Текст книги "Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя"

Автор книги: Сергей Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В лучшие годы я гонял чаи исключительно по редкой своей прихоти. Теперь же за кружкой с этой травкой я ловил себя на мысли, что если кончится эта дешёвая, но по-своему приятная заварка, я погоню всех без исключения отрывать ножки пойманным тараканам для пополнения сих бесценных запасов.

Мысли понуро вернулись с виноватым видом, теперь послушно занимая каждая своё место в моей голове согласно ранее купленным билетам.

Вячеслав меж тем балаболил, радостно скалясь:

– Перевал пока перекрыт. Мы снова проверили глубину у последней отметки, – уровень воды упал за неделю почти на тридцать сантиметров. Начало вроде положено. К середине весны вода большей частью уйдёт.

Сабир согласно кивнул, но тут же, обернувшись ко мне, счёл нужным вставить:

– Плохо то, ака, что почти всё под слоем грязи и ила. Там тоньше, там больше. Но всё равно плохо. Пока высохнет-то всё это…

– Согласен, без вопросов. Значит, будем ждать, пока всё подсохнет и верить, что часть дряни вода подымет и утащит со штормами.

– Дядька, может, до самого-самого ждать нет смысла? Пока есть вода, двигаться и поднимать легче. Чё сидеть-то? – неугомонный Шур, как всегда, умеет думать. Что же, – в его словах есть божья искра.

– Хм-м-м-м…, попробуем. Дождёмся, пока ещё будет вода, и пока ещё сможет ходить лодка. Да чтоб не слишком глубина была, чтоб увидеть хоть нужное. И съездим на прощупывание ситуации. Генератор на лодке, в принципе, становится спокойно. Правда, придётся в дальнейшем мастырить плот.

– Иначе как доставлять топливо и прочее добро? Попрём на буксире плотик, заставим ёмкостями. А что, годится…,– пока я мыслил, мне подливали чаю.

Поднимаю голову. Мой взрослеющий сын. Моя надежда в прошлой жизни, моя патологическая любовь и моя бесконечная обеспокоенность. Храни Господи кого угодно причинить ему без моего ведома и согласия хоть царапину.

Улыбаемся друг другу понимающе. И снова с грустью понимаю, что думаю о нём всё ещё как о маленьком и беспомощном… Между тем мой сын уже, спаси Господи, научился хладнокровно убивать, познал женщину, доказал своё право на некоторое равенство. Я могу практически спокойно оставить на него дом, доверившихся его уму и бдительности людей….

Мой сын вырос и быстро утратил юношеские грёзы.

Я всегда был добр и почти всегда справедлив к нему. Именно поэтому наша взаимная теплота сохраняется по сей день.

Но… Ты всё-таки прости меня, мой сын, за не мною отнятые у тебя молодые радости несостоявшейся нормальной жизни…

…– их человек восемьсот. Потенциально боеспособных от пяти десятков до сотни. Насовать бы им по самое не хочу, чтоб заранее! А то скоро начнут от голода наш забор на кашу растаскивать…, канальи.

Славик, делая страшные рожи и округляя для пущей убедительности глаза, негромко пересказывал нашим молодым, – Сабиру и Юрию, – историю разговора с жителями «Радийки». Те слушали сосредоточенно, нахмурив умно лбы и иногда кивая головою в знак понимания и мрачной решимости «насовать», коли придётся и если нужно.

Наши женщины тихо, словно новорожденные мышки, полусидят на полатях, укрывшись пледами, и с круглыми глазками внимают нашим кровожадным планам. Их честная и необходимая нам работа сделана. Стол накрыт, всё сияет чистотой, и мужчинам следует подумать.

Значит, лучше им не мешать.

Единственно хорошим, говорю, что принёс на Землю падающий кусок скалы, оказалось, что феминизм и всякие там «за права женщин и равноправие с мужчинами» не продержались и пяти секунд. Мне кажется, что спустя час после начла бардака бабёнки снова и по-настоящему, не на шутку, поняли: их единственная и самая естественная роль в этой жизни – роль преданной и послушной самки. Стоящей смирно за спиной защитника и кормильца. То бишь мужчины.

Равноправие может быть вскормлено лишь в условиях наличия ревнителей этих самых бесполезных ныне прав. На ближайшие минимум пять – восемь тысяч километров таковых мы, к счастью, не наблюдали. Разве что безобразно распухшими в окружающей нас со всех сторон воде.

