Текст книги "Мерфи (другой перевод)"
Автор книги: Сэмюел Баркли Беккет
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Мне сейчас стрелять или ты будешь? – сказал Уайли.
– Не жди ответа, – ответила мисс Кунихан.
Уайли поднялся на ноги, заложил большой палец за край жилета под мышкой, прикрыл правой свою praecordia[77]77
Грудобрюшная преграда, грудная клетка, грудь (лат.).
[Закрыть] и сказал:
– Названный Нири, который больше не любит мисс Кунихан и не нуждается в своем Нидле, да покончит он скоро и с Мерфи, и будет опять свободен, и, плывя по своему течению, возжаждет неодолимо обезьяну или авторессу.
– Да это «Альманах Старины Мура», – сказала мисс Кунихан, – а не еженедельник «Айриш таймс».
– Мое отношение, – сказал Уайли, – заключающееся в выслушивании, выполнении формальностей и уравнивании голосов, или скорее голоса Разума и Philautia[78]78
Любовь к самому себе, себялюбие (греч.).
[Закрыть], остается неизменным. Я продолжаю считать названного Нири быком Ио, рожденным для того, чтобы быть укушенным оводом, подарком Природы нуждающимся сутенерам; мисс Кунихан – единственной, как мне твердо известно, nubile[79]79
Достигшая брачного возраста, взрослая (лат.).
[Закрыть] любительницей во всех двадцати шести графствах[80]80
Имеется в виду Ирландия.
[Закрыть], которая не путает своего «я» со своим телом, и одним из немногих тел – из того же болота, достойных своего отличия; Мерфи – бездельником, которого следует избегать любой ценой…
Мисс Кунихан и Нири хохотали неимоверно.
– Он так назойлив, – сказал Нири.
– Так предприимчив, – сказала мисс Кунихан, – так напорист.
– Мерзостью, – сказал Уайли, – гадом ползучим, уползающим от Закона. И все же я преследую его.
– Я тебе за это плачу, – сказал Нири.
– Это вы так полагаете, – сказала мисс Кунихан.
– Как бы там ни было, прохиндей уродует себя, чтобы жить, – сказал Уайли, – а бобр откусывает себе…
Он сел, тотчас же снова встал, вновь принял прежнюю позу и сказал:
– Одним словом, я стою там, где всегда стоял…
– С тех пор как Небо, которое вечно мочится, раскинулось вокруг тебя непросыхающей простыней, – сказал Нири.
– И надеюсь всегда стоять…
– Пока не свалишься, – сказала мисс Кунихан.
– Равно к успеху и к забавам устремлен.
Он опять сел, и мисс Кунихан ухватилась за представившуюся возможность с той именно силой, высотой звука, его качеством и скоростью, которых можно было без затруднений достигнуть в тех немногих словах, что имелись в ее распоряжении.
– Есть разум, и есть тело…
– Позор! – закричал Нири. – Дайте ей под зад! Вышвырните ее вон!
– На одной усохшей ладони, – сказал Уайли, – переполненное сердце, съежившаяся печень, брызжущая пеной селезенка, два легких, если повезет, при тщании – две почки, и так далее.
– И тому подобное, – сказал Нири со вздохом.
– А на другой, – сказал Уайли, – маленькое эго и большущий ид.
– Несметные богатства в W.C., – сказал Нири.
– Этот невыразимый контрапункт, – продолжала мисс Кунихан, – этот взаимный комментарий, эта единственная подкупающая черта.
Она остановилась – предпочла остановиться, чтобы не быть прерванной.
– Она забыла, как там дальше, – сказал Уайли, – придется ей возвращаться назад, к самому началу, как дарвиновской гусенице.
– Может, Мерфи не проходил с ней дальше, – сказал Нири.
– Повсюду я нахожу разум, оскверненный, – продолжала мисс Кунихан, – грубым и негармоничным союзом, пристегнутый к телу, словно к заду телеги, а тело – к колесам колесницы разума. Я не называю имен.
– Великолепная рецепция, – сказал Уайли.
– Ничего не выветрилось, – сказал Нири.
– То есть повсюду, – подытожила мисс Кунихан, – за исключением того места, где находится Мерфи. Он не страдает этими – а – психосоматическими свищами, Мерфи, мой жених. И разум, и тело, то есть ни разум, ни тело; что может существовать помимо него, что могло там существовать после него, кроме ребяческой грубости или маразматического проворства?
