Текст книги "Пропавшие среди живых (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Валерий Фомич между тем склонил голову в его сторону:

– Московский журналист…

Власов улыбнулся девушке и представился:

– Константин Николаевич.

Они выпили по рюмке коньяка, и администратор, вытащив из кармана «Мальборо» и предложив закурить, спросил Власова о спектакле.

Власов начал было высказывать свою точку зрения на спектакль, но вдруг увидел, что это не интересует ни Валерия Фомича, задавшего вопрос, ни захмелевшую Милу. Валерий Фомич слушал, склонив голову набок, силясь изобразить на лице интерес, но в бегающих глазах у него пряталась тревога, какие-то одному ему известные сомнения грызли его.

– Наверное, пора в зал, – сказал Власов, вставая. – Спасибо за гостеприимство…

Валерий Фомич тоже вскочил, спросил вкрадчиво:

– Вы не будете возражать, если я посажу рядом Милу? Сегодня аншлаг, ни одного приличного места не осталось…

Власов пожал плечами. Сказал:

– Раз место свободное…

Он заметил, что Мила, прежде чем выйти из-за стола, налила себе коньяку и выпила залпом. Выйдя из кабинета администратора, она взяла Константина Николаевича под руку. Улыбнулась вызывающе:

– Не возражаете?

В зале, едва погас свет, Мила снова взяла Власова под руку и прислонилась к нему плечом. Власов осторожно снял руку девушки, положил на подлокотник, а сам отодвинулся. Шепнул:

– Давайте смотреть спектакль.

Мила удивленно покосилась на него и ничего не ответила. Пока шел спектакль, она сидела тихо, как мышь, и Власову временами казалось, что она спит. Но как только спектакль закончился, она снова зацепила Константина Николаевича за руку.

Власов с удовлетворением заметил, что администратора не видать. Он уже боялся, что Валерий Фомич опять возникнет на его пути и начнет завлекать в свой кабинет.

На улице Константин Николаевич спросил Милу:

– Вам в какую сторону?

– Что значит в какую? – капризно сказала девушка. – Еще спрашиваете… – и, прижавшись к нему, прошептала: – Нам куда бы ни идти, лишь бы с вами по пути… А можем пойти ко мне.

– Э-э нет, – покачал головой Власов. – Мы так не договаривались…

– Как это не договаривались! – Мила даже остановилась и с вызовом поглядела на Власова.

«Ох и опасная девка, – подумал он, усмехаясь. – До чего глаза шалые…»

– Как это не договаривались, Костенька, московский жур-на-лист?! – повторила она, произнося «журналист» врастяжку, с ударением. – Что, мне Валерка зря звонил, что ли? Приезжай срочно, лапушка. А ты – не договаривались!

Она распалилась и говорила так громко, что в толпе стали на них оглядываться. «Ну и ну, – удивился Константин Николаевич. – История!..» Но раздумывать было некогда, похоже, Мила была совсем пьяна. Он взял ее под руку и тихо сказал, как говорят закапризничавшему ребенку:

– Ну, Мила, Мила… Успокойся. Сейчас мы с тобой во всем разберемся. – И повел ее к станции метро.

Мила покорно шла и капризно бубнила:

– Этот Валерка всегда так… Милочка, Милочка, лапушка, родненькая, а потом позвонит – приезжай срочно, познакомлю с одним нужным человеком. Искусство требует жертв! Тьфу! Противно… – и всхлипнула.

– Да это недоразумение какое-то, – сказал Власов, не в силах уловить логики в действиях администратора. – Я и знать твоего Валерку не знаю. Зашел билет взять.

– Зашел, зашел… Морочишь мне голову! Валерка сказал: «Веди к себе. Я часикам к двум тоже подгребу». – Она вдруг осеклась, поняв, видимо, что сболтнула лишнее, и с испугом посмотрела на Власова.

– Ну вот что, Милочка, иди в метро. Поезжай баиньки, – сердито сказал Константин Николаевич. – Пятак-то на дорогу есть?

Мила вдруг неожиданно показала ему язык и плаксиво сказала:

– Чучело! Сразу видно, что милиционер. – Повернулась и пошла слегка покачиваясь. Стройненькая, нарядная.

