Текст книги "Прометей раскованный"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

–   Это требует действий! – сказал президент.

Сциллард ликовал, когда Сакс передал подробности беседы с Рузвельтом. Вскоре Сциллард убедился, что даже приказ президента не может привести в движение бюрократическую военную машину. Военные по-прежнему не верили в значения открытий физиков. «Эти эмигранты пытаются придать себе авторитет!» – таково было мнение заправил армии и флота. Чтобы их, однако, не обвинили, что они игнорируют указания президента, Ферми ассигновали 6 тысяч долларов и выделили 4 тонны графита и 50 тонн урана.

А в Европе в это время разразилась война.

И первым её результатом, имевшим значение для ядерных исследований, было то, что Германия, вторгнувшись весной 1940 года в Бельгию, захватила там свыше тысячи тонн урановой руды из Катанги. Отныне фашисты имели столько урановых материалов, что их хватило бы на все запросы немецких физиков.

И хотя Сенжье обещал Жолио передать Франции весь уран рудников Шинколобве, он не сумел выполнить обещание, и не по своей вине: в противоположность Жолио, французское правительство не торопилось с вывозом руды из Бельгии. Политики, стоявшие во главе Франции, проницательностью не поражали, а их военные стратеги думали, что более безопасного места, чем Бельгия, в Европе и не отыскать: не полезет же, в самом деле, Гитлер нарушать нейтралитет этой маленькой мирной страны – это будет просто некрасиво с его стороны!

А когда Гитлер ринулся именно на Бельгию, о спасении урана никто и не думал, срочно понадобилось спасать самих себя.

Эдгар Сенжье ещё в октябре 1939 года выехал в Нью-Йорк и остался там, руководя из-за океана делами своей африканской компании.

Сенжье отдал приказ отправить в США и Англию все запасы радия, около 120 граммов стоимостью в 1,2 миллиона долларов. Он хорошо запомнил разъяснение Жолио о военном значении урановой руды. И когда стало ясно, что французское правительство не торопится приобрести уран, Сенжье распорядился отправить за океан всю руду, скопившуюся на складах обогатительной фабрики радиевого завода в Оолене. Война сорвала и этот план. Для бельгийской урановой руды не хватило тоннажа – и она вся досталась немцам.

Теперь Сенжье заботился лишь о том, чтобы богатства Шинколобве не попали в руки фашистов, если они вторгнутся в Африку, а такую возможность нельзя было исключить. И вскоре 1250 тонн урановой руды несколькими пароходами в сентябре и октябре 1940 года были тайно вывезены из порта Лобато в Анголе и складированы в одном из бесчисленных пакгаузов Нью-Йоркского порта.

Если бы немцы захватили Конго, им достались бы взорванные рудники и пустые склады. Зато американское правительство получило массу урана, равную его количеству во всём остальном мире.

Но американское правительство не знало, что делать с нежданно обретённым богатством. Его по-прежнему мало интересовал уран. Оно с неохотой поддалось настояниям антифашистов-эмигрантов и собиралось в урановой гонке с Германией спешить медленно.

Даже второе письмо Эйнштейна, отправленное Рузвельту 7 марта 1940 года, ничего не сдвинуло. Сциллард и его друзья после короткого периода воодушевления с отчаянием увидели, что их возможности в Америке много меньше тех, какими располагали немецкие физики. Германия к этому времени владела урановыми рудниками Чехословакии, потом захватила руду в Бельгии, почти всё мировое производство тяжёлой воды было в её руках.

Недостаток средств военное командование с размахом перекрыло обилием заседаний. Военные деятели созывали совещания, заполняли длиннющие протоколы. Дело тонуло в море слов.

Сциллард позже с негодованием рассказывал физику Лэппу:

«В период между 1 июля 1939 года и серединой марта 1940 года не было произведено ни одного эксперимента по цепной реакции. Мне опротивело бездействие!»

