Текст книги "Страж зари"

Автор книги: Сергей Куприянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Банк

Выйдя в отставку в звании капитана, Евгений Маклаков не долго оставался без дела. Недели три он оформлял документы, пил пиво, даже водочку, главным образом со своими бывшими сослуживцами, многие из которых ушли из милиции куда раньше его, съездил на рыбалку, поосмотрелся вокруг свежим взглядом, хотя все уже, в принципе, было решено еще три месяца назад, и вышел на работу. Побездельничал бы еще, но его поторапливали – место могло уйти. Теперь он был охранником в банке и считал, что ему повезло. Работа спокойная, рабочий день строго нормирован, хорошая зарплата, стабильные выходные, обеденный перерыв. Словом, по сравнению с нервной милицейской службой, когда ни дожрать, ни доспать, сплошное удовольствие.

В коллектив вписался без особых проблем: многие здесь имели схожую с ним биографию. А через три месяца уже чувствовал себя вполне в своей тарелке, будто всю жизнь здесь проработал. Знал в лицо постоянных посетителей, и не только фирмачей, в некоторых из которых он узнавал своих старых клиентов, хотя не подавал вида, но и пенсионеров, а также людей, часто меняющих валюту, подозрительных парней, появляющихся в банке в дни выдачи пенсий, – этих он гонял. Прежний навык помог ему быстро разобраться в ситуации и поставить себя соответствующим образом. Он отметил, что начальство стало исподволь приглядываться к дисциплинированному и ответственному служаке, не стесняющемуся подойти к незнакомому человеку и вежливо, но настойчиво поинтересоваться, что тот делает в помещении банка. Или просто встать рядышком и внимательно посмотреть в глаза, демонстративно запоминая. Нашел общий язык даже с одним дедком, каждый раз устраивающим скандал по поводу якобы недоначисленных копеек на его пенсию. Дед здорово нервировал операционисток. Теперь тот, заходя в зал, первым делом искал взглядом Маклакова и издали здоровался с ним, с комичной церемонностью наклоняя голову. Словом, все было хорошо, грех жаловаться.

Правда, если уж быть до конца честным перед самим собой, была во всем этом благолепии некая тоска. Движения мало, что ли. Или общения? До этого он все же был несколько мобильнее. И как-то свободнее, что ли. Грело только, что вскоре – он серьезно на это рассчитывал – его могут назначить командиром… Тьфу ты! Начальником отделения охраны. А что? Еще не старый, в теме, службу знает, не балует. Да и намекали уже. Нет, до начальника охраны он пока и не думал дойти, да и не больно-то и надо; ответственности там через край, а язва уже есть. Но приподняться хотелось.

Маклаков не то чтобы на сто процентов знал, но догадывался, что за ним наблюдают. Не постоянно, конечно, время от времени, но видеонаблюдение, неизменно ведущееся в зале, позволяло воспроизвести каждую минуту его службы. Камеры можно обмануть, только за ними, за всей их службой, есть и другой догляд, негласный. И он терпел, старался. Лишний раз покурить выйти боялся.

А тут…

Потом он говорил, что бес попутал. В зале никого, такое не часто бывает, но бывает. Жарко что-то. И он, сделав знак в видеокамеру, вышел на улицу. На крыльцо. Какой ни на есть, но все простор. Сколько ж можно взаперти сидеть? Он не зэк, чтобы под замком маяться.

Вышел на крылечко, облицованное дорогой импортной плиткой, достал сигарету и закурил, не забывая посматривать по сторонам. Служба есть служба.

Молодую женщину он приметил метров с двадцати. Она на ходу что-то выискивала в сумочке. Не то чтоб какая-то сильно красивая или, хуже того, опасная, но глаз на нее, что называется, лег.

Он быстро глянул на свою недокуренную сигарету и прикинул, что, пока она приближается, он как раз успеет докурить и войдет в зал вместе с ней. Это правилами несения службы допускалось.

