Текст книги "Путь отважных"

Автор книги: Сергей Баруздин

Соавторы: Михаил Коршунов,Юлий Анненков,Амирхан Шомахов,А. Безуглов,Ник. Суровцев,Иосиф Курлат,Г. Юркина,Сергей Омбыш-Кузнецов,Э. Теосян,Василий Великанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Неси сюда! – уже совсем осмелев, приказал «танкист».

В хате сидело несколько советских пограничников. Перед ними на столе возвышался чугун со щами, стояла кринка с молоком.

Марат влетел в хату с таким видом, что люди сразу почувствовали неладное.

– На кладбище – они!

Пограничники бежали к кладбищу за Маратом, который вёл их самыми короткими и безопасными тропами. Заметив вооружённых людей, переодетые фашисты бросились в кусты. Марат – за ними.

Добежав до опушки леса, «танкисты» начали отстреливаться.

В это время по шоссе проходила машина с красноармейцами. Услышав выстрелы, они поспешили на выручку своим.

…Вечером к хате Казеев подкатил грузовик. В нём сидели наши бойцы и двое пленных. Анна Александровна со слезами бросилась к сыну: он стоял на ступеньке кабины, ноги у мальчика были в крови, рубашка изодрана.

– Спасибо вам, мамаша! – пожимали по очереди воины руку старой женщине. – Смелого сына вырастили. Хорошего бойца!

Прошло несколько дней. В Дзержинске, Негорелом – всюду разместились вражеские гарнизоны. Уже несколько раз наведывались оккупанты и в Станьково.

Ворвались они и в хату к Анне Александровне. Перерыли всё: что-то искали. Счастье, что не догадались поднять половицу в сенях. Там Марат запрятал разные патроны, гранаты. Целыми днями пропадал где-то мальчишка и возвращался то с обоймой патронов, то с какой-нибудь частью от оружия.

Осенью Марату уже не пришлось бегать в школу, в пятый класс. Школьное здание фашисты превратили в свою казарму. Многих учителей арестовали, многих отправили куда-то. Осенью фашисты и их пособники – полицаи схватили и Анну Александровну. Пронюхали враги, что она держит связь с партизанами, помогает им. А через несколько месяцев Марат с сестрой узнали: их маму гитлеровские палачи повесили в Минске, на площади Свободы.

Марат ушёл к партизанам в станьковский лес.

* * *

Зимой 1944 года партизанская бригада имени Рокоссовского разместилась в деревне Румок, Узденского района. Деревню прозвали «партизанской столицей». Гитлеровцы не осмеливались нападать на неё. Зато каждый день шли и шли в Румок советские люди – старики, подростки и даже дети. Они просили дать им оружие, а получив винтовку или автомат, принимали партизанскую клятву. Приходили в отряды и женщины. Дозорные посты и секреты партизан пропускали их без задержки.

Морозным утром 8 марта по дорогам, что вели в «партизанскую столицу», двигались большие группы женщин. Многие несли ребятишек на руках.

Женщины уже виднелись у леса, когда к штабу на взмыленных конях подлетели трое всадников.

– Товарищ командир! Подходят не женщины – переодетые немцы! Тревога, товарищи, тревога!

Конники понеслись вдоль деревни, поднимая бойцов. Впереди скакал мальчишка. Полы его широкой, не по росту, шинели развевались на ветру. И от этого казалось, будто всадник летит на крыльях.

Со стороны леса послышались выстрелы. Почуяв опасность, «женщины» начали падать в снег. Падали так, как это могут делать лишь хорошо обученные солдаты. Распеленали они и своих «младенцев», превратив их в пулемёты.

Начался бой. Над юным всадником не раз проносились свинцовые шмели, пока он доскакал до командного пункта и укрыл коня за хатой. Здесь же беспокойно топтались ещё две осёдланные лошади. Их хозяева, связные-партизаны, лежали рядом с командиром бригады Барановым, ждали его приказаний.

Мальчишка скинул автомат, пополз к командиру. Тот оглянулся:

– А, Марат! Плохи наши дела, браток. Близко подошли, гады! Сейчас бы отряду Фурманова им с тыла ударить!

Марат знал, что фурмановцы стоят километрах в семи от Румка, что они действительно могли бы зайти немцам в тыл. «Надо им сообщить!» Мальчик уже хотел было ползти к коню. Но комбриг обратился к другому партизану:

– Давай, Георгий! Скачи, пусть не мешкают ни минуты!

