Текст книги "Река твоих отцов"

Автор книги: Семен Бытовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

5

В прошлом году пришло в Уську-Орочскую письмо на имя директора лесной школы Сидорова. Писал подполковник запаса, инвалид Отечественной войны.

«Многоуважаемый Николай Павлович!

Пишет Вам бывший начальник политотдела гвардейской части, где в годы войны служил Ваш воспитанник Кирилл Николаевич Батум. Очень хорошо помню этого отважного, мужественного снайпера-разведчика. Подвиг гвардии старшего сержанта Кирилла Батума, который он совершил вместе со своим другом, разведчиком Потапом Русских, потрясающий и равен подвигу таких народных героев, как Александр Матросов и капитан Гастелло.

Посланные в ночную разведку в глубокий тыл врага, Батум и Русских обнаружили штаб крупного вражеского соединения. Там шло совещание. Фашистские генералы и полковники сидели над картой. Разведчики решили уничтожить вражеский штаб. Дом, где сидели немцы, был под усиленной охраной часовых. А наших воинов – всего двое. Но смельчаки не дрогнули. Они решили вызвать артиллерийский огонь на себя. Устроив около штаба засаду, дали условный сигнал. Когда через несколько минут грянули залпы наших орудий, во вражеском штабе поднялась паника.

Не дав немцам опомниться, разведчики под разрывами снарядов подскочили к дому, бросили в окна гранаты. Несколько вражеских офицеров тут же за столом упали. Другие, охваченные страхом, кинулись на улицу, но были встречены очередями из автоматов.

Все это произошло так быстро, так неожиданно, что часовые, охранявшие штаб, растерялись и несколько минут не могли прийти в себя.

В этом коротком дерзком бою наши воины уничтожили большую группу вражеских офицеров.

В неравной схватке с превосходящими силами геройски пали Кирилл Батум и Потап Русских. Но они ценой своей жизни открыли нашим войскам дорогу для наступления на сильно укрепленную высоту 185.

Случилось это в украинских полях, в окрестностях города Изюм.

Дорогой русский учитель!

Вот таким был ваш ученик Кирилл Николаевич Батум.

Простите, что сообщаю Вам об этом спустя столько лет после войны.

Из-за тяжких ранений на фронте я лишь недавно обрел силы ясно мыслить и выражать свои мысли на бумаге. И первое, что я вспомнил, – это беспримерный подвиг Кирилла Батума и Потапа Русских. Они были большими друзьями – русоволосый паренек из-под города Кирова и эвенк из таежной Уськи-Орочской.

Вместе они защищали родину, вместе боролись с врагом и во имя нашей победы, как герои, погибли».

* * *

…Если кому-нибудь из вас придется побывать в Уське-Орочской или просто проехать мимо, то из окна вагона увидите около станции четырехгранный обелиск, увенчанный красной солдатской звездой. «Сын гвардии старший сержант Кирилл Николаевич Батум» – крупно написано на обелиске.

А чуть пониже стоят имена других воинов орочей, погибших на войне.

Этот скромный, из кирпича и бетона, памятник сооружен руками учителя Сидорова.

Памятник его славным ученикам.

Много лет назад он привел их сюда в лесную школу, отсюда провожал на войну…

Поезд бежит сквозь тайгу

Рано утром раздался взрыв. Тайга наполнилась гулом. Эхо далеко повторило его. Тумнин пошел волнами. Высокая каменная сопка на правом берегу дрогнула, раскололась, рассыпалась на куски. Древние, в три обхвата, кедры взлетели в воздух.

Звери в лесу обезумели; тигр мчался рядом с лосем, кабарга – вместе с рысью, лисы смешались с колонками. Оглушенные взрывом, попадали с веток птицы. В таежных речках всплыли мертвые рыбы…

Тысячелетия гордо высился хребет Сихотэ-Алинь, могучий, недоступный, не подвластный стихиям.

Пришел строитель дорог, сдвинул каменные горы, врубился в вековую тайгу.