Потому-то в нашем сообществе воду баламутить и некому.

Наши женщины – это всего лишь наши женщины!

И именно за это мы любим их более всего.

Сабир отвлёкся, кивнул с улыбкой молодухе Веронике. Та аж подпрыгнула и помчалась к ведру с водой. Через пару секунд перед нами уже стояла большая кружка с холодным питьём.

Веронику мы подобрали больше месяца назад, среди развалин базы отдыха в горах у моря, во время рейда. Предшествующая ему ночь была испорчена отчаянной и скоротечной атакой немалой толпы каких-то оборванцев, решивших палками и камнями уведомить нас о своём шутовском намерении укрепиться среди нас на царствование.

Разворошив их лесное гнездо, мы решили отогнать это дезорганизованное, но дикое стадо чуть дальше. Девчушка и её мать, бывшие работницы туристической базы на Скале, три с половиной месяца жили в пищеблоке на начавших уже преть скромных запасах круп и бульонных кубиков. Истинно чудо, что им как-то удавалось прятаться всё это время от разных шастающих по окрестностям групп и личностей.

Натолкнулись мы на них при довольно смешных обстоятельствах, – девушка отошла, так сказать, по малой нужде, а мать, ещё красивая и довольно молодая женщина, стояла с отломленной корягой «на страже». Где и была застигнута нами врасплох.

Пробовала защищаться даже, чем вызвала, кроме нашего гогота, и зачатки уважения. Наш бедный дагестанец Сабир залечивал синяк и шишку от камня недели две.

Что-то в еле – еле успокоенном, полуголодном яростном женском существе и семнадцатилетнем, насмерть перепуганном создании на четвереньках, показалось мне приемлемым. Поэтому, направляясь дальше, я лениво махнул рукой в свою сторону. Нужно же обеспечивать своим парням женскую ласку и заботу?

Когда мужику есть, что защищать, он неудержим.

Политика своего рода, во! И здесь политика, будь она трижды неладна…

На базу обеих наших «дамочек» мы притащили почти волоком. Испуг и недоверие вылетели уже через пару часов, и теперь, как я вижу, Сабир для Вероники предмет немого обожания и почти жених. Что ж, это почти закономерно. Среди сынов гор я знавал прекрасных людей. Сабир – один из них.

Уважительный, разумный, образованный, почти культурный и не подлый. Слово держит. Своих прикроет, чужих сожрёт.

Мужик, одним словом. Потому не вижу ничего странного, что Веронике он пришёлся очень даже по душе. Хоть и не русак. Видно, что как только Веркина пиписка дозреет, – будет прям семья.

Вообще-то, если честно, странно в это время воспринимается слово «семья»… Уже нет ЗАГСов, института брака, всей прочей «пропаспортной», «штамповой» чешуи… Но по-другому сказать – язык не поворачивается! Вот ведь какая штука-то!

Лишь Ольга, как звали мать Вероники, пока не отдала предпочтения вроде никому, хотя все три наших «холостых», – и Дмитрий, и Юрий, и Иен, – пытаются оказывать ей неловкие знаки внимания. Женщина, надо сказать, вполне хороша. Уважительна, хозяйственна и приветлива. Потому и облизываются.

Именно им, да и вообще «про запас», я и собирался пленить несколько «рабынь» из-за перевала. Ну, видимо, свежа ещё пока в Ольге память о покойном муже-водителе, оказавшемся в Тот день в далёком рейсе.

Ничего, – через три-четыре месяца её боль поутихнет, и дело у кого-то из них пойдёт на лад. Время лечит, а жизнь идёт, беря своё. Гормоны же тоже не дремлют. Тем временем я своим ребятам значительно расширю «выбор»…

Залив фляжки горячим травяным настоем и поделив на двоих полпачки «Примы», Сабир и Юрий поднимаются на улицу.

– Сменим Хохла и Лондона.

На правах феодала и его оруженосца, мы с Упырём имеем право сидеть сегодня в тепле. Шутливо набычившись, изрекаю:

– Идите и исполните свой долг, мои янычары! И без пачки «Мальборо» для папы из магазина не возвращайтесь!

Улыбаясь шутке, ребята поднимаются наверх. Где б сейчас этот магазин найти?! Из очереди, наверное, не вылезали б…

Пока нас не было, они жили в тепле и сухости. В то время как мы не могли даже толком костра разжечь.