Но связному не удалось выскочить даже из деревни. Он упал вместе с конём, скошенный пулемётной очередью. Не суждено было проскочить и второму связному. Не спрашивая ни о чём командира, Марат пополз к своему Орлику.

– Подожди, хлопец! – Баранов глянул мальчишке в глаза. – Береги себя, слышишь? Скачи прямиком, так вернее будет. Мы тебя прикроем… Ну… – Марат почувствовал, как к его горящему лицу прижалась колючая щека, сухие, жёсткие губы. – Сынок…

Стреляя по врагу, командир то и дело поднимал голову, чтобы глянуть на поле, по которому летел крылатый конь. Всадника почти не было видно. Он прижался к лошадиной гриве, словно слился с Орликом. До спасительного леса оставались считанные метры.

Внезапно конь споткнулся, и сердце у командира сжалось, глаза невольно закрылись. «Неужели всё?» Комбриг открыл глаза. Нет! Марат продолжает стремительно лететь вперёд. Ещё рывок! Ещё!

И все, кто наблюдал за юным героем, закричали «ура».

…Вот уже два года воевал Марат Казей в партизанском отряде. Он пришёл к партизанам в особенно тяжёлые для них дни. Участок леса, где разместилась их боевая группа, оцепили карательные роты гитлеровцев. Для того чтобы покончить с партизанами в станьковском лесу, фашистское командование пригнало с фронта несколько сотен солдат. Пришлось покинуть старые места и перебраться в Полесье.

Но через несколько месяцев партизаны вернулись в станьковский лес. Здесь Марат узнал о том, что во время вражеской блокады его сестра Ада отморозила ноги: она пролежала сутки в снегу, прячась от карателей.

Возле деревни Николки, на Слуцком шоссе, народные мстители уничтожили пятьдесят вражеских автомашин с продовольствием и боеприпасами. Среди смельчаков был и Марат. Так отомстил он врагам за свою сестру.

Начальник штаба партизанской бригады Егоров заметил, что мальчик необычайно храбр и находчив. Он взял Марата к себе разведчиком.

Однажды пошёл Марат в разведку с комсомольцем Александром Райковичем. Ушли разведчики, да что-то долго не возвращались. В отряде забеспокоились: уж не случилось ли что? Вдруг слышат: по лесной просеке мчится машина. Партизаны схватились за оружие, думали – каратели. А как увидели, в чём дело, рассмеялись. В офицерской штабной машине важно восседали Марат с Александром. Разведчики сумели ценные сведения добыть и машину у врага из-под носа угнать.

Вскоре после этого выехал Марат на разведку вместе с начальником разведки штаба бригады Владимиром Лариным.

Берёзки стояли, усыпанные зелёным майским пушком. Это была пятнадцатая весна Марата. Ларин пел. А мальчишке хотелось спрыгнуть с коня – покувыркаться на лужайке, что так сильно пахла и прошлогодней листвой, и молодыми побегами, и чем-то ещё – живым, весенним.

…Выехав на опушку, Владимир умолк, лицо его сделалось суровым.

– На-ка, глянь, – протянул Ларин свой бинокль юному партизану. – У тебя глаза поострее…

Пока разведчики пробирались лесом, заметно стемнело. Но Марату всё же удалось разглядеть лежащую впереди деревеньку Хороменское. По всем приметам, фашистов в ней не было. Но всё-таки Ларин решил переждать в лесу и ночью пробраться в Хороменское.

Деревня, казалось, вымерла: ни звука, ни огонька в окне. Но разведчики знают: тишина бывает обманчива, особенно в ночи. Марат нащупывал гранаты за поясом. А бывалый конь ступал осторожно.

Задворками партизаны подъехали к хате, ничем не выделявшейся среди десятка других – серых, слепых хат. Ларин трижды стукнул рукояткой плети по наличнику. Тишина. Слышно даже, как в хлеву вздыхает телёнок. Постучали ещё. В тёмном окне проплыл огонёк свечи.

Дверь отпер старик в холщовой домотканой рубахе. Не спрашивая, кто же пожаловал в столь поздний час, он пропустил гостей вперёд.

– Так вот, дед, на заре нас подымешь, – сказал Ларин старому белорусу, молча стоящему перед ним с огарком свечи. – Устали мы малость. Да и кони пусть передохнут. Ты уж покорми их чем-нибудь…

Хозяин кивнул.

