Текст книги "Путь отважных"

Автор книги: Сергей Баруздин

Соавторы: Михаил Коршунов,Юлий Анненков,Амирхан Шомахов,А. Безуглов,Ник. Суровцев,Иосиф Курлат,Г. Юркина,Сергей Омбыш-Кузнецов,Э. Теосян,Василий Великанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Ай да артиллеристы! Первому прямо в котёл угодили! Даёшь полный!

Глеб нажал на регулятор. На повороте Толик увидел в бойницу два бронепоезда белых. До них было не больше версты. Паровоз одного был окутан облаком пара. Следующий снаряд разорвался прямо на башне передней площадки. Второй взял его на буксир и потянул назад.

В этот момент наблюдатель доложил: «Справа кавалерия противника!» Толик схватил свой «люис», перебежал к правому борту и открыл задвижку. В конном строю на бронепоезд скакали казаки. Толик просительно посмотрел на командира. Поняв его взгляд, Ачкасов кивнул: давай, мол, разрешаю! Быстро просунув в люк ствол пулемёта, Толик тщательно прицелился.

«Только не торопись, – сверлило где-то в мозгу. – Помни, как наставлял начвоенобуч: выбирай сперва командира, без него войско что стадо…»

Впереди галопом, крутя клинком над головой, скакал белый офицер. Взяв его на мушку, Толик плавно нажал на гашетку. Пулемёт забился в руках, поливая свинцом белую конницу. Гнедой под офицером вздыбился и рухнул наземь вместе со всадником. Поводя пулемётом из стороны в сторону, Толик видел, как казаки один за другим падали, словно подкошенные. Лишь когда был расстрелян весь диск, а пулемётная дробь не прекратилась, он заметил, что, кроме него, стреляли пулемёты обоих пульманов. Атака захлебнулась, и белые откатились.

Бронепоезд вернулся на станцию. Захлопали боевые дверцы, и команда высыпала на перрон.

Для многих так же, как и для Толика, этот бой был первым боевым крещением. Ачкасов поздравил бойцов с победой. Пожал он руку и Толику, сказав при этом:

– Молодец, доктор, подлечил с десяток беляков! Возьми вот на память о первом бое. – Командир протянул юному санитару новенький револьвер.

Запомнился Толику и ещё один бой. Было это под Гатчиной у Петрограда. Белые подбили паровоз. Снаряд разорвался в будке, убив машиниста и повредив арматуру котла. Толик и Глеб выехали на запасном паровозе. У него была бронирована только будка, люков для пулемёта не было.

Толик сидел на ящике для очёсов, скучая без дела Вокруг была болотистая и лесистая равнина. Стреляли откуда-то из-за рощи. Перестрелка шла вяло, как бы нехотя. Глеб, как всегда, стоял у регулятора.

Толик с наслаждением потянулся и вдруг увидел в переднюю лобовую щель чьи-то глаза, через секунду они исчезли, и в отверстие просунулась рука с револьвером. Грянул выстрел. Вскрикнув, Глеб повалился на пол. Толик будто оцепенел. Новый выстрел сорвал с его головы фуражку. Он схватил тяжёлый гаечный ключ и что было силы ударил по руке. Револьвер выпал. Толик высунулся наружу. По трапу паровоза, придерживая раненую руку, бежал офицер. Не целясь, Толик выстрелил несколько раз подряд. Офицер покачнулся и начал падать. Патроны уже вышли все, но Толик не замечал этого и в бешенстве продолжал щёлкать курком. Подбежавший Ачкасов вовремя оттащил его от окна – хлестнула пулемётная очередь.

Глеб лежал у топки с закрытыми глазами и слабо стонал. Быстро сняв с него куртку и рубаху, Толик обнаружил рану в правом плече. Она была сквозная. Брат стал первым пациентом санитара, и всё своё умение и старание он вложил в эту перевязку. Глеб открыл глаза и болезненно улыбнулся.

– Ничего, братка, это пройдёт…

Командир помог усадить его на ящик. К регулятору встал помощник машиниста, а Толик взялся за лопату.

До станции дотянули благополучно. Офицер, всё ещё лежавший на сходнях, оказался капитаном армии генерала Юденича князем Воронцовым-Дашковым.