«Какая-то чертовщина, – подумал Константин Николаевич, провожая Милу взглядом до тех пор, пока она не скрылась за дверями метро. – Этот гнусный, испуганный администратор… Чего он лебезил передо мной? Ведь даже не придумаешь! Хотел, чтобы я написал про спектакль? Да ему-то это на что? На коньяк затащил! А эта Мила… Ну тут-то, наверное, недоразумение. Приглашал для кого-нибудь другого, да я подвернулся! Вот краснобай! Вот угодник! Бессмыслица какая-то».

Власов поймал такси и вернулся к себе в гостиницу. Никакого объяснения случившемуся во Дворце культуры он так и не нашел.

4

Моментами Корнилову казалось, что вся работа его группы идет на холостом ходу. Усилий много, а результата никакого. Никаких следов похищенных машин. Работа группы скорее напоминала проверку, которую ведут дотошные ревизоры, чем привыкших действовать быстро и энергично сотрудников уголовного розыска.

С помощью автоинспекторов фиксировались все дальние выезды автомашин «Волга» с ленинградскими государственными номерными знаками. Посты ГАИ были выставлены на границах с Новгородской и Псковской областями. С помощью сочинских и ставропольских коллег была организована проверка машин при подъезде к Сочи и Минеральным Водам. Сотрудники уголовного розыска проводили негласную проверку в таксомоторных парках города. Проверяли, кто из шоферов был на линии ночью в те дни, когда произошли угоны машин. Сотни фамилий столбцами выписывались на бумагу, а потом в управлении скрупулезно изучались – нет ли таких, которые работали ночью всегда, когда исчезали автомашины. Одновременно проверялся порядок хранения техталонов, выяснялись случаи их пропажи. Оперативные работники подробно опрашивали водителей, получивших дубликаты. Цифры, фамилии, даты…

Игоря Васильевича не покидала уверенность, что вся эта бухгалтерия вот-вот принесет результаты. Он сопоставлял все хищения «Волг» за последнее время, все показания потерпевших и полностью укрепился в мысли, что такие «удачные» угоны возможны только с помощью другой автомашины. Показания Тамариной окончательно убедили его в этом…

Вскоре на столе у Корнилова уже лежали два списка с фамилиями. В одном, большом, списке перечислялось семьдесят шоферов из разных парков, ночные дежурства которых по многу раз совпадали с датами краж. По многу, но не с каждой кражей. Полного совпадения не было ни у кого. В коротком списке значилось тридцать девять человек. У них было по восемь совпадений…

Предстояло исподволь, деликатно выяснить, что они собой представляют…

И вот удача – арестован водитель второго таксомоторного парка Лыткин. И вдобавок у него находят чистый техталон и девятьсот рублей денег!

Корнилов уже второй час беседовал с работниками кафе, а дело совсем не двигалось. Швейцар, которому Игорь Васильевич показал среди других фотографию задержанного, не признал его. «Кто его знает, – сказал он с сомнением, – ходят тут каждый день много. И бузят часто. Может, и этот бывал. Не припомню».

Две официантки признали Лыткина. Да, кажется, бывал. Лицо вроде бы знакомое. И один ходил, и с девушками. Не было ли постоянной компании? Дружков? Поди разберись. Народу всегда много, крутишься как юла. Разве запомнишь, кто с кем… Не шиковал ли? Да нет, у нас особенно не расшикуешься. Ассортимент не тот. Расплачивался строго по счету… Мы чаевых не берём.

Корнилов чувствовал, что официантки чего-то не договаривают. Выходило так, что этот Лыткин – самый заурядный посетитель. Бывает в кафе, но от случая к случаю. И никаких друзей у него здесь нет. А кто же тогда крикнул: «Кошмарик, канай!» И почему этот Кошмарик, проживающий на Гражданке, ездит через весь город в кафе «Звездные ночи»? Не затем ведь, чтобы угостить свою девушку мороженым? Да и драку он затеял после того, как один из стоявших в очереди попытался не пропустить Лыткина в кафе без очереди. «Меня там друзья ожидают», – сказал Кошмарик. И швейцар хотел его пустить… Значит, знал!

У директора, меланхоличной полной женщины с низким лбом и беспокойными, бегающими пальцами, Корнилов попросил список официанток, работавших накануне. И их адреса. Вася Алабин приготовился записывать.