Заседания, создававшие видимость развития науки, но, в сущности, тормозившие её, так болезненно действовали на Сцилларда, что впоследствии он возвратился к этой теме, но не в научном трактате, а в фантастическом рассказе «Фонд Марка Гейбла». Сциллард описывает состояние человека, добровольно уснувшего на триста лет и разбуженного через девяносто. Мир, в который он внезапно попал, уродлив. Развитие науки не усовершенствовало, а развратило его. Миллионер Марк Гейбл просит у Проснувшегося совета, как организовать благотворительный фонд для регресса науки. Проснувшийся с воодушевлением заявляет, что нет ничего проще, чем добиться упадка науки. Нужно только делать это под ложным знамением её прогресса.

«Учредите фонд с ежегодным взносом в тридцать миллионов долларов. Предложите субсидии учёным, испытывающим недостаток в средствах. Организуйте десять комитетов и в каждый включите двенадцать экспертов для рассмотрения заявок. Вытащите из лабораторий самых способных учёных и сделайте их экспертами. А лучших из лучших в своих отраслях поставьте председателями с большим окладом. Учредите также десять крупных премий за лучший научный труд года. Вот и всё. И тогда,– закончил Проснувшийся,– учёные будут искать только быстрых, а не глубоких решений, только выгоды, а не истины. Лучшие умы вообще отойдут от исследований. Наука станет подобна салонной игре, в ней возникнут моды. С наукой будет покончено быстро».

В этой беспощадной сатире явственно слышится шум заседаний, которым Сциллард и его друзья отдавали своё время в годину великих испытаний...

В то тревожное лето 1939 года, перед самым началом войны, в Соединённые Штаты приехал Вернер Гейзенберг, и эмигранты ухватились за зыбкий шанс склонить на свою сторону главу германской физики.

Джордж Пеграм спросил Гейзенберга, не хочет ли он последовать примеру Эйнштейна и других немецких физиков, решивших натурализоваться в Америке. Он может рассчитывать на профессуру, ему создадут хорошие условия работы и жизни.

Гейзенберг отклонил предложение Пеграма:

– Моему попечению поручены славные молодые физики, я должен думать о них. В это тяжёлое время я нужен Германии.

Он говорил с таким пафосом и верой в свою роль, что Пеграм не осмелился прямо заговорить об урановой бомбе.

Это сделал Ферми. Приехав для чтения лекций в Мичиганский университет, Ферми повстречал Гейзенберга на квартире своего друга Сэма Гоудсмита, тоже крупного физика, открывшего вращение электрона вокруг собственной оси. Гейзенберг гостил у Гоудсмита.

Гоудсмит в двадцатые годы работал у Бора и сдружился там с Гейзенбергом. Подолгу обитавший в Копенгагене Гейзенберг был молод, общителен, слава одного из создателей квантовой механики ещё не заставила его «на самого себя оглядываться с почтением». Он с увлечением помогал Бору разрабатывать «принцип дополнительности», участвовал в весёлых играх молодых учёных. В мире, вероятно, не существовало тогда второго места, где бы так сплотились учёные из разных стран, как Копенгагенский институт теоретической физики.

С той поры утекло много воды. И если на непосредственного Ферми слава подействовала мало, то Гейзенберг переменился. Он не переметнулся к фашизму, не стал проповедовать «арийскую физику», но он был первым человеком среди немецких физиков – он сознавал своё значение. Фашисты всюду усердно внедряли «принцип фюрерства». Гейзенбергу нравилось, что его мысли воспринимаются скорее как откровения оракула, чем как требующие проверок предположения учёного. И пропаганда «великой Германии» не была вовсе ему чужда. Он был лишь против того, чтоб оружием доказывать превосходство немцев.

Ферми в первом же разговоре стало ясно, что Гейзенберг отлично знает всё, что относится к расщеплению урана, но сам этими проблемами пока не занимается.

А когда речь зашла об эмиграции из фашистской Германии, Гейзенберг ответил Ферми, как и Пеграму:

– Если Гитлер развяжет войну, он потерпит поражение. В момент катастрофы я должен быть в Германии, чтобы сохранить научные силы страны. Германия нуждается во мне. Я её не покину.

