Текст книги "Пропавшие среди живых (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Вас как звать? – спросил парень.

– Игорь Васильевич.

– А меня Лешей. Алексей Федосеич Рымарев. Два года как островник.

«Ну конечно, – вспомнил Корнилов. – Рымарев. Ограбление пьяных. Сколько ему тогда дали? Лет пять. А несчастье наверняка с ним в колонии приключилось. Ну и ну!» Корнилову вдруг стало не по себе, словно сам он был виноват в Алешином несчастье. – «Как же он меня-то не признал? Забыл?»

Они прошли сквозь ворота в толстой монастырской стене. Здесь когда-то, наверное, жили монахи. Маленькие оконца, сплошь заставленные геранью в белых жестяных банках. За воротами открылся заросший травой дворик. Дорожка, выложенная известняковыми плитами, привела Корнилова и его спутника к небольшому флигельку.

– Я сейчас, – бросил парень и с ходу перескочил невысокий порожек. Дверь сильно хлопнула. Корнилов постоял секунду и тоже решил зайти в дом. Он открыл дверь. Навстречу Корнилову, глухо грохоча своими колесиками по дощатому полу, катился Леша.

– Нету ее в палате, – сказал он. – Соседки говорят, гуляет… Да мы сейчас разыщем.

Они выбрались из монастырского дворика уже через другие ворота и очутились на высоком берегу. На озере ветер гнал нескончаемые белые барашки, и казалось, что остров плывет навстречу этим барашкам, навстречу низким облакам. Пронзительно кричали сварливые стремительные чайки.

Недалеко от стены, среди кустов сирени, стояла скамеечка, и на ней сидела мать. Корнилов сразу узнал ее, хотя и сидела она спиной к нему. Маленькая, сутулая, с непокрытой белой головой, она сидела одна и смотрела вдаль, на озеро.

– Вот… – начал было обрадованно Леша, но замолчал, посмотрев на Корнилова, и только показал глазами на мать. Но она, услышав Лешин возглас, обернулась. Скользнула взглядом, не задержавшись на Корнилове, кивнула Леше и отвернулась.

– Не узнала, – прошептал Корнилов. И подумал: «Ну откуда же? Ведь она и думать не думает…»

Но мать обернулась снова. Она несколько секунд пристально вглядывалась в Корнилова и вдруг, тихо, охнув, рывком поднялась. Игорь Васильевич быстро пошел ей навстречу.

– Игорек… Приехал… – только и сказала она и заплакала, уткнувшись ему в грудь.

Потом они сидели вдвоем на скамеечке, и Корнилов рассказывал матери про свои дела, беспокойно вглядываясь в ее лицо и отмечая, что она еще больше постарела за эти несколько месяцев. Морщин на лице было не так уж и много, но кожа стала совсем сухой и тонкой и вся была усеяна мелкими-мелкими веснушками. И глаза словно выгорели… «Я тоже хорош, – думал Корнилов, – последнее время выбирался в Батово раз в три месяца. Только денежки слал… Мало ли что мне у Иннокентия не нравилось. Мать-то чем виновата?»

Когда Корнилов сказал, что приехал забрать ее с собой, мать снова заплакала. Потом достала из рукава пальто платок, аккуратно утерла слезы и, подняв глаза на Игоря Васильевича, улыбнулась ему виновато.

– Ну вот видишь… Все плачу. Больше не буду. – И, вздохнув, сказала: – Ну зачем я поеду, Игорек? Здесь ведь совсем неплохо. И кормят прилично. И живем мы в комнате втроем… Вот только скучно. – Она помолчала в раздумье, глядя отрешенно на озеро. – А тебе я только в тягость. Опять болеть буду. Здесь-то климат для сердечников хороший. И все время под присмотром. Врач Тая Федоровна у нас очень знающая. И обходительная. А дома… Ты все на работе. Да и свои у тебя заботы. Ну как, если надолго слягу?.. Как у Кеши в последний раз… – Она всхлипнула, но сдержалась, не заплакала. – Я ведь, сынок, Кешу не виню. Трудно им со мной было… С последним приступом я месяц пролежала… «Неотложку» сколько раз вызывали. И ночью и днем. Татьяна даже отпуск за свой счет брала… А у них хозяйство. – Она посмотрела на Корнилова, словно призывая его внять разумным доводам. Потом вздохнула тяжело. – В тягость я им была… Да и мне с ними тошно. Кеша ведь до чего дошел? На службе у себя яйца и кур получит – и в Гатчину на рынок. И на «Москвиче» своем подрабатывал. Как что, соседи стучат в окно: «Иннокентий Васильевич, выручите, подбросьте до города…» И все за рублики. Стыдно людям в глаза смотреть!

