Текст книги "Мерфи (другой перевод)"
Автор книги: Сэмюел Баркли Беккет
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
3
По удивительному совпадению Луна была полная и находилась в перигее, на 29 тысяч миль ближе к Земле, чем за четыре последних года. Ожидали невиданных приливов. Управление Лондонского порта хранило спокойствие.
Селия добралась до замкнутого двора уже после десяти. У него в окне не было света, но ее, знавшую его пристрастие к темноте, это не беспокоило. Она уже и руку подняла, чтобы постучать знакомым ему стуком, но тут дверь распахнулась, и мимо нее вниз по ступенькам прогромыхал мужчина, от которого сильно несло спиртным. Выход из двора имелся только один, и после недолгих колебаний он им воспользовался. Своей пружинящей походкой он взрывал землю, брызгавшую у него из-под пяток, как будто ему не терпелось пуститься бегом, но он не смел. Селия вошла в дом, все еще испытывая в душе возбуждение от несовместимости его свинцового лица и алого шарфа, и включила в коридоре свет. Тщетно – лампочку кто-то унес. Она стала в темноте подниматься по лестнице. На площадке остановилась, чтобы дать себе последний шанс, последний шанс себе и Мерфи.
Она не видела его с того дня, когда он заклеймил работу как конец их обоих, а теперь вот явилась и, крадучись, пробиралась к нему в темноте, чтобы привести в исполнение предсказание самозваного прорицателя об успехе и процветании за шесть пенсов. Он сочтет ее за Фурию, явившуюся по его душу, или даже за судебного пристава с ордером о наложении ареста на его имущество. Но приставом была не она, а Любовь. Она всего лишь помощник судебного пристава. Разница эта настолько успокоила Селию, что она села на верхнюю ступеньку площадки в кромешной тьме, поглотившей привычное окружение. Как все было иначе на берегу реки, когда баржи посылали ей привет, пароходная труба отвешивала поклоны, буксир и баржа пели ей «да». Или они хотели сказать «нет»? Тонкое различие. А в чем, к примеру, была бы разница, если бы она поднялась по лестнице вверх, к Мерфи, или вновь спустилась вниз, во двор? Разница между, на его взгляд, ее способом погубить их обоих – и его способом, на ее взгляд. Нежная страсть.
Из комнаты Мерфи не слышалось ни звука, но ее, знавшую его пристрастие к неподвижности в течение долгого времени, это не беспокоило.
Она порылась в сумочке, ища монетку. Если она нащупает орла большим пальцем, то поднимется наверх, если же другим, чертовым пальцем – спустится вниз. Она нащупала орла чертовым пальцем и встала, собираясь уходить. Ужасающий звук донесся из комнаты Мерфи, некий обвал столь отчаянного свойства, что она выронила сумку, за которым после недолгой тишины последовал вздох более жалостный, чем любой стон. Мгновение она не шелохнулась – силы оставили ее. Едва они вернулись, Селия подхватила сумочку и помчалась, как она полагала, на выручку. Предзнаменование, данное ей монетой, осталось, таким образом, втуне.
Мерфи пребывал в том же состоянии, в каком он был описан в последний раз, с той, однако, разницей, что качалка теперь находилась над ним. В таком перевернутом положении единственной точкой его соприкосновения с полом было уткнувшееся в пол лицо. Грубо говоря, его поза походила на позу собирающегося войти в воду очень неопытного ныряльщика, с той лишь разницей, что его руки были не вытянуты вперед для рассечения воды во избежание удара, а связаны за спиной. Были возможны лишь самые мелкие движения – облизывание губ, переворот на другую щеку, лежащую в пыли, и так далее. Из носа хлестала кровь.
Не теряя времени на праздное созерцание, Селия развязала шарфы и со всем проворством, на какое только была способна, сняла с него кресло. По мере того как спадали державшие его оковы, он часть за частью обмякал, пока совсем не распростерся на полу в позе распятия, тяжело дыша. Громадное розовое родимое пятно на высшей точке его правой ягодицы повергло ее в изумление. Она не могла понять, как это никогда прежде его не замечала.
– Помогите, – сказал Мерфи.