– Выбирай, – сказал Уайли, – поковыряй свое воображение.
– Еще один полутон, – сказал Нири, – и мы перестанем слышать.
– Кто знает, может, мы уже перестали? – сказал Уайли. – Кто знает, какую грязную историю, даже еще лучше, какую более чем грязную историю, может статься, даже такую, какой мы раньше не слышали, рассказывают нам сейчас на какой-то неимоверной частоте, чистую непристойность, которая в этот самый момент тщетно бьется в наши барабанные перепонки?
– Для меня, – сказал Нири с таким же вздохом, что и прежде, – воздух всегда наполнен похабными намеками вечности.
Мисс Кунихан встала, собрала свои вещи, пошла к двери и отперла ее ключом, изгнанным с этой целью с ее груди. Стоя в профиль на фоне сверкающего огнями коридора, со своими высокими ягодицами и низкой грудью, она не только выглядела королевой, но и была готова ко всему. И впечатление это усиливалось просто благодаря тому, что она выдвинула ногу на шаг вперед, перенесла всю свою тяжесть на другую, наклонила свой бюст не более того, чем требовалось, затем, чтобы не упасть назад, простым и решительным жестом положив руки на свои луны. В такой позе, позволявшей ей легко, но прочно удерживать равновесие, она сказала себе в коленки голосом, подобным скрежету гравия в отдалении в зимних сумерках:
– Теперь, когда мы выпустили кота из мешка…
– А свинью из-за стола, – сказал Уайли.
– Что мы от этого выиграли?
– Уайли, – сказал Нири, – прими во внимание, ты находишься прямо у нее под прицелом.
– Богиня Подагры, – сказал Уайли, – в размышлении о пилюле Доуна.
– Не думай, ради Бога, что я хочу тебя спровадить, – сказал Нири, – но это маленькое существо предпринимает шаги, с тем чтобы проводить тебя домой.
– Тс! Тс! – сказал Уайли. – Может, я и не прирожденный наглец, но я лучше, чем ничего. О моем превосходстве над пустотой часто высказывались.
– Повторяю свой вопрос, – сказала мисс Кунихан, – и готова в случае необходимости сделать это снова.
– Если тогда петух не запоет, – сказал Уайли, – будьте уверены, курица не снесла яйца.
– Но разве я уже не сказал, – сказал Нири, – что мы можем теперь расстаться. Это, конечно, большой выигрыш.
– Неужели вы в самом деле намерены сидеть там и говорить мне, – сказала мисс Кунихан, – мне, что мы, по-вашему, сейчас встретились?
Уайли прикрыл уши руками, запрокинул голову и закричал:
– Остановись! Или уже слишком поздно?
Он подбросил руки высоко над головой, двинулся быстрой шаркающей походкой, схватил руки мисс Кунихан и нежным жестом отвел их от мягкого места. Еще миг – и они тронутся в путь.
– Если уж на то пошло, – сказала мисс Кунихан, ничуть, по-видимому, не смущаясь происшедшим, – кто из когда-либо встретившихся встретился не с первого взгляда?
– Существует только одна встреча и одно прощание, – сказал Уайли. – Любовный акт.
– Подумать только! – сказала мисс Кунихан.
– Тогда каждый встречается и прощается с собой и с собой, – сказал Уайли, – а также с другим и с другим.
– С собой и ею и с собой и ею, – сказал Нири, – где твоя чуткость, Уайли. Помни, здесь присутствует леди.
– Вы, – сказал Уайли с горечью, – мне предстояло увидеть, что вы не окажетесь неблагодарным. Как, несомненно, и этой бедной девушке тоже.
– Не совсем, – сказала мисс Кунихан. – Мне просто не должно было представиться случая увидеть его неблагодарным.
– Пункт третий, – сказал в ответ Нири. – Я не прошу о разговоре с Мерфи. Только явите его моим телесным очам, и деньги ваши.
– Ему может казаться, – сказала мисс Кунихан, – никогда нельзя быть уверенным, что, раз мы однажды его обманули, мы способны так поступить снова.
– Один обол, в счет причитающейся суммы, – сказал Уайли. – Милосердие возвышает.
– Пункт первый, – сказал Нири. – Согласно описанию Уайли, не требуется даже такой малости, как пресловутый любовный акт, если акты могут и впрямь вообще быть любовными или любовь выжить в актах, чтобы поприветствовать соседа соответственно времени суток с улыбкой и кивком головы по возвращении вечером и с нахмуренным видом и безо всякого кивка, уходя утром. А встреча и прощание в моем смысле не по силам ни чувству, каким бы нежным оно ни было, ни телесным движениям, какими бы искусными они ни были.
