Текст книги "Далгрен (ЛП)"

Автор книги: Сэмюэль Р. Дилэни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

5

– ...Ладно.

Тэк выдохнул:

– Хорошо... – и отвернулся; его лицо погрузилось в тень. – Сюда.

Кид двинулся вслед за перезвоном язычков на его молниях неуверенным, размашистым шагом. Нависающие над тропой черные ветви как-то вдруг перестали быть частью посеревшего неба, а стали вместо этого сливаться с V-образными перекрестьями покатых крыш.

Воспользовавшись мимолетной остановкой рядом со львами для осмотра улицы, Тэк руками растер тело под курткой.

– Похоже, утро уже на носу.

– С какой стороны встает солнце?

Луфер хмыкнул.

– Ты мне, наверное, не поверишь, – они двинулись дальше, – но впервые попав сюда, я мог бы поклясться, что рассвет всегда начинается оттуда. – Они отошли от обочины; он кивнул влево. – Но сегодня, как видишь, светать начинает, – он махнул рукой перед собой, – вон там.

– Это оттого, что времена года меняются?

– Я не думаю, что они меняются так уж сильно. Но это возможно. – Тэк опустил голову и улыбнулся. – Впрочем... опять же – может я просто не обращал внимания.

– В какой стороне восток?

– В той, где светает. – Тэк кивнул вперед. – Но что ты будешь делать, если завтра начнет светать с другой стороны?

– Да ладно. Всегда по звездам можно понять.

– Ты же видел небо. И это оно каждую ночь такое, а то и похуже. И днем тоже. Я не видел звезд с тех пор, как попал сюда – и ни лун, и солнц ни одной штуки не видел.

– Да, но...

– Мелькала у меня мысль, что может, это не климат меняется. Может, это мы. Город как единое целое: сдвигается, поворачивается, переустраивается. Безостановочно. И переустраивает нас... – Тэк рассмеялся. – Эй, да я же тебе голову морочу, Кид, чего ты. – Он снова потер себе живот. – Ты слишком серьезно все воспринимаешь. – Поднявшись на бордюр, Тэк сунул руки в карманы. – Но будь я проклят, если не был свято уверен, что утро когда-то начиналось вон там. – Он снова кивнул в ту сторону, поджав губы. – Но это значит, только, что раньше я просто не обращал внимания, верно? – На следующем углу он спросил: – А за что ты в психбольницу загремел?

– Депрессия. Но это было очень давно.

– Да?

– Я слышал голоса; боялся выйти наружу; не мог ничего запомнить; бывали галлюцинации – в общем, полный набор. Это случилось вскоре после того, как я закончил первый курс колледжа. Мне было девятнадцать. А еще, я много пил.

– Что говорили голоса?

Он пожал плечами.

– Ничего. Пели... много, но на каких-то других языках. И взывали ко мне. Это было совсем иначе, чем когда ты слышишь настоящий голос...

– Все внутри головы?

– Иногда. Когда пели. Но бывало раздается какой-нибудь настоящий звук, например, как машина заводится, или хлопнули дверью в соседней комнате: и тебе вдруг кажется, что в эту же секунду, кто-то позвал тебя по-имени. Но никто не звал. А потом, в другой раз, ты слышишь как тебя окликают, и думаешь, что это у тебя в голове; и не отвечаешь. А когда выясняется, чувствуешь себя крайне неловко.

– Еще бы.

– По правде говоря, я чувствовал себя ужасно неловко чуть ли не все время... Но – правда ведь, годы уже прошли.

– А как голоса тебя звали – когда звали?

Дошли до середины следующего квартала, и Тэк сказал:

– Просто подумал, что может сработать. Если так, исподтишка подойти.

– Извини, – его позабавила эта неуклюжая и искренняя попытка любительской терапии. – Так не получится.

– Есть мысли, почему это произошло? Я имею в виду: почему ты вообще – впал в депрессию, и оказался в больнице?

