Текст книги "Прометей раскованный"
Автор книги: Сергей Снегов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Сцилларда раздражала его работа в Лос-Аламосе. Великая цель, воодушевлявшая его вначале, больше не существовала.
«В 1943 и частично в 1944 году наше главное опасение заключалось в том, что Германия сумеет сделать атомную бомбу до нашего вторжения в Европу,– с горячностью доказывал он друзьям.– Сейчас, когда мы перестали беспокоиться о том, что немцы могут сделать с нами, мы должны начать беспокоиться о том, что правительство Соединённых Штатов сможет сделать с другими странами».
В это время союзники уже знали, что немцы не сумели добиться успеха в атомных разработках. Шла к концу и война с Японией. А генералы опасались одного: как бы война не окончилась раньше, чем они применят бомбу. И Сциллард по-своему переиначил знаменитую французскую формулу воцарения нового монарха: «Король умер – да здравствует король!» В применении к лихорадочно собираемой атомной бомбе она звучала теперь так: «Король жив – да умрёт король!»
Быть может, больше другого возмущало Сцилларда, что все они, первооткрыватели атомной энергии, были с дьявольской хитростью обмануты.
И освобождение энергии ядра, и сама ядерная бомба были свершением интернациональным. Ни одна страна, ни один народ не имел права сказать: «Это исключительно наш национальный успех». В овладение энергией ядра внесли незаменимый вклад и французская группа Жолио-Кюри, и итальянцы Ферми с друзьями, и немцы Ган, Мейтнер, Штрассман, Пайерлс, Вейскопф, Фриш, Симон, и датчанин Бор, и англичане Чедвик, Кокрофт, Томсон, Олифант, и венгры Сциллард, Вигнер, Теллер, русские Флёров, Петржак, Курчатов, Зельдович, Харитон, и американцы Лоуренс, Оппенгеймер, Сиборг, Юри, Раби, Макмиллан, Абельсон, и много, много других учёных разных стран, разных национальностей. Но общечеловеческим достижением завладели американские генералы и готовятся его использовать против человечества, в интересах одной своей страны, даже не страны – одного правящего слоя Америки!
Но и это не всё. Овладение энергией ядра было политическим актом борьбы с фашизмом. Разве стала бы возможна ядерная бомба без эмигрантов? Они вдохновенно трудились, чтобы гитлеровцы не завоевали мирового господства. А с помощью плодов их труда американские генералы собираются завоевать мировое господство для себя! Не возникнет ли новая разновидность фашизма, лишь камуфлирующаяся в демократические одежды? Не подошло ли время для учёных поднять руку на собственное детище?
Сциллард снова поехал к Эйнштейну.
Пять лет назад он воззвал к авторитету Эйнштейна, чтобы начать отчаянную гонку ядерного вооружения. Сейчас он добивался диаметрально противоположного – чтобы Эйнштейн помог превратить угрожающее Земле атомное соперничество в атомное сотрудничество. И новое письмо удалось получить легче, чем первое: ничего Эйнштейн так не жаждал, как послевоенной дружбы народов.
В послании к Рузвельту Эйнштейн просил создать международную комиссию в составе американца Комптона, англичанина Черуэлла, датчанина Бора и русских Капицы и Иоффе для разработки плана международного использования атомной энергии. К письму был приложен меморандум Сцилларда с обоснованием атомного сотрудничества.
И письмо, и меморандум 12 апреля 1945 года, когда Рузвельт скончался, лежали нераспечатанными на столе президента.
В президентское кресло уселся новый политик. Рузвельта нет, надо идти к Трумэну, решил Сциллард.
Гарри Трумэн, тридцать третий президент Соединённых Штатов, не принял эмигранта Сцилларда, но не оставил без внимания его меморандум: президент отослал физика к некоему
Джеймсу Бирнсу, видному деятелю демократической партии, проживавшему в городе Спартанбурге, в Южной Калифорнии. Бирнс, маленький, юркий, лысеющий, с мелкими чертами лица, с приторным голоском, напоминал скорее средненького бизнесмена, чем государственного деятеля. Он пробежал глазами письмо Эйнштейна, перелистал меморандум Сцилларда.
– Ну,– сказал он,– так чего вы хотите от Америки, мистер... Киллер? – Он умышленно запнулся, делая вид, что для его добропорядочного языка варварская фамилия Сцилларда слишком трудна.