Глеба положили в госпиталь. Ачкасов разрешил Толику ухаживать за братом до полного выздоровления. Рана зажила быстро, и через две недели они уже были на бронепоезде. Глеб у своего регулятора, а Толик – у броневого люка с неизменным «люисом» и медицинской сумкой.

Много боёв принял бронепоезд «Смерть или победа!», сражаясь за власть Советов. Четыре бронепоезда противника и сотни белогвардейцев, скошенных пулемётными очередями, на его славном счету. На суровых путях гражданской войны победа всюду сопутствовала легендарному бронепоезду.

Амирхан Шомахов

НА АЛЬПЕ^[1]

Перевод с кабардинского К. Семенова, рисунки Л. Гольдберга.

Крым – это синее, тёплое море, золото плодов, Артек, звонкие песни у пионерского костра.

И, хотя трудно найти края, равные по красоте родной Кабардино-Балкарии, Барасби давно полюбил этот полуостров на другом берегу Чёрного моря, полюбил, когда в первый раз услышал рассказы об этой ласковой и доброй стране.

Но оказалось, что есть другой Крым: где насколько хватает глаз раскинулась ровная, унылая степь, с жёсткой и сухой землёй, с облаками тёплой пыли, оседающей на зубах и хрустящей в солдатской каше.

Барасби Хамгоков глядел в бинокль на едва различимые в жаркой дымке дома у самого горизонта. Уже несколько дней шли ожесточённые бои за это село. Взять его с ходу не удалось. Теперь нужна тщательная и продуманная разведка. Нужно выяснить, где находятся огневые точки, сколько их, как лучше подобраться к противнику.

Барасби знал, что это задание будет поручено ему и его разведчикам. Поглядев ещё раз в сторону села, он поднялся на ноги и пошёл к Звёздочке. Нужно было обязательно погладить мягкую гриву лошади, заглянуть в большие тёмные глаза, сказать верному боевому товарищу, что совсем скоро, как только стемнеет, им снова предстоит опасное и трудное дело.

Звёздочка!.. Сколько лет прошло с тех пор, как мальчик Барасби увидел в колхозной конюшне тонконогого, беспомощного жеребёнка. Он лежал на соломе хмурый, с едва приоткрытыми глазами…

Барасби был частым гостем на конном дворе. Он повадился ходить туда ещё совсем малышом.

– Дядя! – приставал он к конюху. – Можно я погоню коней на водопой?

Конюх – хромой Кербек – не соглашался:

– Не успел родиться, а уже на лошадь хочет… Лошади дикие, необученные, упадёшь – плакать будешь.

– Я не буду плакать, – обещал Барасби.

– Не будешь? – усмехался Кербек.

Барасби показалось, что он отыскал самый веский довод:

– Мне отец не разрешает плакать.

– Гм… – Кербек выпустил густой клуб дыма изо рта. – А бегать вокруг конюшни отец тебе разрешает?.. Погляди только, как ты вымазал ноги и штаны! Уходи отсюда, а то скажу отцу и тебе крепко попадёт…

Барасби уходил и обдумывал планы мести конюху. «Попадёт, попадёт». Вот скажу председателю, что солнце уже высоко, а лошади не поены. Тогда тебе самому попадёт».

Может быть, Барасби придумал бы ещё что-нибудь более опасное для своего нового врага, но мимо прокатила подвода с хворостом. Мальчик быстро догнал её, вытащил из связки самую длинную хворостину, ловко оседлал её и сам себе подал команду: «Вперёд!»

Бешено летела назад земля под ногами Барасби. Встреченная на пути канава осталась после лихого прыжка далеко позади. Увидел бы хромой Кербек, как лихо умеет скакать Барасби, пожалел бы, что не дал ему настоящего коня.

Мысли о лошадях не покидали Барасби и дома. Мальчик ложился спать, закрывал глаза и видел жеребят. Кони кабардинской породы – тёмногнедые, с высокой лебединой шеей, тонкими сильными ногами. Уши торчат, как две камышинки.

Иногда Барасби снилось, что он уже большой, сам участвует в настоящих скачках. Его конь первым рассекает ленточку финиша.

Утром, поднимая сползшее одеяло, мать шутила:

– Опять наш джигит примчался первым.

Однажды Барасби, как всегда, проснулся рано на заре и побежал на конюшню. Он знал, что сейчас погонят лошадей на водопой.

– Пожалуйста, дядя. Очень прошу. Разреши сесть. Подсади. Упаду – не заплачу, честное слово, – умолял Барасби старика.