Взрыв чудовищной силы, разразившийся в то осеннее утро, однако, не испугал людей: они давно ждали его, готовились к нему.

Еще неделю назад дорожный техник Нагибов побывал в домах, велел заклеить оконные стекла бумажными лентами.

– Сопку взрывать будем, – объяснил он, – много динамита заложили. Сильный будет взрыв.

Свою долю труда в строительство железной дороги внесли и орочи. Природные следопыты, они вели изыскателей по нехоженым местам, через тайгу и сопки.

А весной, когда реки вышли из берегов и изыскательские партии, отрезанные друг от друга большой водой, попали в беду, на помощь им отправились охотники. Они доставили им продукты, вывезли из опасных районов.

Рельсы уже протянулись вдоль берега Тумнина, обогнули Уську-Орочскую и устремились дальше в сторону моря.

По нескольку раз в день приезжала дрезина. Едва завидев ее, мальчишки бежали к железной дороге, садились на дрезину, наперебой кричали:

– Дядя Костя, прокатите!

Один раз моторист завез их так далеко, что вернулись только к вечеру.

Не отставали от ребят и старые люди. Первые дни смотрели на дрезину со страхом, а потом и сами захотели прокатиться.

Моторист никому не отказывал:

– Привыкайте, граждане. Скоро поезд в Уську придет.

Все свободное время орочи проводили у железнодорожной насыпи, незаметно для самих себя включались в общий труд. Помогали укладывать шпалы, перетаскивали рельсы, забивали на стыках костыли, завинчивали гайки.

Частенько приходили сюда и Николай Павлович с Валентиной Федоровной, и доктор Шарак.

– Кому дорогу строим? – спросил Еменка учителя, ловко работая гаечным ключом, и сам ответил: – Себе, конечно! Давай научу тебя, как дело делать.

Учитель взял у Еменки ключ, но работа не ладилась: ключ то и дело соскакивал с гайки.

– Теперь, однако, я твой учитель буду! – засмеялся Еменка. – Гляди, как надо ключиком вертеть…

Зима пришла холодная, вьюжная. Долину Тумнина замело снегом. В некоторых местах сугробы стояли вровень с железнодорожной насыпью, а кой-где и вовсе скрывали ее. Орочи боялись, что снежные заносы помешают прийти поезду, и вышли на расчистку пути. Но поезд не приходил. Просили у учителя объяснений.

– Может быть, потому не приходит поезд, что еще не везде водокачки построили? Паровозу ведь нужна вода.

Архип Тиктамунка подумал, что учитель шутит.

– Это лось по тайге бежит, ему, верно, пить надо. А поезду зачем? Ты, Николай Павлович, город спроси. Скажи: орочи давно поезда ждут. Кому в Датту ехать надо, кому в Монгохту. Сам знаешь, конечно, какие у наших людей дела есть…

После этого трое суток бушевала пурга. Путейцы отсиживались в домах, ждали, пока распогодится. Вскоре они и вовсе ушли из Уськи навстречу бригадам, которые вели путь со стороны моря. Редко стала приезжать дрезина.

Опять пришли люди к учителю, требовали объяснений: почему тихо стало, почему так долго поезда нет. Но Николай Павлович знал не больше орочей. Сам строил догадки.

И вот однажды вечером на улице раздался крик:

– Охотники из тайги бегут! Опять беда, наверно! Два лыжника бежали по льду реки. Они были без головных уборов, в одних меховых жилетах. Руками размахивали так, что сразу видно было: очень спешат.

Когда они подбежали к поселку, Сеченка, задыхаясь, закричал:

– Поезд идет! Скоро в Уське будет!

– Разве ты быстрее поезда бежал? – с недоверием спросил БомбА. – Его лось не перегонит, а ты перегнал.

– Совсем тихо поезд идет, – сказал второй лыжник, Дорофей Ауканка. – Мало-мало пойдет – станет. Опять пойдет – опять станет. Ровно боится чего-то…

– А дым такой из трубы пускает, что неба не видать! – сказал Сеченка.

– Говори, где встретили его? – опять спросил БомбА.