Сциллард, однако, уже достаточно хорошо разбирался в английском, чтобы понять неумную остроту Бирнса: «киллер» по-английски «убийца». Для Бирнса физик-эмигрант был губителем его и Трумэна любимого детища – плана установления на земном шаре «американского века». Трумэн знал, к кому посылает Сцилларда!
И по мере того как физик излагал свои доводы, в хитреньких глазках Бирнса загоралось возмущение. Как, этот эмигрант предлагает передать русским американские военные секреты? Он планирует размещение русских контрольных постов на территории Соединённых Штатов? Русских надо загонять в их полярные берлоги, а не распахивать перед ними двери в атомные дворцы, вот как надо обращаться с русскими! Надо бы проверить, что за тип этот физик. Как он попал в Америку? Сколько успел навредить?
Бирнс постарался, чтобы чувства не отразились на его лице.
– Не слишком ли вы беспокоитесь, мистер... Иллад? Насколько мне известно, у русских нет урана и нет учёных. Они не смогли бы воспользоваться вашей любезной помощью.
Сциллард долго всматривался в Бирнса. В злых глазках Бирнса тускло горела ненависть, смешанная со страхом... Сциллард распрощался с Бирнсом. С этим человеком больше говорить не о чём! К счастью, не он вершит политику Соединённых Штатов. Сциллард твердил себе: надо идти выше, стучать в правительственную дверь настойчивей...
Возвратившись в Вашингтон, Сциллард прочёл в газетах, что Джеймс Бирнс назначен государственным секретарём...
Сциллард предпринимает последнюю попытку изменить роковое течение событий. Он пытается предотвратить применение атомной бомбы против людей. Он едет в Чикаго к старому другу Джеймсу Франку. В Чикагском университете создаётся комиссия учёных для обсуждения «социальных и политических проблем, связанных с атомной энергией». Франк, нобелевская медаль которого, растворённая в кислоте в Копенгагене, была к этому времени восстановлена в первозданном виде, разделял взгляды Сцилларда. Разделяли их и остальные пять учёных, поставивших свои подписи рядом с подписями Франка и Сцилларда: знаменитые химики, физики, биологи – Сиборг, Юз, Рабинович, Хогнес, Никсон.
Меморандум, получивший название «доклада комиссии Франка», послали в военное министерство. Семеро учёных предупреждали, что продолжение старой политики приведёт лишь к атомной гонке, где нынешнее ядерное превосходство Соединённых Штатов быстро исчезнет. Они требовали международного контроля при взаимном доверии. Они протестовали против атомной бомбардировки Японии и предлагали вместо неё открытую демонстрацию мощи нового оружия на необитаемом острове или в пустыне, чтоб Япония знала, что ей может грозить, если она не капитулирует.
«Доклад комиссии Франка» заканчивался пророческим предупреждением:
«Военное преимущество США, достигнутое путём внезапного применения атомной бомбы против Японии, будет сведено к нулю последующей потерей доверия и волной ужаса и отвращения, которое охватит мир и, вероятно, расколет общественное мнение внутри страны».
Близорукие политики и неумные генералы, дорвавшиеся до атомного оружия, не вняли и этому страстному призыву к человечности.
Правительство Соединённых Штатов создало свой «Временный комитет» для рассмотрения всех «аспектов атомного оружия». В комитет вошли дипломаты, вошли военные и только четверо учёных – Комптон, Ферми, Лоуренс и Оппенгеймер. Ни одного из тех, кто протестовал против применения атомного оружия, не включили. А четыре физика – трое были нобелевскими лауреатами – шли на поводу у военных. Робкий протест Лоуренса действия не оказал, остальные физики молчали.
«Временный комитет» постановил применить ядерное оружие против Японии.
Хиросима и Нагасаки без всякой военной нужды были обречены на уничтожение.
Один из крупных учёных назвал ядерную бомбардировку Японии не последним актом горячей войны, а первым ударом в начинающейся холодной войне против Советского Союза...
3. За неимением ядерной бомбы, возьмём пластиковую!В мае 1944 года по кривым улочкам старинного французского городка Труа шагал худой старик в плаще с пелериной, седой, с длинными торчащими усами и эспаньолкой. Над Сеной метался весенний ветер, расцветающие каштаны осыпались белыми лепестками, пахло сиренью и акацией. Немецкий патруль у вокзала с сомнением посмотрел на старика, но не остановил его.