– Конечно. Мы жили на севере штата, и после окончания школы мне пришлось год работать, прежде чем я смог попасть в колледж. У моих родителей не было денег. Мама была чистокровной чероки... впрочем, скажи я об этом тем ребятам в парке, это могло бы стоить мне жизни, учитывая как живописуют индейцев сегодня. Она умерла, когда мне было четырнадцать. Я подал документы в Колумбийский, в Нью-Йорке. Мне надо было пройти специальное собеседование, потому что, хотя мои оценки в школе и были неплохими, отличными их назвать было нельзя. Я приехал в город и устроился на работу в фирму, которая занималась поставками произведений искусства – на собеседовании этим чертовски впечатлились. Ну и, они дали мне какую-то особую стипендию. К концу первого семестра, у меня были все четверки и одна двойка – по лингвистике. Впрочем, к концу второго я понятия не имел, что будет в следующем году. В смысле денег. Помимо учебы, в Колумбийском не получалось делать ничего. Там было много всяких внеаудиторных занятий, и все недешевые. Если бы та двойка была пятеркой, мне бы продлили стипендию. Но она оставалась двойкой. И, как я уже говорил, я реально пил. Ты бы не поверил, что девятнадцатилетний может так пить. Пить поменьше, и что-нибудь сделать. Перед экзаменами я и слетел. Не выходил наружу. Боялся видеть людей. Едва не убил себя несколько раз. Речь не о самоубийстве. Просто идиотские поступки. Вроде как напиться в хлам и вылезти на карниз через окно. Еще, как-то раз я уронил радиоприемник в раковину, полную грязной воды. В таком духе. – Он перевел дыхание. – Ведь и правда прошло много времени. Все это меня давным-давно уже не беспокоит.

– Ты католик?

– Не-а. Отец был эдаким пробивным белокожим методистом из Джорджии... – он удивился, тому насколько ярко в нем и это воспоминание тоже, – ...когда бывал хоть кем-то. Но мы никогда не жили на юге как таковом. Когда я был маленьким, он в основном служил в военно-воздушных силах. Потом около года пилотировал частные самолеты. Потом он ничего уже особо не делал. Но это было уже после маминой смерти...

– Забавно. – Тэк затряс головой в приступе самопорицания. – Как легко ты записал сейчас в католики всех низкорослых и смуглых братьев. Сам-то я в лютеранской вере воспитан. А после больницы ты что делал?

– Какое-то время работал на севере штата. ОПР – Отдел Профессиональной Реабилитации – собирался помочь мне продолжить обучение, как только я выберусь из Хиллсайда. Но я уже не хотел. Как-то отправились с другом в развлекательную поездку, и в результате я большую часть года провел, подрезая деревья в Орегоне. В Окленде я работал в театре, рабочим сцены. Разве я не рассказывал тебе о... А, нет, это была девушка в парке. Я много путешествовал; работал на кораблях. Еще несколько раз пробовал учиться, просто своими силами – один раз, в Канзасе, около года, когда работал комендантом в студенческом общежитии. Потом еще, в Делавэре.

– И как далеко ты продвинулся?

– Хорошо заканчивал первый семестр, в каждом случае. И проебывал второй. Новых срывов не было, ничего такого. Я даже не пил. Просто проебывал. Правда, работу я не проебываю. Только учебу. Я путешествую. Много читаю. Потом путешествую еще: Япония. На юг, в Австралию; – впрочем, эта поездка вышла не очень удачной. Ходил «зайцем» на судах вокруг Мексики и Центральной Америки. – Он рассмеялся. – Так что, как видишь, я не шизик. Не по-настоящему, по крайней мере. Давно уже не был по-настоящему шизанутым.

– Но ты ведь все равно там, где ты есть, правда? – Лицо Тэка (тевтонского сложения, с неожиданно негроидным носом) приняло мягко-подтрунивающее выражение. – Знать не знаешь, кто ты такой.

– Да, но это только потому, что я никак не могу вспомнить своего...

– Милый дом, славный дом, – Тэк свернул к подъезду и поднялся по деревянной лестнице; перед тем, как ступить на самую верхнюю ступеньку, он оглянулся назад. – Пошли.

Фонарей не было ни на одном из углов.

В конце квартала посреди битого стекла лежала перевернутая машина. Чуть ближе, на ступицах без колес сидели два грузовика – форд-пикап и кэб от Дженерал Моторс – оба с выбитыми стеклами. Через дорогу, над грузовым крыльцом, под навесом тихо позвякивали на своих рейках мясницкие крюки.

– Мы что, заходим так же, как ты выходил тогда?..

Окутывая вершины зданий, восходящим солнцем светился дым.

