Текст книги "Пропавшие среди живых (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

2

Лишь поздно вечером попал Корнилов в маленький уютный номер лужской гостиницы. Белянчиков пошел ночевать к своему старому приятелю Белозерову. Подполковника они не звали – знали, что шеф строго придерживается правила: у подчиненных никогда не ночевать и не столоваться.

Корнилов расстелил постель, но не лег. Сидел у стола, курил. Рассеянно глядел в окно, где в красновато-желтом свете уличных фонарей крутилась шальная снежная заверть. Дело, ради которого они примчались сюда из Ленинграда, закончено. Но этот убитый на лесной тропинке… Нет, Корнилов не мог себе позволить уехать, не организовав розыск убийцы.

На вопрос Белянчикова, не думает ли он, что убийство – работа Полевого, Корнилов только руками развел. С одной стороны, Санпан вчера, приблизительно в то же время, когда был убит лыжник, ходил встречать какого-то кореша. Но якобы не встретил. А может быть, встретил? И всадил этому корешу пулю? Ради чего? Ведь даже деньги не взял. Старые счеты? Поехал бы этот кореш в такую глушь на свидание с Санпаном, если бы между ними черная кошка пробежала?

Белянчиков, настаивая на версии «Санпан», говорит, что, застрелив человека, Полевой не ограбил его только потому, что испугался. За лыжником кто-то шел: Санпан мог услышать и убежать. Логично? Логично-то логично. Но мог ли Полевой предполагать, что в кармане у лыжника лежат сто тридцать рублей?

Белянчиков твердил:

– Санпан спился. Стопроцентный алкаш. Такой может и за рубль человека прикончить. Лишь бы на бутылку собрать. А может, все-таки ухлопал знакомого? Счеты свел?

– Над этими версиями надо работать, – соглашался Корнилов. – Но только как над одними из многих. Не очень-то верится мне, что Полевой убил. И второй человек… Куда он делся?

Проверка на станции показала, что с поезда, который прибыл на Мшинскую в пятнадцать часов, сошло человек двенадцать. Но только двое двинулись по тропе к лесу. Один на лыжах, другой пешком. Кто был этот второй? Местный? Приезжий?

Кузнец Левашов из деревни Пехенец, у которого вечером провели обыск, заявил, что никакого пистолета у Иванова не покупал. И слыхом не слыхал о том, что у него есть оружие. Значит, пистолет у Полевого? Значит, он был вооружен, а только обманывал Сестеркину?

«Дело довести до конца должен я, – решил наконец Корнилов. – Утром позвоню начальству, доложу обстановку. Попрошу разрешения остаться еще на день. Вместе со следователем организую розыск». Он встал, закурил. Ему вдруг отчетливо представилось тупое, бессмысленное лицо Полевого. «Водка, она и из бандитов веревочки вьет». И тут же он подумал об убитом. Вот еще одна трагедия!.. Нет человека. Кто он? Какие земные дела его остались невыполненными? За долгие годы работы в уголовном розыске Корнилов так и не привык воспринимать чужую смерть спокойно. Он научился лишь сдерживаться, не показывать окружающим, что каждый раз переживает ее как личную трагедию. И он никогда не позволял себе даже думать о погибшем как о неудачнике. От сочувственно произнесенного слова «бедолага» Корнилова коробило. Он относился к смерти серьезно.

…Днем, когда они с участковым пришли из Владычкина к лесу, туда, где был убит лыжник, следователь прокуратуры уже закончил осмотр места происшествия, тело было отправлено в районную больницу. Лишь на опушке у большого костра сидели на поваленной ели двое мужчин, что-то жевали. Увидев Корнилова с участковым, они поднялись, подошли.

– Товарищ подполковник? – спросил хрипловатым голосом один из них, крепыш в овчинном полушубке.

– Он самый!

– Старший оперуполномоченный Клюев, – отрапортовал крепыш. И кивнул на второго: – Оперуполномоченный Чернышов.

Корнилов пожал им руки.

– А следователь с экспертом уехали, – сказал, словно бы извиняясь, Клюев. – Просили передать, что стреляли из винтовки или карабина. Пулю извлекли. Сняли слепки следов. Каликов говорит: женские. – Он запнулся. – Каликов – это следователь, товарищ подполковник.

– Понял, – мрачно сказал Корнилов. – Не густо.