Кербек ухватил Барасби за смолисто-чёрную, круто вьющуюся прядку волос.

– Ох, и надоел же ты мне!.. Ладно. Сядешь вон на того Серого. Он смирный. Но бывает, что и он зашалит – тогда держись крепче.

Конюх поймал Серого, надел на него уздечку.

Барасби нетерпеливо переминался с ноги на ногу, словно стоял на горячем песке. Он засучил рукава и заправил рубашку в короткие штанишки. Сильные руки Кербека подхватили мальчика, и он оказался на широкой спине коня. Одна за другой лошади покидали двор. Конюх хлопнул ладонью по крупу Серого:

– Гляди, около речки спуск крутой, не завались на гриву!

Речка бежала вдоль края села. Горная речка – с бурным, сильным течением. Спуск к воде был скользок от недавно прошедшего дождя, и, отпустив Барасби, старый конюх не на шутку забеспокоился.

Даже с самым опытным джигитом может случиться беда. Кербек, который, как говорится, полжизни провёл на спине лошади, знал это на собственном печальном примере. Как-то он пас лошадей на склоне высокой горы. Ночью неожиданно налетела буря. При вспышке белёсой молнии Кербек увидел, что часть табуна мчится прямо в сторону пропасти. Под Кербеком был лучший скакун. В какую-нибудь минуту конюх опередил испуганных лошадей и, крича и размахивая руками, заставил их повернуть в другую сторону. Но конь Кербека на полном ходу споткнулся о камень и тяжело повалился на бок.

Хрустнула кость, и наездник остался лежать на земле.

Нога вскоре зажила, но кость срослась криво. С той поры и получил конюх прозвище «Хромой Кербек».

«Не надо было отпускать мальчишку одного», – думал Кербек, торопливо ковыляя к речке. Хромал он довольно сильно, и издали было видно, как белая его шляпа то опускается, то поднимается в такт шагам.

До речки было ещё далеко, когда Кербек услышал громкий конский топот в боковой улочке.

Лошади мчались прямо навстречу Кербеку, высоко задирая голову. Они шумно и испуганно дышали. Позади, отчаянно лая, неслась напугавшая табун собака. Кербек пропустил мимо разгорячённых лошадей. Он беспокойным взглядом отыскивал серого коня, на котором сидел Барасби. Мальчик изо всех сил вцепился в гриву Серого, упрямо, не желавшего отставать от табуна.

Кербек бросился в самую гущу потных конских крупов, навстречу Серому. Нужно схватить рукой уздечку и остановить лошадь, чтобы снять напуганного мальчика. Но Серый взмахнул мордой и боком отскочил к плетню. Барасби, смешно замахав руками, свалился прямо в лужу посреди улицы.

Сердце старика дрогнуло. Что с мальчиком? Почему он лежит молча? Неужели он потерял сознание? Кербек поднял валявшуюся тут же хворостину и начертил на земле круг, в центре которого оказался Барасби. Затем он схватил наездника в охапку и перенёс на сухое место к плетню.

Старик поглядел на очерченный на земле круг. Что бы ни говорили комсомольцы, которые так любят посмеяться над верующими, но Кербек знал, для чего он чертит этот круг. Наверняка эго не простое падение: Барасби сбросил на землю нечистый дух – джинн. Теперь джинн и вместе с ним боль остались в очерченном круге.

Старик был так доволен, что Барасби остался цел и невредим, что даже не заметил, как мальчик кусает губы, чтобы не расплакаться. Плакать нельзя – он же дал честное слово. Захнычешь, тогда уж старый Кербек ни за что не посадит второй раз на лошадь.

– Молодец, Барасби, джигитом будешь! – похвалил его старик.

– Было бы седло, я ни за что не упал бы! – говорит Барасби, шагая рядом с Кербеком, довольный похвалой конюха.

На войне почти всегда бывают очень длинные дни. Особенно если тебе сказали: ночью пойдёшь в разведку, а сейчас, друг, хорошенько отдохни и выспись.

Разведчик Барасби лежит, подложив под голову седельную сумку. Глаза Барасби закрыты, но спать не хочется. Снова и снова вспоминается родной аул. И, конечно, прежде всего – мама.

Вот она стоит у порога дома. Барасби в этот день не идёт домой из школы, а летит так, будто на узких мальчишечьих плечах выросли крылья.