Они понимают, что сейчас, после почти семи суток ночёвок на влажной земле и открытом воздухе, нас можно вынести наверх только на кровати. И только с целью сладко проспать на посту всю смену под тремя ватными одеялами. То, что я оставил их здесь, пока мы, почти старики, сами мотались по окрестностям, их стесняет и тяготит.

Они моложе и горячее. Они и рвались. Однако так было нужно. Прекрасно осознают и это. Но чтобы хоть как-то угодить, теперь будут таскать нам чебуреки в масле прямо в постель и мух отгонять. Нет мух?! Так заведут!

Ничего, пацаны, – вы ещё своё набегаете. То ли время ещё будет… Отдохните пока, пока старый ваш «папа» завершает нечто гадкое, им недавно задуманное. За нашими присмотрите. А там и за вами дело не встанет. Лишь бы шкура ваша выдержала…

Оглядываю стол. Блин, столько времени мы тут болтали, а каша до сих пор горячая… И миска тоже. Славик уже почти принялся за еду. То ещё зрелище, – не для слабонервных…

Пищевой монстр. Как бы невзначай трогаю и его миску.

Понятно. Подогрели по второму кругу.

Нахожу глазами свою благоверную. Спасибо, родная… Храни нас с тобою Бог!

Это ты, – незаметно и тихо, – не даёшь остыть ни моей пище, ни моему очагу, ни нашим сердцам. Всё будет хорошо, ты же знаешь?!

После молниеносного ужина, почти саранчового жора, бороться со сном почти нет сил.

VIII

Цунами продолжало начатое им. По берегам всего Атлантического океана не осталось и следа от жизнедеятельности человека. Очертания береговых линий сильно изменились. Мексиканский залив сделался втрое больше, чем прежде. Флорида превратилась в цепь островов. Бразилия, Аргентина и большая часть России стали сплошным болотом. Западное побережье Африки покрылось зазубринами глубоко вдающихся в сушу бухт и заливов. Кратеры – в тех местах, где ударили осколки, – более не светились. По крайней мере, их нельзя было различить невооружённым глазом. Но они продолжали своё воздействие на погоду. Вулканы извергали лаву и дым. Ураганы ревели, терзая и без того израненную поверхность планеты. Повсюду шёл ливень. Астероид ещё не закончил свою разрушительную деятельность.

Джузеппе Орио, «Основы смертных начал». 1465 г., в обработке Л. Нивена и Дж. Пурнель, «Молот Люцифера».

…Мой тяжёлый сон прервал осторожный шорох. Вошедшие Лондон и Хохол, стараясь не разбудить спящих, аккуратно сняли снаряжение и подсели к столу. Перед тем, как зайти в помещение, они добросовестно притащили с собой дров и угля. На улице здорово подмораживает. Понимаю, что поспать толком пока не удастся, сажусь, зевая к столу и закуриваю.

– Снег вон пошёл, Пан, да крупный, – сроду такого не видел! – Видя, что я проснулся, восторженно пояснил Хохол, зябко передёргивая плечами и растирая руками белеющие щёки.

– Снег хорошо. Я любить снег… Красиво, как мери Христмас, – мечтательно тянет Иен, «Лондон» наш. Капризом судьбы уцелевший в России англичанин. Как бы не единственный в своём роде!

Этот сухощавый и подтянутый парадокс выжил только потому, что за три дня «До» прилетел по приглашению российской стороны на побережье с целью определения размеров инвестирования в реконструируемые российские курорты. Здесь его и застал «день Х». Хренов день, кто не понял…

Первые дни, узнав от нас о гибели своей страны, он отказывался в это верить и всё ждал, что эфир проснётся. Ждал, когда Родина позовёт его на помощь. «Я много нужно делать моя Британия», – гордо повторял он. Грустное и трогательное зрелище представлял он в те дни.

Застигнутый бедой, он, как рассказал впоследствии, практически четверо суток провёл на новом «берегу» моря, отказываясь уходить и почти беспрерывно вглядываясь вдаль в ожидании появления каких-то одному ведомых ему спасательных или военных кораблей. При этом он выказывал редкостное терпение, не бегал, как Робинзон, в отчаянии по новому «берегу», не рвал на себе волосы и ни о чём никого из нас не просил. Хотя мы злорадно этого ждали…

Наблюдая за ним немного издали, мы тихо дурели, ржали и давали ему советы мотать отсюда подальше, и убеждали, как могли, в бесплодности его надежд. Наблюдали, как он бродит чуть не по горло в воде, собирая прибиваемые приливом водоросли. Как копает в леске луковицы черемши и обдирает преющий под дождём боярышник, чтобы питаться всем этим. Он умудрился наковырять даже несколько грибов, как только они появились по сырости.