– Стали капканы проверять. Двух соболей вынули, третьего вынуть захотели, и тут по всей тайге свист какой-то пошел. Напугал – прямо беда! Бросили с Дорофеем капканы, стали на лыжи – и к новой дороге во весь дух кинулись. Только к рельсам подбежали, видим: из-за кривуна поезд показался. Ждать, конечно, не стали его. Говорю Дорофею: «Пока поезд вокруг сопок петлять будет, мы прямиком через кедровник скорей добежим!» И верно: мы много раньше в Уську прибежали…

Вот в чутком морозном воздухе раздался гудок паровоза. Люди от неожиданности вздрогнули, притихли. Через несколько минут над опушкой леса появился султан черного дыма. Застучали за поворотом колеса. Потом, выбросив из-за сопки широкий сноп яркого света, показался паровоз. Медленно надвигался на долину. Казалось, идет прямо на поселок, на дома, на площадь, где собралась толпа народу. Но в ту же минуту резко повернул и пошел, пыхтя и отдуваясь, мимо. Люди не успели оглянуться, как перед глазами замелькали вагоны. Поезд остановился.

Не сразу подошли к нему орочи. Несколько минут стояли, с удивлением присматривались. А когда Николай Павлович приблизился к паровозу и поздоровался с машинистом, стали подходить и они. Каждый считал своим долгом пожать руку человеку, который привез первый поезд.

Ребята принесли из школы красное знамя.

Поднявшись на подножку вагона, учитель сказал:

– Друзья мои, вот и пришел в Уську-Орочскую первый поезд. Отныне он свяжет наши глухие таежные места со многими городами, со всей нашей страной. Кому захочется ехать в Совгавань, тот купит билет, сядет в вагон и через несколько часов будет в Совгавани. Кому надо в Комсомольск ехать, – назавтра приедет.

А из Комсомольска в Хабаровск другой поезд идет. А из Хабаровска – еще дальше, в Москву… Так что, друзья мои, и наша глухая тайга оживилась. Как видите, жизнь не стоит на месте. С каждым годом она приносит все новое и новое в наши далекие места. Словом, друзья, поезд – это большое счастье!

– Спасибо-о-о-о! – хором закричали школьники и подняли знамя.

– Верно Николай Павлович говорит!

– Ай-я гини!

– Ай-я кули!

– Пускай дальше едет, там его тоже ждут! – крикнул БомбА.

И тут выяснилось, что поезд дальше идти не может. Сильный мороз, долгая езда не по расписанию, крутые подъемы оставили паровоз без воды. В районе Уськи еще не была пущена водокачка, а ближайшая находилась где-то у Монгохты, за двадцать километров отсюда.

– Кто тут у вас главный начальник? – спросил машинист.

– Учитель! – сказал Тихон.

– Мне председатель сельсовета или парторг нужен. Требуется помощь ваших людей.

– Все равно к Николаю Павловичу надо, – упрямо повторил Тихон и подвел его к Сидорову.

– Хорошо, – сказал Николай Павлович. – Сейчас подумаем, посоветуемся с людьми, как лучше помочь. – И стал объяснять Тихону и Михаилу Намунке: – Товарищ машинист говорит, что паровоз израсходовал запас воды. Котлы пустые. Поезд дальше идти не может. Надо нам организовать подачу воды из Тумнина.

Как ни объясняли орочам, что поезд без воды дальше не поедет, а стоять долго здесь не может, некоторые не только не поверили, но подумали, что над ними шутят.

– До Уськи ехал, а теперь вдруг нельзя? – удивился Еменка, сдвинув на затылок шапку-ушанку.

– Поезд помощи нашей просит: он пить хочет… – серьезно сказал Тихон.

Эти слова вызвали веселый смех. Послышались голоса:

– Зачем вода ему?

– Чем он пить будет?

– Что он, сохатый или медведь?

– А сколько воды надо ему?

– Две чумашки хватит?

Через полчаса на реке вспыхнули костры. Когда была выдолблена прорубь, оказалось, что до воды не дотянуться и просто ее не зачерпнешь. Тогда пустили в ход ремни.

