Текст книги "Путь отважных"
Автор книги: Сергей Баруздин
Соавторы: Михаил Коршунов,Юлий Анненков,Амирхан Шомахов,А. Безуглов,Ник. Суровцев,Иосиф Курлат,Г. Юркина,Сергей Омбыш-Кузнецов,Э. Теосян,Василий Великанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Annotation
Рассказы
Содержание:
Ровесник века. Ю. Анненков.
В Кулундинской степи. С. Обмыш-Кузнецов.
Битвы на рельсах. И. Курлат.
На альпе. Амирхан Шомахов, перевод с кабардинского К. Семенова.
Мальчик с Чукотки. Л. Данилов.
Пятнадцатая весна. В. Морозов.
Путь отважных. Михаил Коршунов.
Раненая скрипка. В. Великанов.
Дорога на Каменский хутор. А. Безуглов.
Тридцать кругов. Ник. Суровцев.
Ребята из Чин-Чина. М. Мосякова.
«Герой умирает, но имя его живет». Э. Теосян.
Поединок. Г. Юркина.
Рисунок на обложке В. Панова.
Библиотечка пионера «Знай и умей»
Сергей Баруздин
Ю. Анненков
С. Обмыш-Кузнецов
И. Курлат
Амирхан Шомахов
Л. Данилов
В. Морозов
Михаил Коршунов
В. Великанов
А. Безуглов
Ник. Суровцев
М. Мосякова
Э. Теосян
Г. Юркина
notes
1
Библиотечка пионера «Знай и умей»
Путь отважных
Рассказы
Сергей Баруздин
ПРЕДИСЛОВИЕ
Во все времена у всех народов были свои герои. Люди большого мужества и беззаветной отваги. Люди, презревшие, страх во имя великой цели и победившие самое страшное зло – смерть. Молва об этих героях передавалась из поколения в поколение, им ставили памятники, о них слагали песни и поэмы. Это были люди особого склада, не похожие на всех остальных. Вот почему перед ними преклонялись, им старались подражать.
Но вот в 1917 году на земном шаре родилась новая страна, новое государство – наша великая Родина. Уже само рождение её люди назвали героическим. И верно, нужен был могучий героизм всего народа, чтобы сломить старый царский строй и создать первое в мире свободное государство рабочих и крестьян. Ещё больший героизм нужно было проявить всему нашему народу, чтобы защитить завоевания Октября в открытых боях с врагами и победить нищету, разруху и голод, чтобы разгромить фашизм и первыми в мире проложить дороги в космос. И наш народ, весь от мала до велика, проявил этот героизм.
«Героическая советская страна» – говорят о нашей стране люди земного шара. Героическим называют наш народ и нашего человека, будь то Алексей Маресьев или Николай Мамай, Зоя Космодемьянская или Евгения Долинюк, Александр Матросов или Макар Посмитный, Муса Джалиль или Валентина Гаганова, Виктор Блаженов или Юрий Гагарин. Героической называют нашу партию коммунистов, ведущую советский народ по пути побед и свершений.
И всё потому, что наша страна за сорок четыре года своего существования доказала право называться страной героев. «У нас героем становится любой», – поют советские люди в одной из самых любимых своих песен, и это – не просто слова.
Мы знаем сотни имён героев – простых советских людей, прославивших нашу Родину на полях сражений и в мирные трудовые годы. Многие из них ещё вчера были комсомольцами и пионерами. Многие из них были вашими ровесниками. Имена пионеров Павлика Морозова и Коли Мяготина, Мамлакат Наханговой и Кычана Джакыпова, Володи Дубинина и Вали Котика, Лёни Голикова и Вити Коробкова украшают славное знамя пионерской организации им. В. И. Ленина.
Эта книга расскажет вам о героических делах ваших ровесников-пионеров, чья жизнь достойна большого слова – подвиг. Вместе с ними вы пройдёте через революционное подполье и побываете в отрядах алтайских партизан, совершите рейсы на бронепоезде «Смерть или победа!» и встретитесь с чукотскими коммунистами – борцами против кулаков. Вместе с вашими товарищами пионерами вы будете волноваться за судьбу своей Родины, на которую напали гитлеровцы, и станете свидетелями многих, на первый взгляд очень простых, но нужных стране и народу дел, совершённых ребятами. И вы поймёте, что подвиг – это не просто высокий, красивый поступок, но и огромный труд, к которому надо готовить себя заранее, всей своей жизнью.