Марата неудержимо тянуло ко сну. Не раздеваясь, улёгся он на жёсткую лавку, показавшуюся ему периной.

Лишь только смежил глаза, как кто-то затряс его:

– Скорее! Фашисты!

Марат вскочил, нашарил автомат.

– На коней и к лесу! – командовал Ларин. – Держи прямо к бору! А я правее, в березняк!..

Низко пригнувшись к лошадиной гриве, Марат смотрел только вперёд, на зубчатый край леса, чуть видный в предрассветной мгле. А вдогонку уже летели вражеские пули. Вот, торопливо захлёбываясь, застрекотал пулемёт, и конь под разведчиком рухнул на землю. Не чувствуя боли от падения, Марат побежал по полю к кустам. Они были совсем близко, высокие, густые. «Только бы добежать!» Оставшуюся сотню метров мальчик уже полз, потому что пули свистели над самым ухом.

За кустарником оказалась неглубокая ложбинка. Марат вытащил из-за пояса обе гранаты, положил их перед собой. По полю длинной цепью двигались эсэсовцы и полицаи. Шли смело: знали – в кустах всего-навсего один партизан.

Марат не знал, что Ларин не успел добраться до леса, что убит он вместе с конём посреди поля. У мальчика была ещё надежда, что вот сейчас вместе с ним жахнет по фашистам ещё один автомат. Выпустив длинную очередь, Марат прислушался. Нет, он остался один! Надо экономить патроны.

Враги залегли, но почему-то не стреляли. Через несколько минут цепь поднялась снова. Вот они приближаются к укрытию юного партизана. Уже можно различить, что в центре вышагивает офицер. Марат долго целился в него. Автомат, казалось, застрочил сам, злобно и метко. Фашисты снова ткнулись носами в землю. А когда они поднялись, офицера уже не было. Да и цепь заметно поредела.

Марат припал к дрожащему в яростной злобе автомату. И тут кончились патроны! Фашисты словно почувствовали это. Они уже бежали, обходя кустарник с обеих сторон. И только теперь Марат понял: его хотят схватить живым!

Марат выждал, пока гитлеровцы подбежали совсем близко. Швырнул в них гранату. Послышались дикие крики и стоны раненых. Теперь юный герой поднялся во весь рост:

– Берите же меня! Хватайте! Скорее! Скорей! В кулаке Марат зажал вторую, вот-вот готовую разорваться гранату. Но не выпустил её из рук.

От взрыва полегло ещё несколько гитлеровцев. Враги долго не осмеливались подойти к мёртвому герою. Им всё казалось, что паренёк вот-вот поднимется, застрочит из автомата или швырнёт гранату.

Михаил Коршунов

ПУТЬ ОТВАЖНЫХ

Рисунки В. Попова.

Наташа Кострова любит приходить к морю вечером.

Замолкают ковши экскаваторов-угольщиков, механизмы лебёдок, сигналы буксиров. Остывает пар в котлах кораблей.

Ложатся на море звёзды, кладёт щёку луна.

Где-нибудь на корабле радист крутит радиоприёмник, и в тишине города то пролетит обрывок песни, то шелест далёких туч, то вспыхнут, загорятся струны скрипок.

На палубах висят тельняшки. Они постираны в море и над морем сушатся.

Наташу Кострову прислали сюда во время войны в подпольную организацию «Центр».

Кончилась война. Наташа осталась здесь, служит на почтамте. Часто вечерами приходит к морю. Вспоминает двух мальчишек из этого города. Они работали с Наташей в «Центре».

В сорок втором году немцы из особой команды – Sonderkommando – вывели мальчишек на площадь. Руки стянуты верёвками. На лицах свежие рубцы.

Начальник команды зондерфюрер Шлиффен спросил, предупредив, что спрашивает в последний раз: будут ли они отвечать на вопросы о подпольной организации «Центр»?

Мальчишки сказали: нет, отвечать не будем.

Тогда их казнили.

Была зима, но люди достали живые цветы и в тот же день принесли и положили на площадь.

Полицейский доберман-пинчер

Sonderkommando – это чёрные рубашки, чёрные галстуки, чёрные пилотки с белыми значками, как на столбах высоковольтной линии.

Вечером солдаты Sonderkommando обходят город.