«Эх и шляпа же я, – с горечью думал Игорь Васильевич, слушая мать. – Своего родного брата упустил… Уголовный розыск! Как я перед матерью виноват!»

– Что ж, мама, поедем домой, – сказал он твердо. – Как-нибудь проживем вместе. А будешь много болеть – вместе сюда вернемся. Скит под квартиру приспособим, и точка. Буду работать участковым, – он засмеялся.

Мать тоже засмеялась и словно засветилась вся.

Она показала Корнилову свою комнату. Там и впрямь было чистенько и довольно просторно. Три кровати, аккуратно заправленные, тумбочки, и на каждой по большому букету цветов в жестяных банках, обернутых кусками обоев. Но только и здесь, как и в коридоре, воздух был какой-то затхлый, с примесью лекарств. Потом они прошлись вокруг собора. Корнилов бережно держал мать под руку, а она все рассказывала ему о своем житье-бытье, чопорно раскланивалась со встречными старушками. Корнилов чувствовал, с каким любопытством и, может быть, завистью приглядываются к нему эти старушки, как хочется, наверное, узнать, кто это приехал к Корниловой. Не сын ли? А мать шла гордая, голос у нее окреп, стал тверже. И все говорила, говорила.

Оказалось, что увезти мать сегодня нельзя. Надо было выполнить целый ряд формальностей, а заведующего не было. Он уехал в Сортавалу. Вернется только завтра, в воскресенье, а теплоход отправлялся сегодня вечером. «Ну ничего, – подумал Корнилов, – как-нибудь переночую, а завтра поедем». Мать сказала, что пароходик на Сортавалу ходит каждый день.

Корнилов отправился на теплоход за портфелем да еще предупредить, чтобы не искали.

У дебаркадеров было шумно и весело. Гремела музыка, отдаваясь эхом в скалах. На теплоходах уже зажгли свет.

Спускаясь по трапу с теплохода, Корнилов встретил Олю. Она была одета в темный спортивный костюм, а в руках несла букет брусничника с начинающими краснеть ягодами. Корнилов уступил ей дорогу. Она, в сумерках не признав его, прошла сначала мимо, но тут же обернулась:

– Ой, я вас и не узнала… Что это вы? Не поздно ли на прогулку?

– Да я остаюсь… – тихо ответил Корнилов. – Понимаете… В общем, надо задержаться на день…

– Задержаться на день? – удивилась девушка. – А как же… – она, видимо, хотела сказать: «А как же вы доберетесь обратно?» Но догадалась. – Ну конечно, здесь же поселок. Люди на чем-то ездят… И вы знали, что останетесь? – спросила она неожиданно.

– Да нет, думал, этим же теплоходом вернусь. Но так уж получилось…

– Возьмите меня с собой, – вдруг сказала Оля. – Так не хочется от этой красоты уезжать! Нет, правда… На работу мне не надо. Я отпуск догуливаю. Вот папуля удивится! Только его предупредить надо, а то ведь он начнет паниковать, теплоход задержит.

– Да я… – начал Корнилов и почувствовал, что безбожно краснеет. – Я был бы рад, но еще и сам не знаю, где мне придется заночевать… Я по делу.

– Вас зовут Игорь? Да? – сказала Оля. – Я правильно запомнила. И вы, наверное, сыщик. Папа мне сказал, когда вы ушли от нас в лесу: «У этого человека очень пристальный взгляд». Ну признавайтесь, вы сыщик?