После войны Гейзенберг с охотой будет говорить о том, что в августе 1939 года только двенадцать человек в мире по-настоящему разбирались в проблемах атомной бомбы и что если бы эти двенадцать человек вступили между собой в соглашение прекратить её разработку, то мир никогда бы не узнал, какая угроза таится в распаде урана. Гейзенберг, вероятно, слишком уж переоценивал свою исключительность. Но даже если и согласиться с его «теорией двенадцати», то одно станет беспощадно ясно: с ним пытался вступить в соглашение, быть может, самый выдающийся из «двенадцати» – и Гейзенберг категорически отверг всякую попытку найти приемлемое для всех решение.

Вскоре Гейзенберг покинул Америку и из спокойной мичиганской квартиры Гоудсмита возвратился в охваченный страхом и оглушаемый нацистскими дикими воплями Лейпциг, где судьба в образе безоговорочного веления фашистской верхушки уготовала ему опасную функцию – стать руководителем немецких урановых исследований.

Следующая встреча Гоудсмита и Гейзенберга состоялась в Германии в апреле 1945 года: начальник специального отряда «Алсос» Гоудсмит, одетый в военную форму, явился арестовать пытавшегося скрыться от американских войск своего бывшего друга Гейзенберга.

Сциллард подталкивал Пеграма и Ферми на рискованные беседы с Гейзенбергом. Если бы у него была власть, он, возможно, арестовал бы Гейзенберга, чтоб не выпустить его обратно. Власти у Сцилларда не было. Проницательность его по-прежнему вызывала у влиятельных особ скорей досаду, чем понимание. Мир – так ему казалось – неотвратимо катился к катастрофе.

Все первые месяцы войны Сциллард жил как бы в ожидании конца света.

Глава вторая
Война лабораторий

1. Разведчики второго бюро на службе науки

– Господин министр, я протестую! – энергично сказал Жолио. Разговор происходил в феврале 1940 года в кабинете министра вооружений Рауля Дотри. – Ни кто иной, как вы, обещали нам всемерную помощь! Ни кто иной, как вы, срываете нашу работу! Ни кто иной, как вы, наносите удар всем нашим работам!

Рауль Дотри протестующе поднял обе руки. Как! Он срывает работу физиков Коллеж де Франс? Он им наносит удар? А разве не он выхлопотал коллективу Жолио государственные субсидии?

Разве не он раздобыл графит для замедления их проклятых нейтронов? Разве не он из кожи вон лез, чтобы достать всем физикам освобождение от военной службы? И после этого говорят, что он срывает их работу!

– Побойтесь бога, господин Жолио, если, конечно, вы верите в бога, в чём позволительно усомниться!

– Я с детства свободомыслящий, господин министр,– сказал Жолио с достоинством.– Этим всё сказано о боге. Поговорим лучше об освобождении учёных от военной службы. Франсис Перрен, лучший наш теоретик, возится сейчас с прожекторами, а у нас некому рассчитать размеры уранового реактора. Это вы считаете помощью?

– Но Халбан, Коварски, Понтекорво...– перечислял министр получивших освобождение.

–   Они иностранцы, их освобождают охотно. Верните нам Перрена.

Министр сделал отметку. Мобилизацией ведает другое министерство, но всё возможное он сделает. Как с графитовым реактором?

Жолио пожал плечами. Удач с графитом пока нет. Группа Халбана возвела внушительное сооружение, но не достигла критического размера, при котором начинается цепная реакция. Вероятно, геометрия реактора неудовлетворительна, без Перрена рассчитать эффективность конструкций трудно. Халбан настаивает на лучшем замедлителе нейтронов, тогда, возможно, хватит имеющихся шести тонн урана.

–   И этим лучшим замедлителем является тяжёлая вода, достать которую вы меня просите?

–   Совершенно верно, господин министр.