– Не волнуйся, – усмехнулся Тэк. – Еще привыкнешь.

– Я помню, как ты был на другой стороне... – Он опять посмотрел через дорогу, на бетонную платформу в три фута высотой, которая тянулась под навесом вдоль всего здания напротив.

– Пойдем. – Тэк поднялся еще на ступеньку. – Ах да, еще одно. Тебе придется оставить оружие за дверью. – Он неопределенно махнул рукой в сторону орхидеи. – Без обид. Такие у меня правила.

– А, ну конечно. Хорошо. – Он поднялся по лестнице вслед за Тэком. – Сейчас, секундочку.

– Спрячь ее за ними. – Тэк показал на две толстые, покрытые асбестом трубы в подъезде. – Она тебя дождется.

Кид расстегнул ремешок на запястье, высвободил пальцы из брони, нагнулся, чтобы спрятать свое хитроумное приспособление позади труб.

Тэк, уже добравшись до вершины тускло освещенного лестничного колодца, начал спуск с другой стороны.

Кид поднялся на ноги и поспешил за ним.

– Пятнадцать ступенек, – Тэк уже спустился, и его не было видно. – Тут довольно темно, так что лучше считай.

Перил не было, и одной рукой ему приходилось держаться за стену. Запястье покалывало в месте, свободном от хомута орхидеи. Подсыхающие волоски щекотались, отлипая от кожи. Босая стопа через шаг попадала на край ступеньки, пятка – на зернистый мрамор, а подушечка и пальцы зависали в воздухе. Ботинки Тэка глухо громыхали где-то внизу... Тринадцать... Четырнадцать... И все равно удивился последней ступеньке.

– Теперь сюда.

Он проследовал за Тэком сквозь тьму. Босой ступне бетон показался очень теплым.

Шаги впереди сменили тональность:

– Теперь по лестнице вверх...

Он замедлил шаг.

– ...не потеряйся.

На этот раз он нащупал поручни.

Он предугадывал лестничные площадки по изменениям в звуке шагов Луфера. После третьего пролета стало ясно, что линии тусклого света примерно на уровне головы обозначают двери.

Один только ритм заслуживает доверия. В этой тьме, поднимаясь, я призываю звезды Тихого океана вернуться. Мое ритуальное восхождение происходит в городе, который стер их, а вместе с ними и солнце свое искоренил. У Железного Волка что-то есть. Я хочу это что-то, и не вижу смысла утруждать себя формулировками. Опасная иллюминация, свет во взрывающемся глазу, – он не для этого иного города.

– Последний пролет...

Они поднялись на девять этажей.

– ...и вот мы здесь.

Металлическая дверь заскрежетала, проворачиваясь в своей раме.

Тэк прошел вперед него на залитую гудроном крышу, и Кид отвернулся, пряча глаза от тучеокрашенного рассвета. После темноты тот был чересчур ярок. Сморщив лицо от света, он остановился на пороге, одной рукой держась за косяк, а другой придерживая рифленую, усеянную заклепками дверь.

Дым лежал ровным слоем по пояс высотой.

Лицо удалось расслабить частым морганием.

За кирпичной балюстрадой шахматными клетками уходили в туман крыши. Провал, во-он там, это должно быть парк. За парком был холм, весь в чешуе домов.

– Господи боже. – Скосив глаза, он глянул в другом направлении. – Я даже не осознавал, насколько далеко отсюда мост. Я едва-едва сошел с него, когда ты окликнул меня там, внизу, на улице.

Тэк усмехнулся.

– Нет, ты довольно далеко забрел.

– И река отсюда, – он приподнялся на кончиках пальцев, – почти не видна. – И опустился обратно. – Мне казалось, до нее каких-то два-три квартала.

Смешок Тэка разросся до полноценного смеха.

– Слушай, а как ты потерял свой сандалий?

– А? – Он посмотрел вниз. – А-а... За мной гнались. Собака. – Это тоже прозвучало забавно; он рассмеялся. – Да, именно так.

Он задрал ступню, зафиксировав ее над коленом, чтобы осмотреть свою огрубевшую, мозолистую подошву. Ороговевшая кромка была надтреснута с двух сторон. Лодыжка, бугорок и впадина стали песчано-серого цвета. Пятка, подушечка, подъем и каждый из запыленных пальцев были чернее ружейного дула. Он пошевелил пальцами: заскрипел серый песок.