Из какой-то уважительной жалости к его молчаливой стойкости, проходя мимо, подкидывали ему сухарь или галету, принимали его молчаливый, благодарно-удивлённый взгляд… Махали приветственно, как старому знакомому, рукой. И шли дальше, по своим делам. На третьи сутки, вновь придя на это место и обнаружив его там же, я сделал вывод, что парень за всё это, прошедшее с катастрофы время, уже попросту тронулся. Похоже, он становился местной достопримечательностью. И теперь в лесу, на высокой скале, появился наш, местный, собственный Ассоль в мужском обличье… Лишь только алых парусов что-то видно не было! Мы переглянулись и присвистнули озадаченно.

Теперь это чудо в перьях будет бродить по лесу, пугая нас стонами и душераздирающими вздохами над ухом, а потом при встрече рассказывать нам в тысячный раз сказку о том, что вот-вот из-за горизонта, наполненные свежим ветром, появятся… Ну, и так далее. Хорошо, если не станет буйным. Жаль будет пристрелить….

Но, поскольку на данный момент его помешательство внешне носило вроде бы вполне тихий характер, Хохол, сопровождаемый нашими смешками и подколками, решился на «подвиг». То есть спустился к нему и даже выкурил с ним пару сигарет. По крайней мере, пуп ему по самые уши не отгрызли, а спокойно выслушали.

Хохол полоскал англичанину мозги полчаса. Тот слушал внимательно, лишь изредка кивая стриженною ёжиком башкою и уныло глядя в морскую даль…

Эдакий диалог на «эсперантос мова». Уж не знаю, как что-то там на одних пальцах объясняющий украинец смог найти слова для неважно говорящего по-русски британца, но через полчаса тот, прошатавшийся между лесом и берегом две с лишним недели, заросший и грязный, как оборванец, подхватил свой пропитанный влагой саквояж и, как был, – в галстуке, в помятом и грязном уже костюме, – решительно зашагал в нашу сторону.

– Сэр! Меня зовут Иен. Я быть молодой, и долго быть солдат Морской Сил её Величество Королева Грит Бритайн. Я может делать много польза. Моя страна больше нет. Вы может дать мне еда и дом. Я служу вам, как солдат, и делаю себе честь.

Должен сказать, у меня глаза полезли на лоб. Я ожидал от него всего, чего угодно: слёз, истерики, просьб спасти маму, Англию. Срочно нанять ему электричку до Бостона…

То, что выдал он со спокойным лицом и решительным видом, сказало мне о его железной выдержке, полном умственном здравии, и потому не оставило мне шанса отказать такому бравому, просто железному вояке. Ибо в тот момент я видел в его глазах выражение мрачной решимости.

И, признаваясь самому себе, скажу: никогда и ни на минуту я не пожалел о том моменте, когда молча и почти потрясённо пожал его протянутую руку…

– Снег – это просто здорово, Иен, – согласился я с самым благодушным видом. – Только в этом году его будет столько, что мы рискуем утонуть в нём по уши. И слава деве Марии, пехота, что у меня для тебя припасена пара тёплых трусов с мехом ушана, пехота! Потому как русский мороз, убивший Гитлера и Наполеона, ты теперь можешь умножить на два, боярин!

– О, ту мороз! Это весело, – Гитлер и Наполеон два раза холодно! Мне нужно хороший саэпка, Сэр!

– Шапка тебе будет, и валенки. Шур, возьми ключи от склада.

– Ты видел валенки «Прада», Иен? Со стразами! – прикорнувший было Шур при появлении нашего доброго друга из Англии мигом приободрился, и, предвкушая безобидную ржачку над наивным и легковерным англичанином, заранее осклабился.

– «Прада»?! – казалось, Лондон сейчас получит инсульт.

– Хорош дурить, Шур, экипируй денди по-людски. А то завтра сам попрёшь у меня по морозу в онучах от Диора и в котелке Холмса. Выдай ему и Хохлу «финки» охотничьи. Валенки ещё рано. Побережём.