– Да что вы? Вот уж не угадали… – запротестовал Корнилов. – А вы, Оля, можете опоздать. Уже объявили посадку…

– Значит, не хотите брать с собой такую взбалмошную женщину? Все мне про вас ясно. Хоть и сыщик, а струсили. И вообще я вас знаю. Вы из уголовного розыска и большой зазнайка! А в поликлинику нашу ходите только зубы лечить. И не обращаете внимания на других врачей. Ваше счастье, что не болеете. Вот придете ко мне, я вам самой толстой иглой уколы буду делать… – Она выпалила все это остолбеневшему Корнилову и быстро пошла на теплоход.

«Вот чертовщина! – только и подумал Корнилов, глядя, как Оля легко взбежала по трапу, ни разу не обернувшись. – Так она из нашей поликлиники!»

Один из теплоходов протяжно загудел. Лес отозвался ему дробным эхом. «Словно леший захохотал», – подумал Корнилов. По радио раздалась команда отдать швартовы, и первый из теплоходов бесшумно стал отходить, словно его сносило течением. За ним второй, и через несколько минут третий. Разбуженные чайки с осатанелыми криками кружили над теплоходом.

Корнилов почувствовал, что ветер стал пронзительным и холодным, услышал, как недружелюбно-глухо шумит лес, как веет от него сыростью. «Не заблудиться бы», – мелькнула у него мысль. Но когда он вошел в лес, все опасения его исчезли. Несмотря на тучи, темно не было. Серая мгла. Светлая полоска неба между вершинами деревьев указывала ему путь.

Корнилов шел быстро, изредка спотыкаясь о корни или попадая в наезженную колею. Кругом было тихо, только лес шумел. Потом он услышал какое-то поскрипывание впереди, шелест. «Может, воз едет?» – мелькнула мысль. Он прибавил шагу и вскоре догнал своего нового знакомого. Леша ехал очень быстро, резко отталкиваясь своими колодками. Корнилов окликнул его.

– А, это вы… – узнал его Леша. – Сигареты еще не все выкурили?

– Ты что так далеко забрался? – спросил Корнилов. – Сигарет на теплоходе купить хотел?

– Нет. Просто так, – ответил парень. – Двинулись, что ли… Я к теплоходам каждое воскресенье хожу, – сказал он через некоторое время, и Корнилов подумал, какую же дорогу приходится парню «ходить». Он так и сказал – «хожу», а не «еду».

– Только к дебаркадеру не спускаюсь. Стыдно. Один раз за нищего приняли. Мужик рублевку сунул. Я ему кричу: «Забирай!» – а он только рукой махнул… Так я теперь не спускаюсь, нет. На утесе пристроюсь в кустах и смотрю.

– Как у тебя случилось-то? – наконец решился спросить Корнилов.

– Несчастный случай, – как-то уж чересчур бодро ответил Алексей. – В армии… В армии чего не бывает. На ученьях под танк попал. Два года по госпиталям. Одну ногу хотели спасти. Да вот, видите, не спасли, однако.

Они миновали каменный мостик, свернули влево.

– Осторожней, сейчас мочажина будет, берите левее. Не споткнитесь, булыжники какой-то тетеря на тракторе разворотил…

Видно было, что дорогу он знает досконально, до каждой крохоткой выбоинки.

– У меня ведь и пенсия есть, – все рассказывал Алексей о себе. – Вполне приличная. И родители. Мог бы жить с ними припеваючи. Да не захотел. Все жалеют, жалеют. – Он помолчал немного. – А я жалости не хочу. Узнал вот про остров. Попросился. Тут жить можно, это точно. И заработать можно. Меня вот сети научили вязать да чинить. Я теперь вроде бы при рыбаках. Два раза на озеро с собой брали…

Корнилов слушал его и думал о матери. «Хорошо, что не пришлось ей зимовать здесь. Коротать долгие зимние ночи и думать о сыновьях, которых вырастила, отказывая себе во всем, поставила на ноги, и теперь они где-то там, за льдами и вьюгами, бушующими над стылым озером, живут среди друзей своей жизнью…»

– Вы, Игорь Васильевич, можете мою просьбу выполнить? – спросил Алексей.

– Постараюсь. Все, что смогу…

– Да сможете, только не забудьте. А то тут в прошлом году один турист наобещал, а потом и забыл. Дело-то такое… Сигарет бы хороших, ленинградских, послали мне… Хоть пару раз. По блоку. Я вам и деньги дам.