Участковый показал место, где лежал убитый. Вокруг было очень натоптано.

– Что они тут, хороводы водили, что ли? – рассердился Корнилов. – Большие ученые они у вас.

Он пошел по тропе. Поискать, нет ли окурка, не зацепилась ли где за кусты нитка от одежды… В лесу было мрачновато – уже начинало темнеть. Корнилов прошел с полкилометра, ничего не заметил и повернул назад, и, по мере того, как приближался к опушке, им овладевало неприятное состояние: казалось, вот сейчас он шагнет из-под темных крон на свет – и раздастся выстрел.

«Почему убийца не стрелял в лесу? – мелькнула у него мысль. – Ведь что, кажется, проще и удобней – стрелять в лесу?»

– Василь Васильевич, – окликнул он участкового, шептавшегося с Клюевым. – Ты окрестности-то осматривал?

– Осматривал, товарищ подполковник. – Вид у участкового был понурый, и Корнилов подумал о том, что лейтенант, наверное, переживает и за то, что убийство произошло на его участке, и за то, что раньше не знал ничего о Санпане, проживавшем у него под носом. «Похоже, что он и за следователя переживает».

– Пойдем пройдемся еще разок там, где ты ходил, лейтенант. – Игорь Васильевич обнял его дружески за плечи. – Посмотрим, пока совсем не стемнело, что тут и как.

Они двинулись по старому следу, глубоко проваливаясь, цепляясь за маленькие елочки. Круг получился довольно большой, но, как ни всматривался Корнилов, снег лежал девственный, нетронутый. Только в одном месте напетлял заяц.

– Да, не видать тут никаких следов, – сказал он, когда они снова вышли на тропу и отряхивались.

Участковый приободрился.

– Товарищ подполковник, я вам точно говорю: в лесу и в поле следов нет, а у тропы, когда я утром пришел, были. Не только женские. Мужские следы. Словно кто-то обошел вокруг убитого пару раз. Их метелью запорошило, но я разглядел.

– Хорошо, лейтенант. Это мы берем на заметку. А теперь веди нас к машине…

Сейчас, припоминая все свои действия при осмотре места преступления, Корнилов никак не мог отделаться от такого чувства, будто упустил там, в лесу, что-то очень важное. В городе было проще: комната, квартира, улица – замкнутое пространство, которое надо было исследовать, изучить. А здесь лес, поле, открытое всем ветрам… «Специалист-то я, выходит, однобокий, – усмехнулся он. – Ярко выраженного городского типа… Как же эта болезнь называется – боязнь открытого пространства?..»

Он сел за маленький столик, записал в блокноте: «1. Убитый??? 2. Попутчик. Опросить всех жителей Владычкина, лесника, егеря. 3. Полевой. Оружие?»

Что еще? Он вспомнил начинающий голубеть вечерний снег, маленькие густые елочки, утонувшие в нем, следы зайца и дописал: «4. Охотники».

А ночью ему снились горы. Он стоял на кромке ледника, вглядываясь в голубеющие вершины, и пел.

3

На следующий день Корнилов проснулся рано. Еще не было и семи. Он чувствовал себя хорошо отдохнувшим, бодрым. «Вот что значит лес», – подумал он. Позвонил в горотдел, попросил дежурного вызвать к восьми Белозерова.

В маленьком гостиничном буфете съел стакан сметаны, выпил бледного, чуть теплого чаю с кусочком засохшего сыра – больше разжиться было нечем. Пошел в горотдел пешком. На улице еще не начало светать. На автобусных остановках стояли длинные очереди. Во многих домах топили печи, ветер прибивал дым к земле. Мороз жалил зло и колюче.

Белозеров с Белянчиковым были уже на месте. Сидели нахохлившись, видно, еще не совсем проснулись, Начальник лужского угро крутил ручку старенького радиоприемника.

– Капитан, а вы по утрам не бегаете трусцой? – спросил Корнилов, поздоровавшись.

Белозеров отрицательно покачал головой.

– А зря. Поэтому вы такой вялый. Рекомендую. Очень способствует.

– Чему способствует? – не понял Белянчиков.

– Жизнерадостности.

– Да мы долго за шахматами сидели, – стал объяснять Белозеров, но Корнилов перебил его, спросив будничным, деловым тоном:

– Где Полевой?

– Здесь, в КПЗ.