– Становись, друзья, в две цепочки! – скомандовал Сидоров и опустил ведро в прорубь. Зачерпнув воду, он передал ведро Тиктамунке, тот – Матрене Хутунке, та – Валентине Федоровне, учительница – Василию Акунке. Так и пошло ведро по цепочке из рук в руки. Следом пошла берестяная чумашка, за ней другое ведро, снова чумашка… А вторая цепочка возвращала на реку пустые чумашки и ведра.

Над заснеженной тайгой медленно догорал закат. Вершины деревьев, долго стоявшие в алой изморози, вдруг погасли. Из-за сопок над потемневшим лесом показалась луна.

– Много, однако, пьет! – заметил старый Мулинка, подавая ведро доктору Шараку.

– Пускай пьет, был бы только здоровый! – пошутил доктор.

В работе время шло быстро. Луна уже успела подняться над долиной. Туманное облачко, скрывавшее ее вначале, рассеялось, и теперь, круглая, полная, она спокойно лила свой белый свет на Тумнин.

К десяти часам вечера на паровоз было подано более тысячи ведер воды.

– Хватит, пожалуй! – крикнул машинист.

Начальник поезда хлопотливо забегал вдоль вагонов, отдавая какие-то распоряжения. Затем пошептался с машинистом.

– Кому нужно в Совгавань ехать, – пожалуйста, садитесь! – предложил начальник.

– В Совгавань не надо, а вот детишек прокатить надо! – сказала Матрена.

Ребята уже успели забраться в вагон. Потом не спеша сели пожилые люди и даже старики со старухами. Медленно, затем все быстрее задвигал паровоз стальными рычагами и, обогнув Северную сопку, набрал скорость.

Через час поезд задним ходом вернулся из Монгохты в Уську. Постоял минут пять, пока пассажиры сошли, и на всех парах помчался по своему маршруту.

– Пэдэм нэйво! – закричали ему вслед. – Спасибо! Бабушка Адьян, которая тоже была в числе первых пассажиров, подошла к Валентине Федоровне, не скрывая своего восторга.

– Такое счастье поезд, что сказать не могу!

Она взяла под руку ожидавшую ее столетнюю Анну Васильевну и повела в дом для престарелых.

– Жаль, плохо вижу я, – вздохнула Анна Васильевна. – Большой праздник этот поезд!

– Такого в Уське еще не было! – одобрительно закивала Адьян. – А ты, мамача, не горюй, что плохо видишь. Теперь в большой город съездить можно, там глаза твои быстро вылечат.

На лице самой старой орочки весело задвигались морщины.

В доме, где жили на покое престарелые орочи, в эту ночь никто не спал. Сидели на полу на меховых подстилках, курили и вспоминали свою прошлую кочевую жизнь. В этом просторном доме, который содержится за счет государства, находились не только старейшины орочских родов, как Анна Васильевна Акунка. Главным образом здесь обитали совершенно одинокие люди, единственные представители когда-то больших родовых стойбищ. Такими были бабушка Адьян, старый Быхинька, хромой, ходивший на костылях.

Они говорили о первом поезде, как о каком-то великом, сверхъестественном чуде, жалели о прошедшей жизни, делились мыслями о настоящем и не боялись заглядывать в будущее.

…Много зим тому назад была и у бабушки Адьян семья. Муж погиб на охоте. Дети один за другим умирали маленькими. Оставшуюся в живых единственную дочь купил в жены охотник из рода Голунка. Но не прошло и двух лет, как этот род весь вымер от оспы.

Адьян в ту роковую весну гостила у дальних родичей. А вернувшись к дочери в начале лета, она уже не застала стойбища Голунка. Там начисто сожгли все юрты, чтобы худая болезнь не перекинулась к соседям…

С тех пор Адьян жила у разных людей. Нянчила детишек и получала за это кров и пищу. Когда орочи начали селиться в Уське, переехала туда и Адьян. Первое время по-прежнему ютилась у чужих, а когда построили дом для «безродных», попросилась туда.