Это был Поль Ланжевен, третий год томившийся в ссылке.
Из парижского поезда вышел высокий худощавый человек с портфелем. Ланжевен обнял его:
– Фред, что случилось? Твоя записка взволновала меня... Почему ты приехал?
– Поговорим дома, учитель.
Ланжевен жил в доме торговца скотом Ферне. Хозяин в своё время бежал на юг Франции, оставив квартиру в пользование Ланжевену. Старый физик с больной женой занимал часть разграбленного немцами особняка. Жолио поздоровался с лежавшей в постели женой Ланжевена, присел к столу. Ланжевен с сочувствием смотрел на ученика. Фреду в Париже было не лучше, чем ему в Труа. Жолио осунулся, посерел, щёки ввалились. Но говорил он с прежней живостью, большие глаза, полуприкрытые тяжёлыми веками, смотрели разом и ласково, и настороженно.
– Вам надо бежать в Швейцарию, учитель. Сведения мои точны: вас собираются увезти в концлагерь. Это гибель. Я привёз фальшивые документы, деньги. На границе вас ждут.
Ланжевен печально размышлял, подперев голову ладонью. Да, конечно, концлагерь для человека его возраста – быстрая смерть. Где-то в немецком концлагере томится его дочь Елена. Её мужа, молодого физика Жака Соломона, нацисты расстреляли. Сколько уничтожено чудесных людей, сколько брошено в концлагеря! Стоит ли цепляться за жизнь? Во Франции коммунистов называют «партией расстрелянных». Имеет ли он право искать для себя иной участи, чем участь тысяч мужественных борцов, погибших за свободу? Открыто призвать к борьбе – и заплатить жизнью! Прекрасен удел борца!
– Вы нужны Франции! – настаивал Жолио.– Я говорю не от своего имени, ваш побег решён французским Сопротивлением.
Больная жена присоединила свои уговоры, Ланжевен сдался. Жолио, быстро заполняя бумаги, спросил, чем занимался Ланжевен в последние месяцы. Ланжевен хмуро усмехнулся в колючие усы:
– Кое-какие работы по ионизации газов. После войны людям пригодится. А ты по-прежнему – биология?..
– Да, воздействие радиоактивных веществ на живую клетку.
– А Халбан, Коварски, Оже, Герон, Перрен?
Жолио, улыбаясь, высоко поднял брови.
– Вероятно, атомная взрывчатка, новые виды энергии... Заканчивают с американцами то, что мы начинали в Париже...
– Урановая цепная реакция, урановая бомба,– задумчиво повторил Ланжевен.– Если бы Коллеж де Франс не захватили немцы, ты, вероятно, завершил бы те свои работы...
– Немцам и наша сегодняшняя работа доставляет немало хлопот.
– Ты собираешься возвратиться в Коллеж де Франс? Улыбка сползла с лица Жолио. Он положил руку на стол, сжал её в кулак.
– Я ухожу в подполье. Борьба скоро перенесётся на улицы.
– А дети, Фред? Ирен в Париже?
– Ирен с детьми уже в Швейцарии.– Жолио встал.– Я уезжаю ночным поездом. Счастливого вызволения, учитель!
На другой день в Коллеж де Франс поползли слухи, что Жолио арестован.
Его кабинет весь день стоял запертым, на звонки домой никто не откликался. Гестаповцы произвели обыск в лаборатории. Встревоженные сотрудники шушукались в коридорах. Директор Коллеж де Франс пригласил Савеля, ближайшего сотрудника Жолио, и, опасливо покосившись на телефон, прошептал:
– Савель, знаете, где ваш шеф?
– Неужели и вправду арестован? – с волнением спросил Савель.
– Успел бежать! – радостно шептал директор.– Он скрылся вместе с Ланжевеном в Швейцарии. Его видели в Цюрихе, сведения точные, от самих немцев!
Успокоенный Савель шепнул кое-кому, что Жолио в Швейцарии, те передали дальше – гомонящий институт понемногу успокоился.
Вечером Савель, возвратившись к себе домой, обнаружил спящего на диване Жолио. Савель разделся, поставил на стол еду, бутылку вина, потом разбудил Жолио.