– Скажите, пусть приведут.

…Привели Санпана. Щетина на щеках, всклокоченные волосы на голове, запекшиеся губы делали его похожим на тяжелобольного. Корнилову показалось даже, что глаза у него еще больше налились кровью. Однако сегодня в них можно было уловить искорку мысли.

– Садись, Полевой, – сказал он Санпану. Всегда и во всем скрупулезно соблюдавший порядок, Игорь Васильевич не смог пересилить себя и обратиться к Санпану на «вы». – Узнаешь?

Санпан сел и, повернув лицо к Корнилову, чуть-чуть оскалился. Словно хотел сказать: «Чего уж тут не узнать…»

– Капитан, ведите протокол, – попросил Корнилов Белозерова.

– Кого в последние дни в гости ждал?

Санпан минуты три молчал, сжав руки коленками и медленно потирая ладонь о ладонь. На его лице с низеньким, похожим на гармошку лбом заходили все мышцы, словно он что-то с трудом пытался разжевать. Наконец Санпан выдавил:

– Витьку Косого ждал. Срок у него закончился. Долю должен был привезти.

Корнилов аж присвистнул:

– Витьку Косого! Виктора Безбабичева, значит. Подвел тебя Косой, подвел! Как только в Ленинграде появился – за старое взялся. У нас он. Уже у нас. – А про себя подумал: «Косого-то спрашивал я про Санпана. Сказал – весточек не имею. Крепкий орешек. Придется и с ним повозиться. И доля еще какая-то». – Ладно, о Косом потом. Где твой пистолет?

Санпан снова долго молчал, набычившись, шевеля губами.

– Кузнецу из Пехенца отдал. За самогон. Левашову. – И, словно бы оправдываясь, добавил с тоской: – В загуле был, гражданин Корнилов. А хрустов нема. За литр отдал, сявка!

– Когда это было?

– Не помню уж. Месяца два назад.

– Безбабичева ходил встречать?

– Еще чего, – проворчал Полевой. – Я ж не знал, в какой день он явится.

– А твоя жена утверждает, что вчера в три часа ты ушел встречать дружка…

Полевой осклабился:

– Да я так… Чтоб крик не подымала. В Пехенец ходил. Выпить с мужиками.

– С кем?

– С кем пил-то? – Санпан нахмурился. Лицо у него опять напряглось. – Да я… Зашел к Левашову, а его не было. Жена у него дурная. Орать стала. В магазине взял бутылку «Солнцедара». А потом не помню.

– Кто отпускал тебе вино?

– Тоська рыжая. Да она там одна и торгует, гражданин начальник.

– Дружки навещали?

– Нет. Боялся, вас наведут…

Корнилов усмехнулся:

– Не договариваешь ты, Полевой!

Санпан пожал плечами.

– Про Безбабичева как узнал? Что у него срок закончился и деньги привезет? Святой дух подсказал?

Санпан вдруг поднял голову и пристально, не мигая, посмотрел на Корнилова. Куда только девалось его тупое безразличие и подавленность! Взгляд стал осмысленным, дикая злоба сверкнула в глазах.

– Не шути со мной начальник, – сказал он с вызовом.

– Ладно, Полевой, на сегодня достаточно. Мы еще наговоримся.

Санпана увели.

– Капитан, – попросил Корнилов Белозерова, – пишите мотивированное постановление на обыск у Левашова и у Сестеркиной. Потом у прокурора утвердим. – Он посмотрел на часы. Было девять. – Сейчас позвоню Михаилу Степановичу. Попрошу разрешения на день задержаться.

Белозеров повеселел. На помощь подполковника он очень рассчитывал.

«Что же мы имеем на сегодняшний день? – думал Корнилов, прохаживаясь по кабинету Белозерова в ожидании, пока тот принесет данные судебно-медицинской экспертизы. – Санпан за решеткой… Может, он и совсем спился, да и такой не менее опасен. И вот за несколько часов до его ареста на опушке леса находят убитого человека. Ни имени, ни фамилии. Просто „убитый“. Говорят, не местный. Но кто же это отправляется в дорогу, не взяв с собой хотя бы удостоверения или пропуска? Без документов идет в соседнюю деревню местный житель. Зачем они ему? А убитый не местный.