«Путь отважных» – книга о самых простых ребятах. В разные годы совершали они свои подвиги: одни – в годы Октябрьской революции и гражданской войны, другие – в годы первых пятилеток, третьи – в грозные дни схватки с фашизмом, четвёртые – в наши дни. Но всех их объединяет одно – они поступали как настоящие пионеры-ленинцы.
В наше время всегда есть место настоящим делам, настоящим подвигам. Ведь время, в которое мы с вами живём, – героическое время.
Сергей Баруздин
Ю. Анненков
РОВЕСНИК ВЕКА
Рисунки Е. Ванюкова.
Как-то раз в механический цех Ленинградского завода имени Кирова пришли пионеры. Всё интересовало их здесь. И мощные станки, и люди, которые управляют ими. А ведь действительно завод имени Кирова отличается от других заводов. Его называют завод-лаборатория. Почему? Потому, что тут создаются новые машины, которые будут потом применены на многих заводах нашей страны. И новые способы обработки металла тут разрабатывают.
Обо всём этом рассказывал ребятам прославленный токарь завода Владимир Якумович Карасёв. На груди у него золотая звёздочка с серпом и молотом – медаль Героя Социалистического Труда.
Более тридцати лет трудится Владимир Якумович на этом заводе, вся его жизнь, вся работа, все чувства связаны с городом Ленина и с заводом имени Кирова. Сюда пришёл он после окончания гражданской войны, здесь стал квалифицированным рабочим и возглавил потом бригаду рационализаторов и изобретателей. Вместе с другими рабочими Кировского завода защищал Владимир Якумович родной Ленинград, когда в 1941 году немецкие фашисты окружили город огненным кольцом. Тогда трудно было разобрать, где цех и где фронт, потому что на крыши завода падали бомбы, а между станками нередко рвались снаряды. Враг был совсем близко. А рабочие, несмотря на это, продолжали стоять у своих станков, чтобы дать как можно больше оружия защитникам города.
Не раз приходилось Владимиру Якумовичу вступать в бой с врагом. Однажды, когда был убит командир роты, Карасёв повёл за собой молодых бойцов. За это Владимир Якумович был награждён медалью «За боевые заслуги».
Но вот окончилась Великая Отечественная война, а через несколько лет Кировский завод стал ещё краше, чем прежде. Отстроили здания, восстановили цеха, поставили новые станки, даже клумбы разбили на заводском дворе. И снова возглавил Владимир Якумович бригаду рационализаторов и изобретателей, которую назвали творческой, потому что эта бригада постоянно создаёт что-нибудь новое, облегчая труд рабочих и принося огромную прибыль государству.
О новых машинах и новых способах обработки металла и рассказывал Владимир Якумович ленинградским пионерам. А когда ребята уже собрались уходить с завода, один паренёк спросил:
– Владимир Якумович, сколько вам лет?
– Я ровесник нашего века, – ответил Владимир Якумович.
– Владимир Якумович, вы русский? – спросил другой школьник.
– Русский, – улыбнулся Карасёв.
– А почему же у вас отчество нерусское? Нет такого русского имени – Якум.
– Это верно, что нет, – ответил прославленный мастер. – Но раз уж зашла об этом речь, то слушайте. – И он рассказал ребятам о том далёком времени, когда его звали просто Володей.
Узнали ребята и о том, как Володя Карасёв стал революционным матросом и принял участие в Великой Октябрьской социалистической революции.