–   Жолио, я навёл справки. Во Франции не производят тяжёлой воды. В Германии её изготовляют граммы. В России тяжёлую воду поставляет лаборатория Бродского, количество её тоже невелико. В Англии и Америке положение ещё хуже. Единственный крупный производитель тяжёлой воды – норвежский электролизный завод в Веморке компании «Норск-Гидро». Там в настоящее время скопилось сто восемьдесят пять килограммов тяжёлой воды. И ещё одно я узнал, дорогой профессор. Килограмм тяжёлой воды стоит дороже килограмма золота. Чтоб оплатить норвежский запас, надо основательно порыться в подвалах казначейства. Вы продолжаете настаивать на тяжёлой воде, Жолио?

–   Да, продолжаю! – Жолио нервно сжал руки.

Дотри откинулся в кресле. Он показывал совершеннейшее довольство. Он был странный человек, этот министр вооружений. Ему нравилось бороться с бурями, плыть против течения. В газетах пропагандировалась теория итальянца Дуэ, что современные войны могут быть решены одними бомбардировщиками. Германия лихорадочно строила мощный воздушный флот, а Дотри доказывал, что самолёты и в наступлении, и в обороне неэффективны. Зато он сразу уверовал в экономическое и военное значение работ Жолио. И Жолио, предъявляя новые претензии, рассчитывал на доброе отношение Дотри.

–  Сейчас вы увидите, как Дотри мешает науке! – Министр нажал на кнопку звонка.– Лейтенанта Аллье,– бросил он секретарю.

В дверях появился мужчина в военной форме. Он молча поклонился – сперва Жолио, потом министру.

– Знакомьтесь! – сказал министр.– Профессор Жолио-Кюри, лауреат Нобелевской премии, человек, которого будущие века объявят одним из гениев французской науки. (Жолио сделал протестующий жест рукой. Аллье учтиво поклонился; глаза его проницательно всматривались в смущённого учёного.) И лейтенант Аллье, в гражданской жизни – член правления одного из наших банков. Теперь говорите, Жолио, чего бы вы хотели от лейтенанта Аллье.

– Я не совсем соображаю, какое отношение имеют банки к обсуждаемой проблеме,– осторожно сказал Жолио.

Дотри наслаждался его недоумением.

–  А если я добавлю, что финансист Аллье – работник департамента взрывчатых веществ и одновременно сотрудник Второго бюро, один из лучших разведчиков Франции, в частности хорошо осведомлённый о работах немцев по урану? И что если вы будете говорить о ваших исследованиях, вы обнаружите в нём не только внимательного слушателя, но и эрудита? А, Жолио?

На этот раз и Жолио внимательней посмотрел на Аллье. Торжествующий министр продолжал:

– Банк Аллье финансирует компанию «Норск-Гидро». Норвежцы, конечно, постараются услужить контролирующему их банку. Я связался с директором «Норск-Гидро» Аубертом, он сделает для Франции всё! – Министр повернулся к лейтенанту: – Жак, повторите ваше задание.

Аллье заговорил ровным голосом:

–  Я должен тайно направиться в Веморк, овладеть всей имеющейся там тяжёлой водой и доставить её в Париж профессору Жолио-Кюри.

– Вы слышали, Жолио? Вот как вам мешает министерство вооружений! Идите, Жак. Желаю успеха. Предварительно проконсультируйтесь в Коллеж де Франс. Вы будете везти чертовски опасный груз, Жак. Немцы постараются перебить его у вас, помните об этом!

–   Я жду вас у себя,– сказал Жолио уходящему Аллье.

Разведчик Второго бюро появился в Коллеж де Франс на другой день. Жолио провёл его по общим лабораториям, усадил у себя и стал, не вдаваясь в подробности, рассказывать, что за вещество тяжёлая вода и чем она отличается от обычной. Аллье, иронически усмехнувшись, прервал его:

–   Благодарю, профессор. Популярные статейки я и сам иногда читаю. Давайте условимся: не говорите больше ничего, если считаете, что чрезмерное знание отягчит мою миссию.

Жолио долгую минуту не отрывал взгляда от улыбающегося лейтенанта секретной службы. И скорей интуицией, чем разумом, Жолио понял, что на патриотизм этого человека можно положиться.