…Коньяк… Может быть, в магазине еще не продавали водку, и пришлось его купить. Коньяк-то продают чуть ли не круглосуточно. План делают! – Игорю Васильевичу надоело ходить, все время задевая за мебель – кабинетик у начальника угро города Луги был совсем крошечный, – и он сел на стул у окна. – Нет, лыжник специально покупал коньяк, поезд-то у него вышел из Ленинграда после одиннадцати! Если бы захотел, мог уже и водку купить. А местные вряд ли коньяк пьют. А может быть, случай особо торжественный? Когда водку и приносить неприлично?» Эта мысль понравилась Корнилову, и он сказал про себя: «Неплохо, товарищ подполковник, неплохо!»

«…Деньги. Многовато при нем денег, многовато! В гости с такими деньгами не ездят. Может, долг отдавать шел? Или, как Витька Косой, долю кому-то нес?..

Предположим, охотники. Ну, конечно, проще всего представить случайный выстрел. Загон на лося. У кого-то есть карабин или винтовка. Может быть, даже с войны припрятана. Что ж, тоже версия.

А что касается Санпана, то следователь все досконально уточнит, это нелишне, но тут, сдается мне, не Санпановых рук дело».

Пришел Белозеров, принес данные экспертизы. «Пулевая рана. Оружие нарезное, калибр 7,62. Прострелено легкое. Смерть наступила от большой потери крови приблизительно в 20–22 часа».

«А стреляли в него не позже шестнадцати часов, – подумал Корнилов. – Поезд приходит на станцию в пятнадцать… Если на лыжах идти, до владычкинского поля не больше сорока-пятидесяти минут. Значит, несколько часов лыжник был еще жив. И приди кто-нибудь на помощь – могли спасти. Если стреляли охотники да издалека, раненого могли и не заметить. Прошли где-то стороной. А вот попутчик? Тот, что шел вслед за лыжником по тропе от станции? Он-то должен был на него наткнуться? – Корнилов вздохнул. – Вопросы, вопросы!.. Надо поручить Белозерову провести следственный эксперимент: установить направление выстрелов. И выяснить, в порядке ли были лыжи. Ведь если шел на исправных, то никакой пешеход его не догнал бы!»

– Вот, может, поинтересуетесь! – Белозеров положил на стул перед ним несколько фотографий.

Корнилова поразило выражение глаз на простоватом, тронутом тенью щетины лице убитого. Казалось, они продолжали жить и ждали ответа: кому это понадобилось стрелять в него, кому он помешал?

Вздохнув, Корнилов сложил фотографии и передал капитану.

– Вот что, Александр Григорьевич, – сказал он, немного помолчав, – вы сами-то что думаете по поводу убийства? Может быть, охотники?

– Мы с Юрием Евгеньичем прикидывали эту версию. Случайный выстрел? Возможно! На лося, правда, охота уже закрыта, но браконьеры пошаливают. Может, и ходил кто-то с винтовкой, баловался.

– Ну вот и проверьте всех охотников, с общественными инспекторами потолкуйте. – Игорь Васильевич говорил все это не слишком уверенно, потому что его смущала одна деталь, никак не укладывавшаяся в вариант «охота»: попутчик. Не мог он пройти мимо убитого и не заметить его! Значит, заметил и скрылся. Ну, может быть, и не скрылся, да молчит. Почему? Чего испугался? А может быть, он не только попутчик?..

– Александр Григорьевич, лыжи какой марки? – неожиданно спросил он капитана.

– У убитого, что ли?

– Ну да. У кого же еще?..

– У него лыжи очень хорошие, товарищ подполковник, гоночные, Финские, Марка «Карху». «Медведь», значит.

– Хорошо смазаны?

Белозеров только руками развел:

– Не поинтересовался, даже не подумал, что понадобится.

– У вас есть опись вещей убитого?

Белозеров протянул листок.

Опись была составлена толково – точно и очень подробно.

Корнилов обратил внимание, что среди денег была сторублевая бумажка. Такими деньгами только долг отдавать! Ведь в деревенском магазине могут и не разменять, если за покупками пойдешь. В карманах убитого не обнаружили ни спичек, ни сигарет. Вообще, кроме носового платка и ключей, не было самых обыденных мелочей, которые, как правило, можно обнаружить в карманах у каждого. Так случается, если человек собрался в дорогу неожиданно. Схватил, что было под рукой, переоделся – и в путь.