Он замолчал, чтобы услышать вопрос, в чем состоит его смысл. Уайли был балбес.
– Отрицание известного, – сказал Нири, – чисто интеллектуальная операция невыразимой трудности.
– Наверное, вы еще не слышали, – сказал Уайли, – Гегель остановил свое развитие.
– Пункт второй, – сказал Нири. – Ничего не может быть дальше от моих намерений, чем сидеть тут и давать мисс Кунихан понять, будто мы сейчас встретились. По-прежнему есть вещи, которых даже я не говорю леди. Но думаю, что не будет сочтена наивностью надежда на то, что лед был сломлен, или самонадеянностью упование на то, что Всемогущий справится и с остальным.
Свет в коридоре с треском погас. Уайли заарканил мисс Кунихан, не позволяя ей кануть в бездну мрака. В смертных судорогах эха Нири подал свой голос:
– Вот Его знак, или я сильно ошибаюсь.
Уайли вдруг почувствовал усталость от держания рук мисс Кунихан, точно в тот момент – благодатное совпадение, – когда она устала от того, что их держат. Он отпустил их, и ее поглотила тьма. Она прислонилась к стене с внешней стороны и слышно зарыдала. Это было тяжкое испытание.
– До завтра в десять, – сказал Уайли. – Приготовьте свою чековую книжку.
– Не бросай меня одного в таком положении, – сказал Нири, – когда я не вмещаю своих грехов, а мои губы еще горят от нечестивых слов, брошенных в пылу спора.
– Вы слышите это хлюпанье – настоящая буря, – сказал Уайли, – тем не менее вы думаете только о себе.
– Передай ей от старого жулика, – сказал Нири, – когда слизнешь их все, что ни одна не была пролита впустую.
После еще нескольких упреков, на которые он не получил ответа, Уайли удалился с мисс Кунихан.
Нири охватило странное чувство, будто он не доживет до утра. Ему и прежде случалось испытывать нечто подобное, но никогда так сильно. В особенности же ему чудилось, что стоит ему шевельнуть одним мускулом или произнести один звук, и это определенно окажется роковым. С превеликой осторожностью он дышал в эти долгие часы мрака, дрожа неукротимой дрожью и вцепившись в подлокотники кресла. Ему не было холодно, отнюдь, он не испытывал ни недомогания, ни боли – им просто владело тревожное убеждение, что любая секунда возьмет да и станет первой из его последних десяти – пятнадцати минут на земле. Число секунд в одной темной ночи подсчитать нетрудно, так что любопытный читатель сам может все это подсчитать.
Когда Уайли, опоздав на четыре-пять часов, зашел на следующий день во вторую половину дня, волосы Нири были белы как снег, но сам он чувствовал себя лучше.
– Странное чувство охватило меня, – сказал он, – прямо в тот момент, когда ты уходил, будто я начинаю умирать.
– И действительно начали, – сказал Уайли. – Вы уже выглядите, как младший научный работник колледжа.
– Я думаю, если мне сейчас выйти на воздух, – сказал Нири, – и немножко потолкаться среди черни, наверное, это было бы мне полезно.
– Мы будем проезжать через Блумсбери, – сказал Уайли, – не забудьте свою чековую книжку.
На Гауэр-стрит Уайли сказал:
– Как вы себя сейчас чувствуете?
– Я благодарю вас, – сказал Нири, – жизнь не кажется такой уж ценной.
Мисс Кунихан что-то выдавала своему индусу неослабевающим потоком. Он стоял перед ней в позе, выражавшей сильную подавленность, крепко прижав к глазам ладони. Когда Нири и Уайли приблизились, он сделал дикий жест метафизического уничтожения и прыгнул в такси, которому случилось проезжать мимо, а, по его твердому убеждению, оно отстукивало некий непостижимый счет, ведущий начало от самой вечности.
– Бедняжка, – сказала мисс Кунихан. – Он помчался в Миллбэнк.
– А как мы себя чувствуем сегодня утром? – сказал Нири с гнусным сочувствием, бросив хитрый взгляд на Уайли. – Lassata?[81]81
Утомлена, измучилась (лат.).
[Закрыть]
Уайли самодовольно ухмыльнулся.