Сворачиваясь в клубок от смеха, сволочь Шур кое-как сполз с полатей и призывно махнул Иену, – мол, дуй за мной!

…Прибарахлённый, как для похода в Арктику Иен, – с круглыми глазами и поменявший штатный боекомплект на менее громоздкий походный, – неуверенно прошёл к двери, чтобы позвать выскочившего на минутку во двор Хохла. Но остановился в некоторой нерешительности и, потоптавшись в мучительном раздумье, вернулся ко мне:

– Сэр, вы мне показать эти валенки?! Александр сказать, что только Вы мочь дать ему право показать мне эти большой редкость вещи. Это, может, есть неизвестно раритет, неизвестен труд большой автор!

Когда Иен почти бегом сконфуженно покидал помещение, оно дрожало от раскатов гомерического хохота…

IX

– Фамилия Гришин. Иван. По идее, должен быть с семьёй. Если будет их человека четыре, подойдёшь один. Англичанина уложи на крышу насосной. Объясни, чтоб стрелял сразу, как только ты дашь знак или как обнаружит признаки опасности. Пусть кто-нибудь в прокопе заляжет. Там есть канава, её под трубу копали когда-то. Что-то вроде окопа получилось. Старайтесь до окончания снегопада рассредоточиться. Пусть снежок следы-то прикроет. Если придёт один, даже не выходите на встречу и ни во что не ввязывайтесь. Просто дождитесь развития событий. Хохла, если что пойдёт не так, сразу с сообщением сюда. Сами откатывайтесь через лог, домой вернётесь с тыла. Если что – оттуда нас огнём и поддержите, если кто-то не в меру нахрапистый в обход в гости пожалует. Понял? И смотри, – в двадцати метрах от вас, слева в овраге, вам для поддержки будут «лесники». Их трое. Не перешибите сдуру. – Я ненадолго задумался, а потом всё-таки добавил:

– Знаешь… Если Гришин будет явно нервничать, хоть и будет один, уходя, просто тихо привалите. Глушитель дай Иену. Может, не по-людски это, но уж лучше один его хладный труп, чем десяток наших. В остальном – знаешь. Всё. Выступайте. У вас ещё почти три часа. – Я давал последний инструктаж Сабиру.

Три тени растворились в тихой и странной снежной пелене. Отчего – то в последний момент я решил слегка переиграть ситуацию с господином председателем товарищества «Репа и мотыга». Его сборы могут заметить. Мрачные сомнения и переживания не давали покоя с самого момента, как мы сели за стол после возвращения.

Главнокомандующий не имеет права спать перед наступлением.

Чтобы прогнать сон, бреду в склад. О-о-о, мой склад…

Это главный орган моего организма выживания. Его «здоровью» я уделил столько времени и тщания, сколько вся нация не проявила ранее при строительстве социализма.

Здесь по максимуму собрано, продумано и предусмотрено по минимуму необходимого то, без чего человек, хоть раз в жизни надевавший вместо пальмовых листьев панталоны и отведавший бритву, уже не сможет существовать. Не злясь на себя за растущее сходство с обезьяной.

Того, что здесь набито, с лихвой хватит на десять лет. На то количество людей, которое я смогу прокормить. Одеть, обуть и обогреть. Не больше, не меньше. Именно за это время нам предстоит почесаться тщательно и воссоздать в миниатюре тот мирок, который был нам привычен до этого.

Объединив наши знания и опыт, мы в состоянии построить дом, сварить мыло и принять роды. Вырастить злаки, картошку с луком и развести скот. Да, будут трудности с одеждой и техникой, но у меня на этот счёт есть идеи. Да и тканей припасено немало. Голышом бегать совсем уж не будем.

Всё остальное почти под руками. Знающей голове особых чудес не требуется. Иногда достижения в умении восстанавливать не менее важны возможностей в производстве.

К тому же всегда есть места, где лежит то, что никому вроде и не нужно. Шлёпая мимо ржавеющего железа с одной-единственной мыслью о немедленной еде, никто не торопится из последних сил взять попутно на буксир сеялку и трактор. Мы же это сделаем. Через пару лет нам принесут, приволокут, притащат и прикатят за продукты всё то, что мы закажем. При этом всё это будет сиять, словно вылизанное всеми уцелевшими жителями Африки, – до полированного состояния и блеска. Примитивная меновая торговля неспокойных времён – прекрасная вещь. Ты вправе выбирать. И не платишь налогов!