– Мама! – кричит он издали. – Мама! Смотри на меня… Я уже пионер!

Мама не успевает ответить, а сын уже совсем рядом, он теребит пальцами алый шёлковый галстук.

– Я пионер… Мы все теперь пионеры. И Мусарби, и Хажбекир тоже пионеры. ₅. Мы дали торжественное обещание…

– Обещание? – улыбаясь, переспрашивает мама.

– Да. Хорошо учиться. И хорошо трудиться… И любить Родину.

Мама гладит Барасби по голове.

– Идём-ка домой. Ты, наверное, проголодался?

– Погоди. – Барасби не терпится рассказать обо всём, что было на первом в его жизни пионерском сборе. – А ешё мы давали обязательства.

– Какие обязательства?

– Индивидуальные. – Слово трудное, и Барасби выговаривает его запнувшись.

– А что это такое?

– Я тебе сейчас скажу так, как я на сборе говорил, – предлагает Барасби и, не дождавшись согласия мамы, выпаливает фразу за фразой: – «Мы должны помогать колхозу. Мы даём слово: будем помогать». А потом я сказал так: «Я очень люблю животных, особенно лошадей. Я возьму шефство над жеребёнком, буду его кормить и воспитывать…» А Мусарби и Хажбекир взяли шефство над телятами. А я не могу над телятами, я больше люблю лошадей… Мама, ты мне дашь отрубей и кукурузы? Я буду ими кормить жеребёнка.

Мама смеётся.

На следующий день Барасби пришёл на ферму с ведёрком кукурузы и торбочкой отрубей.

Кербек обрадовался мальчику как старому другу.

– Молодец, Барасби! Шефство? Шеф?.. Это хорошо, когда шеф… Теперь я вижу, что ты и на самом деле не только стал выше ростом, но и вырос. – Кербек заговорщически подмигнул пионеру: – Теперь ты не свалишься с лошади?

Тогда-то и увидел Барасби темно-гнедого жеребёнка с белой звёздочкой на морде, хмуро опустившего голову, лежавшего почти неподвижно.

Барасби присел на корточки и погладил шелковистую шерсть малыша.

– Вчера был ветеринар. Говорит, что это от недоедания. Сам знаешь – зимой кормов не хватало… А теперь вот – чесотка. Трудно поставить такого на ноги. Может быть, выберем мы с тобой другого жеребчика?

Нет, Барасби не хотел другого! Барасби заглядывал в полуоткрытые тёмные глаза, слышал прерывистое дыхание и – не будь вчерашнего сбора и торжественного обещания – Барасби наверняка заплакал бы. Но человеку, который уже стал пионером и даёт обязательства, плакать неудобно.

Барасби не сказал ни слова. Хромой Кербек сам понял, что Барасби не расстанется с больным жеребёнком, и негромко посоветовал:

– Аппетита у него нет. Уговоришь, чтобы кушал, – оживёт.

И правда, жеребёнок был безразличен ко всему на свете. Лошади очень любят дроблёную кукурузу, а Звёздочка – так называл Барасби своего подопечного, – сделав два-три движения губами, не то засыпала от усталости, не то просто закрывала глаза от бессилия.

Что мог сделать Барасби? Капризного ребёнка кормят с ложки, его уговаривают, сулят ему подарки или, наоборот, грозят наказанием. А как быть с лошадью?

Барасби начал кормить Звёздочку с ладони. Жеребёнок глядел на Барасби глубоко запавшими понятливыми глазами и вяло жевал.

Барасби рассказывал Звёздочке про больших и красивых лошадей, про скачки и про военные парады кавалерии. Мальчик даже напевал марши. И жеребёнок привык к самим звукам мальчишеского голоса, ласково тёрся мордой о руки Барасби и хватал тёплыми, мягкими губами ещё горсть зерна.

А вскоре старые конюхи издали – чтобы не смущать Барасби и не мешать ему – наблюдали за первой прогулкой мальчика и Звёздочки.

Жеребёнок ступал неуверенно. После долгой конюшенной полутьмы солнце казалось ему слишком ярким. Длинные тонкие ноги дрожали. Но вдруг он поднял морду и тихо заржал. И старый Кербек кивнул седой головой:

– Будет скакуном!