– По-моему, это было... – нахмурившись, он задрал взгляд кверху, – пару дней назад что ли... – и опустил ногу на землю. – Было часа три. Ночи. Шел дождь. Машин не было. И я решил прикорнуть на чьем-то крыльце. Около пяти, когда начало светать, я вернулся на дорогу в надежде словить попутку. Однако дождь все еще шел. И я решил, да черт с ним, надо вернуться и поспать еще час или два, потому что машин никаких не было. Вот только когда я вернулся, там была эта чертова собака, которая все то время, что я кемарил наверху, спала под крыльцом. Теперь она проснулась. И начала лаять. А потом как погонится за мной в сторону дороги. Я побежал. Она за мной. Сандалий порвался, улетел куда-то в канаву – я даже и не заметил. Пока бежал, появилась, значит, эта старенькая синяя машина: за рулем сидела такая крупная пожилая леди, рядом – ее тощий муж, а заднее сиденье было забито их детьми. Я вскочил к ним внутрь прямо из дождя, и так мы проехали через границу, в Луизиану! Они путешествовали все вместе, чтобы провести время с еще одним ее ребенком, который был на какой-то армейской базе. – Он отошел от порога. – Угостили меня неплохим завтраком. – Дверь со скрипом закрылась у него за спиной. – Кстати, по всей видимости, это был первый раз, когда я обратил внимание на то, что не могу вспомнить своего имени. Она спросила, как меня зовут, и я не смог ответить... Но мне кажется, я уже очень и очень давно забыл его. – Он уже почти привык к свету. – Я имею в виду – обычно ведь не думаешь о себе по имени, верно? Никто не думает – пока кто-нибудь еще не окликнет тебя по нему, или не спросит о нем. Я не встречал людей, которые знают меня уже... уже довольно давно. Просто это нечто, о чем я давненько не думал, и как-то оно... не знаю, выпало из памяти. – Он снова посмотрел на свои ступни, одну в перекрестье ремней, другую босую. – Меня это не беспокоит. Отсутствие сандалии, я хочу сказать. Я очень много хожу босиком.

– Как хиппи?

Он пожал плечами.

– Да, если это хиппи-городок. – Он еще раз осмотрел затянутый дымкой горизонт. – Ты спишь здесь, наверху?

– Пошли. – Тэк развернулся. Ветер отмел в сторону одну полу его куртки, а другую наоборот – прижал к телу, от шеи до бедра. – Вот он, мой дом.

Строилось это помещение на крыше, по всей видимости, как техническая пристройка для хранения инструментов. Свежезашпаклеванные окна были закрыты изнутри бамбуковыми шторами. Дверь (толь отошел в одном месте, обнажая посеревшую сосну) была приоткрыта.

Они обошли вокруг светового люка в полу. Тэк толкнул дверь нижней частью ладони. (Как будто рассчитывая застать кого-то врасплох?..) Дверь, качнувшись, раскрылась. Тэк вошел внутрь: щёлк. Зажегся свет.

– Заходи, чувствуй себя как дома.

Кид вслед за инженером переступил порог.

– Хей, а тут довольно мило!

Тэк, согнувшись, заглядывал в потрескивающий парафиновый нагреватель.

– Да, довольно комфортно... теперь я точно уверен, что выключил его перед уходом. В один прекрасный день я вернусь домой и обнаружу здесь пожарище – впрочем, в Беллоне это может случиться независимо от того, оставлю я включенным обогреватель или нет. – Он выпрямился, покачивая головой. – По утрам здесь бывает прохладно. Мог бы и оставить, наверное.

– Господи, сколько же у тебя книг!

Подпорную стену, от пола до потолка закрывали полки, забитые книгами в мягких обложках.

И:

– Это что, коротковолновый передатчик?

