Текст книги "Далгрен (ЛП)"

Автор книги: Сэмюэль Р. Дилэни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

4

– Тэк! – окликнула она, сидя по ту сторону пламени, и, вставая, тряхнула пламенного цвета гривой волос. – Кого ты привел?

Она обошла вокруг сложенного из шлакоблоков очага, и направилась к ним, теперь всего лишь силуэт, переступая спальные мешки, свернутые рулонами одеяла, лежащие на газоне фигуры. Двое глянули на нее и отвернулись. Еще двое храпели на разные лады.

Сидящая на покрывале девушка без сорочки, с по-настоящему красивой грудью, перестала играть на губной гармошке, стукнула ею о ладонь, выбивая слюну, и дунула еще разок.

Рыжеволосая обогнула девушку с гармоникой и схватила Тэка за рукав, приблизившись теперь достаточно, чтобы снова обрести лицо.

– Мы не видели тебя уже много дней! Что случилось? Ты ведь приходил ужинать едва ли не каждый вечер. Джон беспокоился о тебе.

В полумраке ее лицо виделось симпатичным.

– Ничего я не беспокоился. – От закусочного столика отделился высокий, длинноволосый мужчина в жилете перуанской расцветки и подошел к ним. – Тэк приходит. Тэк уходит. Ты ведь его знаешь. – Даже в свете миниатюрных огней-отражений в стеклах его очков было видно, что смуглость кожи достигалась им не без помощи то ли химии, то ли кварцевых ламп. Бледные, тонкие волосы выглядели так, словно дневной свет разделил бы их на полосы разных оттенков солнечного. – В данный момент к завтраку ты ближе, чем к ужину.

Он – Джон? – похлопал себя по бедру свернутой в рулон газетой.

– Пойдем. Рассказывай, Тэк. – Она улыбнулась; и ее лицо размежевалось глубокими тенями. – Кого ты привел к нам с Джоном на этот раз? – пока Джон высматривал в небе (сдвоенные языки пламени соскользнули у него с линз) признаки рассвета.

Тэк сказал:

– Это Кид.

– Кит? – переспросила она.

– Кид.

– К-и-т-т..?

– ... и-д.

– ...д, – добавила она, неуверенно сдвинув брови. – Ага, Кидд.

Если лицо Тэка и выражало что-то, заметно этого не было.

Он подумал, как же все это мило; хотя было и что-то тревожное.

Она потянулась, расправив плечи и сощурившись:

– Как поживаешь, Кидд? Ты новенький? Или прятался месяцами там, среди теней? – Тэку: – Ну разве это не удивительно – как мы всегда вот так вот обнаруживаем людей? Вот думаешь, что всех уже в городе встречал, кого только можно. И тут вдруг некто, кто скрывался где-то там все это время, высовывает нос из кустов, и...

– Так мы познакомились с Тэком, – сказал Джон. – Правда, Тэк?

Тэк сказал:

– Он новенький.

– А. Что ж, – сказал Джон, – у нас тут вот какая штука происходит. А может ты ему объяснишь, Милдред?

– Ну, мы подумали, – плечи Милдред распрямились, придавая ей официальный вид. – Мы подумали, что надо как-то выживать вместе. В смысле, не можем же мы рвать друг другу глотки, как звери какие-то. И ведь проще некуда ситуации вроде этой... – он не сомневался, что ее жест на слове этой полностью исключал все, что лежало вне освещенного огнем костра пространства поляны, – выродиться в нечто... ужасное! И вот мы собрали... нечто вроде коммуны. Здесь, в парке. Люди получают еду, работают вместе, знают, что могут рассчитывать на какую-никакую, но защиту. Мы стараемся быть настолько органичными, насколько возможно, но это становится все труднее и труднее. Когда в Беллону попадают новички, у них есть возможность узнать, как и что здесь происходит. Мы не каждого к себе берем. Но когда все же берем, мы очень покладисты. – У кого-то был тик (у него или у нее, он не был уверен, и это начало его беспокоить), словно зазубрина на проводе, который перетянули через угол. – Ты действительно новенький? Мы всегда рады заполучить свежего человека.