Сделал одну затяжку, вторую и уже приготовился бросить окурок в урну, одновременно делая шаг, даже не шаг – какое там! – а шажок в сторону, чтобы пропустить посетительницу, направившуюся к крыльцу, когда она обратилась к нему с вопросом. Ничего особенного, вопрос как вопрос, по поводу того, можно ли здесь открыть счет, он ответил и вошел в зал вслед за ней. Прямо за ее спиной, даже дверь не успела закрыться.

Вошел, окинул взглядом пустой зал, если не считать этой дамочки, направившейся к окошку, и, сделав знак в камеру, пошел к двери, ведущей в служебное помещение.

Напарник, Жора Исаев, бывший гаишник (Маклакову он не нравился, но чувства свои Евгений предпочитал держать при себе), отпер электрозамок, и он вошел внутрь, где справа, еще за одной дверью, располагался пост видеоконтроля – мониторы, магнитофоны, два телефонных аппарата, тревожная кнопка для вызова милиции и прочая аппаратура, обеспечивающая электронную безопасность объекта.

– Смени меня, ладно? – попросил Маклаков.

В зале они дежурили по очереди, меняясь примерно каждый час, но этот график соблюдался не всегда.

– Без базара, – легко согласился Исаев.

Он явно рассчитывал, что вечером, когда будет наплыв народа, он эти минуты отыграет с лихвой; вечером служба была самой напряженной, и ее никто не любил. Народу много, душно, покурить не выйдешь, только сиди как привязанный и смотри во все глаза, хотя чего смотреть на толпу, если в ней ничего не разглядишь. Вообще охранник в зале больше исполняет функции пугала: мол, не борзейте, граждане, мы на страже. И это срабатывало. В последнее время Маклаков, обеспеченный почти неограниченным временем для раздумий, пришел к выводу, что если бы с улиц не убрали пешие милицейские патрули и дружинников, то порядка было бы больше.

Исаев встал со стула на колесиках, уступая место напарнику, вышел в зал… И тут у Маклакова наступил провал.

Потом, когда разбирали ограбление отделения банка, он с трудом, да и то с подсказки, смог вспомнить, что зачем-то отключил систему видеонаблюдения, достал из магнитофона кассету, распотрошил ее и сжег ленту прямо там же, на полу. Ну окончательно сжечь у него не получилось, но пленку попортил основательно, стараясь при этом так, что обжег руку раскалившейся зажигалкой.

Кстати, Исаев тоже мало что вразумительного сказал. Он зачем-то вышел из помещения на улицу и, как он говорит, очнулся только в магазине, где он накупил целую тележку выпивки и закуски.

Ущерб был большой. Если в пересчете на евро, то около ста сорока тысяч. Виновны в первую очередь, конечно, охранники – это их дело охранять хозяйские денежки. Но и операционистка тоже, выдавшая неизвестно кому огромную сумму наличности взамен старой, советской еще, трехрублевки. Но в то же время очевидно – что-то здесь не так. Куда, к примеру, глядела кассирша? Или начальница отделения, у которой из-под носа уводят такую крупную сумму.

Причем и операционистка, и кассирша, и Исаев в один голос твердили, что деньги забрал мужчина. То есть Исаев сам не видел, как тот забирает, но разговаривал именно с мужчиной – это как раз перед тем, как отправился в магазин за покупками. И все втроем, то есть каждый по отдельности, конечно, сделали очень схожие композиционные портреты, больше известные как фоторобот.

Временно выгонять никого не стали. Якобы до окончания разбирательства. Но застращали в полный рост, говоря, что деньги придется возвращать по-любому. Хоть квартиры продавайте. Милиция, ФСБ, служба собственной безопасности банка, еще какие-то невнятные люди…

Два дня жилы тянули, долго и со знанием дела выспрашивая и запугивая. Особенно навалились на него. Почему ушел с поста не по графику? Почему уничтожил кассету? Почему все указывают на мужика, а ты на какую-то бабу? По всему выходило, что он крайний. Что он в сговоре.

Только он тоже не первый год замужем. Покрутился в системе. Знает, что к чему. Встал намертво. Только так и никак иначе. Была женщина, видел впервые, устал, захотелось посидеть в тишине, правилами, кстати, это не возбраняется. А вот что дальше… Что же, мы все в сговоре? Все отделение? Ведь того мужика все операционисты видели.