* * *
Мальчишкой жил Володя Карасёв в маленьком городке – Пензе. Отец его служил в магазине, который принадлежал богатейшему купцу Мартынову. Всё принадлежало тогда купцам да капиталистам, а рабочие люди жили очень плохо. Вот и Володина мать от тяжёлой жизни заболела туберкулёзом и умерла. А отец женился на другой. Несладко было Володе с мачехой, а главное, ни за что он не хотел называть её мамой. Ведь он хорошо помнил свою родную мать, помнил, как из соседней комнаты постоянно раздавался стук швейной машинки и тяжёлый надрывный кашель. Мать была портнихой и до последних дней работала через силу, превозмогая болезнь, чтобы помочь отцу прокормить семью.
А тут чужая злая тётка требует: зови её мамой!
«Как бы не так!» – думал Володя. И оттого что он не соглашался, ещё хуже относилась к нему мачеха. Нередко и колотушки выпадали на его долю. Нередко приходилось голодным уходить в школу. А отец? Отец почти не обращал внимания на Володю и его сестёр с тех пор как женился во второй раз. Да и некогда ему было. День-деньской тяжёлая работа, а когда вернётся поздно вечером домой – ребята уже спят.
Но однажды на праздник решил отец побаловать своего сынишку. Купил он Володе на ярмарке детский пистолет, который назывался «монтекристо». Стрелял этот пистолет дробинками довольно далеко. И такой славный был никелированный пистолетик – маленький и блестящий! Володя с ним не расставался даже ночью – под подушку клал. А днём постоянно носил в кармане.
Был Володя ростом мал. Частенько его обижали ребята постарше – и на улице и в школе. Дома тоже жизнь была нелёгкая. А с пистолетом Володя чувствовал себя как-то увереннее, смелее. Засунет руку в карман, почувствует холодок железа и сразу повеселеет. Всё-таки – оружие!
Как-то раз весной, когда уже отцвели яблони, сидел Володя в классе на первой парте у окна и думал: «На улице-то как хорошо! Вот бы на речку Суру сейчас!»
А по классу медленно расхаживал важный длинноволосый поп. Да, да – поп! Не удивляйтесь, ведь школы тоже были не такие, как сейчас. Володя учился в четырёхклассном церковноприходском училище. Учили там и письму и арифметике, но главным образом закону божьему. Скучный это был предмет, а главное, бесполезный – небылицы про бога и про святых, которые надо заучивать наизусть. Вот эту «науку» и вдалбливал поп ребятам.
А вдобавок была у попа препротивная привычка: рассказывает классу свои небылицы, а сам остановится около какого-нибудь ученика и давай его волосы накручивать себе на палец.
Так и на этот раз: захватил он своими толстыми перстами, поросшими рыжим пухом, довольно большую прядь Володиных волос и начал закручивать. Терпел, терпел Володя, а потом невольно дёрнулся. В руке попа остался клок волос, а Володя в этот момент совсем потерял соображение от боли. Не помня себя, выхватил он пистолетик да и выпалил в своего мучителя.
Что тут было! Дробинка попала попу прямо в лоб. Поп от. страха заревел как бык и свалился на пол, а Володя, не помня себя от ужаса, кинулся в окно.
Он упал со второго этажа на вскопанную под яблоней землю и почти не ушибся. Тут же вскочив, Володя бросился бежать. Он не думал ни о чём, а только бежал изо всех сил, не видя ничего вокруг себя. Когда Володя, задыхаясь, остановился, он был уже за городом у железнодорожной насыпи.
Что делать теперь? Что будет? Собственный поступок казался ему ужасным. Медленно бредя вдоль железнодорожного полотна, Володя думал о том, что домой возвратиться он не может. Ведь его обязательно выгонят из школы, да ещё, чего доброго, в тюрьму посадят. А если и не посадят, то всё равно жизни ему не будет. Крики мачехи, разъярённый взгляд отца, толстый отцовский ремень представились ему так ясно, будто он уже дома.
«Нет, – решил Володя, – уйду! Уйду навсегда – будь что будет! Хуже, чем сейчас, всё равно не будет!»
У станции на запасном пути стояли товарные вагоны. Это был воинский эшелон. Казаки покуривали, сидя на скамеечке под деревьями. Никто не заметил, как мальчишка забрался в вагон.