Он кивнул, а мозг его в это время лихорадочно соображал: у него? у нее?

Тэк сказал:

– Ты бы показала ему что да как, Милли.

Джон сказал:

– Хорошая идея, Милдред. Тэк, я хотел бы с тобой кое-что обсудить, – снова похлопывая газетой. – Ах, кстати. Не хочешь ли взглянуть?

– Что? А... – нельзя так сильно беспокоиться о таких вещах! Часто, впрочем, ему приходилось напоминать себе об этом. – Спасибо.

Он взял свернутую газету.

– Ну ладно, Тэк. – Джон с Тэком повернулись к ним спинами. – Так когда ты планируешь начать закладку фундаментов? Я могу дать тебе...

– Слушай, Джон, – Тэк положил ладонь Джону на плечо; они уходили прочь. – Все, что тебе надо – это чертежи, и ты можешь...

Они вышли из зоны слышимости.

– Ты голоден?

– Нет.

Она на самом деле была симпатичной.

– Ну, в общем, если голоден – давай, отойдем-ка сюда – мы начинаем готовить завтрак, как только рассветет. Это уже довольно скоро.

– Ты что, не спала всю ночь? – спросил он.

– Спала. Просто, когда ложишься спать на закате, просыпаешься довольно рано.

– Знаю.

– Мы здесь много работаем... – она сунула руки в задние карманы; ее джинсы с коротко оборванными штанинами были подняты высоко на бедра, – … в течение дня. Не рассиживаем просто так. У Джона запущено несколько десятков проектов. Довольно сложно заснуть, когда вокруг стучат молотками, строят и все такое. – Она улыбнулась.

– Я уже давно проснулся; но ничуть не устал. Когда устаю, меня ничто не может разбудить.

Он посмотрел вниз, на ее ноги.

Во время движения падающие на них отблески сходились, скрещивались друг с другом.

– О, мы совсем не против, если ты и в самом деле хочешь спать. Мы никого не хотим заставлять. Но у нас должна быть какая-то постоянная модель, ты же понимаешь.

– Да, я понимаю. – Он все постукивал газетой по бедру. Теперь поднял ее.

– Зачем ты ходишь с этой орхидеей? – спросила она. – Конечно, учитывая, в каком состоянии находится город, это не лишено смысла. И мы правда терпимы к самым разным образам жизни. Но...

– Мне ее подарили. – Он отвернулся и раскрыл газету.

УГРОЖАЕТ СЕРЬЕЗНАЯ

Он дал таблоиду развернуться до конца.

НЕХВАТКА ВОДЫ

На месте даты было напечатано Вторник, 12 февраля 1995 года.

– Это что, мать его, такое?

На ее лице проявилась обеспокоенность.

– Ну, у нас здесь не так уж много людей, которые умеют поддерживать все на плаву. И мы все думаем, что со дня на день вода станет серьезной проблемой. Ты даже не представляешь, сколько ее истратили, когда пытались тушить пожары.

– Я про 1995-й.

– А-а. Это просто Калкинс. – На закусочном столике стоял ящик с консервами. – Мне кажется, одно только то, что у нас есть газета – поразительно. – Она села на скамейку и выжидающе посмотрела на него. – А с датами – это у него такая маленькая шутка.

– А-а. – Он сел рядом с ней. – У вас тут есть палатки? Что-нибудь для укрытия? – все еще думая: 1995?

– Ну, мы всё больше под открытым небом, – она осматривалась вокруг, а он пытался ощутить город по ту сторону укрытого листвой и освещенного огнем костра грота. – Само собой, Тэк – он обещал Джону какие-то простые чертежи. На будки. Джон хочет, чтобы Тэк возглавил весь проект. Он думает, так для него будет лучше. Знаешь, Тэк такой странный. Ему почему-то кажется, что мы его не примем. По крайней мере, я думаю, что ему так кажется. У него очень, такое, устойчивое мнение о себе как об одиночке. Он хочет дать нам чертежи – он инженер, как ты знаешь – и позволить нам воплотить их в жизнь. Но ценность этого не просто в постройке – или развалюхе – которая появится в результате. Это должна быть творческая, сокровенная для строителя вещь. Как ты думаешь?