Отбивался, стоял на своем, но молчал о главном. Того типа, с составленного по показаниям портрета, он узнал. Бывал он здесь. Его, правда, и другие признали. Быстренько выяснили, кто такой, нашли его документы – вклад солидный. Наверное, вызвали, а то и дома взяли – это азбука, ведь на него есть весь расклад, но отступились. Пока отступились. А сами потихонечку роют.

Наверняка этого бывший мент Маклаков знать не мог, но догадался. Точнее – додумался. И хотя его временно оставили в покое, только не разрешали выходить на пост, в подсобных держали, он уже знал, что тут ему больше не работать. И, скорее всего, нигде. Все, волчий билет. И это еще в лучшем случае! Он знал, какие ловкие адвокаты у этих деловых. Ведь все же на него повесят. И квартиры лишат, сволочи, и машины, и всего, что он за всю жизнь заработал.

Он не зря три месяца тут торчал. Без всякой задней мысли, скорее по привычке, он завел на новом рабочем месте кое-какие отношения. Была тут Софа, Софья Николаевна, тридцатилетняя разведенка с сыном на руках, а в отделении она занималась каким-то там учетом. Он не больно-то понимал во всей этой банковской ахинее. Проводки, дебет, кредит, авизо, инкассо. Ну кредит, скажем, это еще куда ни шло. Взял деньги – верни с процентами. Зато он понимал в людях – сколько их через его руки прошло – и умел устанавливать с ними отношения. А еще он знал, что эта работа ему нужна. Ну не на голую же пенсию ему жить! В сторожа какой-нибудь автостоянки или общественного сортира он подаваться не хотел.

Софочку он поймал возле остановки автобуса, недалеко от ее дома. Время было не то чтобы позднее, но уже темно. Маклаков отдавал себе отчет, что за всеми сотрудниками отделения может вестись негласное наблюдение, в том числе и за ним самим, возможности банка это вполне позволяли, но это его сейчас не сильно волновало. Конечно, хорошо бы, чтобы этот внеслужебный контакт остался без внимания, но, с другой стороны, это даже в чем-то и лучше, если хозяева поймут, что он ведет собственное расследование. Так что, по большому счету, он мало чем рисковал.

– Софья Николаевна! – позвал он, когда женщина свернула за угол многоэтажки, отягощенная внушительной сумкой с провизией.

Та испугалась так, что готова была в обморок хлопнуться. Поджалась, оглянулась затравленно, накрашенный розовой помадой рот открылся, рука тянется к дамской сумочке, где лежат деньги, документы и почти наверняка газовый баллончик.

– Что?!

– Добрый вечер.

Он старался говорить медленно, размеренно, с ярко различимой доброжелательностью.

– Как вы здесь?…

– Да вот, встретить вас захотел.

– Зачем?

– Сумку позволите?

– Нет, я сама. Это не тяжело.

– Я вас до подъезда провожу.

– Послушайте, – заговорила она чуть решительнее, уже справляясь с первым приступом страха, – я не знаю, что вы тут делаете, но провожать меня не надо.

Было уже известно, что премии за месяц не видать всему отделению, а еще ходили слухи, что коллектив расформируют, а кое-кого и уволят. А уж про усиленный контроль и говорить нечего: из банка не вылезали мужики с суровыми лицами, которых все очень боялись.

– Ладно, не буду, – легко согласился Маклаков. – Как скажете. Только у меня к вам просьба.

– Извините, я спешу, – сделала она попытку уйти, но он и не таких коз обламывал.

– Не стоит…

– Но это я уж сама решу, без вас.

– А вот этого делать нельзя. Просто опасно.

– Что? – Голос ее сорвался до фальцета. – Вы мне угрожаете? Да я сейчас…

Рука ее снова потянулась к сумочке, где, кроме газового баллончика, наверняка лежал сотовый телефон.

– Это вы мне угрожаете.

Маклаков развел руками, показывая пустые ладони.