Прошло совсем немного времени. От чесотки не осталось и следа, на упитанном теле жеребёнка блестела шерсть. Теперь Звёздочка сама рвалась из конюшни на воздух, на солнце, высоко поднимала гибкую шею, уши торчали, как две камышинки, в глазах играл огонёк.

Старый конюх внимательно оглядел Звёздочку от морды до хвоста, ощупал копыта, погладил холку, потрогал длинные, стройные ноги лошади. А потом сказал:

– Пора лошади в школу…

И, встретив недоуменный взгляд Барасби, объяснил:

– Будешь приходить рано-рано утром. Станем вместе учить Звёздочку, готовить к скачкам. Пора приучать её к седлу.

Долго ещё рассказывал Кербек, как готовят лошадь к настоящим скачкам. Даже купать её нужно по-особенному, водить по брюхо в холодной воде – чтобы лошадь не распускала живот.

Готовиться приходилось и самому Барасби. Не так-то просто быть жокеем. Нужно, чтобы лошадь понимала тебя по одному едва заметному движению, чтобы ты и сам чувствовал, не устал ли конь, на что он ещё способен, не пора ли перестать сдерживать скакуна и, дав ему свободу, послать ею вперёд во всю силу. Да мало ли что ещё должен знать и уметь жокей!

И началась ежедневная тренировка. А как раз в те месяцы у Барасби было так мало времени! В колхозе были созданы пионерские бригады по охране урожая и борьбе с потерями. Разве мог Барасби отставать от товарищей и заниматься только тренировкой к скачкам? Грош цена была бы такому жокею, который увиливает от общей работы.

Вместе с друзьями выходил Барасби в поле-собирать колоски. Почти тридцать тысяч пудов спасли от потерь пионеры Кабардино-Балкарии. А в списке лучших юных борцов за урожай стояли имена двух учеников Кенженской средней школы – Мусарби Ахметова и Барасби Хамгокова.

А тут ещё Барасби приходилось ездить в соседние аулы и даже в другие районы, рассказывать о своём опыте по выращиванию жеребят.

Во всех аулах республики ребята взяли шефство над молодняком.

И вдруг пришла необыкновенная, такая радостная, что трудно было поверить, весть: Барасби вызывают в Москву!

Из столицы Барасби вернулся с орденом «Знак почёта» на груди.

Признаться честно, мальчику трудно было понять, за что его наградили. Конечно, он, Барасби, старался быть хорошим пионером, помогал колхозу. Но ведь многие другие тоже стараются и помогают старшим!

– Ты первый, – объяснил Кербек, – ты подал хороший пример, подсказал другим, как нужно работать.

Это, конечно, было правильно сказано. Но всё-таки Барасби ведь не думал, что покажет пример.

Барасби хорошо понял: раз правительство так высоко оценило его, Барасби, – значит, теперь он должен действительно быть во всём первым. Иначе как же смотреть в глаза людям!

Стояла солнечная осень. Иногда такая осень затягивается на Кавказе почти до декабря. Закончились полевые работы – пришла пора скачек.

Барасби с ещё большим старанием тренировал Звёздочку и учился сам нелёгкому искусству жокея.

На республиканском ипподроме в Нальчике народу столько, что некуда, как говорится, ногу поставить. Ребята поменьше сидят на плечах у отцов, постарше – чуть ли не с утра занимают места на деревьях и заборах: отсюда лучше видно.

Кербек показал Барасби гнедого жеребца, которого похлопывал по холке невысокий редкозубый парень.

– Это скакун Хабижа из Уравнского района, – сказал Кербек.

Барасби уже не раз доводилось слышать имя Хабижа. С тех пор как они с Кербеком приехали в Нальчик, Барасби не пропустил ни одной скачки. И большинство призов взяли лошади Хабижа.

Вот и вчера этот же самый редкозубый парень на белоногой лошади занял первое место. Правда, белоногая выступала совсем в другом классе, для лошадей более старшего возраста. Но гнедой красавец соперника на вид ничуть не хуже белоногой.

Голос Кербека выводит Барасби из задумчивости.

– Сразу всю резвость не показывай, – говорит Кербек.

Барасби давно уже знает наизусть все наставления старого коневода и кивает головой.

– Звёздочка и так горяча. Не вздумай пускать в ход плеть. Иди следом за Гнедым… Но далеко не отставай… А на третьем круге, на последнем, не жалей ни себя, ни Звёздочки. Давай полный ход…

Прозвенел колокол, и лошади рванулись вперёд.