– Вот еще что надо проверить, Александр Григорьевич, – не было ли вчера или позавчера во Владычкине выдающихся событий: свадеб, крестин, похорон. Похоже, что лыжник внезапно получил какое-то известие, собрался за пятнадцать минут, сунул в карман деньги, бутылку коньяка – и в путь…

– Умереть так никто не умер, – наморщив лоб, ответил Белозеров. – А насчет рождений и свадеб – это я проверю… – Он усмехнулся: – Да жениться там некому. Одни старухи.

«Чего он все время лоб морщит? – подумал Корнилов. – И так старше своих лет выглядит. Надо будет ему как-нибудь сказать об этом. В шутку. Чтоб не обиделся».

Белозеров позвонил на Мшинскую участковому Рыскалову.

Оказалось, что никаких примечательных событий во Владычкине не произошло. Участковый по своей инициативе побеседовал со многими мшинскими охотниками и с председателем охотничьего общества: было похоже, что охотников в эти дни в лесу не видели.

– Ладно, хватит штаны просиживать, – поднялся Корнилов. – Еду во Владычкино. Сколько там до егеря и лесника?

– Километра три. Лыжи мы вам приготовили. Рыскалов ждет на Мшинской.

4

– Здесь Надежда Григорьевна Кашина живет, – сказал участковый Корнилову, когда, приехав во Владычкино, они остановились у первого дома. – Древняя старуха. Может быть, с кого другого начнем?

– Вот с древней и начнем. Кстати, почему все говорят: «у нас во мхах», «к нам во мхи»? Эта деревня ведь Владычкино называется?

– Да как вам сказать, места такие – болота, мхи. И станция Мшинская. Мхи да мхи.

Деревня выглядела пустынно. Лишь кое-где из труб вился еле заметный дымок. В морозном воздухе плавали едва уловимые запахи только что выпеченного хлеба. Откуда-то издалека, наверное, со станции, ветер донес гудок паровоза. «Какая тишина тут», – подумал Корнилов.

Они поднялись на крылечко. Возле дверей стоял веник, и Корнилов обмел снег с ботинок. Передал веник лейтенанту. Тот обметал валенки долго, старательно.

Участковый постучал.

– Не заперто! – крикнули в глубине дома. Голос был звонкий, и Корнилов решил, что кричит ребенок.

Натыкаясь друг на друга, они прошли через темные сени. В избе было тепло, кисловато пахло квашней. Корнилов еще с порога заметил слабенький огонек в розовой лампадке перед иконой.

– Будьте добреньки, заходите!

Навстречу им шла чистенькая старушка в темном платье и белом, синими горошинами платочке.

– Какие мужички-то в гости ко мне пожаловали, – ласково сказала она. – Да никак один-то городской. Ай да никак второй с погонами, военный!

– Здравствуйте, Надежда Григорьевна, – поздоровался Корнилов и подумал: «А старушка-то общительная. Наверное, мно-о-о-го знает. Если не ханжа». Ему иногда встречались старушки, которые ни о чем другом, кроме своих старых обид, говорить не могли.

– Вон вы какие проворные, – удивилась старушка. – И как величать меня, знаете!

Глаза у Надежды Григорьевны были добрые и какие-то, как показалось Корнилову, снисходительные. Словно бы она знала о твоих грехах и слабостях и заранее прощала тебя.

Старуха показала им, где раздеться, и усадила на большую лавку около русской печки, а сама осталась стоять. Маленькая, сухонькая, она смотрела на гостей внимательно и заинтересованно. Оттого что она стояла, а они сидели перед ней, словно школьники перед учительницей, Корнилов почувствовал неловкость.

– У нас разговор к вам, Надежда Григорьевна, – сказал он. – Посидим, поговорим…

– Ты говори, милой, говори, – замахала рукой старушка. – Я стоя-то лучше разумею. Да и насиделась я в жизни, насиделась…

– Да садитесь вы, садитесь, – с легким раздражением сказал участковый, но Игорь Васильевич неодобрительно посмотрел на него, и лейтенант замолчал.

– Мы с Василием Васильевичем из милиции. Хотим кое о чем порасспросить вас.

Надежда Григорьевна кивнула:

– Василя-то я знаю. Со Струг он. Полины Рыскаловой сынок. Моей свояченицы.

Лейтенант заерзал на скамейке, хотел что-то сказать, но не сказал.