– Я же прошу только помощи. Чтобы вы помогли не только мне лично, но и всем нам. Вам, кстати, в том числе. Помогите мне, ладно? Я вас просто прошу. Пожалуйста.

Мимо прошла пара немолодых людей. Женщина в длинной синей куртке при ходьбе опиралась на костыль с четырьмя ножками. Наверное, после инсульта, судя по прижатой к животу левой руке. С другой стороны к ним приближалась молодая женщина в рыжем пальто с так называемыми «рваными» полами, как будто оно было кустарно скроено из шкур животных, хотя это, естественно, было не так. И это обилие народа подействовало успокаивающе.

– Я не понимаю, что вы от меня хотите.

Софья Николаевна говорила чуть громче, чем то было нужно, явно в расчете на то, что ее услышат посторонние, – а вдруг кто поможет или рядом «случайно» окажутся люди из банка или милиции.

Маклаков посторонился, пропуская женщину в «шкуре».

– Давайте я и впрямь провожу вас до подъезда. Или, если хотите, зайдем в кафе, – показал он на ярко горящую неоновую вывеску метрах в двухстах от того места, где они стояли.

– Нет, говорите здесь.

А она действительно здорово напугана. Он серьезно рассчитывал, что она согласится посидеть с ним хотя бы за чашкой кофе. Разведенка и все такое. К тому же они симпатизировали друг другу, даже романчик намечался.

– Вы видели фоторобот? – спросил он. – Какой?

– Сонь, не надо, – совсем по-свойски сказал он. – Что мы тут с вами… Давайте уже не будем. Тем более вы знаете, как я к вам отношусь.

Разведенка. Без мужика. Еще не старая. Бить надо в самое уязвимое место. Или давить.

Она перехватила ручки сумки – тяжелая, ладонь режет. Маклаков быстро нагнулся и забрал, только что не вырвал у нее поклажу.

– Так вы мне поможете?

– Я не понимаю.

– Кто он?

– Ну откуда мне это знать?!

– Сонечка, – укоризненно проговорил он. – Зачем вы так со мной? Я же прошу вас. Вы же знаете. Мне очень, очень нужно. И вам, и всем нам. Неужто вы думаете, что я вас обманываю? Да мы все стали жертвами какой-то чудовищной… Я даже не знаю. Понимаете? И вы. И я. Все!

До ее подъезда ходьбы было около десяти минут. В гости Маклаков не попросился. Да его бы и не пустили. Но он получил больше, чем рассчитывал сегодня. Фамилию и адрес человека, которого запомнили его коллеги. Видно, Софу здорово мурыжили, если она запомнила эти данные. Маклаков предполагал, что в лучшем, самом хорошем, случае он узнает это завтра. Или не скоро. Очень не скоро. Тогда, когда в этом уже не будет необходимости.

Впрочем, не исключено, что у Софьи Николаевны просто профессиональная память. Столько лет сидеть на этих бумагах, поневоле запомнишь.

Громы

Мэтр Роман имел обыкновение обставлять свое появление с почти запредельным шиком. Дорогие, сверкающие на солнце машины, сопровождение, охрана, одежда известных марок, золото на пальцах, лучше с бриллиантами, весьма недешевые аксессуары вроде часов «Ролекс» тысяч за сто евро. А еще его частенько сопровождали красивые женщины, одна или две, что вызывало зависть у мужиков. Где он только таких баб-то находит?

Горнин смотрел на этот выезд из окна своего кабинета и чувствовал, что неприятности вырастают перед ним в полный рост. За две копейки Роман Георгиевич не то что из своего офиса не выйдет – с горшка не встанет. А тут явился во всем великолепии. Черное пальто нараспашку, белый шарф под воротником – красавец!

Его можно было бы считать позером, дешевкой, если бы Перегуда не был тем, кто он есть.