– Венюкова Тамара, Софийская, двадцать один, квартира пять, – диктовала директриса, – Порошина Вера, улица Воскова, тридцать три, квартира шестнадцать, Гольцева Люба… Ну к этой вы можете и не ходить, она всего полтора месяца работает. Неумеха.

– Дайте на всякий случай и ее адрес, – попросил Корнилов.

– Я думаю, с этой Гольцевой Любы надо и начать, – сказал Игорь Васильевич, когда они с оперативником Василием Алабиным сели в машину. – Она новенькая – на свежий взгляд многое заметно. Видать, директриса ее не очень жалует. Неумеха! Много ли официантке умения надо?! А раз отношения плохие, она ничего скрывать не будет.

Люба Гольцева оказалась девушкой лет восемнадцати, нескладной, словно подросток, и ершистой. Корнилов подумал: «Нелегко, наверное, ей в официантках и с посетителями и с товарками. Такая действительно чаевых брать не станет. А ей этого не простят».

– Вы о нашем кафе хотите знать? – спросила Люба. – Что-нибудь случилось? Я так и знала… Только у директорши мое заявление уже неделю лежит. Через неделю ноги моей в этом гадюшнике не будет.

– Что же так? – подивился Игорь Васильевич. – Такое популярное кафе, а вы его гадюшником называете.

– Да туда теперь одна шпана ходит, – запальчиво сказала Люба. – Или пижоны сопливые… На них смотреть-то противно, не то что обслуживать… – Она вдруг осеклась и встревоженно посмотрела на Алабина, сидевшего с блокнотом в руках.

– Нет, об этом я вам рассказывать не буду. Раз вы милиция, сами должны знать. А мне еще хорошую характеристику надо получить.

«Ну хорошую-то характеристику тебе и так не дадут», – подумал Игорь Васильевич с сожалением, вспомнив, как директриса сказала: «Неумеха».

– Люба, вы ведь вчера работали?

Гольцева кивнула.

– Этот парень вам знаком? – Корнилов показал ей фотографию Лыткина.

– Его Кошмариком зовут. Пьяница.

– А кто зовет?

– Да парни, с которыми он к нам ходит. И наши девчонки.

«Значит, официантки знают его хорошо. Только скрывали», – отметил Корнилов.

– А что за парни с ним ходят?

Люба пожала плечами.

– Такие же, как и он…

– Вам приходилось их обслуживать?

– Да. Я и вчера им подавала. Они Кошмарика ждали. Один клиент даже выходил встречать. Потом пришел, пошептались о чем-то. Позвали меня расплатиться. Даже коньяк не допили.

– А говорили о чем?

– Я не слышала. Только когда из-за стола поднялись, Хилый – это они одного так зовут, хотя он по виду и здоровяк, – сказал: «В эту тошниловку больше ни ногой…» – Она засмеялась: – Это он здорово про наше кафе – тошниловка!

– Люба, а кроме этого Хилого, кто еще бывал?

– Часто бывал тоненький такой парень. С усиками… Наверное, кавказец. А то все разные.

– Пили здорово?

– Еще как. Хилый, как придет, спрашивает: «Что пьем, мальчики?» Бывало, что ящиками шампанское заказывал.

– Они что, каждый день в кафе сидели?

– Нет. Иногда неделю не появлялись. А то каждый день торчат.

– А как вы думаете, они работают или учатся?

– Так они же шофера, Хилый и Кошмарик. Таксисты.

– Откуда вы знаете?

Люба пожала плечами.

– Так это, по-моему, у нас в кафе все знают. Да и так ясно. Разговоры-то все про одно: ездку сделал в аэропорт, пассажир деловой попался. А машину почему-то «лайкой» называли.

– Может быть, лайтой? – спросил Корнилов.

– Может быть, и так…

Когда Корнилов с Алабиным, побывав еще у двух официанток, вернулись в управление, Юрий Евгеньевич доложил, что Лыткин признал себя виновным в избиении гражданина Сосновского, а на вопросы, откуда у него деньги и техталон, отвечать отказался. Экспертиза показала, что на техталоне вытравлены прежние записи. Эксперты постараются их восстановить. Бугаеву поручено заняться вторым таксомоторным парком. Надо выяснить все про Лыткина…

– Ты, Юрий Евгеньевич, вызови Бугаева ко мне. Мы с Василием кое-чем разжились… Выяснили дружков этого Лыткина. Похоже, что один – тоже шофер. Некто Хилый. В «Звездных ночах» надо организовать дежурство. Марийкин улетел в Сочи?