– Да что ты, какие деньги. Адрес только дай, – сказал Корнилов. – Сигареты считай что у тебя в кармане.

– Вы и письмишко черкните. Ладно? Как-то там в Питере… Чего новенького. Ну как там на улицах, Машины какие новые. Я технику люблю.

– Напишу, Алексей. Обязательно.

В поселке они попрощались. И Алексей, отъехав немного, окликнул Корнилова:

– А мать-то завтра увозите?

– Завтра. Документы оформим и поедем.

– Счастливо. Про сигареты не забудьте!

Он переночевал в пустой маленькой комнатке на скрипучей железной кровати. Утром его разбудила мать, они позавтракали вместе в уже опустевшей столовой.

С формальностями покончили быстро. Мать сложила в небольшой старомодный саквояж свои пожитки, раздарила всякие мелочи вроде мыла и одеколона пришедшим к ней в комнату трем старушкам. Сердечно расцеловалась с ними. Старушки сидели молча, смотрели, как мать укладывает вещи, а напоследок расплакались. Всплакнула и мать. И только одна, сухая, строгая, с крашенными перекисью волосами, шикала на них.

Отправились с острова на небольшом закопченном буксирчике. Волны нещадно кидали его то вверх, то вниз, захлестывали палубу. Алексея Корнилов в этот день не встретил.

Дней через десять после того, как Корнилов отправил безногому Леше на Валаам сигареты, пришло письмо. В конверте лежали четыре рубля. Письмо удивило и расстроило Игоря Васильевича.

Алексей писал:

«Вот уж не ожидал получить от вас сигареты. За два года, кого ни просил, от всех получал дулю. Посылаю вам тугрики. Не хочу подачек. Я все наврал про учения. Ноги мне придавило на лесоповале в Кировской области. На втором году отсидки в колонии строгого режима. После больницы попросился на остров. Не хочу никого видеть. И жалость мне ваша противна. Раньше надо было жалеть. А теперь я Воруй-нога, как говорили у нас в колонии. Безногий. Я даже к матери не поехал. Ненавижу. Пьяница. А ноги у меня до сих пор знобят, как раньше от ревматизма. Иногда вечером спать лягу, закрою глаза, а они знобят. Так знобят, что невтерпеж. Или рано утром приснится, что замерзли. Рукой потянусь прикрыть, и аж потом прошибет. Выть хочется. Кому я такой нужен?.. Ну да это я все так, от злости. На острове жить можно. Харч приличный. Да и прикупить всегда есть на что. Люди друг к другу привыкли. Вот только летом, как поедут туристы, противно. Не люблю их. Ходят везде, глазеют, а когда уезжают, такая тоска берет. Им там весело, хорошо, все парочками. Ночь поспят – и в Ленинграде… Ненавижу их всех. Да еще тоску наводят похороны – старики же все вокруг. Умирают, умирают. А родиться никто у нас не родится. Редко, если только у местных. Эх, если бы жизнь начать сначала! Вы на меня не обижайтесь, если я что не так написал. Получил сигареты, вспомнил вас, поговорить захотелось. Да и виноват я, что наврал про маневры и два года в госпиталях…»

Игорь Васильевич повертел письмо в руках. Строчки неровные, буквы разбегались в разные стороны. Вот он какой, даже в своем несчастье недобрый. Как, должно быть, тоскливо стоять на пустынной мрачной скале, среди мокрых от дождя кустов и провожать взглядом уплывающие во тьму залитые огнями теплоходы!

«Парню надо бы помочь, – думал Корнилов. – Неужели ему только и остается, что прожить всю жизнь среди ветхих старух и стариков, помогая рыбакам чинить сети? Есть же в городе артели инвалидов, где работают сверстники и где не будет так одиноко и тоскливо. И где, может быть, пройдет обида на весь свет и утишится злость на самого себя. Надо будет все разузнать. Вот только согласится ли он сам переехать?»

6

Хилков был вне себя. Очередное дело срывалось из-за проклятого Кошмарика. Деньги так и шли сами в руки, а этот болван попал в лапы милиции. Сколько раз ему говорили: надрался – не лезь на рожон. Сгореть – что плюнуть! Нет ведь, как выпьет, так и чешутся у него кулаки.

