Текст книги "Далгрен (ЛП)"

Автор книги: Сэмюэль Р. Дилэни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

3

После моста дорожное покрытие изломано.

Один рабочий уличный фонарь освещает пять мертвых – у двух разбиты колпаки. Взбираясь по десятифутовой асфальтной плите, однажды дрогнувшей под ним, словно живое существо, он смотрел, как мелкий щебень скатывается с края, слышал как он бряцает, ударяясь о непрочно закрепленные водопроводные трубы, потом исчезает с всплеском где-то в темноте... Он вспомнил пещеру и перепрыгнул на площадку попрочнее, чьи трещины скрепляла узловатая трава.

Ни огонька в близстоящих домах; но дальше вдоль этих портовых улиц, за завесой дыма – не пламя ли это? Уже привыкший к запаху, он смог ощутить его, только вдохнув поглубже. Здания вонзались в небо, сплошь затянутое дымкой, и теряли в нем свои вершины.

Свет?

Выйдя к аллее шириной в каких-то четыре фута, он потратил целых десять минут на ее обследование – просто потому, что работал фонарь. На другой стороне улицы виднелись бетонные ступеньки, погрузочное крыльцо с навесом над ним, двери. В дальнем конце квартала лежал опрокинутый грузовик. Чуть ближе стояли три машины, украшенные осколками стекла по периметру окон; припавшие к земле перекошенными ступицами, они напоминали жаб, которых загадочным образом лишили зрения.

Его босая нога огрубела достаточно, чтоб не бояться гравия и стекла. Но в промежуток между другой ступней и подошвой единственной сандалии постоянно набивался пепел; он скатывался в мельчайший песок, смешивался с потом и превращался в вязкую грязь. Еще немного и пятка станет настоящей раной.

У калитки в конце переулка он нашел груду пустых жестянок, кипу газет, перевязанную куском провода, сложенные под очаг кирпичи, надстроенную над ними систему труб. Рядом валялась армейская сковорода, покрытая изнутри мертвой плесенью. Внизу что-то зашуршало, задетое его ногой.

Он наклонился. Одним из лепестков орхидеи уткнулся в землю; поднял сверток... с хлебом? Обернут целлофаном в несколько слоев. Вернувшись к свету фонаря, он взвесил сверток на пальцах, протолкнув его вдоль лезвий, развернул упаковку.

Он много размышлял о еде.

Он много размышлял обо сне.

Но бессилие в присутствии чуда не было для него чем-то незнакомым.

В уголке верхнего ломтика – грязно-зеленое пятнышко плесени размером то ли с головку гвоздя, то ли с небольшую монету; оно же и на втором, и на третьем. Гвоздь, подумал он, пронзает буханку насквозь. Верхний ломтик подсох с одного бока. Все остальное было нормально – не считая зеленой вены; да и то – это всего лишь пенициллин. Можно объесть вокруг.

Я не голоден.

Он сложил все как было, завернул в целлофан, отнес обратно и втиснул сверток между стеной и газетной кипой.

Возвращаясь к фонарю, он задел ногой жестянку, и та загрохотала, очерчивая границы тишины. Он брел сквозь эту тишину и всматривался в небо, надеясь разглядеть луну в туманной дымке...

Звон бьющегося стекла вернул его взгляд на уровень улицы.

Ему было страшно, но также ему было любопытно; и если страх сопровождал его постоянно, и давно уже стал тусклым и медлительным, то любопытство дышало жизнью:

Он бросился к ближайшей стене; двигаясь вдоль нее, прокручивал в голове все то ужасное, что может произойти. Прошел мимо дверного проема, наметив его как место, где можно спрятаться, двинулся к углу. Теперь слышны голоса. И снова стекло.

Он заглянул за край здания.

Три человека выскочили из разбитой витрины, присоединившись к еще двоим, которые ждали их на улице. Следом за ними на тротуар с лаем выскочила собака. Один человек захотел забраться обратно внутрь; забрался. Двое других двинулись прочь, вниз по улице.

Собака носилась вокруг людей, бегала вприпрыжку...

Он втянул себя обратно, свободной рукой вцепившись в кирпич.

В десяти футах от него собака припадала к земле, прыгала, словно танцуя, и лаяла, и лаяла, и снова лаяла.