Первый круг всадники прошли кучно – «пучком шерсти», как говорил Кербек. Никто, не вырывался вперёд, никто не отставал. Лошадь испытывают расстоянием, а впереди ещё два круга.

Барасби казалось, что лошади едва плетутся. Рука сама собой тянулась к плети. Эх, разве так скачут! Стоит лишь слегка тронуть ремённым кончиком шелковистую кожу Звёздочки, и она покажет, что такое настоящая скорость. Но Барасби прикусывал губу и заставлял себя думать только об одном: держись за спиной Редкозубого, не вырывайся.

В середине второго круга до Барасби долетел смех и свист с трибун. Видно, кто-то отстал. Осторожно скосив глаза, Барасби увидел, как уводили с дорожки серую красавицу. Сошла с дистанции.

Вот и поворот перед третьим кругом.

Рыжеватый парень на кауром жеребце подхлёстывает свою лошадь плетью. Она сразу же отрывается от Звёздочки и настигает коня Редкозубого. Но что это? Редкозубый не пропускает соперника к повороту, загораживает ему дорогу. Лошади сталкиваются, и жокей каурого летит на землю. Кажется, Редкозубый действовал не по правилам?

Но думать об этом некогда. Третий круг!

Звёздочка словно почувствовала, что хочет от неё Барасби.

Длинное, гибкое тело лошади распластывается в воздухе. Скачок, ещё скачок – и вот уже Редкозубый рядом. Он что-то кричит Барасби, размахивая в воздухе плетью. А Барасби совсем забыл, что плеть висит у него на руке.

Барасби почти лежит на спине лошади. Лицо его касается тёплой, влажной гривы Звёздочки.

Гул толпы на трибунах. Где же соперник? Барасби слышит цокот копыт Гнедого совсем близко. Обернуться – можно потерять драгоценную долю секунды… Но вот голова лошади Редкозубого совсем рядом. Барасби видит, как парень нахлёстывает жеребца плетью…

Но Гнедой не может выдержать темпа… Он отстаёт, и Барасби слышит ругательства Редкозубого где-то уже сзади. А финиш летит навстречу. Ещё секунда-другая, и грудь Звёздочки разрывает алую ленточку.

Голова Барасби словно в тумане. Откуда-то показывается Кербек, снимает Барасби с лошади, целует его. Чьи-то руки подхватывают мальчика и несут к трибунам…

– Первый, первый! – слышится вокруг.

Барасби вырывается и бежит к Звёздочке.

Он обнимает разгорячённую морду лошади, гладит спутанную гриву, прижимается щекой К мягким, жарким губам.

– Звёздочка, – шепчет Барасби, – Звёздочка!

…Маленькая группка кавалеристов уходит в ночь.

Тихо ступают копыта. Не звякнет стремя, не скрипнет седло.

У берега тихой, ночной речки всадники останавливаются.

Их командир наклоняется к уху лошади. Зачем? Разве животное может понять приказ, разве ему можно объяснить, как вести себя в этой непроглядной тьме, что главное сейчас тишина и абсолютное спокойствие?

Барасби что-то шепчет. До кавалеристов доносятся лишь последние слова:

– Пошли, Звёздочка.

Чуть слышно стукнуло копыто о прибрежный камень.

Словно испугавшись этого стука, Звёздочка переставила ногу туда, где помягче, и сделала ещё один шаг, в воду…

Широкая грудь Звёздочки бесшумно раздвигала волны.

Очередная разведка началась.

Л. Данилов

МАЛЬЧИК С ЧУКОТКИ

Рисунки Е. Ванюкова.

…Кулак Ранау́ги принял их неласково. Опять эти оборванцы не только не принесли ему мяса и муки, давно взятых в долг, но и осмеливаются просить ещё.

– Оставишь мне собак и нарту! – сказал Ранауги.

– Хозяин, – чуть слышно произнесла Ву́на, – у нас больше ничего нет…

Она прижала к себе мальчика в рваных, больших, видно с чужих ног торбасах. Ятгырги́н испуганно смотрел на мать.