Они отправились на такси на Брюэри-роуд. Целую минуту никто не проронил ни слова. Потом Уайли сказал:
– В конечном счете ничто не сравнится с мертвой тишиной. Единственное, чего я опасался, – это как бы наша беседа вчера ночью вновь не завладела нами, начавшись с того места, где она нас оставила.
Заслышав непривычный звук, мисс Кэрридж метнулась к окну. Ни одно такси никогда не останавливалось намеренно у ее двери, хотя одно остановилось по ошибке, а другое в насмешку. Она появилась на пороге с Библией в одной руке и кочергой в другой.
– Проживает ли здесь некий мистер Мерфи? – сказал Уайли.
– Мы прибыли из самого Корка, – сказал Нири, – мы оторвались от рощ Бларни с единственной целью – потолковать с ним наедине.
– Мы очень близкие его друзья, – сказала мисс Кунихан, – и что главное – у нас добрые вести.
– Мистер Мерфи, – сказал Уайли, – руина руин славного малого.
– Мистер Мерфи уехал по делам, – сказала мисс Кэрридж.
Уайли засунул в рот носовой платок.
– Не следите за ним слишком пристально, – сказал Нири, – и увидите, как он вытащит его из своего уха.
– Мы ожидаем его возвращения с часу на час, – сказала мисс Кэрридж.
– Что я вам говорила? – сказала мисс Кунихан. – Трудится в поте лица в Ист-Энде, чтобы у меня были все маленькие радости, к которым я привыкла.
Воспользовавшись замешательством, последовавшим за этими словами, когда Нири и мисс Кэрридж не знали, куда деть глаза, а глаза мисс Кунихан были закрыты в некотором роде в экстазе, Уайли достал свой шелковый платок из уха, высморкался, вытер глаза и вновь положил его себе в карман. Вполне можно сказать, что ему не сиделось на месте, шелковому платку Уайли.
– Но если вам угодно войти, – сказала мисс Кэрридж, ловко отступая в сторону, – я не сомневаюсь, миссис Мерфи, примет вас, никакого сомнения.
Мисс Кунихан поздравляла себя с тем, что она закрыла глаза тогда, когда она их закрыла. С закрытыми глазами, сказала она себе, невозможно сильно ошибиться. Если только не останешься совсем одна. Тогда нет необходимости – а – так часто моргать.
– Если вы вполне уверены, вы вполне уверены, – сказал Уайли.
В этот самый момент все они одновременно впервые уловили дуновение особого свойства мисс Кэрридж и как люди хорошо воспитанные воздержались от комментариев. Но теперь путь назад был отрезан. Они все это почувствовали, когда за ними закрылась дверь.
Так что все на свете тянется навстречу единственно возможному исходу.
Мисс Кэрридж провела их в большую комнату, где так часто встречались и расставались Мерфи и Селия, всей своей манерой показывая, что она гордится домом. Потому что уборщица постаралась, как никогда. Лимонный цвет стен повизгивал не хуже вермееровского, и даже мисс Кунихан, раскинувшаяся в одном из бальзаковских кресел, была склонна сожалеть о своем отражении в линолеуме. Подобным же образом, стоя перед Нарциссом Клода на Трафальгарской площади, поносили стекло шлюхи высокого класса с недавно подтянутыми лицами.
Нири без предупреждения воскликнул:
– В лучшем случае – ничего, в худшем – опять же оное.
Мисс Кэрридж выглядела скандализованной, на что она вполне имела основания. Ее нога никогда не ступала западнее острова Мэн.
– Надеюсь, – сказала она, – вам нравится моя маленькая квартирка; можно сказать, сдается.
– Взвешенный вердикт, вынесенный большой жизни человека, – сказал Уайли, – который не может придумать ничего хуже, чем жизнь маленькая. Навряд ли скажешь, что в артистическом духе.
– Мы, сестры Энгельс, – сказала мисс Кунихан, – прибыли навсегда.
Мисс Кэрридж вышла из своей маленькой квартирки.
– Чу! – сказал Уайли, указывая вверх. Оттуда доносился легкий звук шагов, взад – вперед.
– Миссис М., – сказал Уайли, – никогда не знает покоя, встревожена продолжительным отсутствием своего юного, своего честолюбивого мужа.
Шаги прекратились.
– Она остановилась, чтобы высунуться из окна, – сказал Уайли. – Ничто не заставит ее броситься вниз, пока он действительно не покажется на горизонте. У нее есть чувство стиля.
