Текст книги "Двадцать четыре часа (с илл.)"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

8

Марков сидел в кресле одетый – в пальто. Он читал газету и, когда вошел Семенов, повернул к нему лицо. Весь гнев, все обиды разом поднялись в Семенове – он словно забыл о своих недавних мыслях. Он мрачно, негодующе, почти с ненавистью глянул в это хорошо знакомое, так часто сегодня припоминавшееся лицо – бритое, сухощавое, сильное и умное. Марков опустил газету и встал. Он сказал не улыбаясь:

– Что, непрошенный гость?

И Семенов ответил ему с вызовом и гневом:

– Так, Алексей Антонович, точно угадал.

Что-то дрогнуло в спокойном лице Маркова, что-то промелькнуло на нем – неуловимое, похожее на далекий отблеск улыбки. Он спросил – чуть ли не с издевательской учтивостью:

– Так как же, выгонишь или поговорим, Василий Петрович?

На секунду страстное желание взять Маркова за шиворот или просто показать ему рукой на дверь охватило Семенова. Но он был так измучен, что сил на это уже не было. Он сдержанно показал рукой на кресло.

– Садись, раз уж пришел.

Марков снова сел в кресло и бросил на стол газету – разговаривая с Семеновым, он держал ее в руке. Видимо, он не спешил начать беседу.

Он о чем-то думал, смотрел на Семенова, вынул папиросу, закурил. И Семенов, не удержавшись, заговорил сам.

– Что же, Алексей Антонович, добился своего? – сказал он.

– Добился, – согласился Марков, выпуская дым.

Семенов, снова закипая гневом, продолжал:

– Хорошую подготовительную работу ты провел, Алексей Антонович, – людей обрабатывал, свою группку сколотил. Выборы провел точно по расписанию.

– А вот этого не было, – возразил Марков. – От людей не скрывал, это правда, но обрабатывать их не обрабатывал. И группки никакой не было – если хочешь знать, я перед голосованием только в одном человеке был твердо уверен, что он тебя вычеркнет, – это я о себе.

Семенов задал ему тот же вопрос, который ставил перед всеми:

– Почему не дал прямого отвода?

– А незачем, – пожал плечами Марков. – Прямой отвод надо обосновывать, доказывать, начнутся споры, взвешивания по мелочам, в чем ты прав, в чем нет, а так – просто: не нравишься ты мне, вот я и вычеркиваю. Понял?

– В самом деле просто, – усмехнулся Семенов. – Нравиться я тебе, конечно, не могу, – оторвался от масс, партийный чинуша, спокойствие люблю, бездельник.

Марков казался удивленным. Он, подумав, возразил:

– Нет, зачем бездельник и чинуша? Этого я не говорил. Энергии у тебя, Василий Петрович, хватает на двоих, работать ты умеешь.

– Спасибо, что хоть это заметил, – едко сказал Семенов. – Другие дальше твоего пошли – что-либо хорошее во мне начисто отрицают.

– Энергия у тебя имеется, – повторил Марков. – Вот это, если хочешь знать, больше всего и бесило меня – всю свою энергию ты направил не туда, куда надо было, и вместо того чтобы помогать, стал мешать нам всем. Ты, если хочешь знать, был у нас в Рудном самым большим тормозом техническому и производственному прогрессу, вот почему все производственники пошли против тебя.

Марков был человек вспыльчивый. Долго вести размеренный, спокойный разговор – он, видимо, хотел вести именно такой разговор – не мог. Он вскочил с кресла и бросил недокуренную папиросу. Он стал краснеть, им уже овладевал быстро налетающий гнев.

Семенов сказал, возмущенный этими новыми нападками:

– Я тормоз прогрессу? А вспомни, как мы вместе боролись за план, за производственные показатели. Ведь заводы наши по качественным показателям – лучшие в стране; не спорю, это твоя заслуга, Алексей Антонович, но ведь и моего поту, немало и моего поту ушло на это.

– Ну и что же? – крикнул Марков. Он остановился против Семенова, раздраженный, злой, взъерошенный – такой, каким его всегда знал Семенов. Он повторил с силой: – Ну и что же? Кто отрицает, что ты серьезно боролся за план какое-то время? А сейчас ты мешаешь нам развернуть настоящую борьбу за план.

– Я мешаю? – спросил Семенов с тяжелым недоумением. – Еще недавно я вызывал к себе Волкова, у него там неполадки с программой, и строго предупредил, что приму партийные меры против него в случае срыва, дал советы, как поднять массы на повышение производительности.