Пробудившись от грез, Селия принялась за дело и оказала ему всяческую помощь, какая известна завзятой участнице скаутского движения. Когда она уже больше ничего не могла придумать, она вытащила Мерфи из угла, подсунула под него кресло-качалку, вывалила его на кровать, уложила пристойно, прикрыла простыней и села рядом. Следующий ход был его.
– Кто вы? – сказал Мерфи.
Селия назвалась. Не в состоянии поверить своим ушам, Мерфи открыл глаза. Проступающие из хаоса любимые черты были тем лицом на фоне превеликой треклятой трескучей сумятицы, о которой так возвышенно говорил Нири. Он закрыл глаза и открыл объятия. Она опустилась наискось на его грудь, их головы покоились на подушке рядом, только смотрели в разные стороны, его пальцы перебирали ее желтые волосы. Это было то короткое замыкание, которого столь истово желал Нири, когда гаснет слепящее пламя бегства и преследования.
Утром Мерфи простым языком изложил, как очутился в таком необыкновенном положении. Не успел он забыться в кресле сном, хотя сон тут едва ли подходящее слово, как у него начался сердечный приступ. Когда это случалось в то время, как он лежал в кровати, в девяти случаях из десяти его усилия побороть приступ заканчивались тем, что он приземлялся на пол. Ничего поэтому удивительного, учитывая его связанное состояние, что на этот раз они привели к тому, что в результате вся махина перевернулась вверх дном.
– Но кто тебя привязал? – сказала Селия.
Она не имела понятия об этом виде отдохновения, предаваться которому Мерфи не ощущал надобности в ее присутствии. Теперь он честно описал его ей во всех уникальных подробностях.
– У меня как раз и был приступ, когда ты позвонила, – сказал он.
Не имела она понятия и о его сердечных приступах, которые не беспокоили его в ее присутствии. Теперь он рассказал о них все, не утаив ничего, что могло бы внушить ей тревогу.
– Так что видишь, – сказал он, – какая разница, когда ты со мной.
Селия отвернулась к окну. По небу быстро неслись облака. Мистер Келли, верно, будет вопить от радости.
– Моя сумка на полу с твоей стороны, – сказала она.
От падения на площадке разбилось вставленное в клапан сумочки зеркало. Селия подавила крик, отвернулась в другую сторону и протянула ему большой черный конверт с надписью разноцветными буквами.
– Что ты велел мне достать, – сказала она.
Она почувствовала, как он взял конверт. Когда по прошествии некоторого времени он все еще не заговорил и не шелохнулся, она повернулась лицом к нему посмотреть, что не так. Цвет (желтый) отхлынул от его лица, оно стало землистым. Бледная струйка крови, изрисовавшая его челюсть, служила демонстрацией этого отлива. Он заставил ее еще немного подождать, а затем проговорил незнакомым ей голосом:
– Мой смертный приговор. Спасибо.
Ей показалось, что просто на праздного лентяя перспектива занятости не подействовала бы подобным образом.
– Маленькая булла о моем отлучении, – сказал он, – скрепленная не свинцом, а плевком самозваного предсказателя. Благодарствую.
Скрепя сердце, Селия протянула ему заколку. Внутреннее чутье подсказывало Мерфи, что обойтись с этим требованием следовало так, как он поступал с теми, что сыпались на него дождем в ту пору, когда он располагал доходом, а именно: открыть его, подержав над паром, поизумляться его экстравагантности и вернуть нераспечатанным. Но тогда получатель не лежал с ним рядом в постели.
– Почему в черном конверте, – сказала она, – и с разноцветными буквами?
– Потому что Меркурий, – сказал Мерфи, – бог воров, планета par exellence и моя планета, не имеет своего цвета. – Он расправил листок, свернутый в шестнадцать раз. – И потому, что это черное дело.
В момент рождения Козерог находился в четырех градусах восхождения; главные черты – Душа, Эмоциональность, Яснослышание и Молчание. Редкий ум превосходит по составу ум рожденного под этим знаком.
Луна в двадцати трех градусах склонения в созвездии Змеи дает великую Магическую Силу Глаза, воздействию которой легко поддаются душевнобольные. Избегайте измождения посредством речи. Выраженная мощная Любвеобильная натура, редко подозревающая непристойность, со склонностью к Чистоте. Опасность Припадков при преобладании Чувственности.