В вагоне – справа и слева – стояли лошади. Они мирно жевали, опустив морды в обгрызенные деревянные желоба. Посреди вагона, как раз против широких дверей, было навалено сено. Володя зарылся в эту кучу и притих. То и дело всхлипывая, он неотрывно думал о том, что произошло. Конечно, серьёзного вреда дробинка принести не могла, она с трудом пробивала сложенный вдвое газетный лист, но дело не в этом. Выстрелить в священнослужителя! Да мог ли он себе даже вообразить такое? Теперь Володя будет бездомным, может быть, он скоро умрёт с голоду где-нибудь под забором…
В куче сена было тепло и мягко. Володя свернулся калачиком. Постепенно мысли его становились всё менее чёткими. На мгновение представилось ему красное одутловатое поповское лицо, потом послышался голосок сестры… Он и сам не заметил, как уснул. Во сне он услышал стук швейной машинки и улыбнулся этому милому с раннего детства звуку. Но не швейная машинка стучала, а колёса поезда выбивали свою монотонную песенку. Далеко на запад шёл товарный состав с солдатами, лошадьми и спящим Володей, которому уже не придётся никогда в жизни увидеть ни отца, ни сестёр, ни злую мачеху, ни попа-изувера.
* * *
Утром поезд остановился на полустанке. Рослый усатый казак пришёл кормить лошадей. Он поднял с полу огромную охапку сена, а Володя, почувствовав во сне, что подымается в воздух, завизжал, как поросёнок. Казак от неожиданности выронил охапку, и перед солдатами предстал заспанный, перепуганный мальчонка, весь в сене и в пыли.
Казаки долго смеялись, а потом, когда Володя рассказал им свою грустную историю, решили: «Что ж, пусть едет с нами, а там видно будет».
Через два дня поезд прибыл в город Балтийский порт. Здесь был у казака, который первым обнаружил Володю, старый друг матрос Якум Гайдебулин. Ему-то и передал казак мальчишку на берегу моря, у маяка Пакерот.
Якум Гайдебулин – молодой татарин с быстрыми и строгими глазами – сразу согласился взять Володю к себе на береговую батарею. Начальство, к счастью, не возражало. Так попал Володя Карасёв в крепость Петра Великого на батарею «1 Буки».
Всё было здесь для мальчика необычным: закованные в броню и гранит укрепления, стволы огромных орудий, в которые свободно мог залезть человек и потолще Володи, двухэтажные койки, где спали матросы. Тяжёлый медный колокол бил «склянки», и по этому сигналу матросы в холщовых робах шли то на работу, то на обед, то спать. Заливисто свистели боцманские дудки, а иногда раздавалась звонкая затрещина, если кто-либо из матросов недостаточно быстро выполнял приказание.
Тяжела была служба в царском флоте, а на батарее «1 Буки» – особенно. Сюда посылали служить «неблагонадёжных» матросов – тех, кого подозревали в участии в революционных кружках. Таким был и Якум. Уже давно он стал подпольщиком-революционером, но царские полицейские и сыщики никак не могли поймать ловкого матроса на месте преступления.
Володе совсем неплохо жилось на батарее. Он привык и к необычному распорядку жизни, и к непонятным вначале «морским» словечкам. Он уже знал, что палубой тут называют пол, что камбуз – это кухня, а кубрик – помещение для сна, что чумичкой называют самую обычную разливную ложку, а слова «верёвка» на флоте нет совсем. Каждая верёвка имеет название по своему назначению.
Поначалу Володя побаивался своего «дядьку» Якума, но вскоре очень сильно привязался к матросу, который не то что по-отечески, а прямо по-матерински заботился о нём. А Якуму, человеку, всегда находившемуся на подозрении, революционеру-подпольщику, очень дорога была привязанность мальчишки. Ведь на службе в царском флоте он на долгие годы был оторван от родных и близких.
Когда Якума Гайдебулина перевели с батареи машинистом на корабль, он захватил с собой Володю. Раз уж стал Якум «дядькой», воспитателем, значит, куда он – туда и воспитанник. Держась за руку Якума, поднялся Володя по лесенке-трапу на борт крейсера «Рюрик».
