! Сию же минуту отвернись!

– Бабушка! – взмолился внук. – Почему отвернись? Мама же с папой целуются!

– Не знаю, не знаю! – твердо произнесла бабушка.

– А ты? Ты же меня целуешь...

– Я? Я – это совсем другое дело, – сказала бабушка. – И я не о таких поцелуях говорю. А такие... Такие тебе замечать рано.

Председатель колхоза, желая как-то разрядить обстановку, вспомнил главное достоинство слонов:

– Работяги!

– Не может быть, – засомневался академик, но оказалось, что он о другом: – Насколько я помню слонов по книгам, они никогда, простите, не целовались.

Отвернувшийся внук вдруг заплакал:

– А они сейчас целовались! Честное октябрятское, целовались! Я же сам видел... Они же сын и мама! Почему им нельзя, когда...

– Не говори чепухи! – посоветовала бабушка. – И не хнычь, пожалуйста! Даже когда...

– Конечно, в наше время в науке случается всякое, – заметил академик, утешая плачущего. – Так что, если ты сегодня неправ, завтра ты можешь быть прав, а если ты завтра неправ, то послезавтра... Я так думаю. Правильно?

– Не знаю, не знаю, не знаю, – сказала пенсионерка.

– Я не хнычу, – сказал внук. – Я просто... Я видел, как они...

– Так точно! – дружно ответили солдаты.

И было непонятно: то ли согласились с академиком, то ли с бабушкой, то ли с внуком...

* * *

Время клонилось к вечеру.

Бывает же так: вышел человек просто погулять, а к нему песня привязалась. Да так крепко привязалась, что ему уже не до прогулки. Все хорошо, казалось бы, все нормально. Письменные домашние задания выполнил. Устные? Это вообще несерьезно...

Владик Хвостиков вышел просто погулять и вдруг забубнил – сначала про себя – мелодию:

Бу-бу, бу-бу, нам-вам, бу-бу, бу-бу...

Потом громче, со словами:

И я еще пройти хочу...

Так до конца и опять сначала:

А я иду...

Прохожие, слышавшие Владика, радовались: вот какое у парня хорошее настроение! Отличник, наверно. Не то что мой лоботряс. Любо посмотреть!

Другие, мрачные, бросали на ходу:

– Еще поешь? Тоже Лемешев!

– А толкаться не обязательно, молодой человек, хотя вы и этот, самый, как его, – Робертино...

– Извините, Лоретти, – произнес Владик. – Но я не Робертино...

Немолодой человек, которого нечаянно толкнул Владик, должен был возмутиться, напасть на Владика, отругать, но он неожиданно обнял его:

– Знаю, милый! Знаю! Но какой талант мы потеряли! Говорят, этот самый Робертино сейчас заштатный певец в кабаре. Ужасно! Моя супруга, а она в консерватории преподает, тоже убивается...

У метро "Краснопресненская" торгуют пирожками и мороженым. Владик берет мороженое. Чем плохо? Все хорошо!

– Мог бы и спасибо сказать, – буркнула мороженщица. – Не воспитывают вас!

Может, и надо было сказать мороженщице спасибо, но теперь поздно, и Владик нырнул в сторону, переживая, а тут опять это началось:

Бу-бу, бу-бу, нам-вам, бу-бу, Москве,

И я бу-бу, бу-бу, хочу...

Вот уж эта песня! Прилипла к языку, и никак от нее не отделаешься!

Владик пошел дальше от метро в сторону кинотеатра "Баррикады" и вдруг...

Вдруг он увидел, как из зоопарка вместе с посетителями выходит слон. Просто-запросто так выходит. Мимо билетерши прошел, по ступенькам спустился на тротуар, помотал хоботом и направился к пешеходной дорожке. И главное, никто его не замечает. Все идут сами по себе, даже рядом с ним, хоть бы что!

Владик завопил:

– Смотрите, товарищи, слон! Слон! Понимаете!..

А слон, действительно слон, шагал к светофору и, как заметил Владик, всем уступал дорогу. Людям, которые не замечали его. Какой-то маленькой бездомно-грустной дворняжке, прошедшей по тротуару, довольным, сытым, по-весеннему важным голубям, что крутились под ногами, не замечая никого, и даже воробьям.

Никто не видел слона.

Никто не слышал Владика.

– Понимаете ли, слон! – уже тише повторил Владик. – Товарищи, граждане, слон!

– Где слон? – удивился кто-то.

– Слон, говоришь? – удивился еще кто-то.

– Подумаешь, слон! – произнесла старушка с авоськой.

Остальные, опять не услышав голоса Владика, шли как шли...

Слон между тем спокойно подошел к светофору и остановился вместе с пешеходами. Все смотрели на глазок светофора и на милиционера с резиновой черно-белой палкой на середине мостовой.

И слон смотрел. Пешеходы не видели слона. Машины, несущиеся по улице, не видели слона. Милиционер, жестикулирующий палкой, не видел слона. А слон ждал, как и все.

Владик бегал по противоположному тротуару, потом не выдержал, выскочил на мостовую:

– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!

Милиционер мельком обернулся к Владику:

– Подожди, мальчик! Сейчас. А теперь пожалуйста!

Он сделал поворот на сорок пять градусов и показал палкой, что пешеходам путь открыт.

– А, это ты! А волновался, – улыбнулся милиционер, когда Владик поравнялся с ним на пешеходной дорожке. – Теперь иди спокойно.

– Слон, смотрите, слон, – прошептал Владик.

– Все спешат, милый, все спешат! – произнес милиционер, махая палкой и ничего не замечая.

А слон уже шел навстречу Владику по пешеходной дорожке, миновал милиционера и самого Владика. И рядом с ним туда-обратно шли люди, не замечавшие слона. Кто-то даже толкнул его в ногу, кто-то задел сумкой, кто-то, налетев на него, недовольно произнес:

– Нельзя ли, товарищ, поосторожнее!

Владик бросился назад мимо милиционера.

– Забыл что-нибудь? – участливо сказал милиционер. – Ох уж и молодежь пошла, у меня такие же. Осторожнее, осторожнее, смотри...

Слон вышел на тротуар и на минуту остановился. Вроде задумался, куда ему направиться – к метро или к площади Восстания. Мимо слона прошмыгнула кошка, и слон опять отодвинулся чуть в сторону, чтобы не задеть ее ногами. Воробьи и голуби паслись рядом с продавщицей пирожков; им кое-что перепало, и, схватив кусок поджаренного на маргарине пирожка, они бросились в ноги к слону, и слон, замечая их, сторонился. Людей он вообще, видно, стеснялся вежливо пропуская то слева, то справа. Владик нерешительно терся возле кисточки на хвосте слона.

Тротуар шумел. Ботинками, голосами прохожих, криками непонятно взбудораженных продавщиц и продавцов:

– Покупайте лотерейные билеты! Все, что угодно! Два дня до розыгрыша! Машина "Москвич", "Запорожец" новой конструкции, пылесос! Выигрыш обеспечен!

– С мясом горячие! С капустой горячие! С творогом, с творогом, творогом!