– Да, Игорь Васильевич. Думаю, что денька за три он управится и начнет проверку в Сухуми. Установим заводские номера машин, которые продали эти два комиссионных магазина. И – на Горьковский автозавод.

– Позвони ему, – жестко сказал Корнилов, – и скажи, что на каждый магазин – сутки…

Белянчиков с сомнением покачал головой, но возражать на этот раз не стал.

Хотя многие доказывают, что доверяться интуиции нельзя, что надо опираться на факты, факты и только факты, что нельзя подпадать под влияние какой-то одной версии, да еще к тому же продиктованной интуицией, Корнилов своей интуиции доверял. А эта вера основывалась на опыте – интуиция подводила его редко. Но ведь и точный расчет иногда подводит.

– Юрий Евгеньевич, сейчас все зависит от того, как быстро мы разработаем версию «Лыткин». Даже лучше назвать ее версия «Кошмарик». Это его кличка. Символично, да? – он вздохнул и покачал головой. – Ну ладно. Это я к слову. Так вот, если версию «Кошмарик» взять за основу, если он причастен к хищениям автомашин, то все его дружки сейчас в панике. Во-первых, не сболтнет ли чего лишнего. Во-вторых, не нашли бы у него вещественные доказательства. А если найдут – не заинтересовались бы его друзьями… Логично?

Белянчиков кивнул:

– Судя по размаху, они ребята не дураки, должны учуять запах жареного.

– Вот, вот… Сейчас они насторожены, могут и наглупить, могут и вглухую уйти. По всему – надо бы обыск делать у Лыткина. Да ведь спугнем, а?

– Можем спугнуть, – согласился Юрий Евгеньевич.

– Ну что ж. Надо нам, как шеф говорит, свистать всех наверх. Тебе, Юрий Евгеньевич, взять второй парк на себя. И Бугаев с тобой, и все остальные. Здесь навалиться надо разом. Алабин пусть установит наблюдение за «Звездными ночами». Вместе с райотделом.

– А другие таксомоторные парки? – спросил Белянчиков.

– Другие отставить. Пока… А там посмотрим. Да, кстати, среди друзей, с которыми пил в кафе Кошмарик, один – здоровяк по кличке Хилый, другой – похож на кавказца. Худой, с усами…

– Хилый… – в раздумье произнес Юрий Евгеньевич. – Хилый? У тебя списки шоферов под рукой? – спросил он Корнилова.

Игорь Васильевич молча выдвинул ящик стола, достал серенькую папку и, торопясь, начал листать. Юрий Евгеньевич вскочил со стула и, перевесившись через стол, следил за бумагами.

– Стой, вот он, список, – наконец сказал он.

Они быстро пробежали его глазами и посмотрели друг на друга.

– Ты в рубашке родился, – вздохнул Белянчиков. – Вот тебе и Хилый. Хилков Евгений Степанович, второе таксомоторное предприятие, первый класс, работает с 1968 года.

5

Прошла еще неделя, прежде чем Корнилов смог выбраться к матери на Валаам.

На пирсе у Озерного вокзала царило веселое оживление. Люди толпились у трапов, сновали в поисках «своего» теплохода. Слышались переборы гитары, приветственные возгласы. Большинство отъезжающих – молодежь.

Корнилов отправлялся на «Короленко».

– Товарищи, заполняйте, пожалуйста, путевки, у кого не заполнены, – с легким раздражением объяснял у трапа высокий моряк с синей повязкой вахтенного. Чувствовалось, что ему уже надоело объяснять одно и то же. Пожилой мужчина с красивым клетчатым баульчиком в руках растерянно обернулся к своей спутнице – молодой большеглазой женщине.

– Что, Мишаня? – спросила она насмешливо. – У тебя нет авторучки? Товарищи, кто одолжит авторучку? – обратилась она к стоявшим у трапа.