Было слышно, как тетя Люся ругается в голос, заставляя гостей вытирать ноги о мокрую тряпку, которой она мыла полы, начисто игнорируя современные приспособления для наведения чистоты – ей сам черт был не брат и чужие советы она не слушала, – но Горнин знал, что это всего лишь слабая и никчемушная попытка авангарда отразить атаку превосходящих сил неприятеля. Как бы там ни надрывалась бывшая зэчка, для маг-директора она была не больше чем муха на стекле его автомобиля. Да, неприятно, да, жужжит, да, отвлекает, но для всякой мухи найдется мухобойка, а то, что Роман Георгиевич до сих пор не замахнулся своей мухобойкой, это всего лишь его добрая воля. Или лень. Либо расчет. Либо…

Додумывать Горнину было некогда.

Он быстро переместил книги и фигуры на своем столе. Он не собирался отдаваться «другу Роме» просто так. Он вообще не собирался гнуться перед ним. Открытую книгу «Голос ветра» он засунул на полку, вместо нее положив на угол стола «Воспоминания и рассуждения монахов благословенного ордена иезуитов», изобилующие подробностями пыток и допросов, заканчивающихся, как правило, сожжением на костре. Мерзкая работа, но в качестве обманки для «друга Ромы» сойдет, тем более что до библиотеки бежать было некогда.

Минута, не больше, оставалась до того, как Перегуда войдет в его кабинет, и на серьезные заклятия времени просто не было. Хотя бы потому, что «друг Рома» все это увидит, раскусит и нейтрализует в секунду или меньше, да еще и обозлится, после чего конструктивный разговор станет невозможным, а ведь ради него прибыл без предупреждения маг-директор, вечный конкурент и партнер.

Только чужое, только чужое!

Проклятую католиками книгу «Код да Винчи» – на диван. Малость, пустяк, но порой даже мелочи помогают. Старинный скифский оберег в виде совокупляющихся оленей – купленный на барахолке в Польше! – на край стола.

Мелко, мелко!

Голландская золотая блоха, крупица, чуть больше перечной горошины, помощница купцов и мореплавателей, проданная большевиками в Англию в двадцать третьем, единственный сохранившийся подлинный экземпляр, позже выменянная на кипарисовый штурвал финикийского судна, – на лацкан пиджака. И побриться бы еще. А то щетина с утра. Да с гелем бы. Самым что ни на есть жирным.

Горнин встал, делая лицо. Лицо строгого, но гостеприимного хозяина. Встал как раз в тот момент, когда Перегуда без стука открыл дверь и шагнул через порог, успев заметить, как хозяин поднимается ему навстречу.

– Здравствуй, Александр Петрович. – Он на ходу протянул руку.

– Здравствуй, Роман Георгиевич, – в тон ему ответил Горнин, делая ответный жест.

Со стороны посмотреть – встретились двое добрых знакомых, два бизнесмена, давно ждущие этой встречи, люди, не привыкшие попусту терять время, слова и жесты. И встреча их – жданная, договоренная.

– Присаживайся, где удобно.

Перегуда покосился на скифский оберег и демонстративно сел подальше. Заметил, значит.

– Кофе? Или коньячку предпочтешь?

– Некогда мне коньяки распивать.

– Что, дел много?

– Выше головы, – со значением проговорил Роман Георгиевич. – А тут еще ты забот подбрасываешь!

– Ну как хочешь. А я выпью. – Горнин вдавил клавишу интеркома. – Кофе мне. Чашку.

– Одну? – недоверчиво спросила Лидочка, испуганная внезапным появлением Романа.

– Я же сказал!

– Зачем пугаешь девушку? Она у тебя хорошая, – вальяжно заметил гость.

– У меня все хорошие, – сварливо парировал Горнин, поудобнее устраиваясь в кресле. – Что ж мне теперь, перед каждым белой простыней прикажешь стелиться?

– Так уж и все.

– Ты зачем пришел? Если по делу, говори. У меня тоже времени не вагон.

– Я сам знаю, когда мне и что говорить, – взвился Роман Георгиевич.

Горнин удовлетворенно опустил глаза. Он вывел-таки мэтра из себя. В сущности, это было не так сложно, просто нужно знать, как и куда бить. Для гордого Перегуды получать от него указания было как ножом по сердцу.

– Чего ты так нервничаешь? Или случилось что? Поделись. Может, помогу чем.

– Это не у меня случилось. Это у тебя случилось!