Лихо пил Кошмарик. Он и прозвище-то получил из-за того, что, придя в парк заступать на смену, кричал обычно: «Ну и крепко я вчера взял, ребята. Кош-ма-а-рики!..»

Вот и докричался… Набил какому-то фраеру рожу и завалился. Не раскололся бы. Да нет, пожалуй! Кошмарик на этот счет крепкий.

А мы в «Звездные ночи» больше ни ногой. Береженого бог бережет.

Хилков проклинал Кошмарика и лихорадочно соображал: кого из шоферов можно было бы взять с собой? На один раз. Потом-то образуется. Скоро и сам он опять на машину сядет…

Недавно Хилков разбил свой таксомотор и вот уже месяц кантовался на мойке… А в этом деле без машины не обойтись.

«Эх, кого же?Кого? Тычкова? Парень вроде свойский, похоже, даже срок имел. Но нынче в дружине ходит. А с этими дружинниками можно нарваться. Ечкин? Ечкин… Вот лихой мужик, да захочет ли на дело идти? И дурной. Как выпьет, все кому-то в рожу дать норовит, навроде Кошмарика. Влипнуть с ним можно… Да. Больше и глаз положить не на кого… Все чистюли, в ударники лезут. А вот Витька Винокуров! А? Если ему пару сотен в клюв кинуть? – Хилков воодушевился. – Да Витька за пару сотен отца родного продаст. Ох жаден до грошей. Куркуль. На раз его можно взять. Пока сообразит, что к чему, – дело сделано. На большее-то нельзя, трусить начнет, а так, пожалте, за две сотняги машину дернет».

Он вспомнил Фелю Николаева и в который уже раз пожалел, что его нет в Ленинграде. Вот был человек верный! А получилась какая-то глупость – совсем неожиданно исчез Феля. Никому ничего не сказал, не предупредил – взял расчет и уехал. Куда – никто не знает. Может, струсил? Отец Федор сказал: «Плюнь, Женя, и забудь. Считай, что не было такого. В кантюжники записался».

На то, чтобы добыть «Волгу», было всего два дня. Сегодня и завтра. Обычно Хилков, Кошмарик и Феликс Николаев, по прозвищу Феля, «работали» втроем, а потом кто-нибудь из них перегонял машину Курортнику – Борису Угоеву. Денежки на бочку – и прощайте пальмы и Черное море. А на этот раз все упрощалось. Жорка Угоев, брат Курортника, ехал в отпуск домой и попросил быстро достать авто. Сам брался и перегнать… Подвел Кошмарик.

«Эх, с каким подонком пришлось работать», – вздохнул Хилков.

Рабочий день подходил к концу. Хилков сходил в диспетчерскую, узнал, в какое время выезжает на трассу Винокуров. Оказалось, с восьми вечера. Выходило какнельзя лучше.

«Сегодня с Витей говорить не буду, – решил Хилков. – Так вернее. Слишком много времени ему на раздумье. Вдруг сдрейфит?.. А когда с пылу с жару… Пенензы получит – потом уж ни в жисть с ними не расстанется».

После смены Хилков долго и с удовольствием мылся в душе, пустив воду погорячее. Насвистывал весело. Решение пригласить Винокурова казалось ему удачным. Даже злость на Кошмарика прошла. «Попух, бедолага, – жалел его Хилков. – Да на ком – на каком-то фраере! Интересно, а деньги он где хранил? На сберкнижке? Пожалуй, нет. Не в его привычке деньги копить. Все в картишки спускал. Ну и на вино расход немалый». Потом он вспомнил, что в багажнике в машине Кошмарика остался тросик и инструменты. Машина была на трассе, да и не пойдешь за тросиком к сменщику. Придется еще в автомагазин ехать, покупать. А потом звонить отцу Федору…

Федор Борисович выматерился, когда Хилков позвонил ему и рассказал про Кошмарика. Над предложением привлечь Витьку Винокурова долго думал. Хилков слышал, как он тяжело вздыхал, шептал что-то злое. Потом сказал:

– Черт с тобой, поговори со своим Винокуровым. Но обо мне ни слова. И про Жорку не трепись, возьми у него номера да иди с Винокуровым один. Позвонишь, скажешь, где карету оставили.