Ну и корабль! Громадина! Одних матросов несколько сот человек. Первые дни Володя боялся далеко отходить от Якума. Того и гляди, заблудишься среди коридоров, переходов и трапов. Но скоро он освоился на крейсере, бегал с палубы на палубу, спускался по горячим отвесным трапам в жаркое машинное отделение и в котельные, где, озарённые пламенем, бросали в топки уголь полуголые кочегары.
Когда корабль пришёл в порт Ревель, Якум дал Володе какой-то свёрток и сказал:
– Сейчас подойдёт барказ. Отправишься с матросами на берег. В порту отыщи грузчика Пахома – его все знают – и передай ему этот пакет. Только так, чтобы никто не видел.
Володя сунул пакет под свою полосатую тельняшку и сказал: «Есть!», как полагается на флоте. И не подозревал мальчишка, что в этот момент он впервые в жизни приобщается к революционной работе. В пакете находились прокламации. Через несколько часов Володя возвратился на корабль. Поручение было выполнено.
– Молодец, салага! – улыбнулся обычно хмурый Якум.
А Володя был счастлив, что его назвали салагой. Так моряки шутливо называют юнг и молодых матросов-первогодков.
Время шло. День за днём, месяц за месяцем, поход за походом. Не было такого порта на Балтике, где бы не побывал Володя: в Кронштадте, Ревеле, Гельсингфорсе, Либаве. Якума часто переводили с корабля на корабль, и вместе с машинистом Гайдебулиным переходил и Володя.
Тяжёлая корабельная служба шла своим чередом: пронизывающий ветер на качающейся палубе и адская жара в машинном отделении, артиллерийские учения, когда от грохота орудий кажется, лопаются барабанные перепонки в ушах. Особенно трудно приходилось зимой: свирепые штормы швыряли корабль, холодные волны заливали палубу. Бывало, промокнет Володя до нитки, зубами дробь выбивает, а Якум говорит:
– Ничего не попишешь, салага, – привыкай! Такая уж наша служба морская.
И Володя старался, по примеру своего дядьки, и вида не показывать, когда было ему трудно, холодно или страшно.
Приходилось Володе и «драить медяшку» – это значит начищать до огненного блеска медные ручки и перила на корабле, и швабрить палубу, и до боли в суставах чистить на камбузе гнилую картошку.
А то спустят его на канате за борт. Висит Володя над пенящимися волнами и начищает двуглавого орла – царский герб, который был укреплён на серой броне корабля.
Но, помимо всей этой работы, была у Володи и другая. Как только корабль приходил в порт, Володя отправлялся на берег, унося под тельняшкой очередной пакет для товарищей по подполью.
* * *
Шёл славный 1917 год, год Великой Октябрьской революции. Володя Карасёв служил теперь юнгой в машинной школе в Кронштадте, куда определил его Якум Гайдебулин.
Однажды в холодный осенний день матросы с кораблей и береговых батарей собрались на Якорной площади. Был здесь и Якум Гайдебулин. Матросы отправлялись в Питер. Володя молча стал рядом с Якумом. Ему тоже дали винтовку.
В эту ночь, по приказу Военно-революционного комитета большевистской партии, красногвардейцы и моряки штурмовали Зимний дворец, где засело буржуазное Временное правительство.
Из-под широкой арки ринулись матросы на Дворцовую площадь. Резкий ветер летел с Невы, и там вдали на воде перемигивались сигнальные огоньки кораблей. И вот прогремел выстрел из корабельной пушки. Это крейсер «Аврора» подал сигнал атаки. Мог ли знать тогда Володя Карасёв, что выстрел этот прогремит на весь мир и навеки останется в памяти людей?
Многого ещё не понимал тогда Володя, но, идя за своим «дядькой» Якумом, он знал, что воюет против заклятых врагов – богачей и жестоких царских офицеров, против того самого попа, из-за которого он ушёл из родного дома. В руках у Володи была винтовка, и он очень гордился тем, что идёт воевать вместе с Якумом и его друзьями-матросами.