– Да? Странно. А я что-то не заметил.

Дверь кабинета открылась, и вошла секретарша Лидочка с подносом в руке, на котором торжественно возвышалась единственная чашка, так, примерно на пол-литра, источающая одуряющий аромат кофе. Умненькая девушка, она знала отличные рецепты, часть из которых предпочитала держать в секрете, но Горнин был в курсе, что в ее рабочем шкафу кроме нескольких сортов кофе стоят банки с разными специями, в том числе с кардамоном, аромат которого он сейчас уловил. Кстати, именно такой кофе любил «друг Рома», отчего у него сейчас должны слюнки потечь. Бывает, что во время переговоров это действует получше, чем иной оберег.

Секретарь вышла, Перегуда, бросив ей в спину гневный взгляд, дождался, когда дверь закроется, и швырнул на нее мощное заклятие, выглядящее как толстая красная печать с гербом – фирменный знак Ромы Перегуды. Все же он фигляр.

– Ты бы научил своих людей не входить без спроса во время важного разговора.

– А чего ты боишься?

– Мне нечего бояться. Это тебе надо… посматривать.

Александр Петрович отхлебнул горячий кофе, поморщился и достал из верхнего ящика стола сигареты.

– Будешь? – предложил он, зная, что гость не курит.

Тот в ответ только фыркнул. Тогда Горнин достал зажигалку и закурил, всем своим видом демонстрируя удовольствие от процесса.

– Ты что, не слышишь меня?

– Слышу. Только не понимаю, чего ты бесишься.

– Потому что ты дел натворил, а расхлебывать мне придется.

– Так вот прямо и тебе? – уточнил Горнин, выпуская клуб дыма.

– Да! Мне. Если ты сам не хочешь видеть проблем и решать их. А как тогда иначе? Или, думаешь, они сами собой рассосутся? Как первая беременность? Так у нас не тот случай.

– Вот ты сейчас о чем? Что вообще случилось? Из Москвы-реки потекли черные воды? Что? В «ИКЕА» поступили в продажу реактивные метлы? Чего ты мне тут пузыри пускаешь, как утопленник?

Глаза Романа Георгиевича начали наливаться кровью. Это был старый прием, не имеющий ничего общего с его истинным душевным состоянием, но на многих он производил впечатление. Что ж, если он пустил в ход свои старые, как подвальная плесень, уловки, значит, все хорошо. Действуют обереги, действуют хорошие!

– Это не я, это ты утопленник. Мы оба… Я поставлю вопрос, чтобы тебя убрали из экспертов.

– Тогда и тебя тоже уберут. Ты знаешь правила. Правила гласили, что эксперт не уходит один.

Уходят только оба. До сих пор это правило не нарушалось. Этим самым гарантировалось, что один из них всегда будет следить за другим – и наоборот. Для этого пару подбирали таким образом, чтобы возможность сговора между ними была сведена до минимума. В их случае этот минимум стремительно приближался к нулю. И именно это гарантировало честность их совместной работы. Именно пристрастность обоих друг к другу, неприязнь, граничащая с враждой, были залогом этой честности. Уж очень многое зависело от этих двоих. Уж очень большая власть была сосредоточена в руках каждого. И каждый из них, как мог, ограничивал власть другого. Ведь что такое соединяющиеся сосуды? Это всего лишь сосуды, про которые никто не может сказать однозначно, что они одинаковы по объему. Речь можно вести лишь о том, что они, в принципе, одной высоты. Это могут быть как две трехлитровые банки, вышедшие из-под одного пресса, так и железнодорожная цистерна с мерной трубкой на торце. Со стороны посмотреть – уровень наполнения одинаковый, а по сути – небо и земля. В одной – шестьдесят тонн, в другой – жалкие граммы, в лучшем случае литры.

И вот тут возникает вопрос: кто без кого может обойтись? Цистерна без мерной трубки или трубка без цистерны? Стоит только превратиться в цистерну, как ответ сразу становится очевидным.

– А вот этого не надо, Саня, – как-то враз успокоился Роман Георгиевич. – Сейчас не та ситуация.