У каждого солдата наискось через грудь – автомат. Коробка с обоймой ударяет по пряжке ремня, поэтому иногда слышится негромкий звон. Ударяют и каблуки сапог по камням мостовой, тоже позванивают железом.

Солдаты заглядывают в подворотни или в подъезды домов, взбираются по пожарным лестницам и заглядывают в окна. Освещают комнаты фонарями. Фонари висят у них на пуговицах рядом с автоматами. Бродят среди развалин и сараев.

Они умеют долго стоять и ждать. Умеют переговариваться сигналами фонарей, стрелять в темноте.

Они слушают ночной город – людей в нём.

У левой ноги предводителя команды зондерфюрера Шлиффена идёт пёс из породы добермановпинчеров. Добермана-пинчера привезли из Германии, после обучения в военном питомнике.

Зондерфюрер лично занимался дрессировкой добермана, воспитывал в нём чутьё и злобу. Приучил не бояться выстрелов.

Ежедневно по утрам денщик зондерфюрера выгуливал собаку, массировал и кормил.

После этого зондерфюрер уводил её в здание гестапо, где допрашивал заключённых, заподозренных в участии в подпольном движении «Центр».

Доберман-пинчер лежал у стола на подстилке. Он не смотрел на хозяина. Он только слушал его голос и смотрел на человека, который стоял перед столом.

Обычно от такого человека пахло сыростью подвала или бинтами.

Запах бинтов – это запах войны, и доберман-пинчер хорошо его знал. И ещё – запах сапог, запах солдатского сукна, запах автоматов и пистолетов.

Он во всём этом разбирался.

Доберман-пинчер слушает голос зондерфюрера. Лежит спокойный, напряжены только уши.

Постепенно голос зондерфюрера напрягается; тогда напрягается и доберман-пинчер.

Человек, от которого пахнет подвалом и бинтами, молчит.

Это раздражает хозяина. Раздражает собаку. Раздражает и переводчика.

Потом в определённый момент – и этот момент доберман-пинчер уже предугадывает – он слышит слова:

– Vorwärts! (Вперёд!)

Это ему.

Он с места прыгает с такой силой, что подстилка из-под задних ног отлетает в угол кабинета.

Он валит человека на пол, прижимает зубами горло. (Слышит голос зондерфюрера:

– So, so. Noch kräftieger! (Так, так. Ещё сильнее!)

А затем – команда.

– Zurück! (Назад!)

Доберман-пинчер возвращается на подстилку, которую приносит из угла переводчик.

Сильный запах сапог: это вошли в кабинет солдаты. Они поднимают человека, держат, чтобы не упал.

Зондерфюрер продолжает допрос. И, если человек опять молчит, его уводят и доберман-пинчер встретится с ним завтра на этом же самом месте перед столом зондерфюрера, или не встретится больше совсем, потому что в кабинете вдруг появится запах пистолета. Потом – запах пороха.

Доберман-пинчер не вздрогнет, не опустит ушей: ведь он приучен не бояться выстрелов.

Бамбуковая палка

Двое мальчишек пробираются из города Николаева в Москву. Им надо пройти через вражеские дозоры и заслоны, пересечь линию фронта.

Мальчишки идут по заданию «Центра».

– Halt! (Стой!) – раздаётся окрик.

Из сторожевой будки выходит на дорогу солдат.

– Halt!

Штык винтовки опускается на уровень груди мальчишек.

– Ой, дядько! – громко говорит Шура. – Корова потерялась. На переднюю ногу хромая.

– Ну да, корова. – И Витя приставляет к голове пальцы на манер рогов. – Совсем потерялась ещё с вечера.

Штык по-прежнему на уровне груди.

– Мамка нас лупцует, – не унимается Шура. – Отыщите, говорит, проклятые, корову. Куда её задевали?

– А она, проклятая, сама ушла! – И Витя, хромая, показывает, как корова ушла.

Льёт дождь. Солдату надоело мокнуть на дороге. Тем более у мальчишек в руках ничего нет, кроме обломка бамбукового удилища, так что конфисковать нечего.

Одного он стукнул по затылку, другому наподдал сапогом – и удалился в сторожевую будку.

Первую ночь мальчишки провели в поле в скирде соломы.

Дождь к ночи прекратился, и небо высветилось густыми влажными звёздами. Только низко у горизонта плотным дымом ещё покоились тучи. В далёком селе, тёмном, без огней, постепенно глохнул собачий лай.

Мальчишки пригрелись в сухой соломе и уснули.