Чтобы сделать хоть что-то, он крепко, до боли стиснул зубы.

– Ты уверен, что не хочешь есть?

– О. Да.

– Ты не устал? Если есть желание, можешь поспать несколько часов. Мы не начинаем работать, не позавтракав. Могу найти тебе покрывало, если хочешь

– Нет.

Ему пришло в голову, что в свете костра он может насчитать лет двадцать пять от роду в ее строгом, чистом лице.

– Я не хочу есть. Я не хочу спать. Я даже не знал, что Тэк ведет меня сюда.

– Это очень хорошее место. Правда-правда. По крайней мере, душевное согласие у нас очень живое.

Возможно, всего двадцать.

Девушка с гармоникой заиграла опять.

Некто, укутанный в кокон тускло-коричневого цвета, мелькнул с той стороны костра.

Ближайшая из накрытых тканью спящих голов находилась всего в футе от теннисных туфель Милдред.

– Лучше б ты ее не носил, – она рассмеялась.

Он раскрыл свои огромные пальцы, окруженные металлом.

– Я хочу сказать – если останешься с нами. Может тогда тебе будет не обязательно ее носить.

– Мне необязательно ее носить, – и решил не снимать.

Гармоника пронзительно взвизгнула.

Он поднял голову.

От деревьев: свет ярче огня и зелени, отбрасывающий лиственные тени на спальные мешки и скатанные покрывала. Затем обрушились вздувшиеся клешни и шипастый, полупрозрачный хвост:

– Эй, ну как там эта хрень для нас, готова?

Множество цепей свисало у него с шеи. В плечевой впадине виднелся белый струп (и ниже еще несколько, поменьше), – видимо, последствия сильного падения на цементный пол. На один из его ботинков тоже были намотаны цепи: передвигаясь, он позвякивал.

– Давайте, давайте. Тащите сюда мое сраное барахло! – Он остановился у очага. Его большие руки и маленькое лицо поблескивали, отполированные отсветами огня. Один из передних зубов был сломан. – Это все? – он, не глядя, махнул рукой в сторону закусочного столика, стряхнул с плеча путанные черные волосы, частично сплетенные в косу, и продолжил движение.

– Привет, Кошмар! – сказала Милдред с самой очаровательной в мире улыбкой. – Как поживаешь?

Скорпион посмотрел на нее сверху вниз, облизнул высоко задранную губу, просунув язык в дырку от зуба, и произнес, растягивая:

– Бля-я-а, – что могло означать все, что угодно. Вклиниваясь между ними: – Пшел на хрен... – увидел орхидею, – ...с дороги! – и сняв ящик с консервами с края стола, прижал его к брюху, где грязные, мятые джинсы осели так низко, что виден был переходный участок между волосами на животе и лобковыми. Он посмотрел на оружие поверх собственной толстой руки, закрыл рот, покачал головой: – Бля, – снова, и: – А ты куда, мать твою, уставился? – Между полами укороченного жилета пришельца поблескивали призмы, зеркала и линзы, окруженные темными витками замкнутой цепи, на которую были насажены, ее блестящими безупречными звеньями и дешевой латунью из скобяной лавки.

– Никуда.

Кошмар с отвращением шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, повернулся, немедленно наткнувшись на чей-то спальный мешок.

– Двинься, черт возьми!

Над парусиной приподнялась голова; это был пожилой человек, сразу же принявшийся тереть кулаками глаза под стеклами очков, которые он, видимо, надевал перед сном, – потом внимательно следил, как скорпион неуклюже плутает меж деревьев.

Он заметил тень, мелькнувшую по лицу Милли, внезапно уверившись, что она обязательно крикнет что-нибудь на прощание. Ее нога в теннисной туфле рыхлила землю.

На лодыжке, над самой ступней у нее была царапина.

Он нахмурился.

Она сказала:

– Это был Кошмар. Ты в курсе про скорпионов?

– Тэк кое-что рассказывал.