– Фред, знаете, где вы? – спросил Савель, разливая вино.
– Не понимаю вопроса. У вас, конечно.
– Нет, вы в Швейцарии. Вас уже видели в Цюрихе. Мне это по секрету сообщил наш директор. Немецкая разведка со скорбью признала, что вы вне её досягаемости.
Жолио долго хохотал.
– Принимаемся за дело,– сказал он после ужина.—Если уж я вне досягаемости гестапо, то оккупанты ещё в границе моей досягаемости. Ваша задача – по-прежнему снабжать нас взрывчаткой.
Американские войска и деголлевская дивизия генерала Латтр де Тассиньи вступила в Париж 27 августа 1944 года. Но ещё за неделю до этого в Париже вспыхнуло восстание. В немцев стреляли из окон, с крыш, из канализационных люков. Отступая, гитлеровцы собирались сровнять великий город с землёй, но мужественная борьба парижан сорвала варварский план фашистов.
Президент Национального Фронта Освобождения Фредерик Жолио метал в немецкие танки пластиковые бомбы, изготовленные в его институте.
На улицах ещё стреляли, когда он с триумфом возвратился в Коллеж де Франс. В опустошённых лабораториях гулял ветер, надо было начинать всё сначала. В разгар уборок и ремонта институт посетили американские военные. Их возглавлял хорошо известный Жолио профессор Сэм Гоудсмит. На рукавах гостей была странная эмблема – белая буква альфа, перечёркнутая красной молнией. Ни Гоудсмит, ни его офицеры не сказали Жолио о том, что означает эта эмблема, а она имела прямое касательство к Жолио: Гоудсмит возглавлял секретный отряд «Алсос», в задачу которого входил захват немецких ядерщиков и разведка работ по атомной энергии, совершаемых в Европе.
– Вам много придётся потрудиться, пока институт придёт в прежнее состояние, Жолио,– скептически заметил Гоудсмит.
– Справимся! – весело воскликнул Жолио.– Главная наша задача – восстановить циклотрон и возвратить в Париж старых сотрудников. Как вы думаете, скоро вернутся из Америки Халбан, Коварски, Оже, Герон и Гольдшмидт?
Гоудсмит сделал вид, что не слышал вопроса.
В одной из комнат они увидели американского солдата, стоявшего на часах у двери. Комната была завалена бутылками с тёмной жидкостью, жестяными цилиндрами и набитыми пластиковыми мешочками. Охранник был бледен и испуган.
– Не ходите дальше, полковник! – сказал он разведчику, сопровождавшему Гоудсмита.– Это адская кухня, а не научная лаборатория. Всё, что вы здесь видите,– взрывчатка и горючие смеси. Утром был воздушный налёт, и я каждую минуту ожидал, что вот-вот меня разнесёт, а останки поджарит.
– Чем занимался в Париже нобелевский лауреат! – со смехом воскликнул Гоудсмит.– Самодельные бомбы, как в какой-нибудь средневековой мастерской!
– Теперь этому конец! Я жду моих помощников, чтобы заняться совсем другими проблемами. Вы не ответили на мой вопрос, Гоудсмит: когда их отпустят?
Гоудсмит молча смотрел себе под ноги. Жолио задавал слишком трудный вопрос. Недавно было опубликовано сообщение, что в годы войны Жолио вступил в Коммунистическую партию. Гоудсмит получил из Вашингтона паническую шифровку: никаких дружеских контактов с французским физиком! Выведывать у него, что он сделал по атомной проблеме – да. Что-либо ему сообщать о работах в Америке – нет, ни в коем случае! Французским ядерщикам обратная дорога во Францию была надолго закрыта. Практически они находились под необъявленным арестом. Сотрудники Жолио должны были служить интересам Соединённых Штатов, а не бурлящей, наполовину коммунистической Франции.
И Гоудсмит ответил с подчёркнутой осторожностью:
– Жолио, не я решаю эти дела. Мне кажется, впрочем, что многое будет мешать скорому возвращению ваших друзей в Париж.
4. Ядерному оружию – нет!Жолио в Париже приступил к восстановлению своих лабораторий в Коллеж де Франс, Сэм Гоудсмит во главе отряда «Алсос» двигался дальше на восток.