К утру похолодало, и Витя забрался поглубже в скирду.

Проснулся он от громкого разговора. Уже рассвело.

– Ну и что такого? Спал, и всё! – узнал он голос Шуры.

Кто-то возражал:

– Про спаньё я уже слышал. Ты лучше скажи, что в ночном поле промышлял? По какой причине разворотил скирду?

– Ничего не промышлял. А где, по-вашему, в поле спать?

– Ты не отбрёхивайся. Идём к старосте. Приказано каждую чужую людыну доставлять.

Витя сразу догадался – полицай!

Он хотел вылезти и помочь Шуре «отбрёхиваться», но тут Шура сказал:

– Если я один на свете, совсем один, – значит, для всех чужой? Лежи, значит, в скирде и не двигайся?

Витя понял – это Шура ему велит лежать в скирде и не двигаться. Но вдруг вспомнил: а палка? Бамбуковая палка, где она?

Витя осторожно раздвинул солому и увидел друга, а перед ним мужика в коротко обрезанной немецкой шинели и в кожаных зимниках, которые в сёлах обычно надевают зимой или осенью вместо галош.

У пояса висит финка в деревянном футляре, на рукаве – синяя повязка. Ну конечно, полицай!

Обломок удилища торчал у Шуры из кармана брюк.

Неожиданно Шура сердито закричал:

– Чего привязался? Партизанского ходока учуял? Обыскивать, что ли, хочешь? На – обыскивай!

И Шура начал выворачивать карманы. Бамбуковая палка выпала на землю. Из карманов посыпались карандаш, гвоздь, кусок сухой лепёшки, луковица, спички.

Мужик посопел, потоптался – в подобном хламе рыться нечего, – но всё же взял Шуру за руку и сказал:

– Нехай пан староста учует, что ты за ходок такой.

– Ну и ладно! Ну и пусть учует! – согласился Шура.

Он теперь был спокоен: бамбуковая палка оставалась на месте.

Когда полицай и Шура скрылись из виду, Витя тотчас выбрался из скирды и прежде всего подобрал бамбуковую палку.

Пан староста сидел за столом. Перед ним стояла бутыль, которую в сёлах называют «журавель» за узкое высокое горлышко.

«Журавель» тускло отсвечивал самогоном. Рядом стояли миски с малосольными сливами и пузыристый стаканчик.

В углах хаты висели пучки чеснока и тмина. Высокая кровать с красной периной была ещё не прибрана. Стёкла в окнах затуманились испариной.

– Тебе чего? – спросил староста у полицая, медленно поводя отёчными с перепоя глазами.

– Да вот, Феофан Корнеевич, в поле блукал.

И полицай подтолкнул Шуру вперёд, в хату.

Снял зимники и в одних носках шагнул вслед за Шурой.

Староста вздохнул, громко поскрёб пальцем под рубахой грудь. Наполнил из «журавля» стаканчик и, не спеша, по глоткам, выпил. Подцепив на вилку малосольную сливу, закусил.

– Ну?

– В скирде он спал. Обыск я произвёл. Гвоздь при кем был, карандаш, луковица…

– «Луковица»! – И староста ладонью хлопнул по столу. Стаканчик подскочил и звонко стукнулся о «журавель». – Это у тебя промеж плеч не голова, а луковица! Ты мне беглых подавай, которые от трудовой повинности утекают.

– Парень пришлый, не нашей округи, – не успокаивался мужик. – Допросить бы его, Феофан Корнеевич.

Староста наморщил лоб, помолчал. Потом налил в стаканчик самогона и подозвал полицая:

– Сидай. Оно и верно, допросить следует.

Полицай подошёл к столу и сел на лавку.

– Выпей, – кивнул ему староста.

В это время в хату вошла полная женщина в серой сборчатой юбке с корсажем и в ситцевой кофте с подвёрнутыми рукавами.

Она поглядела на старосту, на полицая, на «журавель», уставила руки в бока и сердито сказала:

– Опять? Спозаранку начал. Скоро совсем из ума выльешься!

Тут она заметила Шуру.

– А это ещё откуда боярин гусячий? В хату грязь нанёс. Кыш из хаты!

Шура попятился к выходу.

Женщина вытолкнула Шуру за порог и захлопнула дверь.

Мальчишки продвигались к линии фронта. Обманывали вражеские дозоры и заслоны, притворяясь то грибниками, то рыболовами, то беженцами, потерявшими родителей.