– Просто удивительно, насколько удачно получается ладить с людьми благодаря всего лишь любезности. Конечно, их представления об ответных реакциях бывают странноватыми. Они добровольно вызывались избивать людей для нас. Все приставали к Джону, чтобы нашел для них кого-нибудь, с кем можно поработать – естественно, из таких, что нас беспокоили. Вот только нас никто не беспокоил.

Она опустила плечи.

– Я так полагаю, – предложил он из сердца нежизнеспособной архитектуры собственной улыбки, – у вас с ними бывают сложности?

– Бывают. – Ее улыбка была идеальна. – Хотела б я, чтоб Джон был сейчас здесь. Джон с ними хорошо ладит. Я, знаешь, даже думаю, что Кошмар его немного побаивается. Мы для них много чего делаем. Делимся с ними едой. Мне кажется, они многое от нас берут. Но насколько проще было бы им помогать, если б только они признали, что нуждаются в этом.

Гармоника молчала: девушка с обнаженной грудью покинула свое покрывало.

– Откуда у тебя эта царапина?

– Простая случайность. С Джоном. – Она пожала плечами. – По правде говоря, это одна из них оставила. – Она кивнула на его орхидею. – Ничего страшного.

Он наклонился, желая прикоснуться к царапине, взглянул ей в лицо: она не шевельнулась. Положил указательный палец на ее голень, провел сверху вниз. Рядом с его загрубелостью граница корочки раны ощущалась негромким скрежетом.

Она нахмурила брови:

– Ну правда же, полная чепуха. – Обрамленная темно красным, ее сердитость выглядела мило. – А что это у тебя такое? – Она показала: – На запястье.

Рукав задрался, когда он нагибался.

Он пожал плечами. Замешательство было таким, словно с трудом пытаешься определить правильный способ существования внутри собственного тела.

– Да так, нашел кое-что.

Ему было интересно, услышала ли она вопросительный знак в конце его фразы, —маленький, не больше точки.

По тому как дернулись ее брови, он понял – услышала: это позабавило его.

Над его шишковатым запястьем вдруг полыхнуло отражением оптическое стеклышко.

– Откуда оно у тебя? Я видела нескольких человек, которые носили такую... такую цепь.

Он кивнул:

– Я нашел ее совсем недавно.

– Где? – Ее нежная улыбка слегка напряглась.

– Откуда у тебя эта царапина?

Все еще улыбаясь, она посмотрела на него в замешательстве.

Он ждал такого взгляда. И не поверил ему.

– Я... – эта мысль определила некий внутренний темп: – хочу узнать тебя! – Он был самым неожиданным и ошеломительным образом счастлив. – Ты давно уже здесь? Откуда ты? Милдред? Милдред, а как фамилия? Зачем ты пришла сюда? Насколько думаешь задержаться? Тебе нравится японская еда? А поэзия? – он рассмеялся. – Тишина? Вода? Кто-нибудь произносит твое имя?

– Хм... – он видел, как она довольна. – Милдред Фабиан, и люди, также как Тэк действительно зовут меня Милли. Просто Джон считает, что обязан быть официозным, когда у нас появляется кто-нибудь новый. Я училась здесь, в Государственном Университете. Но сама я из Огайо... Юклид, Огайо?

Он снова кивнул.

– Но в Государственном чертовски хорошая мультинаучная кафедра. Была по крайней мере. Поэтому я приехала сюда. И... – она опустила глаза к земле (карие, – осознал он с задержкой в полсекунды, глядя на ее ресницы цвета хлеба, – карие, но с эдакой медной основой, а сама медь красная, как ее волосы), – Я осталась.

– Так ты была здесь, кода все случилось?

– Да... – здесь ему послышался вопросительный знак, который не влез бы ни в одну ячейку.

– Что... – и произнося, – … случилось? – он уже не хотел ответа.

Ее глаза расширились, взгляд снова опустился вниз; плечи опали; спина округлилась. Она потянулась к его скованной железом руке, которая лежала на скамье между ними.

Она взяла двумя пальцами блестящий кончик лезвия, и он как никогда остро ощутил скованность своей кисти в этих доспехах.