И по мере того как он следовал за войсками – а один раз даже и обогнав наступающие войска – в глубь Германии, становилось всё очевидней, что немцы не только не создали атомного оружия, но и не сконструировали ни одного действующего атомного реактора. В этом уверял Гоудсмита ещё Жолио, хорошо знавший от Гентнера состояние немецких урановых исследований, об этом свидетельствовала переписка немецких атомщиков, захваченная в Страсбурге, об этом с охотой рассказывали сами немецкие физики, которых арестовывали поочерёдно то в Гейдельберге, то в Гамбурге, то в Лейпциге, то в горных деревушках южной Германии, где фашисты пытались создать, но так и не создали «альпийскую крепость».
Нет, сами немецкие физики не расписывались в своём провале! Были ли они гитлеровцами или антинацистами, почти в каждом из них хотя и в разной мере, но гнездилась национальная ограниченность и национальное высокомерие. Немцы были в их глазах избранным народом, первым народом мира, они всегда шли впереди всех, впереди всех находятся и сейчас: не то чтобы обогнать их в исследованиях расщепления урана, но и приблизиться к их достижениям никто не сумел – таково было их наивно-самодовольное представление о себе.
И даже сегодня поражаешься удивительной слепоте этих, в общем-то, незаурядных учёных, осторожно намекавших вежливо выслушивающему их Гоудсмиту на то, что они владеют важными секретами, и пытавшихся выторговать себе какие-то льготы за раскрытие этих секретов. И удивлялись и даже про себя возмущались тупости руководителя миссии «Алсос», так и не внявшего их намёкам! Лишь впоследствии они разобрались, что то была не тупость, а замаскированное вежливое презрение к ним самим.
И только когда страшное эхо Хиросимы донеслось до самых отдалённых уголков земли, немецкие учёные стали прозревать...
Летом 1945 года группа арестованных немецких физиков находилась под охраной в Англии на вилле Файн-Холл. Немцы понятия не имели, что везде расставлены подслушивающие аппараты, и разговаривали между собой с полной откровенностью. 6 августа Виртц услышал в радиопередаче о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба тротилловой мощностью в 20 000 тонн. Он кинулся с этой потрясающей новостью к своим коллегам. Немедленно вспыхнула дискуссия, тайно записанная на плёнку. Вот отрывки из неё.
Ган. Это дело в высшей степени сложное. Если американцы действительно сделали атомную бомбу, то все вы просто посредственности. Бедный старина Гейзенберг!
Гейзенберг. Разве в связи с этой атомной бомбой упоминалось слово «уран»?
Ган. Нет.
Гейзенберг. Тогда атомы тут ни при чём. Насколько могу судить, какой-то дилетант в Америке утверждает, что у такой бомбы мощность в двадцать тысяч тонн взрывчатого вещества, но ведь это нереально.
Ган. Как бы там ни было, Гейзенберг, вы посредственность и можете спокойно укладывать чемоданы.
Гейзенберг. Я полностью согласен... Это, вероятно, бомба высокого давления, и я не могу поверить, что она имеет что-то общее с ураном. Скорей всего, им удалось найти химический способ гигантского увеличения силы взрыва.
Ган. Если им действительно удалось сделать эту штуку, сохранение этого факта в секрете делает им честь.
Виртц. Я рад, что у нас бомбы не оказалось.
Вейцзеккер. Это ужасно, что американцы сделали её. Я думаю, это сумасшествие с их стороны.
Гейзенберг. Можно с равным успехом сказать и по-другому: это быстрейший способ закончить войну.
Ган. Только это меня и утешает. Я думаю, все мы согласны с Гейзенбергом, что это был блеф.
Гейзенберг. Для нас, занимавшихся этим пять лет, вся эта история выглядит довольно странной.
Но в девять часов вечера по радио была передана более полная информация. Сомнениям уже не осталось места. Разговоры немецких физиков приняли другой характер. Теперь они задумались, хотя и несколько поздно, и над глубокими причинами своих неудач, и над моральной ответственностью учёных перед человечеством, и над политическими последствиями открытия ядерного деления.
Вот некоторые записи.
Коршинг. Американцы оказались способными на координацию усилий в гигантских масштабах. В Германии это оказалось бы невозможным. Там каждый стремился бы всё сосредоточить у себя.