– Самого-то я впервой вижу, но слыхала, слыхала, что он нонесь у нас в чинах. А ты, милой, отчего в пиджачке? Без погон-то? Агент?

Она сказала с ударением на «а». Корнилов засмеялся и кивнул головой:

– Агент, агент. Из розыска я, уголовников ищу. Надежда Григорьевна понимающе улыбнулась.

– Насчет Сашки Иванова небось? Ох и питух, не приведи господи. Всех у нас во мхах перезюзил. И Главдю испортил. Она хоть и сиделица, а девка была хорошая. Передовка в лесхозе. От тюрьмы да от сумы грех зарекаться… А этот зюзюкало и ее к вину приохотил.

Говорила Надежда Григорьевна забавно – будто ручей журчал. Все время на одной ноте, без остановки. Приходилось постоянно вслушиваться, чтобы разобрать каждое ее слово.

– Возле Орельей Гривы парня-то он порешил? – вдруг спросила она.

– Где, где?

Надежда Григорьевна широко улыбнулась и, словно боясь обидеть гостей, прикрыла рот коричневой сухой ладонью.

– Да у леса, милой, у леса. Мы так горку называем – Орелья Грива. – Она наконец села на табуретку и повторила: – Сашка убил-от?

– Кто – мы не знаем. Не знаем даже, к кому шел убитый, – ответил Корнилов. – Вы что же, Надежда Григорьевна, одна живете?

– Одна, товарищ хороший, не знаю, как зовут тебя. Одна.

– Игорь Васильевич меня зовут.

– Я уж десять лет, как одна, – стала рассказывать старуха. – Сын-то с дочкой в городе. Хорошо устроились. В прошлом годе Верка, дочь-то наша, приезжала. Нарядная. Гостинцев мне навезла… – Надежда Григорьевна вздохнула, словно вспомнились ей дочкины гостинцы. – Да я и сама-то хорошо живу. Хо-ро-шо. Пенсию каждый месяц двадцать один рубль получаю. Да сын присылает. Когда пять рублей, когда боле. К Новому году десятку прислал…

– А сын не приезжает?

– Не. Скучно ему тут. Приятелей нет. И девок не осталось. Все меня зовет. В город-то.

– Да, народу у вас во Владычкине совсем мало, – согласился Корнилов. – Заскучаешь.

– Из молодых-от кто? – стала прикидывать старуха. – Главдя-сиделица? С зюзюкалой связалась. Имени-то его и слышать не хочу! Федотовы. Сестрицы. Да Вовка, Верки Федотовой сын. Так ему еще и шашнадцати нет. За прогоном бабка Калерия. Она с печки не встает. Я ей поесть когда сготовлю, она и сыта неделю. А остальные навроде старой Кавалерии, – она хихикнула. – Это я так старуху зову. Шучу над старухой.

Игорь Васильевич улыбнулся, подумал: «Какая же старая должна быть эта бабка Калерия, если Надежда Григорьевна по сравнению с ней себя молодой считает!»

– Но родные-то, наверное, есть у каждого? Ездит кто из города? – спросил он. – Да ведь и Луга под боком?

– В Луге-то есть наши. Пустили там корешки. Так они сюда носа не кажут. Городскими себя считают. И в Питере наши живут. Как же, там родня есть! Да ведь редко ездют. Уж рази что летом. Зимой-то не ездют. У бабки Калерии сынок инженер. И сам уж лет пять не является, да хоть бы к празднику пятерку прислал матере. Тю-ю! Не то что мой.

– А ведь у вас такие леса вокруг! – сказал Корнилов. – Грибов, ягод, наверное, тьма. И дичь! Охотники-то приезжают?

– Не приезжают, милой. Разве что к егерю. А у нас во Владычкине Вовка Федотов один палит по воронам. Отцова берданка ему досталась, вот и палит.

– Выходит, что не густо у вас с населением, – улыбнулся Корнилов. – И родственники про Владычкино позабыли. От станции далековато.

Старуха помолчала.

– Ну а егерь с лесником, наверное, бирюками живут? Попробуй-ка до них добраться?