–А я... я всегда... ну может все-таки... – Она дернула лезвие в сторону (он запястьем почувствовал давление и напряг руку), отпустила: – Ага. – пробормотала: – Хммммм...

– Ха.

Он был озадачен.

– Всегда было интересно, – пояснила она, – можно ли заставить их звенеть. Как музыкальный инструмент. Лезвия ведь все разной длины. Я подумала, что если они издают ноты, может у тебя получилось бы... играть на них.

–Оружейная сталь? Мне кажется, она недостаточно хрупкая. Колокола и все такое прочее делают из железа.

Она склонила голову на бок.

– Если хочешь извлечь из чего-либо звон, это что-либо должно быть хрупким. Как стекло. Ножи твердые, это да; но они слишком гибкие.

Помедлив мгновение, она взглянула на него.

– Я люблю музыку. Собиралась на ней специализироваться. В Государственном. Но Мультинаучный факультет был настолько хорош. Мне кажется, я не видела в Беллоне ни одного японского ресторана с тех пор, как ходила здесь в школу. Но раньше было несколько неплохих китайских... – Что-то произошло с ее лицом, высвободилось: отчасти изнеможение, отчасти отчаянье. – Знаешь, мы ведь стараемся изо всех сил...

– Что?

– Мы изо всех сил стараемся. Здесь.

Он едва заметно кивнул.

– Когда все случилось, – тихо сказала она, – это было ужасно.

Ужасно прозвучало совершенно нейтрально, совсем как у него в воспоминании человек в коричневом костюме сказал однажды элеватор. Это интонация, подумал он, вспомнив как легко она обнажила слова Тэка. Милли продолжала:

– Мы остались. Я осталась. Наверное, мне казалось, я должна остаться. Не знаю, насколько долго... в смысле, насколько я останусь. Но нам надо делать хоть что-нибудь. Поскольку мы там, где мы есть, нам нужно хоть какое-то занятие. – Она перевела дыхание. Мышца у нее на подбородке нервно дергалась. – А ты?..

– А что я?

– А тебе что нравится, Кидд? Кто-нибудь произносит твое имя?

Он знал, что нет здесь никакого подвоха; и все равно пришел в раздражение. Его губы начали складываться в Ну, но вышло только дыхание.

– Тишина?

Дыхание превратилось в шипение; шипение превратилось в:

– … иногда.

– Кто ты? Откуда ты пришел?

Он замешкался, и заметил, как ее глаз усмотрел что-то в этом его промедлении:

– Ты боишься потому, что ты здесь новенький... наверное. Я, мне кажется, боюсь потому, что пробыла здесь... чертовски долго!

Она окинула взглядом стоянку.

Двое юношей с длинными волосами стояли у обугленных кирпичей. Один из них протянул к камням руки, то ли пытаясь согреться, то ли просто, чтобы почувствовать жар.

Утро было теплым. Я не признаю защитой этот лиственный пузырь. Не существует сочленения между объектом и тенью, не существует угла между топливом и пламенем. Где обустроят они себе убежища, если фундаменты ушли в прах; если двери и окна загромождаются обугленным мусором? Ничему больше нельзя доверять, кроме того, что греет.

Губы Милдред слегка приоткрылись, глаза сузились.

– Знаешь, что сделал Джон? Я думаю, это было и смело тоже. Мы только-только закончили этот очаг; тогда нас здесь было совсем немного. Кто-то захотел поджечь его с помощью зажигалки. Но Джон сказал, погодите; и отправился аж к Голландскому Озеру. Тогда с горением все обстояло гораздо хуже, чем сейчас. И вот он принес обратно такую старую, сухую подожженную палку. На самом деле, ему пришлось несколько раз переносить огонь с палки на палку, пока он добрался. И от того огня, – она кивнула в сторону одного из молодых людей, который как раз ворошил дрова сломанной ручкой от веника, – он зажег наш. – Второй ждал с деревянным чурбаном наготове. – Я думаю, это было очень смело. А ты?

Чурбан полетел. Искры сыпанули сквозь жаровню, взлетев выше уровня нижних ветвей.