Гейзенберг. Пожалуй, впервые серьёзная финансовая поддержка стала возможной лишь весной 1942 года, после встречи у Руста, когда мы убедили его в своей уверенности в успехе. Но мы не имели морального права рекомендовать своему правительству весной 1942 года потратить сто двадцать тысяч марок на одно лишь строительство.
Вейцзеккер. Я думаю, основная причина наших неудач в том, что большая часть физиков из принципиальных соображений не хотела этого. Если бы мы все желали победы Германии, мы наверняка добились бы успеха.
Ган. Я в это не верю, но я всё равно рад, что нам это не удалось.
Багге. Мне кажется, заявление Вейцзеккера – абсурд. Конечно, не исключено, что с ним так и было, но обо всех этого сказать нельзя.
Гейзенберг. И всё-таки как они этого достигли? Я считаю позорным для нас, работавших над тем же, не понять, по крайней мере, как им это удалось.
Вейцзеккер. У русских наверняка нет бомбы. Американцы и англичане сделают из неё политическое оружие. Конечно, это неплохо. Однако мир, достигнутый таким путём, сохранится лишь до того момента, пока русские сами не сделают бомбы. После чего война неизбежна.
Через несколько дней Вейцзеккер в разговоре с друзьями первый среди них сделает для себя определённую намётку дальнейшего политического поведения.
Вейцзеккер. Последнее время в мире намечаются некоторые новые веяния. Назовём их условно «интернационализмом». В Америке и Англии появилось немало сторонников нового течения. Я, правда, совсем не уверен, приносят ли они тем самым пользу своим странам. Однако нам лучше примкнуть к ним и поддерживать их. Эти люди, уверенные в необходимости рассекречивания бомбы, нам очень полезны.
Вейцзеккер, конечно, не знал о провале переговоров Бора с Черчиллем и о неудаче аналогичных попыток Сцилларда. И если он решительно высказался за «интернационалистов», то лишь потому, что со всей проницательностью учёного понимал, что засекретить принципы атомного оружия невозможно. В атомной бомбе, как скоро стали говорить, секретным было лишь то, что её можно создать, то есть что возможна такая гигантская концентрация промышленных усилий, такая огромная затрата материалов и времени. Всё остальное являлось наукой физикой, а науку не засекретить.
Но то, что с такой отчётливостью сознавал Вейцзеккер, было недоступно пониманию Черчилля и американских дипломатов. Все их усилия сконцентрировались на обеспечении «неразглашения секретов». Им и вправду казалось, что только «утечка информации» способна помочь Советскому Союзу проникнуть в тайны ядерного оружия. Они с прежней яростной убеждённостью отмахивались от предупреждений своих учёных. Для них самих законы физики были «тёмной водой во облацех». Они наивно верили, что недоступное им недоступно вообще.
А если им указывали, что в Америке удалось всё же наладить производство атомного оружия, они нетерпеливо отмахивались: в Америке произошло чудо, там появилась парочка сверхчеловеческих гениев, в других странах они невозможны.
И ни Черчилль, ни Трумэн, ни их высокопоставленные чиновники не поверили, когда в 1947 году в Советском Союзе объявили, что секрета атомной бомбы больше не существует. Учёным Советской страны понадобилось всего два года, чтобы догнать Соединённые Штаты. Но лишь в 1949 году, когда в Советском Союзе начались систематические испытания разных конструкций ядерного оружия, англо-американским политикам пришлось сквозь зубы признать своё поражение.
На отношении к сотрудникам Жолио, эвакуированным во время войны в западные страны, особенно ясно видна близорукость англо-американских дипломатов.
Ни один из французских учёных не принимал непосредственного участия в конструировании атомного оружия, во время войны они находились в Англии и Канаде, а не в Лос-Аламосе. Но в течение многих месяцев их возвращение на родину всячески тормозилось.
Лишь в 1946 году вокруг Жолио сплотились его прежние сотрудники – Коварски, Оже, Перрен, Герон, Гольдшмидт. Халбан остался в Англии, в Оксфорде, но временами наезжал к друзьям в Париж. Старый покровитель физиков министр Рауль Дотри деятельно помогал возобновить прерванные войной ядерные исследования. Во Франции создали Комиссариат по атомной энергии и первым его главой стал Жолио.