– Тагам тундра! Вон! – хрипло закричал Ранауги, ударами ноги вытолкнул Вуну с сыном из яранги…

Снег густо падал сверху, южный ветер гнал его по тундре. В такое ненастье над упавшим, обессиленным человеком быстро вырастает снежный курган. Несколько лет назад так же ушёл к кулаку Ранауги отец Ятгыргина. С тех пор его никто не видел. Двое последних оленей с нартами после этого тоже куда-то исчезли…

Сбившись с пути, Вуна с Ятгыргином долго кружили по тундре, и пурга снова прижала их к яранге Ранауги. Они узнали эту ярангу, но войти туда не посмели. Усталые, присели около неё, съёжившись от ветра, уснули в снегу и не слышали жестоких слов, доносившихся из жилища:

– Оставишь мне собак и нарту!

– Хозяин, они у меня последние, – отвечал вздрагивающий голос.

– Тагам тундра! – послышался хриплый крик.

Ещё один бедняк становился нищим. А сколько таких бедняков кочевало по чукотской тундре от Тихого океана до Северного Ледовитого. Их грабили американские купцы, местные богатеи и шаманы, и всё равно они были должниками. Долги! Ещё неизвестно – кто кому оставался должен. За ружьё нужно было отдать столько шкурок песцов, сколько их укладывалось рядом во всю длину «винчестера», шкурка лисицы «стоила» пачку чая, связка беличьих шкурок шла за нитку ярких стеклянных бус…

Трудно жили люди в этом суровом крае. Глубокие снега заносили тундру, морозы схватывали её крепкой коркой ледяного наста, олени не могли пробить его копытами и гибли от голода. Потеряв своих оленей, чукча вынужден был идти в пастухи к богатеям-кулакам, в табунах которых было тысячи оленей. Он работал круглые сутки, получая за свой труд обглоданные кости, которые хозяин бросал собакам…

Чукчи не знали, что такое оседлая жизнь, жизнь на одном месте, не знали посёлков и деревень. Ни на одной карте нельзя было найти точек их коротких стоянок. Отдельными семьями кочевали они по необъятной тундре, перегоняя оленей на новые пастбища. Они оставались на месте недолго – съедали олени мох-ягель, люди собирали свои яранги и двигались дальше в путь.

Коллективизация на Чукотке длилась долго. Слишком разбросан был маленький народ по своей холодной земле и слишком привыкли люди жить порознь, чтобы быстро могли понять выгоды совместного ведения хозяйства…

Уже несколько месяцев помогали чукчам создавать колхозы коммунисты Якимов и Майлин.

Чукчи долго не могли поверить, что богатства тундры вновь возвращаются народу, что наступает для них новая жизнь. Радость была слишком неожиданной, а после беспросветной жизни большая радость кажется сном. Но радость действительно пришла.

Много бесед пришлось провести Якимову и Майлину, прежде чем люди поняли, что чукотский народ должен жить дружной колхозной семьёй с большим единым хозяйством…

– Берите оленей у кулаков, стройте турваургин – новую жизнь! – сказал Якимов, закончив дела в стойбище раскулаченного Ранауги.

А Майлин добавил:

– Всё теперь ваше!

Это были последние слова двух хороших людей. В морозном воздухе одновременно ударили два выстрела… Так мстили кулаки.

Со всех сторон сбегались люди к месту гибели их русских друзей. Но под покровом полярной ночи вдруг засвистел кнут Ранауги. Он бил пастухов, и те, забыв под ударами, что несколько минут назад были свободными людьми, послушно исполняли его волю.

– Акальпе! Быстрее! – кричал он.

Напуганные люди стегали оленей, и животные, взмётывая копытами снег, бросились к северу.

– Плохо будет тому, кто расскажет об этом. Смерть тому! – донеслось до людей.

Через день в стойбище приехал милиционер Тумгека́й:

– Кто убил Якимова и Майлина?

Чукчи, боясь грозных предупреждений кулаков и шаманов, молчали. Милиционер ничего не смог добиться от них. Только сын Вуны Ятгыргин не испугался кулаков. Он растолкал толпу людей и смело подошёл к Тумгекаю.

– Убийца – Ранауги, – сказал Ятгыргин. – Он погнал оленей к американцам, на Аляску. Догонять надо…

– Молодец, мальчик! – пожал ему руку Тумгекай, вскочил на нарту и умчался к северу.