– Частично. Остальное в соседней комнате. Я мог бы просто валяться в кровати и рассылать позывные всем подряд – если бы там было слышно хоть что-нибудь кроме статики. Помехи здесь вокруг – это просто ужас какой-то. Впрочем, возможно еще с оборудованием что-нибудь не так. Там, в задней комнате у меня есть свой источник электроэнергии – пара дюжин кислотных аккумуляторов. И зарядное устройство на бензине. – Он отошел в угол, к столу, стряхнул куртку со спины, которая степенью волосатости напоминала золотистый ковер, и повесил ее на крючок в стене. (Фуражку он снимать не стал) Плохо различимый среди светлых волос, на предплечье у него был изображен дракон, возможно какой-то фрагмент флотской символики. На другом плече была вытатуирована свастика, позже не слишком удачно сведенная. – Присаживайся. – Он отодвинул от письменного стола вращающееся кресло, развернул, уселся в него. Широко расставив колени, сунул руку под ремень, чтобы поправить свои выпирающие бугром гениталии. – Садись на кровать... вон туда.

На дощатом полу лежал нелепый меховой коврик. Отрез набивной ткани в индийском стиле живописными складками ниспадал с того, что Кид поначалу принял за тахту. Однако только сев на нее, он понял, что это всего лишь лежащий на боку шкаф с довольно тощим матрацем сверху: в общем, нечто вроде нар. И все равно, жилище выглядело комфортным.

– А у тебя дела идут получше, чем у тех ребятишек в парке.

Тэк ухмыльнулся, снял фуражку и бросил ее на настольную подкладку.

– Наверное. С другой стороны, не бог весть какое достижение. – Его по-военному короткие волосы диссонировали с небритым подбородком.

Не считая фуражки, письменный стол был пуст.

На полках над столом лежало несколько биноклей, логарифмические линейки, чертежные циркули и рейсфедеры, два карманных калькулятора, лекала для черчения и трафареты, цветные фломастеры, несколько распиленных и отполированных жеод, целый ряд декоративных кинжалов на демонстрационных подставках, груда пластмассовых коробок для запчастей, паяльный пистолет...

– Ладно... – Тэк хлопнул себя по колену. – Пойду-ка я заварю кофе. И консервированной ветчины, пожалуй, достану. Очень хорошая ветчина. И еще хлеб. – Он поднялся и пошел к двери, обитой так же, как и оконные рамы – желто-коричневой дранкой. – А ты расслабься. Ляг, отдохни. Можешь раздеться и вытянуться в полный рост, если хочешь. – Кипящий нагреватель рядом с его ботинком оттенял собой блик на потертой коже. – Вернусь через минуту. Я рад, что тебе у меня понравилось. Мне тоже здесь нравится. – Он нырнул сквозь бамбуковую штору.

На одной из стен (до сих пор он едва ли обратил внимание) висели три полноцветных фотографических плаката, одинаково в ярд высотой:

На первом был изображен какой-то юный тяжелоатлет, германских, как и у Тэка, черт лица; на нем не было ничего, кроме ботинок и джинсовой жилетки; он стоял, опираясь о мотоцикл, и плотно обхватив обнаженные бедра короткими ладонями.

На втором мускулистый негр позировал, широко расставив ноги и прижав к бедрам сжатые кулаки, на фоне чего-то неопределенно-фиолетового в фуражке, ботинках и куртке, как будто взятой из гардероба Тэка.

На третьем темнокожий юноша – то ли мексиканец, то ли индеец – босой, с обнаженной грудью, сидел на здоровенном валуне под безоблачным синим небом, стянув джинсы до коленей.

Их обнаженные гениталии были громадны.

К тому же, фотографии делались с пахового уровня, чтобы они выглядели даже еще больше.

Было слышно, как в соседней комнате звякают сковородки; как открылся и закрылся шкаф.

В изголовье кровати, по соседству с лампой на кронштейне, на столике были беспорядочно свалены книги:

Стопка об Ангелах Ада: Томпсон, и Рейнолдс / МакКлюр; четыре двухдолларовых книги в дешевых мягких переплетах: Ангелы на Колесах и Уикэнд в Аду: правдивая история Ангелов, рассказанная Миллисент Браш – он прочел набранный дурным шрифтом первый абзац, покачал головой и отложил в сторону. Книга под названием Мото-Сука была очевидно продолжением (та же обложка / другой автор) Мото-Ублюдка. Под ней лежали Стихи Рэмбо с английским подстрочником внизу каждой страницы; затем Избранные письма Китса в мягкой обложке; потом Избавление Дики; книга логарифмов и тригонометрических функций в твердой обложке зеленого цвета; одна из страниц была заложена белым эмалированным счетным диском. Была также всякая научная фантастика – Джоанна Расс (нечто под названием Жено-Мужчина), Роджер Желязны и Томас Диш. У последней взятой им книги на обложке красовалась репродукция Леонор Фини в пурпурных и золотых тонах: Недобрые попутчики. Он раскрыл ее в середине, прочел от начала левой страницы и до конца правой, закрыл, нахмурившись, подошел к бамбуковой шторе и раздвинул ее.