В дырявых башмаках, в линялых от дождей и солнца рубашках, с обломком бамбукового удилища они шли и шли по дорогам войны.

И кто бы мог подумать, что в обломке удилища, в этой бамбуковой палке, мальчишки несли в Москву донесение подпольщиков «Центра»!

Золотых дел мастер

Витя и Шура лежали на дне брички на пустых мешках.

Бричка, запряжённая парой волов, направлялась на мельницу за мукой.

Погоняла волов небольшая босоногая девчонка, повязанная до самых бровей белым косячком платка. Она и вызвалась подвезти мальчишек к полустанку Казаровке.

Витя натёр ногу. Рана засорилась и нарывала.

Медленно тянутся волы, обмахиваясь хвостами от накалённых солнцем мух. Под бричкой подвешено ведёрко – мазница с берёзовым дёгтем и квачом для смазки колёс. Ведёрко болтается, нудно скрипит.

Витя расстроен: так неудачно получилось с ногой. Ещё посчастливилось, что попалась эта девчонка с волами.

В Казаровке мальчишки должны повидаться с Гордеем Фомичом Лутавиным. Передохнуть у него и получить указания, как пробираться дальше к линии фронта.

Гордей Фомич Лутавин содержал мастерскую по сусальному золоту. Так ему приказали из «Центра».

Его постоянными клиентами сделались военные священники (die Militärpriester) в солдатских касках и в зелёных мундирах. На касках и на погонах мундиров – церковные кресты. Сбоку в кобуре – парабеллумы.

Военные священники приносили Гордею Фомичу золото. Требовали делать из него сусаль: тонкие пластинки, которые продавали в Германию штатским священникам (die Geistlicher) для покрытия шпилей и колоколен.

В Казаровке Лутавин – невысокий, плотный, в длинном клеёнчатом фартуке – встретил мальчишек. Устроил их в тёмной каморке позади мастерской.

Осмотрел Витину ногу, промыл рану солевым раствором и приложил кусочек столетника.

– Завтра будешь шагать, что твоя пехота… Трошка, где ты там!

Вошёл паренёк чуть постарше Вити и Шуры. На нём тоже был клеёнчатый длинный фартук.

Трошка принёс казанок гречневой каши с луком и две ложки.

– Поешьте, хлопчики, да поспите. А мы с Трошей пойдём постучим молотками.

– Гордей Фомич, – обеспокоенно зашептал Трошка, – опять Цибульский. В окно видел – к нам идёт.

Цибульский, в прошлом ветеринарный врач, занимался теперь спекуляцией, торговал сульфидином, бритвенными лезвиями и при случае наушничал немцам.

Гордей Фомич и Трошка вошли в мастерскую.

– Доброго здоровья, Фомич, – сказал Цибульский. – Забрёл папироску выкурить.

– Кури, сделай милость. Трошка, куда плевку задевал? У меня золото стынет!

Трошка протянул кусок плевки – специально изготовленной оболочки кишок быка.

– Прокладывай! – И Гордей Фомич взял щипцами листки горячего золота.

Трошка начал прокладывать между ними плевку. Остро запахло палёными кишками.

Цибульский сидит, покуривает. От жёсткого крахмального воротничка у него на шее розовая полоска. Манжеты тоже крахмальные, с тяжёлыми запонками из старинных серебряных полтин. Эти запонки по личной просьбе ему изготовил Гордей Фомич, спаял полтины.

«Мальчишек приметил, поэтому и зашёл», – думает Гордей Фомич.

Он отжимает золото под прессом. Запах палёных кишок усиливается.

– Вот бы часовне в Казаровке купол позолотить, – говорит Цибульский.

– Золото не моё, немецкое, – отвечает Гордей Фомич.

– Понимаю, – кивает Цибульский.

– Трошка, плита ещё горячая?

– С утра как разогнал, аж красная!

– Поставь золото сушиться и приготовь камень – плющить будем.

– Камень готов.

– Ладно, отдыхай.

Гордей Фомич вытер тряпкой руки. Потом достал из кармана фартука папироску и подсел к Цибульскому.

«Мальчишек, очевидно, всё-таки приметил», – не перестаёт думать Гордей Фомич.

Медленно разминает пальцами папироску. Закуривает.

«Ну что ж, повернём тогда дело по-иному…»

– Есть у меня, Цибульский, к тебе просьбочка.