– Эй, Милли!

Искры вихрились, а ему стало интересно, почему это все беседуют так громко, если столь многие спят.

– Милли! Гляди, чего я нашла.

Теперь на ней была синяя рабочая рубашка, не застегнутая. В одной руке она держала гармонику, в другой – блокнот на пружинках.

– Что это? – отозвалась Милли.

Проходя мимо очага, девушка махнула блокнотом, взмётывая искры; те взвились вокруг огненным колесом и опали.

– Он принадлежит кому-нибудь из здешних? Там подпалины есть. На обложке.

Сгорбившись, она села с блокнотом между ними, сосредоточенно хмуря лицо.

– Это чьи-то записи.

Картон в углу расслоился черными хлопьями. Половина задней обложки была покрыта пятнами от близкого жара.

– Что там написано? – спросила Милли.

Девушка пожала плечами. Она плотно уперлась в него плечом и бедром с одного бока; он подвинулся на скамье, освобождая для нее место, подумал о том, чтобы вернуться на прежнюю позицию, но вместо этого подобрал газету и раскрыл ее – лезвия оставили прореху с одной стороны – на второй странице.

– Кто вырвал первые листы? – Спросила Милли.

– Я его таким нашла.

– Но вот же, клочки бумаги остались на пружинках.

– Каллиграфический у него почерк.

– Ты можешь разобрать, что он пишет?

– Не при этом свете. Я прочла немного в парке, возле фонаря. Давай поближе к огню.

Газетный лист, на который он уставился, подрагивал отраженным светом, текст с обратной стороны тоже был виден. Ему удалось разобрать только заголовок, набранный готическим шрифтом:

БЕЛЛОНА ТАЙМС

А чуть ниже:

Роджер Калкинс,

Редактор и Издатель.

Он закрыл газету.

Девушка ушла к очагу.

Он встал, оставив газету на скамейке, и перешагнул один за другим три спальных мешка и свернутое в рулон одеяло.

– Что там написано?

Она все так же сжимала гармонику в руке.

У нее были короткие, густые волосы. Ее глаза, когда она смотрела на него прямо, были цвета ярко-зеленого, с желтоватым отливом. Прислонив блокнот к изгибу локтя, свободной рукой она перелистнула картонную обложку, чтобы он мог посмотреть на первую страницу. Следы зеленого лака пятнышками испещряли ее ногти.

Начертанное идеальным как у монаха-переписчика почерком, верхнюю строку занимало разорванное предложение:

ранить осенний город.

Крикнул миру, чтоб имя ему дал.

От этих слов его тело покрылось гусиной кожей...

Внутри-тьма ответила ветром.

Все, что вы знаете, я знаю: пошатывающиеся астронавты и банковские клерки, бросающие взгляд на часы перед ланчем; актрисы, хмурящиеся в светлые кольца зеркал, и операторы грузовых лифтов, растирающие зачерпнутую большим пальцем смазку по стальной рукоятке; студенческие

Она опустила блокнот и уставилась на него, прищурив зеленые глаза. Пряди волос, покачиваясь, тревожили осколки теней у нее на щеке.

– Что это с тобой?

Он напрягся, силясь выдавить на лицо улыбку.

– Да просто он... ну, какой-то... жутковатый, что ли.

– Что в нем такого жуткого? – Она закрыла обложку. – У тебя очень странный вид.

– Я не... Просто... – Улыбка стала казаться неправильной. Ощущение, грозящее вытеснить ее лежало третьей вершиной треугольника, чьими другими вершинами были узнавание и непонимание. – Просто он такой... – Нет, начать заново. – Он был такой... Короче говоря, я много чего знаю об астронавтах. Бывало, я разыскивал расписание спутников и выходил по ночам, наблюдал за ними. Еще у меня был друг, который работал банковским клерком.

– Я знавала одного человека, который работал в банке, – сказала Милли. Затем другой девушке: – А ты разве нет?

Он сказал:

– Еще у меня была работа в театре. Это было на втором этаже, и мы постоянно таскали вещи через грузовой лифт... – Эти воспоминания было так легко восстановить... – Я уже вспоминал о нем – о лифтере – сегодня чуть раньше.