Тусклый свет одержал победу над собакой с ее языком и зубами. Ее глаза (он сглотнул, судорожно) искрились багрянцем, без каких бы то ни было признаков белого или зрачка, однородные словно отлитое кроваво-красным стекло.

Человек вышел из витрины на улицу. Один из группы повернулся и крикнул:

– Мюриэл!

(возможно, это была женщина) Собака резко повернулась и рванула следом за ними.

Другой фонарь, несколькими кварталами дальше, высветил на мгновение их общий силуэт.

Он отошел от стены, и в дыхании своем вдруг услышал тишину, и испугался ее также сильно, как если бы кто-нибудь окликнул его... по-имени? Погруженный в мысли, он пересек улицу, направляясь к погрузочному крыльцу. Под навесом слабо раскачивались четырех– и шестифутовые мясницкие крюки, подвешенные на тросах – несмотря на то, что ветра не было. На самом деле, отстраненно подумал он, ветер должен быть неслабым даже чтобы просто стронуть их с места...

– Эй, ты!

Обе руки, свободная и оцветоченная, взлетели, защищая лицо. Пригнувшись к земле, он в смятении кружился вокруг себя.

– Эй, там, внизу!

Сгорбленный, он посмотрел наверх.

Вершину здания восемью этажами выше клубами окутывал дым.

– Что ты там делаешь?

Он опустил руки.

Неприятный, скрежещущий голос, звучал так, словно его хозяин был немного выпивши.

Он крикнул:

– Ничего! – хоть бы сердце уже успокоилось. – Просто гуляю тут.

Некто стоял на карнизе, скрытый от глаз лентами дыма.

– Чего задумал в этот прекрасный вечер?

– Ничего, говорю же. – Он перевел дыхание: – Я совсем недавно здесь, перешел по мосту. С полчаса назад.

– Где взял орхидею?

–Чего? – Он снова поднял руку. Свет фонаря сочился по лезвию. – Эту?

– Ага.

– Женщина какая-то подарила. Когда я мост переходил.

– Я заметил, как ты из-за угла наблюдал за суматохой. Я отсюда не смог разглядеть – это были скорпионы?

– А?

– Спрашиваю: это были скорпионы?

– Я так думаю, это были несколько человек, которые пытались вломиться в магазин. С ними была собака.

Непродолжительная тишина, и следом – резкий, скрипучий смех.

– А ты и правда новенький, да, парень?

– Я... – и понял, что повторяется, – совсем недавно здесь.

– Ты желаешь изучать местность самостоятельно? Или не станешь возражать против компании?

Глаза этого человека, отвлеченно подумал он, должны быть ужасно добрыми.

– Компания... наверное.

– Спущусь через минуту.

Он не заметил, как силуэт исчез; слишком много было дыма. Он прождал некоторое время, наблюдая за несколькими дверными проемами, и уже решил было, что человек передумал.

– Вот и я, – из того, который сам наметил под убежище.

– Звать Луфер. Тэк Луфер. Знаешь, что это значит – Луфер? Красный Волк; или еще Огненный Волк.

– Или Железный Волк, – прищурился. – Привет.

– Железный Волк? Ну, может быть... – Плохо различимый, человек встал на верхней ступеньке. – Не уверен, что твой вариант мне так уж нравится. Красный Волк. Вот этот мой любимый.

Это был очень большой человек.

Он спустился на две ступеньки; его ноги в саперных ботинках ступали по доскам со звуком, напоминающим падение на землю мешков с песком. Штанины измятых джинс были частично заправлены в отвороты ботинок. Поношенную велокуртку испещряли рубцы застежек-молний. В пространстве разъединенных зубьев основной молнии виднелись обнаженные живот и грудь, сплошь покрытые спутанными волосами цвета меди. Щетина на щеках и подбородке золотом отражала свет фонарей. Пальцы у него были массивными, сбитыми

– Как тебя звать? – но – чистыми, с аккуратными и ухоженными ногтями.

– Э-э... как бы тебе сказать: не знаю. – Это прозвучало забавно; он рассмеялся. – Я не знаю.

Луфер остановился, не дойдя одной ступеньки до тротуара, и тоже рассмеялся.

– Как же это так, черт возьми?