– Видел у кого-нибудь когда-нибудь такую штуковину? – Тэк стукнул локтем по серому шкафчику. – Называется микроволновая печь. Отличная вещь. Можно поджарить цельный ростбиф за какие-то десять-двенадцать минут. Стоит примерно шестьсот долларов. По крайней мере, так было написано на ценнике в магазине, откуда я стащил вот эту. Правда, я не люблю ее включать, потому что она потребляет слишком много энергии. Но когда-нибудь я задам здесь вечеринку на тридцать-сорок человек. Прямо тут, на крыше. Соберу всех друзей из города. Они очумеют, когда увидят, как эта штука работает. – Он отвернулся к столу. На двух конфорках трехконфорочной походной плитки, бледные языки пламени из жестянки с сухим спиртом облизывали эмалированный кофейник и железную сковороду. Вдоль столешницы под стенкой были выстроены несколько галлонов вина, белого и красного, а также с дюжину бутылок виски, ликеров и бренди. – Здесь нечто вроде моего рабочего места. – Мышцы спины шевелились под его волосатой кожей. – Я здесь, наверное, больше времени провожу, чем в передней комнате.

Здесь тоже были книжные полки; тоже валялись детали от передатчика; верстак, ошлакованный припоем, был завален мотками спутанного провода и несколькими дюжинами фрагментов перфорированной плиты, с воткнутыми в них маленькими разноцветными транзисторами, резисторами и конденсаторами; лежало несколько разобранных шасси. Загромождало комнату единственное мягкое кресло, чья набивка лезла между истертых на подлокотниках нитей. Бамбуковая штора на окне над жестяной раковиной была сдвинута. (На подоконнике стояла открытая банка с замазкой, а в нее был воткнут кухонный нож; стекла были идеально чистыми – если не считать нескольких пятнышек замазки с отпечатками пальцев) Снаружи, на веревке висели две пары джинс и множество носков.

– Ты туалет ищешь, Кид? Я просто хожу на крышу. Там снаружи есть перевернутая банка из-под кофе, под ней рулон туалетной бумаги. Канализации нет. Все улетает с крыши вниз.

– Не, все в порядке. – Он отступил назад. Бамбук перещелкивался у него за спиной. – Наверное, у вас – в таких местах как Беллона – можно иметь практически все, что хочешь. То есть, ты просто заходишь во всякие там магазины, и берешь, что тебе надо.

– Да, только... – Тэк бросил пригоршню чего-то на сковороду, – ...не так уж много мне и надо. – Шипящий пар наполнил кухню весьма приятными запахами и звуками. – Я подумал: раз уж занялся, почему бы не приготовить нам полноценный завтрак? Я вот помираю с голоду.

– Да... – Откликаясь на жгучесть тимьяна и фенхеля, пространство у него под языком наполнилось слюной.

– Думаю, если хочешь, можешь жить здесь хоть сколько понадобится.

И розмарин...

На разделочной доске рядом с плитой лежала буханка красновато-коричневого хлеба в окружении крошек.

– Свежую еду найти чертовски сложно. Особенно мясо. Но консервов в городе хватит, чтобы продержаться... – Тэк нахмурился, глядя на него поверх волосатого плеча. – По правде, понятия не имею, насколько их хватит. Мне свезло, и я нашел несколько весьма неплохо набитых хранилищ, на которые пока никто другой не наткнулся. Тебе еще предстоит узнать это, но люди здесь в общем не то, чтобы очень практичны – если бы они такими были, их бы наверное тут не было. Но когда кто-нибудь все-таки набредет на одну из моих тайных, сверхсекретных сокровищниц, в таком городе как Беллона не получится просто взять и сказать «Пошел вон, или я звоню в полицию». Нет никакой полиции. Бери хлеб. Вот, кстати, еще одна штука, с которой мне повезло: познакомился с одной женщиной, которая каждую неделю печет хлеб десятками буханок; а потом просто раздает их всем, кто мимо пройдет. По какой-то, не вполне мне понятной причине, она не использует ни соль, ни сахар, поэтому, хлеб хотя и выглядит хорошо, к его вкусу придется привыкнуть. Ну, зато он сытный. Она живет недалеко от парка в Нижнем Камберленде – к слову о психах. Очень милая дама, и я рад, что знаком с ней, но она посещает самых разных людей, многие из которых просто-напросто того. – Тэк отрезал ломоть, повернулся и протянул его Киду. – Маргарин вон там; мороженного масла я давно уже не находил. А вот сливы неплохая заготовка. Кто-то делал у себя в подвале прошлой осенью.