– Пожалуйста, – Корнилов достал свою авторучку и протянул женщине. Она посмотрела внимательно на него и почему-то улыбнулась. Сказала:

– Мишаня, вот авторучка. Заполняй поскорее…

Мужчина засуетился, не решаясь выпустить из рук баул, потом все-таки поставил его на гранитный парапет, взял авторучку и, прежде чем начать писать, наклонился к женщине и что-то быстро зашептал ей. Она не дослушала, махнула рукой и сказала громко:

– Да пиши ты что хочешь…

«Ну вот, видать, с чужой женой путешествовать собрался, а как путевку заполнять пришлось – перетрусил, – подумал Корнилов. – И соврать боится, и правду сказать не может… Эх ты, дядя!»

Мужчина наконец заполнил путевки и, вздохнув с облегчением, отдал Корнилову авторучку. Вахтенный, бросив взгляд на их путевки, ухмыльнулся и громко сказал:

– Ваша каюта, товарищи Огневы, на верхней палубе. Ключи в двери…

У Корнилова каюта была второго класса, на второй палубе. Она показалась ему совсем крошечной, похожей на пенал. Воздух был несвежий, застоявшийся. Корнилов открыл окно и опустил жалюзи. Положил на столик прихваченную в дорогу книгу – «Незабудки» Пришвина. Книжку эту, уже изрядно потрепанную, кто-то забыл у Корнилова в кабинете. На пристань Корнилов ехал прямо из управления, не заезжая домой, и сунул на всякий случай «Незабудки» в портфель. Раньше Корнилов почему-то считал, что Пришвин пишет только о природе, а тут, едва открыв книгу, наткнулся на такие строчки: «Как гибнет любовь, когда один человек обращается другим в собственность, так и в отношении времени… Люди спешат и суетятся, потому что находятся в плену у времени».

Каждодневная суета и спешка угнетали Корнилова. Сколько раз он говорил себе: «Хватит суетиться. Научись выбирать главное. Толку от суеты мало, а сколько приходится терять, сколько идет мимо тебя из-за вечной гонки. Скорее, скорее! Поджимают сроки, подгоняет начальство. И в этой спешке не имеешь возможности оглянуться. А время проходит, и начинаешь понимать, что ускользнуло что-то очень важное, существенное».

Корнилов понимал, что в этой спешке не всегда бывают виноваты обстоятельства и начальство. Просто с течением времени вырабатывалась уже такая привычка, такой ритм жизни – быстрее, быстрее… «Нет, надо когда-то ломать этот ритм, надо быть серьезнее и глубже, – размышлял он, – иначе сам превратишься в автомат, в пустышку».

Минут через десять теплоход отправился вверх по Неве. По обоим берегам теснились огромные темные корпуса заводов. Неяркие полоски света, падавшие кое-где из приоткрытых ворот, да всполохи электросварки говорили о том, что там идет работа.

Охрипший голос пригласил пассажиров по судовому радио на ужин.

Пока ужинали, диктор рассказывал об острове Валаам.

…Гранитная скала в Ладожском озере… Дикая, романтическая природа… Спасо-Преображенский собор. Белый и Красный скиты. Упорные монахи насадили аллеи из лиственницы, пихты, дуба… Мощеные дороги. Каменные путепроводы. Сады на земле, привезенной человеком… Чайковский писал здесь свою симфонию… Место настоящего паломничества художников. Каменные утесы, заросшие сосновыми борами, белая пена прибоя привлекали Шишкина, Рериха, Куинджи. Здесь у Лескова родился замысел написать своего знаменитого «Очарованного странника». Корнилов вспомнил мрачноватые, безлюдные леса, изображенные Шишкиным, и снова подумал о матери. Хорошо, конечно, приехать на остров на большом ослепительном теплоходе, с музыкой, весельем… А каково там жить?

После ужина туристов пригласили на верхнюю палубу под большой тент «принять участие в танцах и играх». Корнилов подумал, что, пожалуй, никто не пойдет туда из-за начавшейся качки, но народу собралось много. Пожилые женщины плотно расселись на скамейках, а молодежь вовсю отплясывала.