Козырек кожаной фуражки тенью закрывал верхнюю часть его лица.

Он пожал плечами.

– Просто не знаю. Уже довольно... довольно давно.

Луфер прошел последнюю ступеньку, и ступил на мостовую.

– Ну что ж, Тэк Луфер знавал истории и постраннее этой. Ты что, типа, шизик какой-то, да? И в психушке наверное лежал?

– Да... – Он понимал, что Луфер ждал отрицательного ответа.

Голова Тэка дернулась вверх и в сторону. Возникшая тень обозначила края его по-негритянски широких ноздрей, располагающихся надо ртом совершенно европеоидного вида. Челюсть – как камни на неубранной стерне.

– Всего год. Лет шесть или семь назад.

Луфер пожал плечами.

– Я в тюрьме отсидел три месяца... лет шесть или семь назад. Но на этом мой опыт и заканчивается. Так значит, ты у нас безымянный парень? Сколько тебе, семнадцать? Восемнадцать? Нет, могу поспорить, тебе добрых...

– Двадцать семь.

Голова Тэка дернулась в другую сторону. На скулы лег отблеск фонаря.

– Нервное переутомление, постоянно так делаю. Замечал в по-настоящему депрессивных людях, – в тех, что спят весь день? Я имею в виду стационарников. Они всегда выглядят на десять лет младше своего возраста.

Он кивнул.

– Значит, я буду звать тебя Кид. Для имени сойдет. Ты ведь можешь зваться Кидом, как думаешь?

Он подумал: три дара – броня, оружие, имя (как призмы, линзы, зеркала на собственно цепи).

– Ладно... – почему-то уверившись, что этот третий обойдется значительно дороже прочих. Откажись, шепнуло что-то: – Только какой из меня кид. Серьезно; мне двадцать семь лет. Люди всегда думают, что я моложе, чем на самом деле. Просто у меня лицо такое, детское, вот и все. У меня даже седина в волосах есть, вот, смотри...

– Кид, послушай... – Тэк средними пальцами сдвинул козырек кверху, – Мы с тобой одного возраста. – Глаза у него были огромные, глубокие, голубые. Волосы над ушами были не длиннее недельной щетины и заставляли предположить под фуражкой колючий ёжик. – Желаешь посмотреть здесь что-нибудь определенное? Может, слышал о чем-нибудь? Люблю изображать гида. И вообще: там, снаружи, что ты про нас слышал? Что там про нас, городских, говорят?

– Особо не говорят.

– Наверное, так и есть. – Тэк посмотрел в сторону. – Ты здесь случайно или с какой-то целью пришел?

– С целью.

– Славный Парень! Люблю человека с целью. Давай-ка, взбирайся. Эта улица превращается в Бродвей сразу как отходит от порта.

– А что здесь можно увидеть?

Луфер издал какой-то хрип, заменявший ему смех.

– Смотря какие достопримечательности сегодня гуляют. – У него уже намечалось небольшое пузо, но складки внизу живота, там где кончаются волосы, были напрочь лишены жира. – Если нам действительно повезет... – Луфер повернулся, на мгновение обнажив участок мертвенно бледной кожи под медным кольцом, которое служило пряжкой для его армейского ремня в два дюйма шириной, – …то мы не нарвемся ни на кого вообще! Пойдем.

Они двинулись прогулочным шагом.

– ...кид. Не так, – Кид.

– Чего? – переспросил Луфер.

– Да вот думаю про имя.

– Как оно, сойдет?

– Не знаю.

Луфер рассмеялся.

– Я не буду навязывать его тебе, Кид. Но, мне кажется, оно твое.

Усмехнулся отчасти несогласно, отчасти дружелюбно.

Луфер в ответ что-то проворчал, эхом отразив дружелюбие.

Они шли, и дым стелился у них над головами.

Было что-то очень хрупкое в этом Железном Волке с лицом курносого германского головореза. И дело вовсе не в говоре, и не в манере держаться (и в том, и в другом чувствовалось что-то грубоватое), но в том, как именно он их осуществляет: словно поверхность, где и говор и манера себя держать проявляются наиболее полно, оказалась каким-то образом разбережена.

– Тэк?

– Да?

– Сколько ты уже здесь?