– Слушаю, Фомич.

– Личного порядка. Мальчишки тут у меня…

Кинь слово капитану Дитмару, чтобы их до Ростова в попутном эшелоне довезли.

– А что за мальчишки? – быстро спросил Цибульский.

«Ну конечно, приметил!»

– Родня из Тирасполя. Надо к свояченице доставить. А не то пропадут.

– Ты и сам, Фомич, на хорошем счету у Дитмара, – уклончиво ответил Цибульский, повертел в манжете полтины.

– А ты язык понимаешь. Легче договориться.

– А чего у себя их не оставишь?

– Куда мне детей выхаживать.

– Эшелон военный… просить надо.

– Я приплачу.

– Что сегодня деньги, завтра – бумажки, мусор. – И Цибульский насторожённо покосился на Трошку.

Лутавин перехватил взгляд Цибульского.

– Трошка, я же сказал тебе – отдыхай.

Трошка вышел из мастерской.

– А я не бумажками. У меня отходы имеются, производственные.

Цибульский прищурился, вытянул губы трубочкой, потом удовлетворённо кивнул:

– Устрою. В Ростов, значит?

– Да. В Ростов.

В немецком эшелоне

В немецком эшелоне мальчишки провели сутки.

Эшелон был составлен из вагонов ремонтной мастерской танковой армии, зашифрованной буквами AW.

Начальник мастерской низенький лысый герр Клинке позволил Шуре и Вите поместиться в тамбуре последнего вагона.

Шура и Витя обрадовались – в тамбуре ещё лучше, чем в вагоне: всё будут одни, а не с немцами.

На прощание Гордей Фомич подмигнул мальчишкам. Мальчишки тоже подмигнули и улыбнулись.

Эшелон был покрыт камуфляжем – серыми полосами. В крышах вагонов пробиты круглые окна для зенитных пулемётов. Впереди паровоза, тоже полосатого, прицеплены две пустые платформы: если на путях окажется мина, то, как считал герр Клинке, первыми взорвутся платформы, а не паровоз.

На остановках, когда брали уголь или воду, в тамбуре последнего вагона появлялся Posten (часовой).

Он садился на ступеньки, ставил карабин между коленями и негромко насвистывал одну и ту же песню, постукивая руками по прикладу карабина.

При виде герра Клинке Posten виновато вскакивал и прижимал карабин к ноге.

Начальник мастерской долго смотрел на часового, покачивал головой и уходил.

После этого часовой уже не садился на ступеньки и не насвистывал свою песню.

Как-то на остановке герр Клинке подозвал пальцем Витю и Шуру и велел мальчикам войти в вагон.

В вагоне были сложены части танков и бронемашин, валялись тросы, цепи, шестерни, пустые банки из-под масла.

В железном корыте мокли в керосине закопчённые старые пружины, муфты, прокладки, шайбы.

Герр Клинке показал, что всё это следует вымыть и протереть ветошью.

Мальчишки подчинились. Всё вымыли и протёрли ветошью.

Тогда начальник мастерской заставил фильтровать масло.

Шура хотел где-нибудь на станции набрать в карманы мелкой щебёнки и подсыпать в бочку с маслом, но Posten внимательно следил за мальчишками и не разрешал никуда отлучаться от эшелона. Очевидно, ему это поручили.

Пришлось смириться и работать.

Витю и Шуру утешало лишь чувство, что в эшелоне им проще всего попасть в Ростов. Да и Витина нога окончательно подживёт, и он тогда вновь сможет «шагать, что твоя пехота».

Переправа

Ростов остался позади.

Путь преградила река Кубань, полноводная, сильная.

Свои близко! Они на противоположном берегу. Но как к ним переправиться?

Два дня мальчишки бродили в камышах, искали лодку.

Натолкнуться на немцев теперь было особенно рискованно: здесь линия фронта и никакими разговорами не отделаешься.

Наконец в сарае при доме бакенщика нашли маленькую плоскодонку.

Ночью плоскодонку подтащили к берегу и спустили на воду.

Витя снял рубаху и остался в майке. Рубаху он разорвал и обмотал ею вёсла, чтобы не плескались. Поплыли.

Тихо поскрипывали деревянные колышки уключин под взмахами вёсел. Дул встречный холодный ветер. Он точно притушил звёзды, и они едва поблёскивали. От промоин и камышей веяло гнилостным болотным запахом.