– Может, объяснишь? А то столько туману напустил.

Горнин попытался разогнать дым ладонью, но тот только закручивался в спираль.

– Почему не объясню? Обязательно объясню.

Петрович почувствовал беспокойство. Пока еще легкое. Чтой-то «друг Рома» так быстро, разом успокоился? Что произошло за эти несколько секунд? Что он пропустил? Он решительно вдавил окурок в пепельницу с изображениями знаков Зодиака – подарок друзей, отдыхавших год назад в Испании. Рука сама собой потянулась к кружке с кофе.

– Так давай, чего тянешь?

Перегуда прищурился. От недавней вспышки гнева на его лице не осталось и следа.

– Твой Мамонтов.

– И что тебя не устраивает?

Плохой это вопрос. Очень плохой. И откуда он только знает про Пашу? Сам? Ну нет, так не бывает. У Паши с ним нет никаких контактов. Ни так, по жизни, ни ментальных. Это проверено. И вообще, это запрещено. Если «друг Рома» что-то такое себе позволил, то ему самому несдобровать. И он это знает. Прекрасно знает. Тогда что? Кто-то сообщил. Кто-то из своих? Тогда кто?

Нет, слишком много вопросов, чтобы ответить на них за одну секунду. Невозможно ответить. Кому другому – да. Но не Роме. Подготовился, сволочь! И паузу держать нельзя.

– Он – твой? Ведь так? – наседал Перегуда.

– Ты мне здесь что, допросы будешь устраивать?

– Да что ты! Мы же с тобой… – Маг, недосказав, соединил два указательных пальца, что должно было символизировать всю тесноту и неразрывность их отношений. – Я тебе просто помочь хочу.

Ох, знаем мы эту помощь!

– А без загадок можно?

Горнин небрежным жестом поднял руку и потрогал золотую заколку на лацкане пиджака. Ты, блоха, держи бока, как большие облака. Гром, дожди, пожар и ветер ты держи. За все в ответе. Все ты можешь отшвырнуть. Ты прыжком спрямляешь путь. Ты пирата истреби и злодея погуби. Укуси его за горло, чтоб все племя перемерло. Ты пучин и злой неволи – отпугни такие доли. Принеси ты мне удачу, а увидишь, что я плачу, слезы выпей ты мои, продлевая жизни дни. Дай обмана избежать, обойти любую рать. Не оставь меня в пути и удачу в дом неси.

В последние годы компьютерные технологии вошли даже в такую закрытую область знаний, как практическая магия. Если раньше, тридцать, даже двадцать лет назад, не говоря уж о столетиях, хорошее, действенное заклинание разрабатывалось годами, многократно проверялось, из-за чего случались страшные катаклизмы, вспомнить хоть те же Помпеи, когда один полуграмотный деятель вздумал переводить древнегреческие хоровые молитвы на латынь, то теперь такое же можно было разработать за пару-тройку недель, в крайнем случае – месяцев. Современные компьютерные программы делают возможным провести полный теоретический обсчет, так что для практических испытаний их можно допускать почти без опаски. Паша в этом деле мастак. Или был?

Горнин вздохнул. Этот важный вопрос он для себя еще не решил. Считал, что для этого еще не пришло время. Так, может, он ошибается?

Сам он больше доверял старым, проверенным методам, хотя вслух не стеснялся говорить иное. Это как так называемые намоленные иконы. Ясно, что из тысяч и тысяч молитв, просьб, пожеланий и проклятий до образа достигают немногие, как ясно и то, что немногие иконы действительно помогают, если не считать очевидного эффекта, достигаемого простым аутотренингом. Но то, что все же оседает на образе, в конечном итоге дает отдачу. А вот что именно достигло и впиталось – это еще вопрос.

Христианская церковь два тысячелетия создает то, что рядовой прихожанин склонен бы называть чудом.