–   Идёмте со мной, Аллье,– сказал Жолио, вставая.

И вскоре Аллье ходил вокруг глыбы графита высотой в три метра и сечением около квадратного метра. Из графитовой колонны выглядывали шарообразные блоки урана.

Пояснения гостю из Второго бюро давал Халбан. По расчёту Перрена, сорок тонн урана, заложенные в толщу графита, должны привести к самоподдерживающейся реакции с выделением огромной энергии. А если вместо графита применить тяжёлую воду, то можно ограничиться и меньшим реактором. Тот, кто раньше овладеет норвежской тяжёлой водой, сумеет и раньше изготовить сверхоружие.

–   Теперь мне всё ясно,– сказал Аллье, хмурясь. Лишь здесь он отдал себе полный отчёт в том, насколько важна его миссия.

И так как он был не только агент-исполнитель, но, если можно так выразиться, разведчик-исследователь, то перед отъездом дал своим работникам задание составить список немецких специалистов в ядерных проблемах и по тяжёлой воде: он собирался не только лишить немцев драгоценного материала, но и выведать, как они будут преодолевать возникшие затруднения.

В начале марта Аллье, приняв все меры предосторожности, чтобы отъезд не был замечен, вылетел из Парижа в Швецию.

В Стокгольме его встретили сотрудники Второго бюро, тоже не рядовые агенты, а мастера международной разведки – капитан Мюллер, лейтенант Моссе (после войны он стал профессором Сорбонны) и Кнолль-Дёма.

–   Что нового? – спросил Аллье агентов.– За мной следят?

–   Нет. Ваш отъезд из Парижа пока не раскрыт.

Теперь надо было переехать из Стокгольма в Осло, где находилось правление химической компании «Норск-Гидро». Путь был короток, но небезопасен. В отличие от Швеции, где нацисты не представляли большой силы, в Норвегии имелись и «пятая колонна», возглавляемая Квислингом, и профессиональные разведчики, «откомандированные» в столицу страны и её главные порты. Аллье для того и выбрал кружной путь в Норвегию через Швецию, чтобы поменьше привлекать к себе внимание: между этими двумя странами шёл оживлённый обмен пассажирами, среди них было легче затеряться.

В дороге он продумал, как удачней осуществить операцию, и решил, что наилучший способ – без хитростей объяснить генеральному директору компании Акселю Ауберту, для чего понадобилась тяжёлая вода. Он знал по старому опыту, что тот большой друг Франции и ещё больший враг гитлеризма.

Аллье понимал, однако, что и миссия его уникальна, и успех не гарантирован. Уникальность операции состояла прежде всего в том, что компания «Норск-Гидро» была единственным в мире производителем тяжёлой воды. В остальных странах её добывали в лабораториях в ничтожных количествах. Когда Резерфорду прислали из Америки в подарок один грамм тяжёлой воды, он счёл подарок роскошным. А на электролизном заводе компании «Норск-Гидро» в Веморке, около города Рьюкан, тяжёлую воду производили десятками килограммов в месяц, могли производить и тоннами в год. И тяжёлая вода получалась там в качестве вспомогательной добавки к основной продукции – обыкновенному водороду, поступавшему отсюда на аммиачные заводы: компания была главным производителем искусственных удобрений в Норвегии.

Творцами необыкновенной продукции были два энтузиаста химии, профессор Лейф Тропстад и инженер Йомар Бруп. Они сразу после открытия тяжёлой воды увлеклись новым веществом, провели совместно исследование её свойств, а затем совместно же спроектировали при электролизном заводе в Веморке цех высокой концентрации, и тот, начиная с 1934 года, стал поставлять тяжёлую воду во все страны мира для научных работ. Тридцатипятилетний профессор Тронстад, когда разгорелась война, занимался мирными исследованиями и читал лекции, а Брун работал в Веморке главным инженером завода высокой концентрации. Жизнь обоих вскоре приняла отнюдь не мирный, а для одного и трагический характер – мы ещё встретимся с ними на следующих страницах.