Каюта Корнилова была совсем рядом с корабельной танцплощадкой, и громкая музыка мешала ему сосредоточиться, думать об этих проклятых «Волгах», которые следовало как можно скорее найти. Он отложил свою записную книжку и лежал, прислушиваясь к тому, что происходило на палубе. После танцев пели нестройно «Калину красную». Потом негромкий женский голос начал задушевно:

 
Мне говорила мать – не жди красивую,
Ищи себе, сынок, судьбу счастливую.
Красивым девушкам другие нравятся,
С женой красивою век будешь маяться…
 

Корнилов опять вспомнил большеглазую женщину, ее грудной, приятный голос, огромную белую косу, уложенную на затылке, и ему стало неприятно от мысли, что она где-то в одной из кают с пижонистым и трусливым пожилым мужчиной… «Чего это я?» – тут же одернул он себя.

Ночью Ладожское озеро не на шутку расходилось, и теплоход грузно переваливался с борта на борт. Чуть-чуть позванивали стаканы, засунутые в стойку над умывальником, дребезжали дверцы шкафа. В каюте было жарко, но едва Корнилов попытался открыть окно, как ветер с силой рванул занавески, захлестал ими по мокрому от дождя стеклу.

Корнилов почувствовал, что не уснет, оделся и вышел на верхнюю палубу. Резкий ветер чуть не сбил его с ног. Придерживаясь рукой за поручень, он прошел по мокрой палубе на нос и стал в затишке. Шипя, расступались перед теплоходом волны. И тут же тяжело обрушивались на него, заставляя всякий раз вздрагивать. Белесый мрак стоял вокруг. Ни отблеска, ни огонька. Глазу не за что было зацепиться. Лишь метнется белым крылом стремительная пенистая волна и тут же исчезнет во тьме. «Белые ночи уже на убыль пошли», – подумал Корнилов.

Простояв около часа на палубе, Корнилов продрог и вернулся в каюту. После пронзительного ветра, гулявшего наверху, теплая каюта показалась ему уютной. Корнилов лег в постель и с удовольствием вытянулся, чувствуя, как согревается его тело, наполняясь приятной истомой. Ухала в борт волна, время от времени доносились резкие звуки, стук машины, когда кто-то открывал дверь машинного отделения, торопливый топот по гулким ступеням.

Приятно было сознавать, что не зазвонит телефон, не последует срочный вызов, никто не будет докладывать тебе о том, что час или полчаса назад в некоем районе неизвестные лица ограбили квартиру и ему, Корнилову, надо теперь собирать своих сотрудников, давать задание или даже ехать самому и стараться, чтобы эти неизвестные стали известными. Здесь ничто не напоминало о делах, кроме этого проклятого блокнота, который лежал на маленьком столике рядом с лампой-ночником.

Проснулся он от громкого топота на палубе, почувствовал легкий толчок и понял, что причалили. «Ну вот, а я-то хотел посмотреть, как будем подходить к острову… И надо же – проспал». Но подумал об этом без огорчения. Было восемь часов. Раздвинув занавески на окошке, он увидел совсем рядом крутой гранитный утес, нависший над небольшим заливчиком, красные сосны на вершине утеса, потемневшую от дождя деревянную часовенку в сосняке… Дождь все еще сыпал, вскипая на темной воде залива, но то ли из-за красных сосновых стволов, то ли из-за того, что действительно начинало разъяснивать, было такое ощущение, что солнце где-то совсем рядом, что оно вот-вот выглянет и высушит промокший бор, часовенку, рано начавший желтеть папоротник…

«Ну что за погода? – подумал Корнилов. – За все лето дождя не было, а только из города выехал, началось. И обулся я словно на танцы. Ну да ничего… Как вымокну, так и высохну».

Он побрился и пошел завтракать. После завтрака туристы высыпали на берег. Дождь никого не испугал. Экскурсовод, молодой рябоватый мужчина, объяснял что-то столпившимся вокруг него пассажирам. Его бесцветный голос, усиленный мегафоном, звучал совсем деревянно.

Затянув потуже пояс плаща, Корнилов сошел по трапу на берег и стал подниматься каменистой тропкой наверх, к часовенке. У закрытого на замок легкого здания кафе сидели островитяне: бородатый дед и несколько бабок. Выставив свежую и вяленую рыбу, они вели оживленную торговлю с туристами. На вопрос Корнилова, как пройти к дому престарелых, дед махнул рукой на каменистую дорогу, поднимающуюся вверх.

Сначала Корнилов шел аллеей, густо засаженной пихтами. Потом ему надоело перескакивать через лужи, и он свернул в лес. Подумал: «Все равно промокну». Тихий, глухой шум сосен сливался с шумом прибоя, мощным и гулким; невнятно шелестел дождь по листве редких берез и кленов. Несколько раз прямо из-под ног выпархивали тетерки. Корнилов не заметил даже, как перестал сыпать дождь. Лишь выйдя на большую поляну, он увидел, что тучи разошлись и выглянуло солнце. Прямо перед Корниловым среди темно-зеленых кленов и дубов, белый, словно снежная крепость, притаился монастырь. Это было так красиво и так неожиданно, что Корнилов долго не двигался с места, любуясь открывшимся ему видом. Он поначалу даже не заметил мужчину, стоявшего почти рядом с ним на широкой, хорошо утоптанной туристами тропинке. Мужчина стоял спиной, но Игорь Васильевич узнал его. Это был тот самый Мишаня, спутница которого просила у Корнилова авторучку при посадке в Ленинграде.

Мужчина обернулся на шаги. Вид у него был уже совсем не пижонский, а скорее нелепый – брюки закатаны чуть ли не до колен, на голове блином пластиковая шапочка. Он узнал Корнилова и даже будто обрадовался. Спросил приветливо:

– От группы отстали?

– Нет, и не приставал, – ответил Корнилов и подумал: «А где же твоя подружка?..» Он вспомнил: фамилия мужчины была Огнев.

– А мы вот тоже одни гуляли, да теперь Оля решила ягод поискать…

«Ее, значит, Олей зовут», – отметил Корнилов.

– Да какие тут ягоды, – продолжал мужчина, – в лесу сыро, а мы на дождь не рассчитывали. Но вот захотелось ей… Теперь стою поджидаю.

«Эх ты, ноги боишься промочить, – подумал Корнилов, – а она небось в туфельках пошлепала по мокрой траве».

– Вы знаете, что это за сооружение? – спросил мужчина у Корнилова. И, не дав ему ответить, продолжал: – Белый скит, здесь вызревала самая северная вишня в мире. Монахи выращивали. Мудрецы! Сад у них вдоль южной стены был, а стена-то белая, солнце отражала, давала саду тепло… За это монахи даже получили медаль на Всемирной выставке в Париже… – Он хотел что-то еще сказать, но в это время послышался треск веток, звонкий голос крикнул: «Миша-а-аня! Иду-у!» – и на поляну выскочила давешняя спутница Огнева, приглянувшаяся Корнилову.

Она шла к ним улыбаясь. В руках у нее был огромный белый гриб. Такие большие Корнилов вообще редко видел.

Сейчас, днем, девушка показалась ему еще красивее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, большие голубые глаза смотрели внимательно.

– Оленька, какой чудо-гриб! – крикнул Огнев. – Колосовик, наверное. А мы тут встретились, разговорились, – мужчина показал на Корнилова. Игорь Васильевич усмехнулся. Он-то и слова не успел сказать. – Этот товарищ нас вчера выручил.

Оля усмехнулась:

– Это я и без тебя заметила. Ты хоть познакомил бы…

Огнев развел руками:

– Да мы и сами еще незнакомы, я как-то не сообразил. – Он протянул руку. – Огнев Михаил Петрович. А это Оля.

Корнилов назвал свою фамилию.

– Фамилия у вас известная, – сказал Огнев. – Генеральская!

Оля улыбнулась и внимательно посмотрела на Корнилова.

– Фамилия у меня самая простая, – почувствовав этот пристальный взгляд и потому раздражаясь, ответил Корнилов. – А уж если в историю заглядывать, то каждый берет из нее то, что его больше интересует. Один – белого генерала, другой – героя Севастопольской обороны.

Фраза прозвучала зло, но Огнев не обиделся, а добродушно улыбнулся:

– Ну конечно, конечно. Разве в фамилии дело… Был бы, как говорится, человек хороший, правда, дочка?

Корнилов почувствовал, что краснеет. «Так она с отцом… А собственно, чего я здесь баланду развожу с ними? – подумал он. – Надо идти».

– К поселку эта дорога? – спросил он у Огнева. – Вы, наверное, так же хорошо, как историю, географию острова знаете?

Огнев усмехнулся.

– Знаю. В поселок, к Спасо-Преображенскому собору, надо брать левее, вот по этой тропке, – он показал на еле приметную дорожку, уходившую в сосновый бор. – Но учтите, молодой человек, ничего достойного внимания там вы не найдете. Собор малоинтересный, в псевдогреческом стиле… – Огнев хотел что-то еще сказать, но Корнилов перебил его:

– Спасибо. Собор меня мало волнует. Мне в поселок надо по делу.

– А-а… – протянул Огнев огорченно, словно жалел, что не сможет поподробнее рассказать Корнилову об этом соборе в псевдогреческом стиле.

Чем дальше шел Корнилов по тропинке, тем больше одолевало его беспокойство. Он вспоминал слова Иннокентия о болезни матери и думал о том, в каком состоянии ее застанет. А вдруг у нее что-нибудь серьезное?

Неожиданно лес кончился, и Корнилов увидел невдалеке, километрах в двух, большой белый собор на взгорке, несколько невысоких домиков среди зелени. Слева, в небольшом заливчике, покачивались у пирса потрепанные рыбацкие суденышки. На одном из маленькой трубы струился легкий дымок, да на баке было развешано белье.

Неожиданно на тропинке, сбегавшей от собора, появился безногий парень на тележке с колесиками. Отталкиваясь зажатыми в руках деревяшками, парень ловко скатился с горы. Ему было лет двадцать пять, не больше. Парень посмотрел внимательно на Корнилова, почему-то улыбнулся и спросил:

– У вас что курить есть?

– «Ява», – отозвался Корнилов, – закуришь?

– От «Явы» не откажусь, – сказал парень, подъезжая к Корнилову. – А то у нас тут одни «Южные». Нас ведь Петрозаводск снабжает. Из Ленинграда не привозят.

Он взял у Корнилова сигарету. Игорь Васильевич отметил, какие сильные и темные от загара у парня руки.

– Турист? – спросил парень, закурив.

– Да не совсем, – ответил Корнилов, глядя на инвалида и думая о том, где же его, бедолагу, угораздило потерять ноги: под трамваем, под поездом? – Совсем я не турист. Хотел как раз у тебя спросить… Дом престарелых где здесь размещается?

Он специально сказал «дом престарелых», а не инвалидов, боясь произнести при парне это слово.

– Здесь! – махнул парень рукой на собор. – В монастырских постройках. Мы тут прямо как монахи живем. А вы что, проведать кого приехали?

– Да у меня мать здесь, – начал Корнилов и увидел, как посуровело вдруг у парня лицо, а глаза, смотревшие мгновение назад так приветливо и доверчиво, стали злыми.

«Откуда я знаю это лицо? – подумал Корнилов. – Такое недоброжелательное, недоверчивое? Не по делу ли об ограблении в Гавани он проходил?»

– Ма-а-ать у вас здесь, – сказал парень, растягивая слова. – Понятное дело. Сходите проведайте… – Он отвернулся и собрался уезжать, а Корнилову стало так обидно от этого холодного тона, от этого несправедливого подозрения, что он неожиданно для самого себя сказал:

– Ничего тебе не понятно! Забрать я ее приехал. И знать не знал, что ее сюда отправили…

Слова прозвучали как оправдание, совсем по-детски, но Корнилов не мог не сказать их безногому парню.

Парень снова повернулся к Корнилову и присвистнул:

– Вон у вас какие дела… Чего же вы балакаете тут со мной? Мать-то знает?

– Нет, – сказал Корнилов. – Не знает… Я и сам недавно узнал. Сказали, что она тяжело больна… Может, ты знаешь ее? Корнилова Вера Николаевна… Такая худенькая, совсем седая.

– Чудак вы, – улыбнулся инвалид. – Да они здесь все седые и худенькие. А Веру Николаевну я знаю. Как же. Да она ведь и недавно на острове. Месяца три…

Корнилов вскочил и склонился к парню:

– Вот-вот! Месяца три. Как она? Здорова?

– Да вроде здорова, – пожал плечами парень. – Полчаса назад на обеде ее видел.

Но Корнилову почудились какие-то нотки сомнения в голосе у парня.

– Да чего вы волнуетесь? – сказал инвалид, заметив состояние Корнилова. – Пойдемте разыщем Веру Николаевну. Вот радость-то будет ей. Вот радость… – Он резко оттолкнулся и покатил вверх по тропинке, к собору. Корнилов пошел рядом.