У Нири ассоциации были обычные, до умопомрачения. Он думал о кристаллах пятновыводителя на ступенях отеля «Уинн»; свинцово-синий отлив этого давнего видения заставил его закрыть глаза, дикий вечерний желто-зеленый цвет, отраженный в луже.
– Сестры Энгельс, – говорила мисс Кэрридж, – желают поговорить с вами.
Селия, хвала Господу за, наконец, христианское имя, внесла в комнату свой подержанный бюст – в комнату старикана.
– Закадычные друзья мистера Мерфи, – сказала мисс Кэрридж, – приехали в такси.
Селия подняла лицо. Это заставило мисс Кэрридж в замешательстве добавить:
– Но мне незачем говорить вам все это. Извините.
– Ах – есть зачем, – сказала Селия, – не пропустите ни одного существенного обстоятельства, умоляю вас. Я была так занята, так занята, так поглощена, этот мой кроссворд, знаете ли, мисс Кэрридж, подыскивала рифму, дышащий слог, который рифмовался бы с «дыханьем», что я, точно глухая, совершенно не слышала голосов с улицы, глухая и проклятая, мисс Кэрридж, мириадов голосов.
Мисс Кэрридж не знала, какую руку следует больше благодарить, с Библией или с кочергой. Она в равной мере покрепче сжала каждую и сказала:
– Не поддавайтесь отчаянию, это очень нехорошо.
– Когда я думаю о том, чем я была, – сказала Селия, – кто я была, что я такое, а сейчас вот совершенно бесчувственная, воскресенье, день перевалил за полдень, солнце поет, птицы сияют, а я не слышу голосов УЛИЦЫ, тогда…
– Будьте благоразумны, – сказала мисс Кэрридж, – надейтесь до конца. Утритесь немножко и спускайтесь вниз.
Селия закуталась в непроницаемое покрывало легкой краски смущения, но утираться не стала.
– Мне нечего стыдиться и нечего терять.
Спускаясь по лестнице, мисс Кэрридж размышляла над этими словами. На площадке перед большой комнатой, на той площадке, где Селия в первый и последний раз видела старикана, она подняла кочергу и сказала:
– Но приобрести – все.
– Нечего терять, – сказала Селия. – Следовательно, нечего приобретать.
Долгий взгляд сочувственного взаимопонимания заполнил разделявшее их пространство спокойствием и жалостью с легкой примесью презрения. Они прильнули к нему, словно к плотной стене из шерсти, и посмотрели друг на друга. Потом пошли дальше, каждая своим путем, мисс Кэрридж вниз по ступенькам, сколько их там еще оставалось, Селия – в свою прежнюю комнату.
Прикованные к месту, Нири и Уайли сидели, уставившись на нее, их защитный покров из тонких чувств был захвачен внезапным водоворотом. Мисс Кунихан бросила один взгляд и поспешно возвратила его назад, уперев в линолеум. Уайли встал с трудом и почтением. Селия продемонстрировала себя по всей форме, стоя спиной к двери, затем прошла мимо них и села на край кровати, который был ближе к окну, так что в течение всей последующей сцены между ними и ею пролегала сторона кровати, принадлежавшая Мерфи. Нири встал с трудом и почтением.
– Я боюсь, вы больны, миссис Мерфи, – сказала мисс Кунихан.
– Вы хотели видеть меня, – сказала Селия.
Нири и Уайли, все более и более чувствуя себя свиньями перед жемчужиной, стояли и глазели. Мисс Кунихан пододвинулась к другому краю кровати, ближнему к двери, раскрыв при этом небольшую пачку писем наподобие веера. Держа их обеими руками, она протянула их через кровать, поиграла ими, складывая и раскладывая пачку, в манере, тщательно рассчитанной на то, чтобы вызвать раздражение, и сказала:
– Вот вам доступная любому взгляду наша bonam fidem[82]82
Честность, добросовестность, честные намерения (лат.).
[Закрыть], а при более близком знакомстве, когда вам только будет угодно, – свидетельство об отсутствии таковой у моего корреспондента.
Селия тупо переводила глаза с писем на мисс Кунихан, с мисс Кунихан – на ее приятелей, а с их окаменевших фигур – снова на письма и, наконец, прочь от такого обилия темной плоти и слов – на небо, под которым ей нечего было терять. Затем она легла на кровать, но не из какого-либо стремления к театральности, а повинуясь одному лишь вдруг нахлынувшему сильному желанию лечь. Вероятность того, что это будет смахивать на театральность или даже на положительную аффектацию, не удержала бы ее, даже если бы такая мысль и пришла ей в голову. Она вытянулась во весь рост, как было удобно ее телу, и так естественно, как будто пребывала в одиночестве, без зрителей.