Мальчишки напряжённо вглядывались в темноту, ждали берега.

Вдруг Шура прошептал:

– Лодка течёт.

– Вычерпывай! – ответил Витя, не переставая грести.

И Шура начал торопливо вычерпывать ладонями, кепкой. Но ветхая плоскодонка всё равно быстро заполнялась водой.

Вспыхнул немецкий сторожевой прожектор, двинулся вдоль реки.

– Скорее, вплавь! – крикнул Витя, бросая вёсла.

Шура подхватил бамбуковую палку, и ребята нырнули.

Прожектор засек лодку, и тут же воздух загудел от снарядов.

Мальчишки плыли к своим. Одежда набухла, отяжелела. Течение реки сносило в сторону, затягивало в глубину.

Прожектор не уходит – показывает цель.

Воздух гудит, вздрагивает от снарядов. Вздрагивает и вода, белая от прожектора. Разлетаются совсем низко над головой брызги, перемешанные с осколками.

Шура и Витя потеряли друг друга. Но кричать, звать бесполезно: ничего не услышишь.

Обессиленные, оглохшие, они всё-таки доплыли до берега, где были свои. Доплыли с бамбуковой палкой.

Москва

Разведывательные данные, доставленные Витей и Шурой в Москву, в обломке старого удилища, имели исключительно важное значение.

Об этом сказал ребятам Никита Сергеевич Хрущёв, который в то время был секретарём ЦК Компартии Украины и занимался организацией партизанского движения.

Он лично знал многих николаевских партийных работников, поэтому расспрашивал Шуру и Витю очень подробно о «Центре», о диверсиях, о разведке, о запасах у партизан оружия, медикаментов и взрывчатки.

Поздний вечер. На московском аэродроме едва обозначены сигнальные огни.

Транспортный самолёт готов к отлёту: прогреты, заправлены моторы. В самолёт уложены грузовые парашюты с оружием, взрывчаткой, медикаментами и радиоаппаратурой.

Кроме Вити и Шуры, в кабине самолёта находится ещё радистка Наташа Кострова. Главный партизанский штаб направил её на работу в николаевский «Центр» для постоянной связи с Москвой.

Самолёт набирает высоту и ложится на заданный курс.

От высоты закладывает уши. Разговаривать почти невозможно, хотя мальчишкам есть о чём поговорить: незадолго перед вылетом они узнали, что Главное партизанское командование за выполнение боевого задания наградило их орденами.

Витя и Шура грызут печенье. Угостили Наташу, но она отказалась и продолжала дремать. Она весь день пробегала по интендантствам: ей хотелось побольше раздобыть запасных ламп и батарей для своей рации.

Задремали и мальчишки.

Их разбудил бортмеханик:

– Подлетаем к Николаеву. Приготовьтесь.

Открыли дверцу и сбросили грузовые парашюты.

Потом прыгнул Витя. За ним прыгнули Шура и Наташа.

Приземлились они в окрестностях Николаева.

Вскоре всё имущество было передано партизанам «Центра».

Мы никогда не забудем вас!

Мальчишек в закрытом полицейском автомобиле привезли в гестапо. Арестовали их по доносу предателя.

Сначала мальчишек допрашивал следователь Бирко.

Им выкручивали пальцы, не давали пить, прикладывали к телу горячее железо, били резиновыми трубками со свинцовыми наконечниками.

От них требовали, чтобы они назвали имена и фамилии подпольщиков.

Но мальчишки не называли.

Бирко отправил их к зондерфюреру Шлиффену.

Шлиффен сидел за столом в замшевой охотничьей куртке и в плотных жёлтых крагах.

Рядом на подстилке лежал доберман-пинчер.

– Отвечать! – потребовал Шлиффен.

Ребята не отвечали.

– Отвечать!

Голос зондерфюрера напрягается. Напрягается и доберман-пинчер.

– Vorwärts! – приказывает Шлиффен.

Доберман-пинчер прыгает и валит на пол Шуру, прижимает зубами горло.

Переводчик тем временем поправляет подстилку.

– So, so. Noch kräftieger! – Шлиффен встаёт из-за стола и подходит к Вите. – Отвечать!

Тяжёлая, как болезнь, усталость сводит мускулы. От побоев путаются мысли. Зрачки в глазах зондерфюрера кажутся прозрачными.

Витя молчит.

Тогда Шлиффен командует собаке: