Текст книги "Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»"

Автор книги: Сергей Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Саратовская городская дума, «движимая чувствами живейшей признательности и глубокой благодарности», единогласно приняла решение поместить в зале заседаний портрет Столыпина как почетного гражданина города. Портрет был заказан Илье Репину. С портретом связана легенда, которых так много вокруг имени Столыпина. Говорили, что портреты кисти Репина приносят несчастье. Кто-то из богемы, ненавидевший царского министра, якобы цинично предложил: «Надо написать Столыпина». Знаменитый художник долго не хотел брать заказ, предлагал своих учеников Коровина или Кустодиева, но городская дума требовала именно Репина, и в конце концов он согласился. Легенда – это всего лишь легенда, но на портрете, написанном Репиным в 1910 г., Столыпин изображен на фоне кроваво-красных портьер.

В Петербурге высоко оценивали действия Столыпина. Он получил высочайшую благодарность за успокоение края. О нем начали поговаривать как о кандидате на более высокий пост. Имя Столыпина называли в числе претендентов на пост министра внутренних дел, когда С.Ю. Витте формировал Совет министров. Впрочем, на этот раз молодому губернатору предпочли опытного П.Н. Дурново. Столыпина это не волновало. Когда жена поинтересовалась о чьем-то назначении, он устало отмахнулся: «Не знаю. Я за газетами не слежу теперь, да и считаю теперь всякое назначение и повышение наказанием».

На графа С.Ю. Витте, получившего графский титул за заключение мира с Японией, многие смотрели как на спасителя России. Саратовский губернатор не разделял таких иллюзий. Его дочь вспоминает один разговор с отцом. Она уже была взрослой, у нее пробудился интерес к политике: «Этой зимой моим кумиром стал почему-то Витте. Я преклонялась перед его умом и восхищалась, как можно лишь восхищаться в двадцать лет, всеми его мероприятиями, проектами, его словами… Раз, когда я сказала папа́ целую тираду в этом духе, он мне ответил: «Да, человек он очень умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, можно еще удержать на краю пропасти. Но боюсь, что он этого не сделает, так как, насколько я его понял, это человек, думающий больше всего о себе, а потом уже о Родине. Родина же требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует всю работу» [138]138
  Бок М.Указ. соч.С.156 – 157.


[Закрыть]. Как и предполагал Столыпин, граф Витте оказался не на высоте. Его кабинет просуществовал около полугода. В апреле 1906 г. С.Ю. Витте подал в отставку. Новым председателем Совета министров был назначен Иван Логгинович Горемыкин.

Горемыкин предложил на пост министра внутренних дел Столыпина. Существуют самые различные объяснения решения, принятого Горемыкиным. Сам Горемыкин был назначен главой правительства, поскольку царь не сомневался в его преданности самодержавному принципу. Кроме того, на протяжении многих лет Горемыкин являлся ярым противником Витте, что не могло не импонировать Николаю II, подозревавшему Витте во всяческих кознях. Разумеется, царь отдавал себе отчет в том, что лично преданный ему Горемыкин не является государственным деятелем масштаба отправленного в отставку Витте. Он был типичным высокопоставленным бюрократом, бесстрастным и равнодушным ко всему, что выходило за рамки канцелярской службы. Подчиненные за глаза называли Горемыкина не «Ваше Высокопревосходительство», а «Ваше Высокобезразличие». Николай II понимал, что Горемыкину нужны энергичные помощники, и советовал при формировании кабинета присмотреться к молодым и хорошо зарекомендовавшим себя губернаторам.

Рассказывая о назначении Горемыкина, воспользуемся мемуарами В.И. Гурко [139]139
  Гурко В.И.Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000.


[Закрыть]. Поскольку эти мемуары будут использоваться неоднократно, следует сказать несколько слов об их авторе. Владимир Гурко был сыном генерал-фельдмаршала, вместе с которым прошел Русско-турецкую войну отец Столыпина. В 1906 – 1907 гг. Гурко был товарищем (заместителем) министра внутренних дел, но потом его блестящую карьеру разрушил громкий скандал, вынудивший подать в отставку. В эмиграции он издал мемуары, в которых была дана хлесткая и беспощадная характеристика высшего бюрократического мира. Мемуары Гурко не менее яркие, чем воспоминания Витте, но, пожалуй, еще более субъективные. Это обстоятельство надо учитывать, тем более что карьера Гурко завершилась именно при Столыпине и он довольно пристрастен к нему. С другой стороны, Гурко был отлично осведомлен о всех подводных течениях, связанных с назначением и увольнением сановников.

Если верить мемуарам, Горемыкин совершенно не знал Столыпина. В разговоре с Гурко он упомянул, что царь назвал имя Столыпина и попросил дать ему характеристику. Гурко всего однажды встречался со Столыпиным: «Произвел он на меня тогда впечатление человека неглупого, но вместе с тем и не выдающегося, не умеющего даже плавно излагать факты и соображения». Зато Гурко дал отзыв, что личная репутация Столыпина безупречна. Через некоторое время Горемыкин сообщил, что император склоняется к кандидатуре смоленского губернатора Н.А. Звегинцова, и попросил сравнить его со Столыпиным. Смоленского губернатора Гурко знал хорошо и доложил во всех подробностях: «На это я ответил, что между этими двумя лицами выбирать не приходится. Звегинцов по общим отзывам весьма не глупый и ловкий человек, но в денежном отношении пользуется весьма плохой репутацией. Будучи предводителем одного из уездов Воронежской губернии, он растратил суммы губернской дворянской [опеки], а ныне по должности смоленского губернатора слывет за взяточника».

Конечно, не стоит думать, что Гурко был главным человеком, открывшим Столыпину путь в большую политику. На эту роль впоследствии претендовали многие: от товарища министра внутренних дел до дуумвирата филера и мелкого газетчика, о чем будет рассказано в следующей главе. Однако из мемуаров Гурко можно уяснить, что кандидатура Столыпина была названа Николаем II, а окончательный выбор пал на него ввиду его личной честности и безупречной репутации.

Саратовский губернатор был вызван в столицу. Вечером 25 апреля 1906 г. Столыпина пригласили на аудиенцию в Царское Село. Император принял Столыпина после Горемыкина и объявил, что назначает его на пост министра внутренних дел. Столыпин вспоминал, что откровенно высказал царю свои опасения, заключавшиеся в том, что взять накануне открытия I Государственной думы провинциального губернатора и противопоставить его сплоченной и организованной думской оппозиции – значит обречь министерство на неуспех. Столыпин предупредил Николая II о том, что либералы будут настроены против него. Закончил он свою краткую и взволнованную речь словами, что примет министерский пост только по повелению государя, которому, как верноподданный, обязан отдать жизнь. Николай II помолчал секунду и сказал: «Приказываю Вам, делаю это вполне сознательно, знаю, что это самоотвержение, благословляю Вас – это на пользу России». Столыпин ответил, что повинуется монарху, и облобызал его руку. На следующий день он писал жене: «Оля, бесценное мое сокровище. Вчера судьба моя решилась! Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне» [140]140
  Столыпин П.А.Переписка. С. 605 – 606.


[Закрыть].

Глава 3
«Не запугаете!»

Столыпин был призван к власти в тяжелейший для России период, когда власть и общество находились в состоянии войны. Борьба шла по всем направлениям от обличительных речей в Государственной думе до жестоких террористических актов, уносивших десятки жертв. Столыпин мужественно противостоял разрушительному движению. С думской трибуны он произнес знаменитые слова «Не запугаете!», обращенные к силам, взявшим курс на конфронтацию. Эти слова стали лейтмотивом деятельности Столыпина на посту Председателя Совета министров и министра внутренних дел Российской империи. В этой главе мы попытаемся осветить разнообразные аспекты деятельности Столыпина, связанные с Государственной думой и борьбой с революционным движением.

Министр внутренних дел

43-летний Столыпин был новичком в Петербурге. Седовласые сановники втихомолку поговаривали, что ему не хватает государственной широты. К тому же чинопроизводство не поспевало за стремительным восхождением Столыпина по служебной лестнице. Дочь П.А. Столыпина вспоминала, что министерский лакей, впервые помогавший облачиться новому министру, спросил: «Где лента его Высокопревосходительства? Лента где?» Саратовский слуга обиженно ответил: «Никакой ленты у нас нет, Петр Аркадьевич не генерал». Привыкший к службе у старых сановников, лакей не мог себе представить, что у министра еще нет орденской ленты. Столыпин имел чин действительного статского советника, тогда как многие из его подчиненных были тайными советниками или полными генералами. В первое время на заседаниях Совета министров Столыпин предпочитал помалкивать, а когда заговаривал, опытные сановники с усмешкой переглядывались, заслышав провинциальные обороты: «у нас в Саратове», «у нас в Гродно». Но Столыпин быстро вникал в масштаб задач, стоявших перед российским правительством.

Приступая к рассказу о деятельности П.А. Столыпина на высших государственных постах, неизбежно задаешься вопросом, с каким идейным багажом он приступил к выполнению возложенных на него обязанностей. Ни до, ни после своего назначения в правительство Столыпин не имел случая изложить свое кредо в систематизированном виде. Впоследствии ряд его мыслей нашли отражение в речах, произнесенных с трибуны Государственной думы и Государственного совета. Но о его политических взглядах до появления в Петербурге можно судить только по нескольким запискам и отчетам, среди которых особенно важны два уже цитировавшихся всеподданнейших отчета, подготовленные на посту саратовского губернатора, а также по отдельным замечаниям в личной переписке. В письме к жене Столыпин заметил: «Я ведь первый в России конституционный министр внутренних дел» [141]141
  Столыпин П.А.Переписка. С. 606.


[Закрыть]. В этих словах сквозило некоторое недоумение, так как он оказался в роли конституционного министра явно не по своей воле.

Обычно молодое поколение исповедует более либеральные, а иногда и гораздо более радикальные взгляды, чем их отцы и деды. Например, главный организатор цареубийства 1 марта 1881 г. Софья Перовская была внучкой министра внутренних дел и дочерью петербургского военного губернатора. В случае со Столыпиным все произошло прямо противоположным образом. Мы видели, что его дед Д.А. Столыпин был близок к декабристам и одобрял их конституционные проекты, причем, судя по его дружбе с Павлом Пестелем, склонялся к наиболее радикальному варианту, воплощенному в Русской Правде. Заметим, что отец П.А. Столыпина, в отличие от его деда, не увлекался конституционными проектами и всю жизнь был верноподданным монархистом. Вместе с тем генерал А.Д. Столыпин, друживший с Львом Толстым и имевший обширные знакомства среди творческой интеллигенции, говорил, что его сыновья гораздо правее, чем он сам. Действительно, в третьем поколении не наблюдалось ни малейших поползновений к вольнодумству. Старший сын – Петр Столыпин в студенческой молодости избежал увлечений радикальными идеями, что было обычным явлением даже для самых благонамеренных в будущем людей. Младший – Александр Столыпин, ставший журналистом, сотрудничал в консервативной газете «Новое время».

В начале XX в. такие течения русской общественной мысли, как славянофильство и западничество, уже были размыты, и Столыпина нельзя было считать принадлежащим к какому-то из этих направлений. Для сравнения скажем, что предыдущий глава правительства С.Ю. Витте в молодости испытал сильное влияние славянофильских идей, а в зрелые годы стал сторонником теории национальной экономики Ф. Листа. Нам неизвестно имя мыслителя, который оказал бы такое же воздействие на мировоззрение Столыпина. Вероятно, он был знаком с трудами Д.А. Столыпина, хотя бы потому, что тот являлся его родственником, но нет никаких сведений, что П.А. Столыпин увлекся позитивистской теорией О. Конта, которую популяризировал его двоюродный дядя.

Столыпин не отвергал западный опыт и даже пристально его изучал, но в основном в экономической и отчасти в социальной сферах. Последнее, кстати говоря, было достаточно смелым поступком, так как страхование рабочих и тому подобные меры считались едва ли не социализмом. Столыпин также ссылался на опыт «благоустроенных западных государств» и даже республиканской Франции, но исключительно в административной области. Перенесение западного политического опыта на русскую почву казалось ему преждевременным. «Помилуйте, разве мы готовы к парламентаризму?» – восклицал он.

Между тем перед правительством, в состав которого вошел Столыпин, впервые в российской истории стояла задача наладить отношения с парламентом. В августе 1905 г. было объявлено о созыве Государственной думы. Название этого выборного органа было заимствовано из проектов Михаила Сперанского, с которым переписывался двоюродный дед П.А. Столыпина. В начале XIX в. проект Сперанского не был воплощен в жизнь, но к этой идее вернулись почти столетие спустя. Государственная дума, получившая название Булыгинской по имени министра внутренних дел, проектировалась как законосовещательная. Однако Булыгинская дума была сметена, так и не собравшись. С.Ю. Витте, еще недавно доказывавший несовместимость самодержавия с выборным началом, подготовил Манифест 17 октября 1905 г., в котором провозглашалось: «Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей». После подписания Манифеста Николай II говорил: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное».

Правда, после того, как миновал период паники и растерянности, в царском окружении возобладало мнение, что государь всего лишь внес незначительные изменения в порядок принятия законов и что манифест никоим образом не превратил российского самодержца в конституционного монарха. В самом скором времени большинство из торжественных обещаний подверглись пересмотру и произвольному истолкованию. В частности, императорским указом от 20 февраля 1906 г. была произведена реформа Государственного совета, превращенного в верхнюю законодательную палату. Если не по букве, то по духу это было нарушением Манифеста 17 октября, в котором говорилось только об одной законодательной палате. Как всякая верхняя палата, Государственный совет был призван стать барьером на пути возможных увлечений нижней палаты. Состав Государственного совета был весьма консервативным, что являлось следствием принципов его комплектования. Половина членов Совета выбиралась, но не населением, а дворянскими корпорациями, земствами, университетами, Святейшим Синодом и т.п. Половина назначалась императором, как правило, из отставных сановников. Поэтому Государственный совет иронически называли «Звездной палатой», намекая на сановников, чьи мундиры сияли орденскими звездами. Министры, не исключая П.А. Столыпина, также считались членами Государственного совета по должности.

В отличие от «Звездной палаты» Государственная дума состояла из народных избранников. Избирательная система была далека от пресловутой «четыреххвостки», предусматривавшей всеобщие, прямые, равные и тайные выборы. Выборы в Государственную думу были не всеобщими, не равными и не прямыми. Согласно избирательному закону от 11 декабря 1905 г., право голоса имели лица мужского пола, достигшие 25 лет. Избирательных прав лишались 16 категорий лиц – от военных, состоявших на действительной военной службе, до губернаторов и членов правительства. Например, Столыпин не имел права голосовать на выборах. Не голосовали также лица, виновные в тяжелых преступлениях и состоящие под судом и следствием, признанные расточителями, состоявшие под опекой, душевнобольные. Ограничений по национальному признаку не было. Только жители Великого княжества Финляндского не голосовали, так как имели собственный сейм.

Все избиратели распределялись по четырем куриям: землевладельцев, городских обывателей, крестьян и рабочих (эта курия была добавлена только после принятия Манифеста 17 октября). В основу разделения был положен смешанный принцип: имущественный и сословный. Например, для курии землевладельцев действовал типичный буржуазный принцип. По этой курии могли голосовать не только дворяне, но и представители иных сословий, имевшие определенный имущественный ценз, который устанавливался отдельно для каждого уезда и колебался от 25 десятин (в курортной Ялте) до 800 десятин (в Вологодской губернии). В курию городских избирателей входили владельцы недвижимости, крупных или средних торгово-промышленных предприятий, плательщики квартирного налога или снимавшие отдельную квартиру, а также лица, не менее года проживавшие в городе и получавшие жалованье по государственной, городской, земской или железнодорожной службе (кроме «низших служителей», то есть швейцаров, дворников, разносчиков, лакеев и т.п.). Крестьянская курия была образована по сословному принципу без имущественного ценза.

Выборы по куриям были многоступенчатыми. Например, в крестьянской курии выборы являлись четырехступенчатыми. От каждых десяти крестьянских дворов посылался один уполномоченный на волостной сход, который выбирал двух уполномоченных на уездный съезд. В свою очередь съезд уполномоченных избирал выборщиков на губернское избирательное собрание, являвшееся последней инстанцией громоздкой избирательной системы. На собрании происходило выдвижение кандидатов в депутаты, выборщики от всех курий голосовали тайно при помощи шаров.

В этой сложной избирательной системе имелся один примечательный нюанс. Хотя крестьяне были стеснены сильнее других сословий, они, в силу преобладания сельского населения в стране, получили возможность избрать 43% от общего числа депутатов. При подготовке избирательного закона сановники намеренно стремились обеспечить преобладание «мужицкого элемента», уповая на патриархальные и монархические настроения деревни. Аналогичную ошибку в канун Великой французской революции допустила королевская власть, удвоив представительство «третьего сословия» в Генеральных штатах. Выборы показали, что русские крестьяне в своей массе голосовали за антиправительственных кандидатов.

Манифест 17 октября 1905 г., даровавший свободу слова, собраний и союзов, положил начало легальным политическим партиям. Легальным, потому что подпольные партии типа социал-демократов и эсеров не нуждались в санкции сверху и действовали задолго до царского манифеста. За короткое время в России возникло более 90 партий, союзов и обществ. Самой влиятельной либеральной партией была конституционно-демократическая партия, или партия народной свободы. Кадеты выступали за глубокое преобразование общественно-политической системы во всех ее звеньях, ориентируясь на западноевропейскую модель. Вопрос о государственном строе в программе, принятой на I съезде, оставался открытым, но позже кадеты высказались за парламентскую и конституционную монархию. Кадеты заявляли, что их партия «имеет внеклассовый характер, не буржуазный и не пролетарский, а всенародный». Однако в основном кадеты ориентировались на интеллигенцию, и за ними прочно закрепилась слава «профессорской партии». Лидером партии был известный историк Павел Милюков, в руководство партии входили видные ученые, адвокаты, земские деятели. Программа кадетов была совершенно чуждой Столыпину и воспринималась им как обреченная на неудачу попытка перенести на русскую почву основные элементы западной политической системы вопреки историческим традициям и политическим реалиям.

Союз 17 октября, или партия октябристов, был назван в честь царского манифеста, знаменовавшего, по мнению членов партии, вступление России на путь конституционализма. Октябристы выступали за установление в России конституционной монархии с двухпалатным парламентом, формируемым на основе цензовых выборов. Они были сторонниками сохранения единства и нераздельности Российской империи, отрицая возможность предоставления автономии отдельным регионам (за исключением Финляндии). В состав Союза 17 октября входили чиновники, помещики, крупная торгово-промышленная буржуазия. Октябристы сами признавали, что они являются «барской партией». Признанным лидером партии был Александр Гучков. Программа этой партии содержала ряд конституционных положений, которые были неприемлемы для Столыпина. Но в целом позиция октябристов была значительно ближе Столыпину, чем позиция кадетов, и на протяжении ряда лет он плодотворно сотрудничал с рядом членов данной партии. Его младший брат Александр состоял членом ЦК партии октябристов.

Еще одной политической силой, ворвавшейся на российскую политическую сцену, были крайне правые, или черносотенцы, представлявшие собой конгломерат самостоятельных союзов, обществ, дружин, лиг и т.п. Черносотенцы заявляли, что «царское самодержавие не отменено Манифестом 17 октября». Они выдвинули лозунг «Россия для русских», подчеркивая, что «русская народность как собирательница земли русской и устроительница русского государства есть народность державная, господствующая и первенствующая». Монархические союзы были единственными, кто открыто заявлял о своем антисемитизме. Самой крупной из черносотенных организаций являлся Союз русского народа. Основными районами влияния черносотенцев были западные и юго-западные губернии, входившие в черту еврейской оседлости. Парадоксально, что Союз русского народа состоял большей частью из украинцев и белорусов. Подавляющее большинство монархических отделов было открыто в селах и деревнях, но черносотенцы также сумели создать ряд филиалов в крупных промышленных центрах. Председателем Главного совета Союза русского народа был детский врач, доктор медицины Александр Дубровин, его товарищем (заместителем), а позже лидером Союза Михаила Архангела являлся Владимир Пуришкевич. С ними и с их организациями П.А. Столыпина связывали сложные и неоднозначные отношения.

На выборах в I Государственную думу крайне правые получили ничтожное количество голосов и не смогли провести ни одного депутата. Октябристы получили всего 16 голосов. Что касается левых партий, то они бойкотировали выборы как недемократические. Когда выяснились левые симпатии избирателей, социал-демократы срочно отказались от тактики бойкота, но избирательная кампания уже подходила к концу, и они успели провести только 18 депутатов. Победу на выборах одержала партия кадетов, в основном потому, что ввиду бойкота со стороны левых партий за кадетских кандидатов голосовали как за самых радикальных из тех, кто участвовал в выборах. Кадетская фракция была самой многочисленной – 179 депутатов из 478. Правда, лидер партии Павел Милюков не был по формальным основаниям допущен к выборам, но это не мешало ему руководить партийной фракцией из думского буфета. Кроме того, из крестьянских депутатов и интеллигенции была сформированная трудовая группа, насчитывавшая около 97 депутатов. По своим программным убеждениям трудовики были близки к эсерам и народническим организациям. 105 депутатов назвали себя беспартийными, но в своем большинстве они придерживались левых взглядов.

Результаты выборов повергли правительство в уныние. Собственно говоря, отставка С.Ю. Витте была продиктована нежеланием превратиться в объект острой критики со стороны депутатов, в чьей среде преобладали антиправительственные настроения. Для заседаний Государственной думы был отведен Таврический дворец. Однако торжественное открытие Думы состоялось в Георгиевском зале Зимнего дворца. В Петербург из Москвы были привезены царственные регалии, которые использовались только для коронационных торжеств. Рассказывали, что императрица Александра Федоровна сама расстелила горностаевую мантию на троне, заботливо поправив каждую складку. Сестра царя великая княгиня Ксения Александровна писала в своем дневнике, что специально сшила к этому дню роскошное русское платье. Злые языки говорили, что женская часть августейшей семьи и их фрейлины надели все свои драгоценности и буквально сгибались под тяжестью бриллиантов и жемчуга. Великий князь Александр Михайлович мрачно заметил: «Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы – во всех своих драгоценностях. Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур». Императорская семья с тревогой ждала перемен, которые грозили превратить русского самодержца в европейского конституционного монарха. Ксения Александровна писала о том, как Ники – Николай II, Аликс – императрица Александра Федоровна, Мама – вдовствующая императрица Мария Федоровна вышли к депутатам: «Ники шел один, перед ним несли корону… В Гербовом зале городские дамы и множество народу вообще. Оттуда все великие княгини отправились через вторую западную половину и галерею в Георгиевский зал и там нас всех разместили на эстраде с правой стороны от трона. Туда же пришли все свитские и фрейлины Мамы и Аликс. Молебен уже начался. Прямо против нас – все члены Государственного совета и высшие чины. С левой стороны члены Думы – между ними несколько человек с препротивными лицами и нахально-презрительным выражением. Они не крестились, не кланялись – стояли, держа руки за спиной, а некоторые – в карманах и мрачно смотрели на всех и вся» [142]142
  Дневник великой княгини Ксении Александровны // ГАРФ, ф. 662, оп. 1, д. 27. С. 42.


[Закрыть].

Пока Николай II говорил приветственную речь, министр императорского двора В.Б. Фредерикс, наблюдавший за слушателями, поделился своими впечатлениями: «Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтобы зарезать всех, сидящих на правительственной скамье». Столыпин обратил внимание на разительный контраст между блеском мундиров придворных и нарочито будничными костюмами депутатов. Потом он рассказывал, что невольно усомнился, сумеют ли люди, настолько отличающиеся друг от друга своим внешним обликом, найти общий язык при обсуждении общего дела. Церемония открытия Думы была задумана с такой пышностью, чтобы поразить крестьян, впервые попавших в царские чертоги. Генерал-майор свиты А.А. Мосолов с грустью констатировал: «Думаю также, что двор, с расшитыми золотом мундирами, в пышном тронном зале, вызвал в депутатах лишь чувство зависти и злобы и вовсе не поднял престиж императора» [143]143
  Мосолов А.А.При дворе императора. С. 107.


[Закрыть]. Один из сатирических листков писал: «Кого хотели своими блестящими мундирами ослепить наши бюрократы? Вероятно, депутатов от крестьян. Но каких результатов они достигли? Совершенно обратных! Они их не ослепили, а, наоборот, еще им же открыли глаза на то, куда идет масса народных денег» [144]144
  Аргус. 1906. № 11.


[Закрыть].

Государственная дума приступила к работе. Кадетское большинство восприняло приветствие царя как тронную речь и в лучших парламентских традициях подготовило ответный думский адрес, в котором были поставлены вопросы о политической амнистии, всеобщем избирательном праве, ответственном министерстве и упразднении верхней палаты. Для правящих кругов думские пожелания были совершенно неприемлемы. Великий князь Константин Константинович, выражая общее настроение царской семьи, писал в своем дневнике: «Ответ Думы на тронную речь – гадость. Дума – очаг революции». Николай II отказался принять думскую депутацию, и адрес так и не был вручен адресату.

С.Е. Крыжановский, заместитель Столыпина по Министерству внутренних дел, дал следующую характеристику депутатскому корпусу: «Достаточно было пообглядеться среди пестрой толпы «депутатов» – а мне приходилось проводить среди них в коридорах и в саду Таврического дворца целые дни. Чтобы проникнуться ужасом при виде того, что представляет собой первое Русское представительное собрание. Это было собрание дикарей. Казалось, что Русская Земля послала в Петербург все, что было в ней дикого, полного зависти и злобы. Если исходить из мысли, что эти люди действительно представляли собой народ и его «сокровенные чаяния», то надо было признать, что Россия, еще по крайней мере сто лет, могла держаться только силою внешнего принуждения, а не внутреннего сцепления, и единственный спасительный для нее режим был бы просвещенный абсолютизм» [145]145
  Крыжановский С.Е.Воспоминания. Берлин, б.г. С. 81.


[Закрыть].

Столь резкое суждение отражало неумение бюрократии взаимодействовать с народными избранниками, в которых они видели дикарей. Весьма умеренный депутат Государственной думы Еропкин, через некоторое время ставший горячим сторонником Столыпина, сетовал на царски министров: «В их мировоззрении совершенно не укладывалось, как это они, Министры, пред которыми доселе все склонялось, вдруг вступят в прения и в споры с каким-либо членом Государственной думы из разночинцев; они не могли постичь всего значения нового государственного уклада, что в Думу призваны народные представители, которым исполнительная власть лично хотя и не подчинена, но которые по закону ныне уже контролируют ее действия путем запросов и путем ассигнования нужных ей кредитов. Единственно к чему еще снисходили Министры Горемыкинского кабинета, это принести на думскую трибуну «дело в синей обложке» и прочитать оттуда несколько поучительных соображений тоном докторальным и не допускающим никаких возражений» [146]146
  Еропкин А.В.П.А. Столыпин и указ 9 ноября: лекция, читанная в Москве и Петербурге. СПб., 1912.


[Закрыть].

Глава правительства И.Л. Горемыкин был сановником старой закалки, консерватором до мозга костей, не желавшим никаких перемен. 13 мая 1906 г. И.Л. Горемыкин огласил правительственную декларацию. Он говорил с трибуны еле слышным голосом, но в его тихой речи прозвучало категорическое «нет» на все требования Думы. Депутатам было предложено заняться конкретной законодательной работой, а через два дня, словно в издевку, министр народного просвещения внес представление «Об отпуске 40 029 руб. 49 коп. на постройку пальмовой оранжереи и сооружение клинической прачечной при Юрьевском университете». С этого момента I Государственная дума и правительство вступили в полосу противостояния. Ни одна из сторон не собиралась уступать. Депутаты выразили недоверие правительству, но оно и не подумало уходить в отставку. Один из видных кадетов В.Д. Набоков восклицал: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной». Трудовики понимали этот тезис по-своему. Внося многочисленные запросы правительственным учреждениям, они обрушивались с площадной бранью на представителей министерств, приезжавших к ним с разъяснениями. Главному военному прокурору Павлову устроили обструкцию, лидер трудовиков А.Ф. Аладьин угрожал министрам физической расправой.