– Если б ты мне сказал, какое сегодня число, я бы, пожалуй, подсчитал. Но я на это забил. Я бы сказал – давненько, – Помолчав немного, Луфер спросил странным, не таким задиристым тоном: – Так ты знаешь, какой сегодня день?

– Нет, я... – Эта странность напугала его. – Не знаю. – Покачал головой, разумом уже устремившись к новой теме. – А чем ты занимаешься? В смысле, где ты работал?

Тэк фыркнул:

– Промышленное проектирование.

– Ты работал здесь до... до всего этого?

– Неподалеку. Примерно в двенадцати милях, в Хелмсфорде. Там раньше был завод по разливу арахисового масла. Мы его перестраивали в фабрику по производству витамина С. А у тебя что за профессия?... Не, не похоже, чтоб ты много чего делал в смысле работы. – Луфер ухмыльнулся. – Верно?

Он кивнул. Обнадеживает, когда о тебе судят по внешнему виду, если судящий – человек одновременно тщательный и настроен дружелюбно. И, как бы то ни было, напряжение спало.

– Вообще я обитал в Хелмсфорде, – продолжал Луфер. – Но в город заезжал частенько. Беллона была когда-то весьма неплохим городком. – Тэк бросил взгляд на дверной проем, слишком темный, чтобы разглядеть, закрыта ли его дверь. – Хотя знаешь, может она до сих пор такая. Но вот однажды я заскочил сюда. И все было вот так.

Пожарная лестница над фонарем, медленно пульсирующим, как умирающее сердце, напоминала обуглившиеся леса, кое-где по-прежнему тлея.

– Прямо вот так?

Их отражения скользнули по стеклу витрины словно рябь на масляной поверхности.

– Было больше мест, нетронутых огнем; больше людей, которые еще не ушли – и не все новички еще прибыли.

– Так значит ты был тут с самого начала?

– Ну, я не видел, как все это полыхнуло, ничего такого. Как я уже говорил, когда я сюда приехал, город выглядел примерно так же, как выглядит сейчас.

– А где твоя машина?

– Стоит на улице: лобовое стекло разбито, покрышек нет – и большей части двигателя тоже. Поначалу, я много глупостей допустил. Но я быстро усек, к чему все катится. – Тэк начал сметающий жест двумя руками – и исчез, не завершив его: они вступили в область полной темноты. – Предполагается, что здесь сейчас тысяча человек. А было почти два миллиона.

– Откуда ты знаешь, в смысле, про население?

– Так в газете пишут.

– Почему ты остаешься здесь?

– Почему я здесь остаюсь? – Голос Луфера прозвучал почти в той, другой, огорченной тональности. – По правде говоря, как раз об этом я особенно часто думал. Мне кажется, это имеет отношение – есть у меня теперь одна теория – к свободе. Видишь ли, здесь, – впереди что-то шевельнулось, – ты свободен. Никаких законов: нечего нарушать, нечему следовать. Твори что хочешь. И из-за этого с тобой происходит крайне интересная штуковина. Очень быстро, на удивление быстро, ты становишься, – они подошли к очередному тускло светящемуся фонарю; шевеление оказалось дымом, который медленно поднимался от наружного подоконника, украшенного стеклянными зубьями словно какой-нибудь погасший Джек-фонарь, – именно тем, кто ты есть на самом деле. – Тэк снова стал виден. – Если ты к такому готов, здесь это пышным цветом.

– Тут, наверное, довольно опасно. Мародеры и все такое.

Тэк кивнул.

– Разумеется, здесь опасно.

– На улицах часто грабят?

– Бывает. – Луфер скорчил рожу. – Кстати, знаешь одну штуку о преступности? Очень забавная. К примеру, сейчас в большинстве американских городов – Нью-Йорке, Чикаго, Сент-Луисе – преступления, я читал – до девяносто пяти процентов – совершаются между шестью часами вечера и полуночью. Это значит, что прогуливаясь по улице в три часа ночи, ты находишься в большей безопасности, чем когда идешь в театр, чтобы успеть на представление в семь тридцать. Интересно, во сколько оно теперь идет. Где-нибудь после двух, я полагаю. Думаю, Беллона ничуть не опаснее любого другого города. Она очень маленькая теперь, наша Беллона. Тоже своего рода защита.