Они все еще выглядели озадаченными.

– Просто звучало очень знакомо.

– Ну, ясно... – Девушка провела пальцем по блестящей гармонике. – Я по-моему была в грузовом лифте, как минимум раз. Да черт, я как-то участвовала в школьной пьесе, и там вокруг зеркала в гримёрке были лампы. Но у меня же от этого не возникает ощущения жути.

– Но тот кусок про студенческие бунты. И винные погреба... Я ведь только вернулся из Мексики.

– Нет там ничего про студенческие бунты.

– Нет, есть. Я однажды участвовал в студенческом бунте. Я покажу. – Он потянулся к блокноту (девушка резко отпрянула от его орхидеи), положил раскрытую ладонь свободной руки на страницу (девушка снова приблизилась, задев плечом его руку. Ему была видна ее грудь, едва прикрытая незастегнутой рубашкой. Ага!) и прочитал вслух:

– «...большим пальцем смазку по стальной рукоятке; студенческие хеппенинги с фольксвагенами, забитыми спагетти, рассвет в Сиэтле, автоматизированные вечера в Лос-Анджелесе» – Он поднял глаза в смущении.

– Ты бывал и в Сиэтле, и Лос-Анджелесе, и утром, и ночью, да? – Улыбка в ее глазах дрожала на фоне пламени.

– Нет... – Он покачал головой.

– А я была. И все равно не жутко. – Все еще улыбаясь глазами, она нахмурилась ему в унисон. – Это не про тебя. Разве что именно ты уронил его в парке... Но ты ведь этого не писал, правда?

– Нет, – сказал он. – Нет. Не писал. – Потерянное (оно было сильнее и страннее любого déjà vu), ощущение преследовало его. – Но я мог бы поклясться, что знал...

Сильней всего огонь пёк через разрез на колене; он потянулся рукой, чтобы почесать ногу; лезвия зацепились за спутанные нити. Он дернул орхидею в сторону: нити с треском разорвались. Мозолистыми пальцами свободной руки он с силой потер свою коленную чашечку.

Милли забрала блокнот, раскрыла его где-то в середине.

Зеленоглазая заглянула ей через плечо:

– Прочитай тот кусок в конце, где про молнию и взрывы, и бунт, и так далее. Думаешь, он писал о том, что происходило здесь – в смысле, в Беллоне?

– Прочитай тот кусок в начале про скорпионов и захваченных детей. Вот там, как ты думаешь, – о чем он писал?

Все вместе они склонились над блокнотом в свете костра.

Он почувствовал себя неуютно и осмотрелся кругом.

Тэк переступил спальный мешок и сказал Джону:

– Вы, ребята, слишком сильно хотите, чтобы я трудился. Вы просто не желаете понимать, что работа сама по себе это нечто, в чем я не вижу никакого мужества.

– Ой, да ладно тебе, Тэк.

Джон рассеянно похлопывал себя по бедру, словно все еще держал в руке скрученную газету.

– Я дам вам планы. Можете делать с ними все, что хотите. Эй, Кид, как дела? – Огонь усеивал громоздкую тэкову челюсть синяками теней, не без труда заливал светом его бледные глаза, бликовал на кожаном козырьке. – У тебя все в порядке?

Он сглотнул, отчего челюсть стиснулась; поэтому кивок оказался более деревянным, чем ему хотелось.

– Тэк, ты ведь возглавишь для нас проект строительства убежища?.. – Очки Джона полыхнули отсветом.

– Бля, – сказал Тэк, напомнив Кошмара.

– Ох, Тэк... – Милли покачала головой.

– Я с ним всю ночь спорю, – сказал Джон. – Эй. – Он внимательно посмотрел на закусочный столик. – А что, Кошмар заходил за продуктами?

– Ага. – Радостно.

– Как он там?

Она пожала плечами – уже с меньшей радостью.