В распоряжении Комиссариата было всего несколько тонн урана – личное имущество Жолио, вывезенное во время войны в Марокко, – пустить графито-урановый реактор с таким ничтожным количеством урана было невозможно. Но Дотри удалось возобновить контакт с норвежской фирмой «Норск-Гидро». Завод в Веморке к этому времени был восстановлен, тяжёлая вода снова стала поступать во французские ядерные лаборатории.
Для сооружения первого французского атомного реактора был отведён полуразрушенный форт Шатильон недалеко от Парижа, выстроенный ещё во франко-прусскую войну.
Здесь 15 декабря 1948 года коллектив Жолио запустил наконец цепную самоподдерживающуюся реакцию, которую он первый предсказал и первый осуществил бы, если бы не началась война.
Жолио осаждали репортёры, стремившиеся познакомиться с подробностями пуска реактора.
– Сколько времени вам понадобится, чтобы изготовить атомную бомбу? – деловито поинтересовался американский корреспондент.
– Мы вообще не собираемся её делать, – спокойно сказал Жолио. – Можете записать: пока я стою во главе французской атомной программы, наш атом будет работать на нужды мира!
Он подкрепил это заявление делами. Он решительно отказывался вести какую-либо разработку атомного оружия. А 5 апреля 1950 года на съезде Коммунистической партии Франции Жолио выступил с речью, в которой сказал:
– Империалисты хотят развязать новую войну против Советского Союза и стран народной демократии... Прогрессивные учёные, учёные-коммунисты, никогда не дадут и крупицы своих знаний на службу войны против Советского Союза. Поступая так, мы служим делу Франции и всего человечества.
Правящие круги Франции не простили великому учёному смелого заявления. Франция к этому времени стала членом НАТО. Французские министры выполняли волю своих заокеанских господ. 29 апреля 1950 года Фредерик Жолио-Кюри был смещён с поста верховного комиссара по атомной энергии.
Но если заправилы НАТО ожидали, что отстранение Жолио от атомных работ развяжет им руки для применения атомного оружия, то они глубоко ошиблись. Уже действовал Всемирный Совет Мира, уже по всем странам земного шара катилась могучая волна народного протеста против ядерной войны.
Интересно, что, когда в печати появились сообщения о плане атомного вооружения западногерманского бундесвера, восемнадцать немецких учёных, физики с мировыми именами, выступили в печати в апреле 1957 года с протестом против таких планов. Они призывали в своём знаменитом заявлении к полному отказу от атомного вооружения бундесвера. Они торжественно заявили, что ни один из них не будет участвовать ни в производстве, ни в испытании ядерного оружия, и приглашали других учёных присоединиться к ним. Они провозглашали принципы мирного сосуществования народов. И среди подписавших эту декларацию мы находим знакомые имена Макса Борна, Отто Гана, Макса Лауэ, Вернера Гейзенберга, Карла-Фридриха Вейцзеккера, Иосифа Маттауха, Карла Виртца...
Вейцзеккер вскоре примкнул к Пагоушскому движению учёных за предотвращение атомной войны и стал деятельным участником международных антивоенных встреч учёных.
Но ещё за десять лет до этих нашумевших протестов немецких учёных против ядерной войны, 19 марта 1950 года, как раз в день своего пятидесятилетия и за месяц до своего снятия с поста верховного комиссара, Фредерик Жолио зачитал на конференции в Стокгольме четыре абзаца знаменитого «Стокгольмского воззвания к человечеству». Вот его текст:
Мы требуем абсолютного запрещения атомного оружия, страшного оружия массового уничтожения людей.
Мы требуем установления строгого международного контроля, для того чтобы обеспечить осуществление этого запрещения.
Мы считаем, что правительство, которое первым применит против любой другой страны атомное оружие, совершит преступление против всего человечества и его следует рассматривать как военного преступника.
Мы призываем людей доброй воли всего мира подписать это воззвание.
Стокгольм, 19 марта 1950 года.
Свыше полумиллиарда людей поставили свои подписи под этим вдохновенным призывом к человечности и миру.
И первой в бесконечном ряду подписей стоит подпись великого учёного, великого борца за мирное сосуществование и дружбу народов, председателя Всемирного Совета Мира – Фредерика Жолио-Кюри.