Лезвие, о котором успел подзабыть, царапнуло джинсы.

– А оружие ты с собой носишь?

– Месяцы тщательного изучения что где происходит, движений и колебаний города. Часто смотрю по сторонам. Сюда.

На другой стороне улицы возвышались вовсе не дома: это темные как сланец деревья высились над оградой парка. Луфер направился ко входу.

– Здесь безопасно?

– Выглядит довольно жутко, – кивнул Тэк. – С большой долей вероятности отпугнет любого преступника с хотя бы крупицей мозгов. В здравом уме сюда никто кроме бандитов не полезет. – Он оглянулся назад, ухмыльнулся. – А это, похоже, означает, что все бандиты устали ждать и ушли домой спатки. Пойдем.

По обе стороны от входа возлегали каменные львы.

– Забавно, – сказал Тэк; они прошли между статуями. – Покажи мне место, куда по-ночам не пускают женщин, потому, дескать, что все мерзкие, развратные мужчины прокрадываются туда, чтобы творить свои мерзкие, развратные дела; и знаешь, что ты там найдешь?

– Гомиков.

Тэк бросил на него взгляд через плечо, надвинул козырек фуражки на самые глаза.

– Точно.

Темнота окутала их и помогла пройти по тропе.

В тьме этого города, в его вони нет ничего безопасного. Ну что же, придя сюда, я отказался от всяческих претензий на безопасность. Лучше говорить об этом так, словно у меня был выбор. Так и удержим ширму здравомыслия, скрывающую чудовищные декорации. Но что поднимет ее?

– За что тебя посадили тогда?

– Подрыв нравственных устоев, – ответил Тэк.

Кид шел в нескольких шагах позади Луфера. Тропа, начавшись бетоном, теперь превратилась в грязь. Листья, падая, бились о его тело. Трижды его босая ступня попадала на грубые корни; один раз болтающаяся рука слегка задела кору.

– На самом деле, – бросил Тэк назад, в темноту между ними, – меня оправдали. Обстоятельства так сложились, мне кажется. Мой адвокат посчитал, что лучше мне не вносить залог и посидеть в тюрьме дней девяносто, типа срок за мелкое правонарушение. Потом они потеряли какой-то документ. Потом, на суде, он всем этим воспользовался, и добился чтобы обвинение изменили на публичное непристойное поведение; а за это срок я уже отбыл. – Застежки на его молниях звякнули, как будто он пожал плечами. – Если так подумать, все обернулось к лучшему. Гляди!

Угольная чернота листьев рассыпалась, выпуская на первый план привычный цвет городской ночи.

– Где? – Они остановились, окруженные деревьями и высоким густым кустарником.

– Тише! Вон там...

Шерсть его одежды приглушила кожу Тэковой куртки. Он прошептал:

– Что ты?...

На тропу впереди, внезапный, светящийся и неестественный, из-за угла, покачиваясь, выплыл семифутовый дракон, а следом за ним – такого же размера богомол и грифон. Похожие на пластиковые фигуры тончайшей работы, светящиеся изнутри, с расплывчатыми очертаниями, они двигались вперед, раскачиваясь из стороны в сторону. Соприкоснувшись друг с другом, дракон с богомолом вдруг – сцепились!

Кид подумал о кинокадрах, слегка расфокусированных, накладывающихся друг на друга.

– Скорпионы! – прошептал Тэк.

Плечо Тэка толкнулось в его плечо.

Его рука лежала на стволе дерева. Тени веточек паутиной опутали его предплечье, тыльную сторону ладони, кору. Фигуры приблизились; паутина немного сместилась. Фигуры прошли мимо; паутина соскользнула совсем. Они точно так же тревожат глаз, вдруг понял он, как картинки на трехмерных открытках – те же самые дифракционные полосы, висящие завесой то ли прямо перед, то ли непосредственно за.

Грифон, идущий замыкающим, мигнул:

Тощий, кривоногий подросток с прыщавыми плечами посреди шага размашистого, но осторожного – и снова грифон. (Воспоминание о колючих золотистых волосах; руки, тянущиеся от тазового крыла, усеянного веснушками).