Под натиском революционных отрядов распахнулись высокие ворота дворца, и наступающие побежали вверх по широкой мраморной лестнице, стреляя на ходу. В дыму Володя разглядел, как какой-то офицер прицелился в Якума. Выстрелить он не успел. Володя выстрелил первым и уложил врага наповал. А когда Зимний был уже взят, Володя увидел в одном из залов большое золочёное кресло. Недолго думая он уселся в это кресло, чтобы зашнуровать развязавшийся ботинок. Вокруг захохотали.
– Вот царский наследничек выискался! Ты куда сел? – сказал смеясь рабочий-красногвардеец.
– А что? – удивился Володя. – Разве нельзя? – спросил он, глядя на своего «дядьку». Но – и тот хохотал вместе со всеми.
– Силён салага! На царский трон взобрался!
Впервые за все эти годы услышал Володя раскатистый смех Якума Гайдебулина. Он словно помолодел в ту ночь: морщинки разгладились на тёмном усталом лице, а губы раскрылись в широкой улыбке.
Так стал Володя Карасёв матросом революционного флота. Два года прослужил он в Кронштадте, защищал Петроград, а потом вместе с другими матросами-добровольцами уехали Якум и Володя на сухопутный фронт воевать за республику Советов с белыми генералами.
Постукивают на стыках рельсов колёса вагона. Едут моряки в дымных теплушках на восток, на колчаковский фронт. Приехали в город Пермь на реке Каме, погрузились на старенький речной пароходик, хлюпающий колёсами по воде, как водяная мельница. Всё дальше и дальше на восток… Пешим строем идут матросы к селу Шлыки, чтобы принять первый бой с белогвардейцами.
Много после этого было боёв. В предгорьях Уральского хребта, под городом Екатеринбургом, у горы Благодатной и в других местах воевал Володя Карасёв рядом со своим другом и воспитателем Якумом Гайдебулиным. Белогвардейцы были хорошо одеты, сыты, вооружены новейшим оружием. Ведь им помогали и английские, и французские, и американские капиталисты. Дрались колчаковцы ожесточённо. Они воевали за свои поместья и фабрики, за дворянскую и буржуйскую власть, хотели вернуть всё, что отняла у них Октябрьская революция. А матросы и красноармейцы воевали за то, чтобы никогда эти старые порядки не вернулись. В отряде, где служил Володя Карасёв, не хватало оружия и патронов. Обносились матросы. Разутые, голодные, шли они в атаку на пулемёты врага, отбирали у колчаковцев оружие и продовольствие, чтобы воевать дальше – до победы над врагами революции.
Однажды зимой в бою у станции Платина пришлось матросам туго. Белогвардейцев было намного больше, охватили они матросский отряд с двух сторон, того и гляди – окружат. А патроны у матросов – на исходе. Пришлось им отступать. Глухой ночью шли матросы, проваливаясь в глубокий снег, по лесу. А мороз был жестокий. Вьюга слепила глаза. Казалось, конца не будет этому пути. Володя поддерживал тяжело раненного Якума Гайдебулина, который шёл всё медленнее и медленнее и наконец, теряя силы, упал на снег. Ранение оказалось смертельным.
Здесь, в страшном морозном лесу, похоронил Володя под снегом Якума и, стоя над снежной могилой, думал, что этот суровый матрос был ему ближе родного отца. Это Якум воспитал Володю, сделал его стойким и сильным, научил любить свой народ и ненавидеть врагов. И решил Володя в ту ночь принять имя матроса-большевика Якума как своё отчество, чтобы всю жизнь это имя напоминало ему, как надо жить, работать и бороться с врагами революции.
С тех пор зовут Карасёва Владимиром Якумовичем.
С. Обмыш-Кузнецов
В КУЛУНДИНСКОЙ СТЕПИ
Рисунки Е. Ванюкова.
Однажды Игнат Владимирович Громов подозвал к себе Кирю Баева, усадил с собой рядом, обнял по-отцовски и сказал:
– Хочу дать тебе боевое задание… Побывать надо в Корнилове у мельника Монохина. Да и к попу заглянуть надо, узнать, нет ли у них офицеров и чем они занимаются. Понятно?