Но при этом неустанно рушит все то, что было до нее. В процессе христианизации античные, а больше того – языческие божества, боги и иные высшие существа превратились в свою противоположность. Иранские дэвы превратились в дьяволов. Святой Мартин, живший в четвертом веке, видел демонов в образе Юпитера, Меркурия, Венеры и Миневры. Епископ Райнальдо из Ночеры беседовал с демоном, явившимся к нему в лице Юпитера. Христианство, как, впрочем, и любое общественно-политическое движение, вставшее на революционные рельсы, отвергало старое и насаждало новое. Такое же было и с большевиками, захватившими власть в начале двадцатого века, нещадно ломавшими все то, что было до них. Все революционно-идеологические движения рано или поздно приходили к одному – к тотальному праву господства некой единоличной силы над человеком. Все отметали предшественников как еретиков – как бы это ни называлось. Римляне отказали греческим богам в праве на существование, заменив их своими, по сути – такими же. Потом в том же Риме утвердилась новая религия, зачеркнувшая прежних богов. Насильственно отторгалось все то, что зачастую было наработано даже не столетиями – тысячами лет. Создавался образ, представление, что не человек – венец природы и ее повелитель, а Некто. Бог. Царь. Генералиссимус. Генеральный секретарь. Президент. Папа. Саваоф. Аллах. И часто сокровенные знания умирали вместе со своими хранителями. Но не всегда пропадали бесследно.

Горнин, как и его гость, это знали и понимали. Иначе они не были бы теми, кто они есть. И, опираясь на современные знания, отнюдь не брезговали тем, что было создано до их рождения. Золотая блоха, уже изрядно потертая за века своего существования, была одним из действенных, правда тайных, оберегов, который, если им правильно пользоваться, работал не хуже современного навороченного чипа с тысячами искусственно вложенных в него, отобранных и проверенных заклинаний. Не всегда сильнее – это факт, который надо признать, – но и не хуже. А в некоторых ситуациях и получше. Тем более что даже современная аппаратура не могла не то чтобы обнаружить, но идентифицировать назначение крошечного, где-то кустарного золотого изделия, выставленного напоказ. Мало ли какие прибамбасы носят сейчас всякие нувориши или недалекие люди. Однажды Горнин собственными глазами видел, как один уважаемый и, казалось бы, неглупый человек держал в своей домашней коллекции древнегерманский знак, обозначающий проклятие того места, где он находится. Такой подкидывали в дома, а то и в крепости врагов, и избавиться от него бывало очень нелегко, доходило до того, что люди покидали насиженные места. Самым ярким примером таких проклятий места пребывания служат древнеиндейские города в Южной Америке, где руками неведомых недоброжелателей среди прочей символики на камнях были вырублены такого рода знаки. Горнину стоило немалых трудов уговорить своего знакомого расстаться с забавной вещицей. А уж сколько молодежь таскает на себе всякой дребедени – не сосчитать. Различить же истинную суть того или иного знака, в особенности же его силу в тех или иных ситуациях, могли немногие. Вот Паша – тот может. Перегуда тоже может, но не всегда и не все. Во всяком случае – на свою блоху Горнин надеялся.

Он смотрел, как «друг Рома» вытягивает из внутреннего кармана пиджака четки из черного оникса, и старался сохранить спокойствие, хотя в умелых руках такие четки – серьезная сила, даже если не подкреплять их наступательной магией.

– Никаких загадок, милейший Александр Петрович. Да и какие между нами могут быть загадки? – сладко пропел гость, мерно защелкав костяшками.

– Не мог бы ты обойтись без этого? – спросил Горнин, с брезгливым выражением на лице ткнув пальцем в четки.

– А что такое? Тебя это раздражает?

– Не надо делать из меня дурачка деревенского! Или ты думаешь, я их не узнал? Постыдился бы заходить ко мне с шанхайским глазником.

Далеко не каждый даже из практикующих магов знает, что не все странствующие монахи Древнего Китая учились приемам самозащиты в Шаолинских монастырях и им подобных. Некоторым, избранным, в таком искусстве нужды не было, в качестве куда более совершенного оружия у них имелись с собой вот такие четки, в европейской традиции именуемые «шанхайский глазник», с ударением на «а», охранявшие их, кстати, даже во сне. В случае необходимости они же могли служить средством нападения, и весьма действенным средством.