Марс, только что закатившийся на востоке, означает огромное желание заняться каким-то делом, однако же нет. Известны случаи, когда лица с подобной характеристикой выражали желание находиться одновременно в двух местах.
Может испытывать Сожаления в период ухудшения Здоровья. Может быть назван законопослушной персоной с великолепной наружностью. Следует избегать лекарств и предаваться Гармонии. Следует проявлять великую осторожность, имея дело с издателями, четвероногими и тропическими болотами, поскольку таковое может закончиться к невыгоде рожденного под этим знаком.
Меркурий в полуторном склонении с Анаретой[7]7
В средневековой астрологии враждебная планета, угрожающая рожденному под данным знаком смертью.
[Закрыть] имеет исключительно пагубное воздействие и будет немало содействовать подрыву Успеха на вершине Славы, что может испортить перспективы Козерога на будущее.
Сдвиг Луны по фазе на 90° к Солнечному Диску отрицательно воздействует на Хайлег[8]8
В астрологии планета, управляющая жизнью рожденного под данным знаком.
[Закрыть]. Созвездие Гершеля в Водолее останавливает Воду, и он должен этого остерегаться. Нептун и Венера в созвездии Тельца означают или среднеразвитые отношения с Женщинами или же низкого органического свойства. В качестве Подруг или в Матримониальных целях в пару рекомендуются рожденные под огненной триадой, когда Стрелец допускает маленькую семью.
Что касается Карьеры, рожденный под этим знаком будет вдохновлять и вести как посредник, распространитель, сыщик, смотритель, пионер или, если возможно, землепроходец; его девиз в бизнесе – большие прибыли и быстрый оборот.
Рожденный под этим знаком должен остерегаться воспаления почек, сопровождаемого повышением давления, и базедовой болезни, а также болей в шее и ногах.
Счастливые Камни. Аметист и Бриллиант. Козерогу следует их носить для обеспечения успеха.
Счастливые Цвета. Лимонный. Для отвращения Несчастья его следы должны присутствовать в облачении, а также капельку проглядывать в отделке дома.
Счастливые Дни. Воскресенье. Для достижения максимального Успеха Козерогу следует предпринимать новые начинания.
Счастливые Числа. 4. Козерогу следует начинать новые дела, поскольку в этом как раз и состоит разница между Успехом и Несчастьем.
Счастливые Годы. 1936 и 1990. Удачные и благоприятные, хотя и не обходящиеся без несчастий и сглазов.
– Как бы там ни было, – сказал Мерфи, к которому вернулась его желтизна, возродившаяся после таких прогнозов, – Пандит Сук никогда не сотворил ничего лучшего.
– Можешь ты теперь работать после таких предсказаний? – сказала Селия.
– Конечно, могу, – сказал Мерфи. – В первое же четвертое число, которое придется на воскресенье 1936 года, я начинаю. Надену свои драгоценности и пошел – смотрительствовать, вести сыск, проходить сквозь землю, пионерствовать, распространять или сутенерствовать – какой представится случай.
– А до тех пор? – сказала Селия.
– А до тех пор, – сказал Мерфи, – я просто должен держать ухо востро и следить за припадками, издателями, четвероногими, счастливым камнем, воспалением по…
Она издала крик отчаяния, истошный, покуда он продолжался, а когда прекратился и затих, совершенно детский.
– Как можно быть таким дураком и скотиной, – сказала она, не снисходя до того, чтобы докончить фразу.
– Но, клянусь Богом, ты, конечно, не хотела бы, – сказал Мерфи, – чтобы я пошел против своей диаграммы.
– Дурак и скотина, – сказала она.
– Это, конечно, довольно сурово, – сказал Мерфи.
– Ты велишь мне достать тебе это… это…
– Свод сдерживающих стимулов, – сказал Мерфи.
– Чтобы мы могли быть вместе, а потом берешь и обращаешь его… его в…
– Постановление о расторжении, – сказал Мерфи. Редкий ум превосходит по составу ум рожденного под этим знаком.
Селия открыла рот для продолжения, но закрыла без оного. Вскинув руки в том самом жесте, который был так загублен Нири при мысли о мисс Дуайер, она, по заключению Мерфи, завершила его вполне законным образом, уронив их так, что они вернулись в исходное положение. Теперь у нее не было никого, кроме, возможно, мистера Келли. Она вновь открыла и закрыла рот, затем принялась медленно готовиться к уходу.