С Винокуровым Хилков сговорился очень быстро. Отозвал в сторонку, когда тот пришел на смену, спросил:

– Витек, тебе деньжата сейчас нужны?

Тот усмехнулся:

– Ты что, блажной? Когда они бывают не нужны-то? Перевозочку надо оформить? Ты ведь пока безлошадник…

– Ну да, – кивнул Хилков. – Перевозочка небольшая. На час, не больше. Время только позднее.

– Так у меня и выезд на линию не ранний, – сказал Винокуров. – Ты не крути. Чего надо-то?

– Да частнику одному хочу насолить… Он, сволочь, просил меня машину перебрать, я неделю калымил, а башли получить не могу. Хочу вот машинку-то угнать и бросить где-нибудь подальше. Пусть поищет.

Винокуров хмыкнул.

– Я, Витек, и хочу тебя попросить. В два часа подъедем с тобой… Я за руль сяду, на тросик подцепим, отбуксируем подальше, и дело с концом. Двести колов тебе хоть сейчас отвалю.

– Триста, – оказал Винокуров. – За твои красивые сказочки… Ну да мне-то наплевать. Я, Женя, дачку под Приозерском сейчас строю. Так денежки эти мне вот как нужны! – он провел рукой по горлу.

Хилков согласился и попросил к часу заехать за ним на Лиговку.

– А денежки когда? – поинтересовался Виктор. – Ты уж лучше гони вперед…

Хилков только головой покрутил.

– Да ладно ты, Витек, не боись! Приедешь за мной – сразу отсчитаю.

Когда ночью, захватив сумку с тросиком и номерами, Хилков вышел на улицу, машина Винокурова уже стояла у ворот. Две девушки уговаривали подвезти их.

– Да я же говорю, по вызову, – отбрехивался Винокуров. – Вот и пассажир идет…

– Товарищ, вы в какую сторону едете? – бросились девушки к Хилкову. – Может быть, нам по пути?

Хилков на секунду растерялся. Потом спросил:

– А вам-то куда ехать?

– На Московский, в гостиницу «Россия», – сказала одна из девушек и с надеждой посмотрела на Хилкова.

– А мне в аэропорт, – усмехнулся он. – Значит, по пути. Возьмем, товарищ водитель?

Такси помчалось по пустынной Лиговке, нещадно трясясь на диабазовой брусчатке, а девушки наперебой благодарили Хилкова. Оказались приезжими, из Краснодара. Хотели увидеть белые ночи.

Машина выехала на Московский проспект. Стал накрапывать мелкий дождик. Хилков вздохнул. Подумал: «Хорошо, что дождь… Меньше таких дур по улицам гулять будет. Да и не так светло – все небо заволокло. Это, наверное, плохо – баб встретить, когда на дело идешь? Или только с пустыми ведрами плохо?» Сам не понимая почему, он сильно волновался. В машине было тепло, но противная дрожь время от времени пробегала по всему телу. «И чего это я? – удивлялся он. – Вроде ведь не первый раз». Он подсчитал, выходило – десятый. И все было нормально. Вот только Кошмарик сидит. Не наклепал бы чего лишнего. Надо бы ему весточку запустить. Держись, мол. За кормой все чисто. Долю получишь. Да как передать?

Хилков покосился на Винокурова. Тот сидел спокойно, смотрел вперед. «Этого ничем не пробьешь. Тупой как пробка, – неприязненно подумал Хилков. – Тоже мне дачник!»

У гостиницы девушки расплатились, горячо поблагодарили.

– Куда едем-то? – спросил Винокуров.

– В Дачное… Улица Третьего Интернационала. Я дом покажу.

– А деньги?

Хилков достал из бокового кармана три сотенные бумажки, протянул Винокурову.

– П-п-порядок, Женя! – обрадовался тот. – Газуем в Дачное. Пошутим шутки с твоим другом!.. – и захохотал.

Чем ближе они подъезжали к дому, во дворе которого стояла новенькая «Волга», облюбованная Хилковым, тем больше он волновался. И куда девалось спокойствие, с которым он ездил на дело еще полгода назад!

Один раз их обогнал милицейский «газик» с синей мигалкой, и Хилков подумал: «Все, пронюхали, гады…» Спина у него взмокла, почему-то заломило в висках. Но «газик» промчался, не притормаживая, и скрылся в пелене дождя.