Прохожу вдоль тесно заставленных рядов заготовленных и законсервированных по моему личному способу продуктов и предметов, испытываю нечто вроде ревнивой гордости белки, ревизирующей ангар с чужими неучтёнными орехами.

Правда, орешки мои. Здесь всё куда чётче и строже, чем на любом складе. И советская экономика с её лимитами на ресурсы просто отдыхают в сравнении с установленными и рассчитанными мною нормами расхода и отпуска. До грамма выдачи и дня использования.

Потому и жить мы будем хо-ро-шо.

Сам себя хвалю за предусмотрительность и тут же ругаю за недостаточную жадность. Тогда казалось, что дефицит будет. И будет он жёстким.

Но только в реалии стало ясно и очевидно, НАСКОЛЬКО дефицит стал основополагающим, повальным явлением свалившейся с неба эпохи. И теперь, стоя перед собранным в собственной норе богатством, мышь внутри меня скрежещет о бетон зубами при мысли, что зажал, сэкономил, не потратился по полной, пока была возможность…

Мудрец же бьёт мухобойкой по усатому носу и поднимает испачканный чернилами палец: «Рот прикрой. Всего не сохранишь и не упрячешь. Довольствуйся и развивай».

Вздыхаю тяжко и даю пинка Плюшкину. Пусть катится, к чертям собачьим…

Что есть, то есть. А чего нет – нечего и на сало пытаться намазывать.

Закрывая тяжёлые, тщательно смазанные стальные двери склада, со злорадством думаю о том, что прежде чем кому-то, кроме нас, удастся воспользоваться здешними щедротами, поляжет немало любителей дармового «хлебца»…

Я надёжно прикрыл и обезопасил свой погребок. Сторонников халявы ждёт немало сюрпризов, – от арбалетных болтов и мин-ловушек до хлорного газа. Эти вещи очень неплохо охлаждают аппетит. Так что, пока нас попытаются пограбить, мы благоразумно постоим и покурим на улице…

Шлёпаю обратно выклянчить у девок чашечку кофе. Безусловно, хозяин «точки» я, но не грех и подсластить девочкам, как формальным хозяйкам «столовой»…

Мне ничего не стоит просто ВЗЯТЬ всё, что хочется или надобно. Но я предпочитаю сохранять игру в «ведение домашнего хозяйства», когда ненажорливый муж вправе перетаскивать с места на место собственные железки, как ему заблагорассудится, но не суёт нос в святая святых женщины. То есть в припасы и кастрюли. А жалобно канючит, выклянчивая «лишний», как считает его половина, кусочек колбаски и стаканчик молочка, – после крайне сытного, на взгляд супруги, вегетарианского ужина…

Хихикая при мысли о том, как прикольно всё это выглядит со стороны, заглядываю в оружейку. И остолбеваю.

Всё перерыто, перевёрнуто вверх дном… «Прибью!!! Вот выдал, так выдал!» – думаю я про Шура, наклоняясь и заглядывая под стеллажи. Самодельные гранаты и заряды, патроны и фугасы перемешаны на полу. Немало раздавленного и рассыпанного… Наверное, нет такой кары и муки, которым я не подвергну засранца…

Раздавшийся сзади подозрительный, агрессивный шорох заставляет меня резко упасть и откатиться в сторону. Рву на себя попутно со стойки «Вепря» и навожу на дверь. Молниеносно передёргиваю затвор.

Никого.

Озадаченно подымаюсь и, всё ещё держа пространство перед собой на прицеле и готовясь начать стрелять по всему, что покажется мне не своим и враждебным, иду осторожно к жилому отсеку. Тело и разум полны нехороших, страшных предчувствий…

Рывком вывожу себя из помещения складского тамбура, окидываю глазами вокруг, готовясь крушить выстрелами всё и вся… и ноги мои подгибаются…

Весь жилой отсек до краёв полон смерти. Раскинув руки, в окровавленном тряпье на лежаках покоятся тела тех, кто пять минут назад был жив и дорог. Шур, отброшенный выстрелом к обеденному стволу, закрывает собой мёртвого пасынка…

Ольга, пришитая очередью к стене и осевшая на пол у плиты, изумлённо смотрит застывшими зрачками перед собой. Её руки сжимают край передника, в котором она обычно готовит нам свои разносолы.