– Ты не уйдешь, – сказал Мерфи.
– Прежде, чем меня выдворят.
– Но что хорошего уйти только телом? – сказал Мерфи, сообщив тем самым разговору оборот, направивший его в русло в пределах ее возможностей.
– Ты слишком скромничаешь, – сказала она.
– Ах, давай не будем препираться, – сказал Мерфи, – пускай, по крайней мере, никто не скажет, что мы препирались.
– Я ухожу наилучшим образом, каким могу, – сказала она, – точно так же, как ушла в прошлый раз.
Оно и в самом деле смахивало на то, что она уходит, при теперешней быстроте действий она уйдет минут через двадцать, через полчаса. Она уже принялась за свое лицо.
– Я не вернусь, – сказала она. – И не стану распечатывать твоих писем. Я сменю квартал.
Убежденная, что он ожесточился сердцем и позволит ей уйти, она не торопилась.
– Я буду сожалеть, что повстречалась с тобой, – сказала она.
– Повстречалась со мной! – сказал Мерфи. – Повстречалась – это великолепно.
Он решил, что благоразумнее не капитулировать, покуда не станет ясно, что она не станет. А тем временем, как насчет небольшого взрыва. Вреда не будет, а польза, возможно. На самом деле он не чувствовал себя готовым к нему, зная, что задолго до конца будет жалеть, что начал. Но все же это было, пожалуй, лучше, чем лежать и молчать, глядя, как она облизывает губы, и ждать. Он сделал выпад.
– От этой любви по совместительству у меня уже шея распухла.
– А не ноги? – сказала Селия.
– Ты любишь что? – сказал Мерфи. – Меня, какой я есть. Ты можешь хотеть того, чего не существует, но ты не можешь этого любить. – Это прошло у Мерфи отлично. – Для чего тогда ты лезешь из кожи, чтобы переделать меня? Чтобы тебе не надо было больше меня любить, – тут его голос поднялся до такой ноты, которая делала ему честь, – чтобы над тобой не висел приговор любить меня, чтобы ты получила увольнительную от любви ко мне. – Он стремился ясно выразить свою мысль. – Все женщины одинаковы, до черта одинаковы, вы не можете любить, сходите с дистанции, единственное чувство, какое вы способны вынести, это когда вас щупают, вы не можете любить и пяти минут, чтобы не захотеть покончить с любовью с помощью пащенков и чертова домашнего хозяйства. Боже мой, как я ненавижу Венеру-кухарку и ее секс а-ля сосиски с пюре.
Селия спустила ногу на пол.
– Избегайте измождения посредством речи, – сказала она.
– Я хотел тебя изменить? Я приставал к тебе насчет того, чтобы ты занялась вещами, которые тебе несвойственны, и бросила то, чем ты занимаешься? Какое мне может быть дело до того, что ты ДЕЛАЕШЬ?
– Я есть то, что я делаю, – сказала Селия.
– Нет, – сказал Мерфи. – Ты делаешь то, что ты есть, ты делаешь часть того, что ты есть, ты претерпеваешь жуткое истечение своего бытия в делание. – Он захныкал детским голосом: «Я ни маагла ничево пааделать, мааа-маа». Такое вот делание. Неизбежное и нудное.
Теперь Селия уже сидела совсем на краю кровати, спиной к нему, быстренько обрабатывая чертовы пальцы на ногах.
– Я всякой ерунды наслышалась, – сказала она, не удосуживаясь докончить фразу.
– Послушай еще немножко, – сказал Мерфи, – а потом я смолкаю. Если бы мне пришлось решать, что ты есть, исходя из того, что ты делаешь, ты могла бы убираться отсюда сейчас же – скатертью дорога. Сначала ты изводишь меня, заставляя сдаться исключительно на твоих условиях за вычетом прорицателя, потом – не желаешь им следовать. Договорились, что я поступаю в зубодробильню работы согласно предсказаниям светил Профессора Сука; потом, когда я не желаю идти против них, ты намереваешься бросить меня. Так-то ты соблюдаешь соглашение? Что еще я могу сделать?