Он услышал звуки гармоники, посмотрел:

Девушка снова сидела на своем покрывале, склонившись над губной гармошкой. Волосы разных оттенков меди шлемом обрамляли ее опущенное долу лицо. Рубашка соскользнула, обнажив одно заостренное плечо. Нахмурившись, она еще раз тряхнула гармоникой о ладонь. Блокнот лежал рядом с ее коленом.

– Мы с Тэком ходили осматривать место, где я хочу возвести убежище. Знаешь, там, на скалах?

– Ты опять поменял местоположение? – спросила Милли.

– Ага, – сказал Тэк. – Он поменял, да. Ну как тебе здесь нравится, Кид? Хорошее место, скажи?

– Мы с радостью тебя примем, – сказал Джон. – Мы всегда рады новым людям. У нас тут очень много работы; нам пригодятся все прилежные работники без исключения. – Ладонь, которой он похлопывал себя по бедру, замерла, осталась лежать на ноге.

Кид прочистил горло резким хрипом.

– Я, наверное, пойду дальше.

– Ох... – Судя по голосу, Милли была разочарована.

– Да ладно. Останься на завтрак, – судя по голосу, Джону очень этого хотелось. – Потом попробуешь какой-нибудь из наших рабочих проектов. Посмотришь, что тебе понравится. Ты знаешь – там, снаружи, очень странные улицы. Никогда не знаешь, что найдешь на них.

– Спасибо, – ответил он. – Я пожалуй пойду...

– Я выведу его обратно на проспект, – сказал Тэк. – Ну ладно, бывайте, ребята.

– Если вдруг передумаешь, – позвала Милли (Джон снова принялся постукивать себя по ноге), – ты всегда можешь вернуться. Через несколько дней тебе может захотеться вернуться. Просто приходи. Мы и тогда тоже будем тебе рады.

Уже идя по бетонной дорожке, он сказал Тэку:

– Они ведь действительно хорошие люди, правда? Просто мне кажется, я...

Пожал плечами.

Тэк хрюкнул:

– Ага.

– Скорпионы – это вроде как защитный рэкет, за который людям в коммуне приходится платить?

– Можно и так сказать. Но опять же – они ведь получают защиту.

– От всех, кроме скорпионов?

Тэк снова хрюкнул, неприятно-резко.

Кид распознал в этом звуке смех.

– Просто не хочу ввязываться в такие вещи. По крайней мере, не с этой стороны.

– Я отведу тебя назад к проспекту, Кид. Он ведет дальше в город. Ближайшие магазины уже неплохо подчищены от еды, но тут никогда не знаешь, где тебе повезет. Хотя если честно, я думаю, в домах выйдет лучше. Но и там есть свои нюансы: кто-нибудь может просто-напросто поджидать тебя с дробовиком наготове. Как я уже говорил, от двухмиллионного населения города осталась едва ли тысяча: значит, занят будет только один дом из ста – шансы неплохие. Вот только я сам пару раз едва не нарвался на ружье. Опять же, о скорпионах надо беспокоиться... Группа Джона? – Резкий, скрипучий смех нес в себе хмельные нотки, идущие в разрез со всем остальным поведением Тэка. – Они мне нравятся. Но даже рядом с ними я не хотел бы оставаться слишком надолго. Нет, не хотел бы. Но я помогаю им. К тому же у них неплохо бывает прийти в себя, переждать... денёк-другой.

– Да. Наверное, так и есть... – Но его да прозвучало как-то неокончательно.

Тэк кивнул, молча соглашаясь.

Этот парк живет тьмой, текстурами тишины. Каблуки тэковых ботинок татуируют дорогу. Я мысленно вижу тянущуюся за ним пунктирную линию. А кто-нибудь другой может ухватить ночь за кромку этой линии, разорвать по перфорации, скомкать и отбросить прочь.

Только два из сорока с чем-то парковых фонарей (он принялся считать) продолжали светить. Сплошная облачность ночи скрывала любые намеки на рассвет. Дойдя до следующего рабочего фонаря, все еще в пределах видимости обрамленного львами входа, Тэк вытащил руки из карманов. Две световые точки размером с булавочную головку каждая прокалывали темноту где-то в районе его порыжелой верхней губы.

– А если хочешь, можешь зайти ко мне...