Вот, вот! – сердито закричал Марков. – Этот твой дурацкий разговор у меня вон где сидит, – он показал пальцем на шею. – Знаешь ли ты, что мы развернули работу по автоматизации помола руды, специальные приборы и механизмы ставим? А эффект от этой затеи? Предположительно – пятнадцать – двадцать процентов повышения производительности агрегатов, не говоря уже о сокращении персонала. А Волков после разговора с тобой распорядился прекратить все работы по автоматизации. Он так прямо и кричал всем: «Если я не дам в будущем месяце возможных десяти – пятнадцати процентов сверх плана, меня никто не тронет, а если хоть на один процент не дотяну в этом месяце, Семенов с меня голову снимет». Он и мне это сказал: «Не могу экспериментировать, Алексей Антонович, Семенов мне выговор в личное дело вкатит, на кой мне это нужно!» Вот она, твоя сегодняшняя борьба за план, Василий Петрович, – узостью и формализмом от нее несет.

Семенов вспомнил, что Волков, оправдываясь, ссылался именно на работы по автоматизации, а он, Семенов, оборвал его: «Автоматика! Автоматику внедряй, а план срывать не позволю!» Все это теперь поворачивалось против Семенова – возражать ему было нечего. Внедрению автоматики он в сущности мешал.

Марков продолжал горячиться:

– На командные должности влезли лентяи, пустомели. Мы их перемещаем, посылаем на производство, а ты за них горой – наши люди, не смейте. То есть как это, наши люди? – гневно спросил Марков. – Ведь это нахлебники у государства, они только берут, государство рассматривают как дойную корову. А что государство, богадельня, что ли? Где это написано, что государство берет на себя обязанность пожизненно кормить и одевать болтунов, от которых никакого толку? У нас социализм – каждому по труду. А они уже при коммунизме живут – получают не по заслугам своим, а по потребности. Сколько их, представляешь? Ведь это же гиря, мешающая нам двигаться вперед. Мы замахнулись на них, а ты нас за руку хватаешь – нельзя, ничего, что толку от них нет, зато по-нашему разговаривают… Сейчас все люди – наши, но одни с пользой работают, другие бездельничают.

Семенов прервал Маркова:

– Значит, провалили вы меня в отместку за то, что я с вами со всеми не соглашался? Допускаю, и я ошибался, можно было бы поправить. А вы сразу вон!

– Поправишь тебя, – усмехнулся Марков. – Кто тебя поправлять брался, сам не раз с шишками уходил. – Он переменил тон и сказал сурово: – Провалили тебя за дело. Новые, огромные задачи поставила перед нами партия, а ты стал сильно мешать их решению.

– Уже во вредители записали, – мрачно проговорил Семенов.

– Ты погоди. Хоть и поздно сейчас, а несколько минут придется тебе потерять – послушай. Ты вот гордишься, что по качественным показателям мы первое место в стране заняли по нашей отрасли промышленности. Я тебе скажу больше – у нас на заводе имеются такие показатели, по которым мы на первое место в мире вышли – взять, например, использование объема печей.

– Вот этим надо гордиться, – прервал его Семенов. – Это и есть главная задача – добиться самых высоких показателей.

– Не горжусь я этим, – возразил Марков. – И скоро эти самые печи с высокими показателями ломать буду, потому что устарели они. Помнишь, я тебе сказал: «На первое место в стране вышли – начало неплохое». Это не слова были, Василий Петрович, а план, сейчас осуществлять его буду. И еще я тебе скажу: после приезда из Америки меня, как ты знаешь, главным инженером главка назначили, потом начальником главка. Сам я это высокое место бросил и попросился в Рудный – много нервов пришлось потратить, пока отпустили.

– Так ты сам перевелся? – с удивлением спросил Семенов. Он знал, что Марков ушел в директоры комбината с поста начальника главка, но не представлял, что это произошло по его личному желанию.

– Сам, – подтвердил Марков. – Чувствовал, что высокие административные посты не по мне. Я инженер, настоящее мое место здесь, рядом с агрегатами; там, в Москве, в своем кабинете, я тосковал по цеху. И ехал и сюда с твердым намерением ломать старую технологию, удалять косных людей и переводить нашу металлургию на новые пути. Помнишь, тебе не понравились мои резкие слова на аэродроме, – тоже не случайно они у меня вырвались.

– Так почему печи ломать будешь? – переспросил Семенов нахмурясь, ему неприятно было это напоминание.

– Я уже сказал, устарели. Вот год назад в Америке компания Шеррит-Гордон построила небольшой никелевый заводик, работающий по совершенно новой в цветной металлургии схеме, – на нем нет печей, конвертеров, электролизных ванн, всего того, без чего немыслимы старые заводы; вместо них – закрытые гигантские автоклавы. Рудный концентрат автоматически подается в автоклавы, растворяется в аммиаке, а из раствора – автоматически же – осаждаются чистые металлы. И все! Ты понимаешь, все закрыто, автоматизировано, людей мало, отсутствует тяжелый труд. Это завтрашний день нашей металлургии, на него надо равняться.