Он закрыл глаза и откинулся на подушку. Не в его привычках было выступать в свою защиту. Он не нуждался в напоминаниях, что атеист, осмеивающий божество, поступает не безрассуднее, чем Мерфи, когда он защищает свой путь бездействия. Вот что делала с ним его страсть к Селии, а также весьма странное ощущение, что он не должен сдаваться, по крайней мере без видимости сопротивления. Сей седой реликт времен орехов, мячей и воробьев его самого привел в изумление. Умереть, сражаясь, было полной антитезой всего его образа жизни, веры и намерений.
Он услышал, что она встала и прошла к окну, потом вернулась назад и стала в ногах кровати. Он не только что не открыл глаз, как бы не так, но еще и щеки втянул. Может, она подвержена чувству сострадания?
– Я скажу тебе, что еще ты можешь сделать, – сказала она. – Ты можешь вылезти из кровати, привести себя в пристойный вид и выйти на улицу поискать работу.
Нежная страсть. Вся желтизна вновь отхлынула от лица Мерфи.
– На улицу! – пробормотал он. – Отче, прости ее.
Он услышал, как она пошла к двери.
– Ни малейшего понятия, – бормотал он, – о том, что значат ее слова. Не более представления о том, что из них вытекает, чем у попугая об изрекаемых им непристойностях.
Поскольку он, казалось, мог еще довольно долго так бормотать и изумляться сам с собой, Селия попрощалась и открыла дверь.
– Ты не соображаешь, что говоришь, – сказал Мерфи. – Позволь, я скажу тебе, что ты говоришь. Закрой дверь.
Селия затворила дверь, но ее рука по-прежнему лежала на ручке.
– Сядь на кровать, – сказал Мерфи.
– Нет, – сказала Селия.
– Я не могу говорить в пространство, – сказал Мерфи, – моя четвертая главная черта – молчание. Сядь на кровать.
Тон был такой, какой избирают эксгибиционисты для своего последнего слова на земле. Селия села на кровать. Он открыл глаза, холодные и неподвижные, как у чайки, и великой магической силой погрузил их лучи в ее глаза, более зеленые, чем он когда-либо их видел, и более беспомощные, чем он когда-либо видел у кого бы то ни было.
– Что я имею теперь? – сказал он. – Определяю. Тебя, мое тело и мой разум. – Он остановился, чтобы эта чудовищная предпосылка была допущена. Селия оставалась неколебимой; возможно, у нее больше никогда не будет случая допустить что-то с его стороны. – В геенне меркантилизма, – сказал он, – куда влекут меня твои слова, пропадет одно из них, или два, или все. Если ты, то только ты; если мое тело – тогда ты тоже; если мой разум – тогда все. Что теперь?
Она беспомощно смотрела на него. Он, казалось, говорил серьезно. Но он, казалось, говорил серьезно, и когда сказал, что наденет свои бриллианты, и про лимонный цвет и про – и так далее. Она чувствовала себя, как часто чувствовала себя с Мерфи, облитой словами, омертвевавшими, как только они произносились: каждое слово зачеркивалось следующим прежде, чем успевало сложиться в какой-то смысл, так что в конце концов она не знала, что было сказано. Это походило на трудную музыку, которую слышишь впервые.
– Ты все перевертываешь, – сказала она. – Работа ничего этого не значит. Совсем не обязательно.
– Тогда все остается без изменений? – сказал Мерфи. – Или я делаю то, что ты хочешь, или ты уходишь. Так, что ли?
Она попыталась встать, он прижал ее запястья.
– Отпусти меня, – сказала Селия.
– Так? – сказал Мерфи.
– Отпусти меня, – сказала Селия.
Он отпустил. Она встала и пошла к окну. Небо, холодное, ясное, исполненное движения, было бальзамом для ее глаз, так как напомнило об Ирландии.
– Да или нет? – сказал Мерфи. – Вечная тавтология.
– Да, – сказала Селия. – Теперь ты ненавидишь меня.
– Нет, – сказал Мерфи. – Посмотри, есть ли там чистая рубашка.