– А чего до них добираться? – удивилась старуха. – Не велик и крюк. Версты на две подале нас. Егерь-то с семейством живет. С женкой. Трое у них – мал мала меньше. Большенький, правда, в школу бегает. – Она засмеялась, опять, как в начале разговора, прикрыв рукой рот. – Волков не пугается… Ильич, лесник-от, один проживает. Одинокий. Ни детей, ни женки. Хотя кто его знает… Не мшинский он, не нашенский, но мужчина добрый, обходительный.

– Да ведь он здесь с незапамятных времен живет, – вставил молчавший все время участковый.

– С запамятных, с запамятных. Давно живет, да не наш. Не из Мхов, – строго сказала Надежда Григорьевна и, оборотясь снова к Корнилову, продолжала: – Он, Ильич-то, с пятьдесят шестого здесь. Аль на годок ране. Степан Трофимыч, старый лесник, умер, – Надежда Григорьевна перекрестилась. – Наш был братец. Ильич-то и приехал на его место.

Надежда Григорьевна задумалась, рассеянно глядя в замерзшее оконце. Корнилов не торопил ее, ждал, когда сама заговорит.

– Степан-от тоже одинокий был, – наконец заговорила старуха. – Уж такой одинокий! Никого ему, окромя леса, не надо. Вот охотник-то был. У меня подушки пером набиты – все он, брат. Дичи настреливал! Ружье у него большое, да-а-алеко стреляет. С подзорной трубой…

Игорь Васильевич внимательно слушал Надежду Григорьевну, стараясь представить себе по ее рассказу всех обитателей деревни, их возраст, интересы. Ведь к кому-то из них направлялся этот человек… И Сан-пан прожил здесь, во Владычкине, долгое время. Ходил, наверное, к кому-то в гости, говорил о жизни. Был на виду. В такой деревушке от людских глаз не скроешься…

Участковый все время ерзал на лавке, поглядывал на часы. Корнилов чувствовал, что ему не терпится идти дальше, говорить с другими людьми, что-то предпринимать. Неторопливая беседа со старухой, похоже, раздражала лейтенанта. Ему хотелось действовать.

И только когда старуха упомянула про ружье, он замер вдруг, словно пойнтер, почувствовавший дичь. Перестал ерзать и сидел совсем тихо, стараясь не упустить ни одного слова из разговора. Игорь Васильевич внутренне усмехнулся, искоса взглянув на лейтенанта.

– А Ильич-то после него, после Степки, основался, – продолжала старуха. – Говорят все – одинокий, а мне одна баба сказывала: сын у него был. Только сызмальства поссорился с отцом. С войны.

– И что ж, сын к леснику не ездит? – поинтересовался Корнилов.

– Не ездит, батюшка. Да ведь и он про сына молчит. Одинокий, говорит, я. А баба-от, ну та, что про сына мне рассказывала, сама зайцовская. С-под Сиверской. Знает его. Чегой-то там у них вышло, а чего – не помню.

– А где живет эта женщина?

– Зайцовская, говорю, она. Полиной зовут, а фамилии я не помню.

– Тетя Надя, а к егерю да к леснику гости-то ездят? – хмуро спросил участковый.

– Ходют люди, – сказала Надежда Григорьевна. – А гости или по делу – не скажу, откуда мне, старухе, знать. Вот что родственников у них нет, об этом я сказывала. У лесника-от гатчинский один часто бывает. Лесхозовское начальство. Тот ездит. Дружки, что ли. Форсистый такой.

– Молодой или старый? – спросил Корнилов.

– Помоложе, чем сам Ильич.

Корнилов посмотрел вопросительно на участкового, – Леснику за шестьдесят, товарищ подполковник, – ответил тот.

– А вы, Надежда Григорьевна, видели этого дружка? Как он одевается?

– Что-то я и не скажу. Помню, плотный, форсистый, а как одет… Нет, не припомню. На голове вот малахай рыжий…

– Чего?

– Шапка, говорю, большая, мохнатая, рыжая-рыжая… Да что мы все гутарим да гутарим, – спохватилась она. – Давайте почаевничаем. Я счас, быстро. – Старуха встала, пошла к печке.

Корнилов тоже поднялся.

– Нет, спасибо, хозяюшка. В другой раз чайку попьем. Вы нас не ругайте, что от дела оторвали.

– Да какие у меня дела? – искренне изумилась старуха. – Поболтать – вот самое первое у меня дело.

– Надежда Григорьевна, – спросил Игорь Васильевич, надевая пальто. – А ружье-то вашего брата, с подзорной трубой, оно кому досталось?