Но для Аллье главной задачей в тот момент являлось не общение с творцами завода тяжёлой воды, а беседа с генеральным директором компании, хорошо известным ему по прежним встречам.

Аксель Ауберт сердечно приветствовал разведчика. Чуткий агент сразу уловил тон обращения: так принимают не финансовых заправил, даже не тайных посланцев дружественного правительства, а просто хороших друзей: война усилила в Норвегии неприязнь к немцам. До вторжения фашистов в эту страну осталось меньше месяца. И, осуществляя обдуманный план, Аллье откровенно рассказал норвежцу и об урановом реакторе, и об урановой сверхбомбе, и о том, для чего может быть использована тяжёлая вода.

Ауберта потрясло известие, что самая мирная из крупных фирм страны внезапно превратилась в грозное военное предприятие без всякого к тому старания с их стороны.

–  Между прочим, мы и сами подозревали что-то нехорошее, господин Аллье. Недавно концерн «И. Г. Фарбен» предложил закупить по любой цене весь наш запас тяжёлой воды и выдать крупный заказ на дальнейшую продукцию. Немцы готовы помочь нам в расширении производства и стать нашими единственными покупателями.

–   Чем кончились переговоры с немцами? – с тревогой спросил Аллье. «И. Г. Фарбен» был крупнейшим химическим концерном Германии.

– Ничем,– успокоил его Ауберт.– Мы поинтересовались, для чего предназначены столь огромные количества тяжёлой воды. Немцы уклонились от ответа. Тогда мы отказались продать наши запасы и не приняли заказа на дальнейшее производство.

–   Какова будет ваша позиция в отношении Франции?

– Самая благоприятная! Я уже обещал Дотри содействие в приобретении некоторого количества тяжёлой воды. Сейчас я меняю наше обещание – и думаю, все члены правления поддержат меня. Франция получит всю нашу продукцию! И получит, не заплатив ни одного сантима, Аллье! Пусть этот подарок будет нашим норвежским вкладом в общую борьбу против гитлеровского варварства!

Разведчик и мечтать не мог о такой блестящей удаче! По выработанному тут же официальному соглашению Франция получала безвозмездно все 185 килограммов имеющейся в наличии тяжёлой воды, и ей предоставлялось исключительное право на время войны на всю продукцию завода в Веморке. Соглашение подписали: от компании – Ауберт, от Франции – Аллье.

–   Но как вы доставите воду во Францию, Аллье? – озабоченно спросил генеральный директор.– Тут мы помочь не сможем.

Аллье заверил, что он со своими помощниками справится. В гостинице он узнал, что Второе бюро перехватило немецкую директиву своим агентам в Осло: Аллье объявлялся подозрительным, ему надлежит всемерно противодействовать во всём, что он предпримет.

– Итак, вы как личность раскрыты, но задание ваше врагам не очень ясно,– сказал один из помощников Аллье.– Думаю, произошла утечка информации в Париже.

–   Как понимать фразу «всемерно противодействовать во всём»? – спросил другой помощник.– Самый эффективный способ противодействовать – физически ликвидировать вас, Аллье. Вам нужно поменьше показываться на людях и без нашей охраны не ходить.

Важной задачей стало приобретение алюминиевых канистр для тяжёлой воды.

Немецким шпионам, кишевшим в норвежской столице, не составило бы труда узнать характер миссии Аллье, если бы канистры изготавливали в городе. Их заказали деревенскому мастеру ручной работы – он выполнил заказ отлично: этим канистрам с драгоценной влагой предстояло в будущем объехать много стран, погружаться на пароходы и самолёты в страшной спешке и толчее, и они ни разу не подвели.

Оставалось наполнить их. Канистры скрытно отправили в Рьюкан, но там, конечно, выдачу всего запаса тяжёлой воды сохранить в секрете не удалось. Аллье не сомневался, что отныне все тайные силы немецкой разведки брошены по его следу и нужно опасаться самого грубого физического «противодействия во всём», включая попытку захвата его богатства силой: дело может завершиться прямым нападением на него на аэродроме или в воздухе. Последующие события показали, что он не ошибся.