4
Неделю спустя в Дублине – это будет 19 сентября – Нири, занятый созерцанием сзади статуи Кухулина на Главном Почтамте, был, за вычетом бакенбард, опознан одним из его бывших учеников по имени Уайли. Нири обнажил голову, как будто для него что-то значила эта священная земля. Внезапно он отшвырнул шляпу прочь, бросился вперед, обхватил умирающего героя за ляжки и принялся биться головой о его ягодицы, какие они ни на есть. Страж порядка на своем посту в здании почты, пробужденный от сладких грез звуком ударов, неспешно оценил положение, выпростал свою дубинку и двинулся размеренным шагом, полагая, что поймал вандала с поличным. По счастью, реакции Уайли, поднаторевшего в качестве уличной букмекерской конторы, были стремительнее зебры – обхватив Нири за талию, он оторвал и оттащил его назад от жертвенника и уже проделал с ним полпути к выходу.
– Стой н-месть, вы-тм, – сказал С. П.
Уайли обернулся, постучал по лбу и сказал, как один человек в здравом уме другому:
– Блаженный. Безобидный – на все сто процентов.
– Подойди сьда, в-чм-дело, – сказал С. П.
Уайли, крошечный человечек, был в растерянности. Нири, почти такой же громадный, как С. П., хотя, конечно, не столь благородных пропорций, блаженно качался на руке своего спасителя. Бросаться словами было не в натуре С. П., не входило оное также ни в какой раздел его подготовки. Он возобновил свое упорное наступление.
– Из Стиллоргана, – сказал Уайли. – Не из Дандрама[9]9
Пригороды Дублина.
[Закрыть].
С. П. опустил свою чудовищную пятерню на левую руку Уайли и сильно потянул по траектории, прочерченной им в уме. Все вместе они двинулись в желаемом направлении. Нири в подковах из кожуры апельсина.
– Из Иоанна Божия[10]10
Лечебница для душевнобольных, носящая имя св. Иоанна Божия (1495–1550) – основателя ордена госпитальеров.
[Закрыть], – говорил Уайли. – Тихий, как ребенок.
Они дотащились до статуи, стали сзади нее. За ними собралась толпа. С. П. наклонился и тщательно осмотрел пьедестал и драпировки.
– Пушинка с него не упала, – сказал Уайли. – Ни крови, ни мозгов, ничего.
С. П. выпрямился и отпустил руку Уайли.
– Разойдись, – сказал он, обращаясь к толпе, – покуда вас не заставили разойтись.
Толпа подчинилась за единую систолу-диастолу, в чем и состоит все требование закона. Чувствуя себя сполна вознагражденным этим великолепным символом за хлопоты и риск, на которые он пошел в связи с отдачей приказа, С. П. направил внимание на Уайли и сказал подобревшим голосом:
– Послушайтесь моего совета, мистер… – Он запнулся. Сочинение слов совета требовало от него максимального напряжения способностей. Когда научится он не пускаться в лабиринты мнений, не имея ни малейшего понятия, как из них выбраться? Да еще перед враждебно настроенной публикой! Его замешательство – если это возможно – только возрастало из-за выражения напряженного внимания на лице Уайли, пригвожденного к месту обещанием совета.
– Да, сержант, – сказал Уайли и затаил дыхание.
– Мигом с ним обратно в Стиллорган, – сказал С. П. Сладил-таки!
Лицо Уайли рассыпалось в благодарностях в мелкую крошку.
– Не бойтесь, сержант, – сказал он, подталкивая Нири к выходу, – назад в камеру, температура нормальная, лучшая вещь на свете, не считая разве того, чтоб совсем не родиться[11]11
Общее место древнегреческой житейской философии, мудрость, которую Пан, по преданию, открыл царю Мидасу: «Лучше вовсе не родиться, а родившись, поскорей умереть».
[Закрыть], – никаких тебе героев, никаких финансов, никаких…
Нири все это время постепенно приходил в себя и тут так дернул Уайли за руку, что бедный маленький человечек едва устоял на ногах.
– Где я? – сказал Нири. – Если и когда?
Уайли выскочил с ним на улицу и вскочил в подошедший как раз трамвай, направлявшийся в Далки. Толпа разошлась, чтобы с тем же успехом собраться где-то в другом месте. С. П. выбросил весь этот мрачный эпизод из головы, чтобы предаться размышлениям на тему, очень близкую его сердцу.
– Это салун, – сказал Нири, – или стойка, где продают на вынос?