– Понятно.
– Сбрасывай с себя одежду, надевай самое что ни есть рваное, будто нищий, и шагай в деревню за милостынькой. Сумеешь?
– Всё как есть разведаю! – восторженно воскликнул паренёк.
Киря натянул на себя рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, сбоку пристроил мешок с чёрствыми горбушками хлеба. Подошёл к Громову и дрожащим голоском пропел:
– Подайте милостыньку Христа ради… Сиротинка я… Нет у меня ни отца, ни матери…
…Долго брёл Киря узенькой тропинкой. Но вот и Корнилово. На улицах тишина, людей нигде не видно.
«Попрятались», – подумал Киря и, чтобы не вызывать подозрений, начал побираться с крайней избы.
Он подходил к окну, стучал в стекло и просил подаяния, заходил к более зажиточным во двор, а то и в дом. Подавали плохо, жалуясь, что от такой жизни как бы самим не пришлось идти по миру с сумой.
Так Киря добрался до поповского дома. Открыл тесовую калитку, прошёл к крыльцу. Дверь оказалась незапертой, и мальчик вошёл в кухню.
У печи возилась маленькая толстая попадья. Киря перекрестился на икону и запел:
– Подайте Христа ради… Нет у меня ни отца, ни матери…
Попадья подошла к стенному шкафику, отломила кусок ржаного хлеба и подала нищему.
– Спаси вас Христос… Дай бог вам… – забормотал Киря, а сам присматривался к двери в комнату, откуда доносились приглушённые голоса, но дверь была плотно прикрыта.
Кто там – вот что надо было узнать разведчику.
И вдруг лицо Кири исказилось болью, из рук выпал кусок хлеба, а сам он судорожно схватился за живот и опустился на порог.
Попадья перепугалась: не дай бог помрёт, ещё отвечать за него придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:
– Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит?
– Схватило… – простонал Киря. – Бывает, как схватит, так хоть помирай.
Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Дверь широко распахнулась, и показался разопревший, раскрасневшийся батюшка. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели офицеры, мельник Монохин, Леоненко, ещё несколько человек.
Монохин, обняв офицера, пьяно уговаривал его.
– Не ездите, ваше благородие, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы еще гульнём. Ко мне пожалуйте.
– Ну ладно… ну и гу-гульнём, – заплетающимся языком проговорил офицер. – У тебя так у тебя.
Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью будут пить у Монохина».
– Чего орёшь? – облизывая жирные губы, спросил поп у жены, не понимая, что происходит.
– Да вот побирушка. Живот у него схватило. Как бы не помер.
– Ни черта ему не сделается. Налей стакан касторки, и пусть катится отсюда.
Попадья налила из бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала мальчишке. Пришлось пить, чтобы не выдать себя…
Выслушав сообщение юного разведчика, Громов тотчас же собрал небольшую группу партизан.
– Выходит, по его словам, – кивнул он на Кирю, – офицеры собираются сегодня вечером у Монохина. Пропустить такой случай нельзя.
* * *
Ночь по-осеннему тёмная. Луна редко выплывала из-за туч, освещая дорогу. Партизаны незамеченными вошли в деревню и беззвучно пробрались к дому Монохина.
Большой, с застеклённой террасой дом мельника был окружён высоким забором. Окна закрыты ставнями. Громов прошёл в соседний домик, где жил портной. Дверь ему открыла худощавая женщина. Узнав Громова, она торопливо зашептала:
– Уходи! Моего расстреляли… Поймают вас…
– Не бойся, – тихо ответил командир. – Пришли отплатить за убитых. Есть кто-нибудь у Монохина?
– Есть… С вечера пьянствуют…
– Добре! Закрывайся и молчи…
Громов и двое партизан перемахнули через забор и остановились у крыльца. Остальные, в том числе и Киря, залегли в канаве на улице.
– Начинаем! – скомандовал Громов, и партизан Титов подошёл к двери, постучал в неё громко, требовательно.
– Кого надо? – донёсся из-за двери женский голос.
– Пакет срочный господину поручику.