Он взял хлеб, нож и снял крышку с пластиковой масленки.

– До завтрака продержишься, а он будет... – Тэк пошевелил лопаткой содержимое сковороды. – ...минуты через три.

Хлеб с намазанными на него желе и маргарином крошился у него на языке, странно безвкусный. И все равно – аппетит вырос.

Жуя, он просматривал газеты, сваленные кипой на захламленном верстаке.

БЕЛЛОНА ТАЙМС

Суббота, 1 апреля 1919 г.

БЕЛЛОНА ТАЙМС

Среда, 25 декабря 1933 г.

БЕЛЛОНА ТАЙМС

Четверг, 25 декабря1940 г.

БЕЛЛОНА ТАЙМС

Понедельник, 25 декабрся 1879 г.

Заголовок последней гласил:

РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН

ПЕРЕЕЗЖАЕТ ИЗ МОНТЕРЕЯ ВО ФРИСКО!

– У Калкинса пунктик насчет Рождества?

– Был на той неделе, – ответил Тэк. – А за пару раз до этого каждый второй выпуск был из 1984.

Следующие полдюжины газет датировались от 14 июля 2022 года до 7 июля 1837 (Заголовок: ВСЕГО СТО ЛЕТ ДО ГИБЕЛИ ХАРЛОУ!)

– Если он выпускает две газеты с последовательными датами, это настоящее событие. Двух подряд с одним и тем же годом не бывает вообще. Но иногда он ошибается, и тогда Вторник у него идет после Среды – или должно быть наоборот? В общем, я удивляюсь, что никто до сих пор не делает ставки; попытки угадать следующую дату Таймс могли бы стать местным эквивалентом лотереи. Но – у него и настоящие новости там бывают: статьи о проблемах эвакуации, о том, как скорпионы терроризируют оставшихся граждан, что происходит в сообществах победнее, просьбы наружу о помощи – время от времени бывают даже статьи, посвященные отдельным новичкам. – Тэк понимающе кивнул в его сторону. – Вот и читаешь; но других газет здесь не найти. Я читаю их здесь. Джон, Валли, Милдред, Джомми – они читают у себя в парке. И все равно, знаешь, жутко хочется увидеть настоящую газету. Просто узнать, как там мир справляется без нас.

Почудилось ли, или голос Тэка и впрямь опять свернул в ту тревожную интонацию? Всего лишь намек, понял он, и понял еще: чем дольше он пробудет, тем реже будет ее слышать. Какую бы просьбу о соучастии, в каком бы лабиринте отчаянья эта интонация ни отсылала слышащему, какое бы требование об избавлении от ситуаций, по определению неисправимых, ни выдвигалось ею, такие просьбы, такие требования могли быть адресованы только новичку в этих лабиринтах, этих ситуациях. И время – да хоть прямо сейчас, пока он жует безвкусный хлеб, – этот его статус постепенно стирало.

– Остальная страна – с ней все в порядке.

Тэк повернулся к нему с ножом в руках.

Кид дернулся, хотя и знал, что Огненный Волк находится в процессе всего лишь бытовой резки.

– Вчера, по крайней мере, была: я ехал с одним мужиком, у него в машине была лос-андеджелесская газета. На Западном побережье без перемен. Потом, чуть позже меня подобрали две женщины; у них была газета из Филадельфии. Восточное приморье тоже в порядке. – Он бросил взгляд на газеты на верстаке, а потом словно со стороны смотрел на собственные толстые пальцы с обгрызенными ногтями, тянущиеся к ним, пятнающие маргарином, желе, сыплющие крошками. – Здесь – единственное место, в котором... – Он пожал плечами, не умея понять, воспринял эти новости Тэк как хорошие, или плохие; и поверил ли им вообще. – ...я думаю.