На улице Третьего Интернационала Хилков попросил Винокурова ехать потише. Не доезжая пятиэтажного белокирпичного дома, они остановились.

– Жди тут, – сказал Хилков и вылез из машины, зябко поеживаясь. Осторожно, без стука, закрыл дверцу. Дождь продолжал сеять. Хилков постоял немного, осмотрел окна. Ни огонька. Только на третьем этаже за окошком словно бы кто-то стоял. Смотрел на подъехавшее такси. Хилков отошел в сторону к забору. Стал за кустом сирени. Пригляделся. Вроде бы человек – или просто почудилось? Ветер качнул легкую занавеску. Хилков чуть не выругался вслух. Принял за человеческую голову горшок с цветами.

Во дворе, рядом с сараем, стояла «Волга». «Номер какой-то не наш, – отметил Хилков. – КРЯ. Крымский, что ли? Это даже лучше…»

Он еще раз прислушался. Было тихо. Только дождь шелестел по кустам, слегка барабанил по жестяной крыше сарая…

Когда дверца автомашины была уже открыта, раздался вдруг резкий звонок, потом второй, третий…

Прежде чем Хилков догадался, что это в доме звонит телефон, спина его снова покрылась испариной, как полчаса назад в машине. Он юркнул на сиденье «Волги» и, замерев, прислушался. Телефон наконец перестал звонить. Слышался только густой сонный голос, что-то односложно отвечавший в трубку. Потом снова стало тихо. Можно ехать. Прикрыв дверцу, он быстро добежал до Винокурова. Сел к нему.

– Витюша, полегоньку… В проулок… Подавай задом… Вот к той… серенькой…

Лихорадочно расстегнул сумку, достал тросик. Когда Винокуров подал машину к «Волге», Хилков выскочил, быстро прицепил трос. Сел за руль серого автомобиля. Махнул рукой, чтобы Винокуров трогал. И в это время с улицы сверкнул ослепительный свет фар. Хилков зажмурился, лихорадочно соображая, куда бежать, но свет погас так же внезапно, как и вспыхнул. Загородив выезд на улицу, в проулке остановилась «скорая помощь». Гулко хлопнула дверь. Мужчина в белом халате, с пузатым чемоданчиком в руке быстро прошел к первому парадному и скрылся там.

«Надо бросать машину, – решил Хилков. – Догадаются, в чем дело, заметят номер – пиши пропало…»

Он вылез из машины, быстро отцепил трос и сел к Винокурову.

– Витюша, жмем отсюда… Объедем вокруг дома. Там, кажется, можно выехать.

– А машина? – удивился Витюша.

– Черт с ней… – махнул. Хилков.

– Как черт с ней? – Винокуров решительно покачал головой. – Я что, с тобой в бирюльки играть приехал? Полночи потерял и уезжать ни с чем? А тебе денежки вернуть? Нет, дудки. Пересидим немного, пока уедет «скорая».

«Ну и дубина, – подумал Хилков, неожиданно успокаиваясь, – за денежки испугался. Да я и не думал их назад забирать…»

Они сидели молча минут пятнадцать, все время посматривая на два окна на четвертом этаже, где горел свет. Потом увидели, что в одном окошке свет погас, а в другом вместо верхнего зажегся ночничок. Врач вышел из дома, сел в «скорую». Вспыхнули фары, машина дала задний ход, развернулась и уехала. Хилков снова подцепил тросик, и они выехали со двора. На пустыре за Кировским заводом Хилков попрощался с Витюшей. Когда Винокуров уехал, он поменял на машине номера, открыл капот. Секретка на «Волге» была самая примитивная. Хилков прогрел мотор и не спеша поехал к гостинице «Советская». Они договорились там встретиться с Угоевым. Остановившись на Обводном канале около телефонной будки, Хилков позвонил Федору Борисовичу. Потом, взяв с сиденья старые номера, подошел к парапету набережной и, размахнувшись, бросил их в воду. «А может быть, эта „скорая“ просто липа? Может, это милиция за мной следит? – мелькнула мысль. – Может, уже обложили?»