…Оленей удалось догнать и всех до одного вернуть. Ранауги исчез в пурге. Но весной, когда северные ветры пригнали льды из Берингова пролива, на одной из льдин зверобои увидели обглоданный дикими зверями труп кулака.

Но и после смерти Ранауги кулаки не сдавались. Они собрали всех оленей и решили угнать их. Ятгыргин видел приготовления кулаков и побежал к соседу просить собак: своих у него не было.

– Зачем тебе собаки? – спросил хитрый Турелько́т.

– Кулаки собираются угонять оленей! – торопливо проговорил Ятгыргин.

– Устали собаки, – ответил хозяин.

Это звучало равносильно отказу, а ждать было нельзя, и мальчик первый раз в жизни решил самовольно взять чужую упряжку. От волнения он даже не заметил, что вожак упряжки ластился к нему: это были его собаки, его нарта, отобранные Ранауги. Не заметил он и тени, торопливо мелькнувшей между ярангами… Ятгыргин подогнал упряжку к яранге, где приютилась мать, и вошёл туда. Мать была здесь. Но над нею с топором стояли кулаки. Они не выпускали её из жилища, чтобы она не могла предупредить сына об опасности, грозящей ему. Сын Ранауги, Лянва́н, взмахнул топором. Мальчик упал…

Вместе с матерью его выволокли на улицу и бросили в глубокую холодную яму. От сырости Ятгыргин очнулся…

Ятгыргин нашёл в себе силы выбраться наверх. Он прошёл несколько шагов и упал.

Путник, возвращавшийся из тундры, остановил собак у тела, лежавшего на дороге.

– Где Тумгекай? – еле слышно спросил мальчик.

– Далёко…

– Кулаки собираются угонять оленей, – сказал Ятгыргин и потерял сознание…

Кулаки бросились искать исчезнувшего мальчика, но навстречу им уже вышли все мужчины стойбища. Они обезоружили Лянвана, а дальше вы знаете, как поступают с врагами!..

Это было более двадцати лет назад. Чукотский народ назвал Ятгыргина чукотским Павликом Морозовым. С этим именем Ятгыргина принимали в пионеры, это имя записано в его комсомольском билете.

Чукчи любят называть своих детей именами известных людей, и этот мальчик с Чукотки имеет право на славное имя, потому что он сам повторил подвиг Павлика Морозова.

Есть в глубине Чукотки село Ваеги. Его аккуратные деревянные дома стоят на берегу бурной реки Майн, стекающей с отрогов Корякского хребта холодными струями. Далеко расположено это село, но люди здесь живут одними интересами со всей страной. По вечерам они собираются в Красной Яранге почитать свежую газету, журнал, послушать радио. Красная Яранга – это школа и клуб, агитпункт и библиотека. И человек, который руководит ею, – должен быть учителем и музыкантом, радистом и агитатором. И он такой есть – учитель Красной Яранги села Ваеги. Он знает последние события за рубежом, расскажет о книжных новинках, настроит радиоприёмник на волну, которая на весь мир разносит позывные советских космических кораблей…

Десятки вопросов задают ему люди, и на все вопросы он должен ответить – ведь он учитель, он несёт людям свет. Учитель всего пять лет назад окончил Анадырское педагогическое училище народов Севера, но его любят, уважают и прислушиваются к нему. Зовут учителя-комсомольца Павел Морозов.

В. Морозов

ПЯТНАДЦАТАЯ ВЕСНА

Рисунки Е. Ванюкова.

Враг не сбрасывал бомбы на деревню. Тяжёлые бомбардировщики с чёрными крестами на крыльях пролетали дальше на восток. Вместо бомб на Станьково 22 июня 1941 года свалился фашистский десант. Парашютисты-гитлеровцы были одеты в форму наших командиров и красноармейцев.

В первый же день войны Марат увидел двоих на кладбище. Один, переодетый танкистом Красной Армии, заговорил с деревенским мальчиком.

– Послюшай, где тут у вас… – Незнакомец жестом показывал, что он сильно проголодался.

Глаза его, прозрачные и холодные, как льдинки, беспокойно бегали по сторонам.

Марат обратил внимание ещё на то, что кобура с пистолетом висела у «танкиста» почти на самом животе. «Наши так не носят оружие», – мелькнуло в голове у мальчика.

– Я принесу… молока и хлеба. Сейчас. – Он кивнул в сторону деревни. – А то пойдёмте к нам. Наша хата на краю, близенько…