Здесь не все…

Кровь в замесе с начинающим «плакать» снегом и распотрошённые пакеты с продуктами покрывают истоптанный множеством ног пол…

Вне себя от ярости и переживаний, на бегу перекидываю карабин в правую руку и одним движением, пригнувшись, выхватываю из «накладки» на ноге огромный тесак, с которым не расстаюсь даже ночью. Выскакиваю в так и оставшуюся распахнутой настежь дверь, готовый стрелять, резать, бить и рвать. В проём двери с силой врываются в помещение обжигающий ветер и порывы снежной пурги. Господи, да я же вас всех, всех сейчас порву!!!

Вылетаю в густую пелену и попросту слепну. С силой швыряя в лицо хлопья пляшущего в агонии снега, ветер надрывно воет в проёмах оставшихся неприкрытыми бойниц.

Никого. Ни своих, ни чужих. Лишь только глупая, бессердечная пурга остервенело хохочет и разудало танцует над остекленевшим в мёртвом безмолвии миром…

Как, как я мог ЭТО проворонить?! Как же вышло, что я так ничего и не услышал?!

Кто эти подонки, где их искать?! Где все? Если нет живых, то где тогда трупы?!

До меня начинает доходить смысл того, что в этом мире отныне я один. Без друзей и родных. Без цели, смысла, тепла дорогих сердец. Более никогда мне не услышать их доброго стука…

Закрываю глаза и гневно, отчаянно кричу. Почти вою. Долго, безумно и безутешно, бросая к замерзающему навеки небу всю силу своей дикой, раздирающей грудь вселенской боли….

– Пап, папа, да проснись же! – лёгкое похлопывание по плечу заставляет меня вскочить. При этом пребольно трескаюсь макушкой о что-то твёрдое. Башка взрывается поющими джаз пьяными коноплянками. На пару секунд вырубаюсь. Когда глаза из кучи принимают осмысленное и надлежащее положение, фокусирую их перед собой, и мозг услужливо подсказывает, гнида: «Это твой сын, а это ты, идиот… Прекрати паясничать и прими достойное мужика положение».

Наконец осознаю смысл показанного «кино». Передо мною действительно стоит сын, а за ним, раскрыв рты, застывшая в испуге половина женского населения с вёдрами с водой для бани, или со шваброй наперевес. Именно в такой немой пантомиме и застало их что-то.

Рычит и недоумённо всхрюкивает спросонок Славик. Впрочем, чтобы разбудить его, когда Дому не угрожает опасность, потребуется что-нибудь посерьёзнее моего голоса.

С трудом вспоминаю, что это ж я орал, как резаный. Видимо, это «слегка» и насторожило всех остальных.

Стыдно ли мне?!

Гм-м, щас соображу….

Господи, да мне же всё это приснилось! И орал я во сне.

Позор какой, – уснуть фактически на троне посреди усирающегося в схватке Ватерлоо, и при этом во сне ещё и разораться, словно муравей при родах колобка…

Голове досталось… А-а-а-а, это ж верхний ярус лежаков…

Чтоб ему…

На совесть я их сколотил, нечего и сказать… Головою уж лучше не проверять. Сердце бешено колотится в груди, и кажется, что вот-вот его вкус я почувствую на зубах. Тем временем прерванное движение возобновляется по прежнему графику. Вода – в баню. Тряпкой – по полу. Славик – очередную руладу хавроньего храпа…

Прежний порядок восстановлен.

Я озадаченно трогаю саднящую макушку. Чуть бы сильнее – в каске пришлось бы резать дыру для распухающей на темени шишки… Иначе не надеть.

Слава тебе Господи, что это только сон. И что при этом я ещё при уме и памяти от пережитого!

Но что-то не нравятся мне такие вот сны… Есть в них что-то предупреждающее…

Опускаю глаза – передо мною дымится явно только что поставленная чашка ароматного кофе. И значится, я, прежде чем обгадиться с перепугу, попросил его приготовить, а потом по-свински клюнул носом?

Сколько ж я был в отключке? Не более получаса, явно.

Сколько спал-то, а ерунды-то увидел…

Бормоча и всё ещё недоумевая по поводу собственного неуместного поведения, машинально беру и проглатываю напиток, не замечая даже его вкуса.

Остального уже не помню до того периода, пока меня снова осторожненько не растолкали.

Вернулась ушедшая недавно группа.