Все последние дни Хилков нервничал. Иногда совсем беспричинно его начинало колотить словно в ознобе, и мелко-мелко дрожали руки. В тот день, когда в «Звездных ночах» арестовали Кошмарика, Хилков, стараясь быть равнодушным, бросил зло: «Допрыгался, алкаш…» – но рука, поднявшая рюмку коньяку, предательски дрожала, и коньяк расплескался на скатерть.

Все это заметили, и кто-то сказал:

– Да ничего с ним не случится. Отсидит суток пятнадцать и вернется.

А Хилков-то чувствовал, что пахнет тут не пятнадцатью сутками! Сопротивление представителям власти – это уже не сутки, а годы. Да черт с ним, с Кошмариком! Пусть сидит! Но ведь он шел в «Звездные ночи», чтобы отдать Хилкову бланк техталона, купленный за сотню у одного пропившегося ханурика! Кошмарик брал техталон домой, чтобы вывести кислотой записи… А теперь он в отделении. Вместе со всей этой липой! У кого не возникнет вопрос: «А откуда у вас, дружочек, чистые бланки?» И что ответит на это Кошмарик?

Хилков давно ждал от судьбы какого-нибудь подвоха. Уж слишком везло ему в последнее время. С тех пор как «дернули» с отцом Федором первую машину, деньги так и повалили к нему.

Отец Федор был неуемным стариканом. Он подгонял и подгонял, не давая передышки, словно торопился куда. Бывали случаи, когда Хилков с Кошмариком и Фелей Николаевым «брали» по машине в неделю! «Пока есть покупатели, трудись, Женя, трудись», – скалил свои редкие зубы в кривой усмешке Федор Борисович, когда Хилков жаловался ему, что с этими машинами и пить забросишь. Да и краткосрочные отпуска за свой счет, которые брал Хилков для перегона машин, в парке давали с неохотой. А отдавать перегон Феле и Кошмарику не очень-то хотелось. Как-никак лишние пятьсот рублей. А они на улице не валяются.

После первой машины Хилков устроил с друзьями хорошую гульбу в «Звездных ночах». Коньяк, шампанское заказывал ящиками. На все вопросы, откуда тугрики, щурился хитро и сваливал на карты. «Хороший банк сорвал, братцы». Да это и было правдой. В картишки он играл теперь частенько – с легкой руки отца Федора ему и здесь везло. Теперь Хилков всегда был при деньгах. И вот странное дело – раньше ему никогда не было жаль спустить с друзьями несколько сотен в ресторане, купить знакомой девчонке дорогой подарок, а сейчас, пересчитывая очередную выручку, он с неохотой откладывал в карман полсотню-сотню на расходы. И пересчитывал вынутые из тайничка деньги, прикидывал, сколько еще надо «дернуть» машин, чтобы образовалась ласкающая слух сумма. Сначала он думал о десяти, потом и о двадцати тысячах. «Если бы сразу не пускал на ветер, уже имел!» – корил он себя.

Отец Федор почуял перемену в Хилкове.

– Ты, Женя, не сберкнижку ли, часом, завел? – спросил однажды. И как он учуял? Уж с ним-то Хилков старался держать себя по-прежнему. Не скупился, не сквалыжничал. Помнил, кому обязан всем. И даже гроши, две тысячи с каждой машины, отдавал ему с легким сердцем. А ведь отец Федор сам не «дергал» машины – доставал техталоны, указывал адреса, сводил с покупателями… Рисковали-то Женя да Кошмарик с Фелей!

– Да какая там сберкнижка! – сказал тогда Хилков Федору Борисовичу. – Еще засветишься с ней… Дома надежнее. Да и грошей-то – два раза выпить с друзьями.

– Что-то не очень ты, Женя, друзей теперь угощаешь, – усмехнулся отец Федор. – Может, сам решил лайтой обзавестись? Смотри, дернут ведь.

– Ну мою-то уж не дернут! – уверенно ответил Хилков и, словно спохватившись, добавил: – Да и не собираюсь я ничего покупать. А тугрики пусть лежат. Запас карман не тянет. Вот передышку дадите, Федор Борисович, ужо гульнем!

Федор Борисович усмехнулся и сказал только:

– Смотри, Женя, жалеть алтына – отдать полтину.