– И что же, думаешь внедрять у нас в Рудном эту новую американскую схему? – спросил Семенов. Заинтересованный сообщением Маркова, он на минуту даже забыл о главной цели своего разговора с ним.

– Нет, – возразил Марков категорически. – И в мыслях не было у меня рабски копировать американцев. Мы здесь, в опытном нашем цехе, поставили свои эксперименты – тоже автоклавы, только другой конструкции, и растворение идет не в аммиаке, а в кислоте. И нам удалось на опытной установке добиться значительно более высокой производительности, чем получилось у американцев. Вот такой процесс мы и собираемся внедрять. Я уже согласовал с министерством, вопрос внесем в правительство; думаю, в будущем году начнем широкую реконструкцию завода. Дело очень сложное – перестройку придется проводить, не прерывая производства, на ходу, – наша продукция, как ты знаешь, очень дефицитна, в ней многие отрасли промышленности нуждаются. Предвижу не только лавры, но и шипы – придется вносить коррективы в планы и, главное, мыслить другими категориями – строить расчеты уже не на месячном, а на квартальном и годовом выполнении; у нас к подобной работе мало привыкли, вероятно много грозных бумажек будет прибывать из центра.

Семенов сказал грубовато и искренно:

– Широко задумано. Жаль, конечно, что меня в болваны записали, считаете неспособным к такому «квартальному», а не «месячному» мышлению. Ну, тут уж ничего не поделаешь.

И он повторил с горечью, уже не скрывая вздоха:

– Жаль, жаль, Алексей Антонович, что в такой серьезный и решающий момент вы меня из Рудного выставляете. Обидно за недоверие…

Марков возразил:

– А ты оставайся. Зачем тебе уезжать?

– Место экономиста предложишь где-нибудь в цехе? – сердито спросил Семенов, вспоминая предложение Лазарева. – Не по мне это.

– Почему экономиста? – удивился Марков и, как показалось Семенову, искренно. – Совсем другое я хотел тебе предложить – идти на низовую партийную работу. Скажем, возглавить заводский партийный коллектив. Нет сейчас в Рудном более важного места, чем это: предстоит огромная работа по реконструкции, нужно всю партийную, всю рабочую и инженерную массу поднять и мобилизовать. Думаю, ты хорошо с этим справишься.

И, видя изумление на лице Семенова, Марков пояснил:

– В горкоме ты был не на месте. Вот как я – в кресле начальника главка; только я знал это о себе, а ты не знал. На работе в горкоме не достоинства, а недостатки твои верх брали. Настоящее твое место, думаю, именно на заводе, рядом с массами, в цехах, а не в кабинетах. Я часто вспоминал первые месяцы нашей общей борьбы за план – ведь ты дневал и ночевал на предприятиях, всех подталкивал, всех тормошил, был в курсе каждой важной операции, люди к тебе шли охотнее, чем к начальникам цехов, охотнее, чем ко мне. Это я хорошо запомнил и особенно часто вспоминал, когда поднимался в горкоме на третий этаж, в твой кабинет, – совсем не похож был ты в этом кабинете на того, другого.

Слова Маркова поразили Семенова. Он узнавал в них свои мысли, те самые, что явились ему в его одиноком споре с самим собою в саду. И снова он видел свою неправоту – ему казалось, что люди забыли о его достоинствах, видят в нем только плохое, а вот Марков, главный его противник, его враг, как он еще полчаса назад думал, стоит здесь и спокойно говорит о нем то хорошее и правильное, чем он всегда сам тайно гордился. Семенов вспомнил слова Лазарева: «Марков на мелкую месть не поднимется… Марков в людях разбирается – в этом его сила».

Не показывая своего волнения, Семенов проговорил:

– Да как это сейчас можно – после моего провала? Ты представляешь отношение людей ко мне?

– Трудно, – согласился Марков. – Трудно, но осуществимо. Со многими товарищами я уже беседовал, они соглашаются, что на заводе ты бы подошел. Сегодня, перед тем как идти к тебе, я был у Чибисова в гостинице; он согласен поддержать меня, обещает оказать всяческое содействие. Верховенский даст рекомендацию от горкома, он это сразу предложил. Одно могу сказать – весь свой авторитет в заводской партийной организации в ход пущу, чтоб добиться этого, если ты, конечно, сам на это согласен.

Сомнений больше не было – Марков говорил серьезно и искренно. И Семенов уже знал, что примет это предложение с охотой и радостью, – это был лучший выход, лучшее решение в создавшейся обстановке, а может, и вообще более правильный путь его жизни. Он сказал, не веря в свои слова, может быть, только для того, чтоб этими словами зачеркнуть все плохое, что – было в их отношениях, и начать новые, хорошие отношения:

– Ну, а там, на заводе, счеты будешь со мной сводить?

Марков, нахмурясь, ответил сурово:

– Счеты я с тобою уже свел – работать будем!