Уайли послюнил носовой платок и нежно приложил его к поврежденной поверхности, каковое проявление заботы было незамедлительно пресечено Нири, впервые узревшим своего спасителя. Пронзенный острыми маленькими чертами поддерживавшей его фурии, он разразился бурей рыданий и рухнул на острое маленькое плечо.
– Ну, ну, – сказал Уайли, похлопывая ходящую ходуном широкую спину. – Нидл рядом.
Нири сдержал рыдания, поднял лицо, очищенное от всякой страсти, схватил Уайли за плечи, подержал на расстоянии вытянутой руки и воскликнул:
– Уж не малыш ли Нидл Уайли это, мой ученик в прошлом? Что будешь пить?
– Как вы себя чувствуете? – сказал Уайли.
Нири осенило, что он находится не там, где полагал. Он встал.
– Что значит лучший трамвай в Европе, – сказал он, – для человека, снедаемого трезвостью?
Он достиг улицы собственными силами; Уайли не отставал от него.
– Но – печальная новость, – сказал Уайли, – по часам «Муни» сейчас два тридцать три.
Нири оперся о решетку Колонны и проклял сначала день, когда он родился, затем – отважным броском в прошлое – ночь, когда он был зачат.
– Полно, полно, – сказал Уайли. – Нидл святых часов не наблюдает.
Он взял курс на подпольное кафе неподалеку, завел Нири в нишу и попросил позвать Кэтлин. Явилась Кэтлин.
– Мой друг, профессор Нири, – сказал Уайли, – мой друг, мисс Кэтлин на Хеннесси.
– Приятно, – сказала Кэтлин.
– Какого ч—, – сказал Нири, – дают свет человеку, который идет тайными путями.
– Пардон, – сказала Кэтлин.
– Два больших кофе, – сказал Уайли. – Три звездочки.
Один глоток, и путь Нири обозначился яснее.
– А теперь рассказывайте обо всем, – сказал Уайли. – Ничего не утаивая.
– В Корке достигнут предел терпения, – сказал Нири. – Этот прохиндей из Красной Ветви[12]12
В стихотворении У. Б. Йейтса «Битва Кухулина с морем» Конхобар, которому Кухулин приходится племянником, назван королем Красной Ветви.
[Закрыть] переполнил чашу.
– Выпейте еще немножко кофе, – сказал Уайли.
Нири выпил еще немножко.
– Что вы вообще делаете в этом бардаке? – сказал Уайли. – Отчего вы не в Корке?
– Моя роща на Гранд-Парейд стерта с лица земли, как вытирают тарелку – вытрут и вверх дном перевернут.
– А ваши бакенбарды? – сказал Уайли.
– Ликвидированы без сожаления, – сказал Нири, – во исполнение обета никогда больше не питать мужественности, которой отказано в излиянии в предначертанные ей каналы.
– Темно сказано, – сказал Уайли.
Нири перевернул чашку вверх дном.
– Нидл, – сказал он, – как в телесной любви, так и в дружбе разумов, полнота достигается лишь в результате проникновения в самые потаенные уголки. Вот тебе вторичные признаки моей души.
– Кэтлин! – крикнул Уайли.
– Но если ты предашь меня, – сказал Нири, – ты пойдешь путем Гиппаса.
– Akousmatic[13]13
Акусматик (акустик), последователь учения Пифагора (греч.).
[Закрыть], как я полагаю, – сказал Уайли. – Его наказание выскочило у меня из головы.
– Утоплен в луже, – сказал Нири, – за разглашение несоразмерности стороны и диагонали.
– Такая гибель ждет всех болтунов, – сказал Уайли.
– И построение правильного додека – ик! – додекаэдра, – сказал Нири. – Прошу прощения.
Рассказ Нири, адаптированный, сконденсированный, исправленный и сокращенный, о том, как он достиг предела терпения в Корке, сводится к следующему.
Не успела мисс Дуайер, отчаявшись зарекомендовать себя перед капитаном авиации Эллименом, осчастливить Нири так, как только может желать мужчина, как она сделалась неотличимой от земли, на фоне которой прежде выглядела так прелестно. Нири написал герру Курту Коффке, требуя незамедлительного объяснения. Ответа он еще не получил.
Тут встал вопрос о том, как порвать с этим лакомым кусочком хаоса, не поранив его чувств. Plaisir de rompre[14]14
Удовольствие разрыва (фр.).