– Ружье-то? – задумалась старуха. – Да никому не досталось. Никому. Степка-то, видать, или потерял его перед смертью, или продал. После смерти не нашли ружья. Сын-то мой, Славик, переискался. Думал, от дядьки в наследство останется.

– А не могло это ружье к зюзюкале попасть, к Клавдиному дружку?

– Ах, к этому-то! – закивала Надежда Григорьевна. – Да ведь он у нас пришлый. А братец мой давно уж помер. – Она задумалась. – Рази что через Главдю… Неужели Степка ее отцу ружьишко-то подарил? Они ведь тоже братья, только двоюродные.

– А что, отец Клавы жив? – спросил Корнилов.

– Помер. Года три, как помер, – старуха перекрестилась. – Был бы жив, рази допустил к себе в дом эту чучелу?

Уже в дверях он спросил старуху:

– Надежда Григорьевна, вы не вспомнили, как лесникова дружка-то звать? Того, что из Гатчины ездит.

– Так ты, миленький, и не спрашивал меня, как зовут-от. Все про одежду говорил. Мокригиным его зовут. В лесхозе он какая-то шишка.

Корнилов вышел вслед за участковым на улицу и зажмурился от яркого света.

– Закурим, что ли? – сказал он лейтенанту. – Так курить захотелось – спасу нет. – Он достал сигареты, протянул участковому. Тот начал было нерешительно:

– Да я, товарищ подполковник… – но тут же потянулся к пачке.

– Что? Еще не научился? – усмехнулся Корнилов и отдернул пачку. – И не тянись. Не поддавайся, не давай слабины. А то мало ли еще какой начальник приедет – пить научит…

Участковый смутился и стоял, не зная, что сказать.

– Счастливый ты человек, Василий, – сказал Корнилов, глубоко затягиваясь. – Если можешь, держись. Ну что, к кому теперь в гости? – И, улыбнувшись, подмигнул. Участковый тоже улыбнулся. Улыбка у него была добрая, чуть застенчивая.

– Так пойдем к старику Байбикову, товарищ подполковник. Он не мене, чем старуха, знает…

Корнилов засмеялся:

– Ну что, Василий Васильевич, считаешь, что и древних старух бывает полезно послушать? А?

Участковый смущенно развел руками.

Они тихонько пошли по дороге, махнув шоферу, начавшему заводить мотор, чтобы ждал. Накатанная санями дорога слегка поскрипывала под ногами. Воробьи трепали клочки сена – видать, недавно перевозили с поля стога. Корнилов шел и думал про винтовку, о которой рассказала Надежда Григорьевна, и о лесниковом друге, франтоватом, в мохнатой рыжей шапке. Убитый лыжник был тоже в рыжей шапке…

– Товарищ подполковник, сюда, – дотронулся участковый до руки Корнилова. – Пришли.

Они остановились у небольшого красивого дома, окрашенного яркой красно-коричневой краской, с белыми вычурными наличниками. К дому вела узенькая – двоим не разойтись – тропка. «И здесь не густо с населением», – подумал Корнилов и остановился, разглядывая старую лыжню, перечеркнувшую крест-накрест садик перед домом. В ярких лучах солнца лыжня проступала отчетливо и зримо, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель. А ведь густой пушистый снег, валивший всю прошлую ночь, толстым слоем запорошил ее. «Солнце низкое, тень дает на малейшей неровности, – подумал Корнилов. – Старые следы всегда проступают в яркую солнечную погоду. А что, если на то место, где лыжника убили, посмотреть сверху? С вертолета? Охватить взглядом всю поляну?..»

– Товарищ подполковник…

– Сейчас, лейтенант, сейчас! – Корнилов обернулся, взглянул из-под руки на солнце. Оно было предательски низко. Но стрелки часов еще только приближались к двенадцати.

– Василек, когда нынче солнце заходит?

Участковый растерянно пожал плечами.

– Эх ты, голова садовая! – усмехнулся Корнилов.

– В пять уже темки, товарищ подполковник, – сказал лейтенант.

«А если с высоты не просто взглянуть, а провести аэрофотосъемку? – думал Корнилов. – Все следы проступят. Ведь там, где след, снег уплотненный. Надо с экспертом посоветоваться. Должны же быть следы, черт возьми!»