Отлично понимая, чего хотят и на что осмелятся противники, он успешно перехитрил их.

Разведчику, выполняющему опасное задание, принято вооружаться ядом, чтобы не попасться живым в руки врага. Аллье с помощниками тоже имели при себе яд, но не для самоубийства, а для отравления тяжёлой воды. Именно её нельзя было «живой» отдавать в руки врага. И у агентов Второго бюро под рукой находились препараты кадмия и бора: в безвыходной ситуации их надо было бросить в каждую из двадцати шести канистр. Тяжёлая вода, содержащая даже микроскопические примеси кадмия и бора, делалась непригодной для замедления нейтронов.

Операция «Возвращение» протекала так. Воду разделили на две партии. Аллье и Моссе заказали билеты на самолёт в Амстердам, прибыли на аэродром Форнебю близ Осло, приготовились к посадке, но в последнюю минуту юркнули в другой самолёт, отправлявшийся в Англию,– на него уже было погружено тринадцать полных канистр.

В пути Аллье предъявил пилоту свои документы и объяснил, что везёт важный военный груз. Он попросил следить за южной стороной моря – не исключено, что их допытаются атаковать немецкие самолёты. Пилот пообещал не подпускать близко никаких подозрительных самолётов и для маскировки вскоре ушёл в облачный слой. Полёт проходил в сплошном тумане, и вместо Южной Англии, куда направлялся самолёт, он попал в Шотландию.

На другой день к Аллье и Моссе, приземлившимся около Эдинбурга, присоединились с остальными канистрами Мюллер и Кнолль-Дёма – им тоже удалось обвести вокруг пальца соглядатаев. Лишь впоследствии разведчики узнали, что немцы ещё в воздухе произвели тщательный обыск в рейсовом самолёте на Амстердам, но, к крайней своей досаде, не обнаружили на драгоценных канистр, ни французских агентов.

Путь из Шотландии до Ламанша четвёрка проделала в закрытом купе. Один дежурил возле канистр – их и не подумали сдавать в багаж,– трое отдыхали. Агенты Аллье не спрашивали, что содержится в канистрах, он не пожелал вдаваться в подробности, на которые был так охоч в разговоре с Аубертом. Лишь после войны его помощники узнали, какой груз они вывозили из Норвегии и так бдительно охраняли весь кружной путь до Парижа.

16 марта 1940 года весь мировой запас тяжёлой воды был вручён Жолио-Кюри. Он принимал канистры без помощников. Халбан и Коварскн уже имели французские паспорта, но их продолжали рассматривать как «нежелательных иностранцев». И хотя тяжёлая вода предназначалась им, мыслители из Второго бюро рассудили, что лучше этих подозрительных людей удалить из Парижа на время «операции с тяжёлой водой», невзирая на все протесты Жолио. Удаление было оформлено как «предоставление отдыха».

«Нам предложили провести отпуск в провинции,– рассказывал потом Халбан.– После доставки тяжёлой воды в подвалы Коллеж де Франс мы получили приглашение вернуться назад и начать работу с ней».

А лейтенант Аллье засел за письменный отчёт о блестяще удавшейся операции.

–   Аллье, вы талант,– объявил министр вооружения Дотри, когда ознакомился с отчётом.– Вы рождены для деятельности «плаща и кинжала». Вы мастер разведки. Сейчас я хочу поручить вам новую миссию. Вам нужно предварительно к ней подготовиться.

–   Почистить пистолеты? – скромно осведомился Аллье.

–   Обойдётся без пистолетов. Будете напрягать мозговые извилины, а не спускать курки. Вы станете учёным и дипломатом одновременно. Не спорьте, я лучше знаю, на что вы способны, Аллье!

–   Я и не спорю,– заметил Аллье.– Итак, моя новая миссия?