[Закрыть], для Мерфи – смысл контактов с людьми, было чуждо Нири. Он настаивал, словом и делом, что он недостоин ее, – заезженный прием, имевший желанный эффект. И в недолгом времени мисс Дуайер осчастливила капитана авиации Эллимена, отчаявшегося зарекомендовать себя перед мисс Фаррен из Рингсакидди, так, как только мог желать любой капитан авиации.
Затем Нири повстречал мисс Кунихан, в марте месяце, и с тех самых пор его отношение к ней было отношением богача по его смерти к Лазарю, если не считать того, что у него не было отца Авраама, который замолвил бы за него доброе слово.
Мисс Кунихан сожалела, но ее грудь уже была занята. Она была тронута и польщена, но ее чувства не были свободны. Этим счастливцем, ибо Нири хотел прижаться грудью к тернию, был мистер Мерфи, один из его бывших учеников.
– Пресвятой Боже! – сказал Уайли.
– Этот гигантский сгусток аполлонического бессилия, – простонал Нири, – этот шизоидный спазмофил – и занимает грудь ангела-Кунихан. Возможно ли такое!
– И впрямь знатный прощелыга, – сказал Уайли. – Однажды обратился ко мне.
– В последний раз, когда я его видел, – сказал Нири, – он копил деньги на аппарат искусственного дыхания Дринкера – на тот случай, если ему надоест дышать.
– Помнится, он выразил надежду, – сказал Уайли, – что я смогу целым и невредимым вновь вернуться в свой стог сена до того, как меня отыщут.
Сердце Нири (когда оно не находилось в состоянии остановки) не только воздыхало о мисс Кунихан, но вдобавок еще и истекало о ней кровью, ибо он был убежден, что она покинута. Он припоминал, как Мерфи похвалялся относительно ведения своих амурных дел согласно правилам, положенным Угрюмым Пастухом Флетчера. И выражения, какими он пользовался, говоря о мисс Кунихан, не предполагали, что он отличал ее особым обращением.
Мерфи оставил Гимнасий в минувшем феврале, примерно за месяц до того, как Нири повстречал мисс Кунихан. С тех пор единственное, что о нем дошло, было известие о том, что его видели в Лондоне в чистый четверг, ближе к вечеру – растянувшись на спине, он лежал на траве в Кокпите, в Гайд-Парке, один, в глубоком оцепенении, все усилия вывести его из коего оказались безуспешны.
Нири осаждал мисс Кунихан знаками своего внимания, посылая ей манго, орхидеи, кубинские сигареты и копию своего трактата «Доктрина предела» с исполненным страсти автографом. Если она и не уведомила о получении этих даров, она по крайней мере и не вернула их, так что Нири продолжал надеяться. Наконец она назначила ему свидание – у могилы Отца Праута (Ф. С. Мэхони)[15]15
Френсис Сильвестр Мэхони (1806–1866) – ирландский писатель, писавший под псевдонимом Отец Праут.
[Закрыть] на Шендонском кладбище, единственном известном ей в Корке месте, где мирно уживались свежий воздух, уединенность и отсутствие опасности нападения.
Нири явился с роскошным букетом орхидей-кеттлий, который она, прибыв с опозданием на два часа, милостиво от него приняла и возложила на плиту. Затем она сделала заявление, призванное лишить несчастного тех крох притязаний на ее особу, какие он мог еще случайно лелеять.
Она предназначена для Мерфи, который отбыл, чтобы устроить для своей принцессы достойное ее жилище в каком-то более отрадном уголке земного шара. Когда он это сделает, он прилетит к ней на всех парусах и заберет ее. Она не получала от него вестей со времени его отъезда и потому не знает, где он и чем именно занимается. Это ее не беспокоит, поскольку перед отъездом он объяснил ей, что преуспевать и любить одновременно, пусть даже только в письмах, выше его возможностей. Вследствие этого он не будет писать, пока не добьется ощутимого успеха, достойного сообщения. Она не хотела бы причинять Нири излишнюю боль, распространяясь о своем чувстве к мистеру Мерфи, и так достаточно, чтобы уяснить, что его предложения для нее невыносимы. Если он не настолько джентльмен, чтобы воздержаться своими собственными силами, она прибегнет, чтобы сдержать его, к помощи закона.