Хозяйка долго не открывала дверей: видимо, она ходила спросить, впускать или пет человека с пакетом. Наконец щёлкнула щеколда и дверь приоткрылась. Титов и Громов мгновенно оказались в кухне, но женщина всё же успела крикнуть: «Партизаны!» – вбежала в горницу, закрыв за собой дверь на крючок.
Дорога была каждая секунда. Партизаны выбежали во двор, оторвали ставню и бросили в окно сразу две гранаты. Взрыв. И полная тишина. Ещё момент – и через пролом окна Громов с Титовым ворвались в комнату, зажгли спичку, нашли лампу.
У стола валялись убитые враги. На полу, забившись в угол и сжавшись в комок, пытался спрятаться от партизанского глаза местный житель Леоненко, выдавший офицерам несколько большевиков и партизан. Его крупное тело тряслось от страха.
– Вот ты где, предатель! – направил на него револьвер Титов.
Леоненко стучал зубами, не в силах произнести ни одного слова.
– Обожди! – сказал Громов. – Надо объявить приговор… Решением партизанского командования предателя Леоненко за выдачу карателям невинных людей, за измену своему же крестьянству – расстрелять. Партизану Титову привести приговор в исполнение.
Глухо прозвучал выстрел.
– А где же Монохин? – опомнился Громов.
Монохина не было. Обыскали весь двор, но не нашли. Он успел сбежать.
* * *
Каменская больница, превращённая белыми в госпиталь, расположена на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, проходят небольшие пароходики, накрывая водную гладь шалью чёрного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.
В одно солнечное утро на берегу около больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх, на здание больницы. Чем-то она привлекала его внимание – опытный глаз сразу бы это заметил. На одном месте он долго не задерживался, переходил на другое и, снова насадив червяка, закидывал леску в воду. Видно, рыба ловилась плохо, и он искал хороший клёв.
Это был Киря Баев, которого командир отряда послал разведать, охраняется ли больница, можно ли проникнуть внутрь и переговорить с больничной сестрой Трунтовой, домашний адрес которой был неизвестен. Партизаны хотели через сестру освободить большевика Степана Топтыгина, находящегося в больнице после истязания на допросе. Надо было выбрать место на берегу, где можно незаметно причалить лодку.
У входа в больницу стоял белогвардеец с винтовкой. Кире хорошо видна его длинная фигура, переступающая с ноги на ногу. Больше охраны нигде не было. Смена часового произведена в восемь утра, следующая – через четыре часа. Место для причала лодки тоже выбрано – у берегового обвала, за которым её не увидят ни с реки, ни со стороны города. Теперь можно попробовать пройти в больницу.
Киря убирает удочки, снаряжение и приближается к входу в больницу. Его останавливает длинный усатый солдат в английской шинели, с японской винтовкой за плечами.
– Куда прёшь? Посторонним сюда нельзя! – прикрикивает он, не трогаясь с места.
Киря останавливается и дрожащим голосом произносит:
– Я, дяденька, не посторонний. Я заболел…
– Тем более проваливай отсюда! – сердито дёргает усами солдат. – Здесь не приёмный покой, а военный госпиталь. Ясно, дурья твоя башка?
– Ясно, дяденька, – понимающе кивает головой Киря и неожиданно упрямо заявляет: – А гнать меня не смеешь, слышишь?.. Потому я не посторонний, а свой.
– Это как так – свой? – удивлённо вскидывает глаза на бойкого мальчишку белогвардеец.
– А вот как! – смело режет Киря. – Сестра моя здесь работает. Трунтову знаешь? Не знаешь. Эх, ты! Начальника милиции капитана Ипатова знаешь? Нет. Эх, ты! Нам роднёй доводится. И все доктора к нам ходят, и господа офицеры тоже. Вот! Они меня сюда и послали. Сказали: если часовой не будет пускать, скажешь, что мы тебя отрядили. Ой! – Киря схватился за грудь. – Снова схватило…
– Ишь ты! – всё более удивляется солдат. Парнишка своей смелостью ему явно нравится, и он уже беззлобно, с любопытством спрашивает: – А что у тебя болит?