– Нальешь нам кофе? – спросил Тэк.

– Можно. – Он обошел вокруг кресла, взял с комфорки эмалированный кофейник; ручка больно уперлась ему в костяшки пальцев, пока он наливал.

Со дна одной чашки, потом другой, – поднялся сверкающе-черный, непрозрачный диск.

– Есть будем внутри.

Чуть выше уровня стола, над тарелками с яйцами, ветчиной и хлебом, в цепких пальцах Тэка возник небольшой поднос с двумя миниатюрными янтарными стопками на нем. Тэк повернулся к бамбуковой шторе, и на бутылки с напитками упал свет.

Внутри, уже устроившись заново на кровати, Кид поставил тарелку на свои стиснутые колени и ел так, пока не стало слишком горячо. Приподымая ее то за один край, то за другой, он пронзал вилкой тонущие в подливе кусочки ветчины, или нанизывал их с помощью большого пальца.

– Этот вустершир творит с яичным порошком поистине удивительные вещи, – произнес Тэк с набитым едой ртом. – Слава всевышнему.

Кид откусил маленький кусочек чеснока; в исполненном жгучести рту вкусы, смешиваясь, расцветали; смятение их пробудило в памяти множество хороших вещей, и так и не слилось в один огромный вкус (тарелка была уже наполовину чиста), который его язык смог бы установить.

– Поскольку этот завтрак у нас – еще и ужин, – сидя за столом, Тэк налил себе новую стопку, – думаю, бренди будет в самый раз.

Кид кивнул; янтарный пузырек терялся в его безразмерных пальцах.

– Это реально вкусно. – Он снова глянул на свою тарелку, и ему захотелось, чтобы на ней лежал какой-нибудь овощ; может даже латук.

– Ты уже придумал, куда хочешь направиться? – Тэк выпил вторую стопку, налил себе еще одну и протянул бутылку ему.

Кид покачал головой, отказываясь от напитка, а отвечая на вопрос – пожал плечами.

– Ты можешь отоспаться здесь.

Ленивая мысль: артишоки. Он бросил взгляд на плакаты.

– А тебе, значит, нравится садо-мазо, да? – Понадеявшись, что еда у него во рту смажет комментарий.

– М-м? – Тэка пил кофе маленькими глотками, шумно прищербывая. – Зависит от того, с кем я. – Он поставил чашку на стол, открыл боковой ящик, сунул руку внутрь: – Видел когда-нибудь такое?

Это была орхидея.

Лезвия, вдвое длиннее чем у его экземпляра, сильнее изогнутые, были из меди. На витиеватой кромке медные листья, раковины и клешни обхватывали основания богато изукрашенных узором ножей. Тэк приставил острия к груди рядом с левым соском, нажал, вздрогнул – и уронил оружие на колени.

– Не твое, да? – Среди медных волос выделялись формирующие собой силуэт окружности багровеющие точки. – Красивейшая вещь. – Он улыбнулся, покачал головой и спрятал орхидею обратно в ящик.

– Можно я налью себе бренди в кофе?

– Тебе можно все, что хочешь.

– О, да. – Он опрокинул стопку над дымящимся черным. – Э-э... спасибо. – Поднял чашку. В лицо вместе с паром валили испарения спирта. Глубокий вдох – и язык затрепетал в горле. – Это был очень приятный завтрак. – Глаза украдкой следили за ним из-за прикрытия чашки.

Он допил, поставил свою чашку на пол, большим пальцем нанизал последний кусок ветчины на вилку; еще дожевывая, поставил тарелку рядом с чашкой.

– Еще бренди?

– Нет, спасибо.

– Да ладно. – Тэк налил себе третью стопку. – Расслабься. Сними рубашку.

Он понял, к чему все идет еще тогда, в парке, когда принимал приглашение. В другое время он бы что-нибудь почувствовал по этому поводу. Но сейчас все его ощущения были как будто заглушены; процесс развивался практические без участия его сознания. Он пытался придумать, что бы такого сказать, и, ничего не придумав, расстегнул три пуговицы и вытащил полы из штанов.