– Одна из бесчисленных искупительниц, занятых мелкой розницей, – глумливо произнесла мисс Кунихан, – ставящая после Голгофы на кон свою грошовую досаду.
Когда бы не ужас Мерфи перед интеллектуальной отрыжкой, Селия узнала бы эту фразу, если бы она ее слышала.
Мисс Кунихан сложила пачку с резким звуком слабого взрыва и отправилась на свое место. Нири решительно перенес свой стул, поставив его в головах кровати, отлично копируя человека, принявшего решение. А Уайли сел с видом новообращенного на церковной службе, который, будучи не уверен, собирается ли паства, пришедшая по окончании своего стояния в легкое движение, сесть или стать на колени, дико озирается по сторонам в ожидании какого-нибудь знака.
Все теперь заняли свои позиции. Они не двинутся с тех мест, где находятся сейчас, пока не подыщут формулы, некоего status quo, приемлемого для всех.
– Дорогая моя миссис Мерфи, – сказал Нири голосом, источавшим сострадание.
– Пусть кто-то из вас скажет мне просто, чего вы хотите, – сказала Селия. – Эти красивые слова не по мне.
Когда Нири закончил, в комнате было темно. Простота движется медленно, как катафалк, и длится долго, как последний завтрак.
– Ошибки и пропуски без комментариев, – сказала мисс Кунихан.
У Уайли начали болеть глаза.
– Я проститутка, – начала Селия, говоря с того места, где она лежала, и, когда она закончила, стояла ночь, и в комнате, и на площадке, та темная ночь, что так богата акустическими свойствами, к бесконечной радости мисс Кэрридж.
– Бедняжка, – сказала мисс Кунихан, – как вы, должно быть, настрадались.
– Не зажечь ли свет? – сказал Уайли, его ненасытные глаза испытывали муку.
– Если вы включите, я закрою глаза, – сказала мисс Кунихан. – Человек может встретиться только в темноте.
Не многие канавы превосходят по глубине мисс Кунихан, кувшин вдовы не более вместителен. Но Селия не сказала ничего, и Уайли уже поднимал руку, когда спокойный голос вновь зазвучал, не медленнее, чем прежде, но, пожалуй, менее уверенно. Он отвел руку, маленький джентльмен, на какое-то время чистый сердцем.
– Сначала я думала, что потеряла его, потому что не могла принять его таким, как он есть. Сейчас я больше не обольщаюсь.
Пауза.
– Я была частью его, без которой он не мог обходиться, что бы я ни делала.
Пауза.
– Он должен был покинуть меня, чтобы стать тем, чем был до встречи со мной, только еще хуже или лучше, что бы я ни делала.
Долгая пауза.
– Я была его последним изгнанием.
Пауза.
– Последним, если нам повезет.
Так имеет обыкновение заканчиваться любовь, условным предложением, если она любовь.
Сидя на своем месте, Уайли включил свет, тусклое желтое мерцание высоко под потолком, установленное Мерфи, строгим противником чтения, и насытил свой взор. В то время как мисс Кунихан, напротив, демонстративно сомкнула веки, отчего лицо ее разгладилось, чтобы показать, что если она что-то говорит, то не бросает слов на ветер.
– Я не могу поверить, что он покинул вас, – сказал Уайли.
– Он вернется, – сказал Нири.
– Мы будем здесь, чтобы встретить его, – сказала мисс Кунихан.
У ее кроватки были со всех сторон высокие борта. Приходил мистер Уиллоуби Келли, от которого сильно несло перегаром, и, сжимая прутья, смотрел сквозь них на нее. Тогда она завидовала ему, он – ей. Иногда он пел.
– Мы с Нири – наверху, – сказал Уайли.
– Я здесь с вами, – сказала мисс Кунихан.
– Позовите эту женщину, – сказал Нири. Иногда он пел:
и т. д. А в другой раз:
и т. д. Другие времена, другие песни. Но по большей части он вообще не пел.
– Она рядом, – сказал Уайли, – и уже пробыла здесь довольно долго, если только в доме не держат настоящего козла.
Было воскресенье, 20 октября, настало время ночного дежурства Мерфи. Так что все на свете тащится навстречу единственно возможному исходу.