–   Вы поедете в Лондон. Там вы встретитесь с самыми знаменитыми английскими учёными – Чедвиком, Кокрофтом, научным советником Черчилля лордом Черуэллом, Томсоном, Тизардом... Пусть вас не смущает ни блеск имён, ни звание нобелевских лауреатов. Вы должны покорить их, Аллье, вот чего я желаю от вас. Вы расскажете им о захвате тяжёлой воды, о работах коллектива Жолио-Кюри, обо всём, что мы узнали о немецких исследованиях. У нас с англичанами один враг, и мы должны объединить усилия в борьбе с ним и на лабораторных стендах. Вы понимаете меня, Аллье? Вы должны добиться соглашения, чтобы работы по урану шли совместно.

–  Ясно,– сказал Аллье.– Когда прикажете вылетать в Лондон?

– Как только я подготовлю вам рекомендательные письма.

Аллье вылетел в Лондон в начале апреля. Грозные события совершались в эти дни в Европе. «Странная война», удивлявшая всех сонным спокойствием, внезапно прервалась грохотом стремительного наступления фашистов. 9 апреля Гитлер ринулся в Норвегию и Данию. Английский флот пытался противодействовать вторжению, но потерпел поражение. Дни независимого существования Голландии и Бельгии тоже были сочтены.

Впечатление от тяжёлых неудач англичан в защите норвежского побережья сыграло свою роль в радушном приёме, какой оказали в Лондоне посланцу Дотри, недавно столь отличившемуся в той же Норвегии. Аллье пригласили на специальное заседание комитета, ведавшего ядерными исследованиями. Сообщение Аллье о работах Жолио-Кюри было выслушано с удивлением – всех поразило, как далеко продвинулись вперёд французы в работе с ураном. С начала войны все ядерные публикации были прекращены, и в головах англичан прочно засело воспоминание о довоенных опытах парижан как о вершине в урановых исследованиях. Но для сотрудников Жолио те успехи были пройденной ступенью.

Аллье не понадобилось много времени, чтобы уяснить себе особенности научных исследований по физике в те дни в Англии. Больше всего англичане страшились нападения на их остров с неба и с моря. Знать заранее, откуда ринулся враг,– такую задачу поставила обстановка перед английской наукой. И все видные английские физики были нацелены на разработку радара – радиолокационного устройства, оповещающего о приближении к острову самолётов и судов.

А исследования уранового распада отдали тем, кого не сочли возможным привлечь к строжайше засекреченным радарным работам, то есть эмигрантам, не получившим английского подданства и подпавших под статут «нежелательных иностранцев», а также тем, кто, как Халбан и Коварски во Франции, уже обладал британским паспортом, но считался ещё лишённым «британской души».

И получилось, что изучением проблемы ядерной бомбы занимался в Бирмингеме теоретик Рудольф Пайерлс, тот самый Пайерлс, друг русского физика Ландау и муж ленинградки Евгении Канегизер, которого с такой теплотой опекал Резерфорд. А к нему с октября 1939 года присоединился Отто Фриш, уехавший из Копенгагена, и оба они, отстранённые от радарных дел, усердно высчитывали, сколько понадобится чистого урана-235, чтобы стал возможен ядерный взрыв.

В Оксфорде, в Кларендонской лаборатории, третий эмигрант, Франц Симон, физико-химик, тоже не получивший «радарного доверия», задался целью получить тот самый чистый уран-235, который, по теории Бора, делится и медленными, и быстрыми нейтронами, то есть представляет собой идеальную сверхмощную взрывчатку.

Симон намеревался разделить газообразные соединения урана путём многократного просасывания их через пористые перегородки: по идее, молекулы газа, содержащие более лёгкий изотоп урана, должны были быстрее диффундировать через мельчайшие отверстия.

Однажды Симон принёс в лабораторию обыкновенное сито и объявил своим сотрудникам:

–   Задача разделения изотопов урана будет полностью решена, когда мы воспользуемся вот таким же ситом, но с маленьким конструктивным усовершенствованием: отверстий в нём должно быть в тысячу раз больше и каждое отверстие в тысячу раз меньше.