Богомол развернулся, чтобы посмотреть назад, и мгновенно выключился:

На этом, по крайней мере, была хотькакая-то одежда – смуглый, брутального вида подросток; цепи, которые он носил на шее, гремели, когда он задевал их рукой, рассеянно поглаживая левую сторону своей груди.

– Ну же, Малыш! Давай уже, врубайся обратно! – это произнес уже снова богомол.

– Блин, думаешь, они там будут? – от грифона.

– Еще как. Как же им там не быть! – Голос, исходящий от дракона, не мудрено было перепутать с мужским; звучала она чернокоже.

Выдавленный изумлением и замешательством в состояние отрешённости, Кид вслушивался в разговор удивительных тварей.

– Пусть только попробуют не быть! – Опять загремели теперь невидимые цепи.

Грифон мигнул еще раз: рябые ягодицы и заскорузлые пятки исчезли, скрытые пламенеющей чешуей.

– Слышь, Малыш, а что если их еще нет?

– Вот черт! Адам?...

– Короче, Адам, ты же знаешь что они там будут, – заверил дракон.

– Да? Откуда мне это знать? Ах, Леди-Дракон! Леди-Дракон, это уж слишком!

– Двинули. А вы двое заткнитесь, ага?

Раскачиваясь в унисон и вразнобой, они скрылись, свернув за угол.

Он теперь совсем не видел своей руки, и поэтому позволил ей оторваться от ствола.

– Что... что они такое?

– Говорю же: скорпионы. Типа банда такая. Может, их несколько, этих банд. Не знаю на самом деле. Ты их полюбишь со временем, если научишься не попадаться им под ноги. Если не научишься... ну, думаю, ты или присоединишься к ним; или они тебя сожрут. Это насколько я знаю.

– Я имел в виду... драконы... и твари?

– Красивые, правда?

– Что они такое?

– Знаешь, что такое голограмма? Изображения проектируются из интерферограмм с помощью очень маленького, очень маломощного лазера. Это не слишком сложно. Но выглядит впечатляюще. Они называют это защитным экраном.

– О-о. – Он бросил взгляд на свое плечо, куда Тэк положил ладонь. – Я слышал о голограммах.

Тэк вывел его из тайного убежища среди кустов обратно на бетон. В нескольких ярдах дальше по тропе, там, откуда пришли скорпионы, светился фонарь. Они двинулись в его направлении.

– Есть еще такие поблизости?

– Возможно, – Тэк снова скрыл тенью верхнюю часть лица. – Эти их защитные экраны на самом деле ни от чего не защищают – если не считать наших любопытных глаз, от тех, кто желает разгуливать в чем мать родила. Когда я впервые попал сюда, вокруг были одни скорпионы. Грифоны и другие виды стали появляться сравнительно недавно. Но название успело прижиться. – Тэк сунул руки в карманы джинсов. Молния его куртки была застегнута только снизу, вверху же расходилась в стороны, обеспечивая пространство для несуществующих грудей. Тэк шел, уставившись на них. Когда он поднял голову, улыбка играла у него на губах, но в глазах ей не было подтверждения. – Как-то забываешь, что люди не знают о скорпионах. Не знают о Калкинсе. Здесь они известны всем. Беллона – большой город; будь у них в любом другом городе страны что-нибудь настолько же известное, ну, я думаю, жители Лос-Анджелеса, Чикаго, Питтсбурга, Вашингтона только об этом бы и сплетничали на своих коктейлях, да? Но они забыли, что мы существуем.

– Нет. Они не забыли. – Он не мог видеть глаза Тэка, но знал, что они сузились.

– И поэтому они шлют людей, которые не знают даже собственного имени. Таких, как ты, да?

Он рассмеялся, резко; смех прозвучал чем-то средним между лаем и кашлем.

Тэк отозвался своим хриплым рокотом.

– Ох, да! А ты тот еще паренек.

Смех угасал постепенно.

– Куда мы идем теперь?

Но Тэк опустил подбородок и зашагал вперед.

Из этой пьесы света, кожи и тьмы, могу ли я позволить себе принять личность? Как воссоздать мне этот выжженный парк в матрице, поддающейся осмыслению? Вооруженный противоречивыми видениями, уродливая рука, закованная в темницу красивого металла, я твердо следую законам новой механики. Я – исступленный инженер, уничтожив прошлое, перестраиваю настоящее.