– Спасибо, дожила до хороших дней, – посасывая морщинистыми губами трубку, сказала она. – Буду еще жива, в город поеду. Много денег не надо, чтобы в город поехать. Шкурку выделаю, тапочки сошью, продам и соберу деньги на билет…

– Я, однако, тоже в город поеду, – сказал Быхинька. – Доктор говорил, в городе вместо костылей ногу приделать можно. На костылях стало худо. Зимой, когда снегу навалит, трудно пройти.

Только в третьем часу ночи бабушка Адьян поднялась с меховой подстилки и повернула выключатель. Но еще долго не могла уснуть.

А когда на рассвете уснула, приснился ей счастливый сон: будто собрала всех своих детей и мужа в поезд и повезла их далеко-далеко, в большой сказочный город…

Летит время…

Тихон Акунка любит пофилософствовать. Как-то вечером, когда мы сидели вдвоем на берегу, он заговорил доверительно:

– Годы, знаешь, бегут быстро, как горная речка в тайге. Где ровно бежит, до самого дна светлая, а где шумит, пенится на перекатах. А зимой, думаешь, на одном месте стоит? Нет, конечно! Мороз схватит ее, пурга снегу навалит, а она все равно подо льдом куда надо бежит… Никто не считал, сколько лесных речек впадает в Тумнин, реку отцов наших, орочей родную реку. Много, наверно, вобрал в себя, иначе бы так не спешил в близкое море влиться. Вот так и наша, орочей, жизнь. Понял или не понял? В прежние годы, старики помнят, она как малая проточка текла. А нынче, сам видел, как наши люди живут. – Он выколотил из трубки пепел, прочистил ее, заправил новой порцией табаку и, закурив, продолжал: – Конечно, больше всех Николай Павлович помог нам. Только сердится он, когда мы так говорим. А как не скажешь, если наш лесной народ скоро тридцать зим, наверно, к нему тянется. Когда радость у нас, – к Николаю Павловичу идем; когда печаль, – то же самое! – И, посмотрев на меня, Акунка спросил: – Понял или не понял?

– Понял, Тихон Иванович!

– Вот видишь! – и одобрительно закивал головой. По-разному сложились судьбы и первых учеников Сидорова. Ведь с тех пор, как они перешагнули порог лесной школы, тоже прошло порядочно лет.

Одни, как вы уже знаете, не вернулись с войны, погибли смертью героев. Другие разъехались по городам Дальнего Востока в институты, техникумы, мореходные училища. Но они не забывают таежную Уську, родной Тумнин, учителей и особенно Николая Павловича, которого молодые орочи давно уже называют самым дорогим словом – «ама»…

* * *

Ну и людно же в доме Сидоровых летом, во время студенческих каникул! Сойдя с поезда, прямо со станции бегут студенты показаться Николаю Павловичу и Валентине Федоровне.

Только и слышишь:

– Сородэ! Они бису?

– Ай-я кули!

– Аяди, биви!

…Час назад из Биробиджана, окончив курсы клубных работников, вернулся Петр Ауканка. Не заходя домой, сразу же отправился к Сидоровым. Юноша был особенно привязан к учителю.

Когда Петру было четыре года, он поскользнулся на льду и сильно ушиб спину. Старухи лечили его таежными травами Не помогло. Тогда отец обратился к шаману, и тот устроил камлание – стал «выгонять» из тела ребенка болезнь. Тоже не помогло, и родители поняли, что мальчик останется калекой. Отец был в отчаянии; орочи очень дорожат сыновьями, ведь мужчина – охотник.

Мальчик рос болезненным, хилым. Спина перестала болеть, но поврежденный позвоночник искривился. Время было упущено, и теперь уже врачи ничем не могли помочь. Целыми днями просиживал Петя у окна, с завистью смотрел, как на улице играют детишки. А когда они веселой гурьбой бежали в школу, Петя садился у порога и молчаливо, с грустью провожал их взглядом.

Посоветовали поить Петю медвежьим жиром. Отец ушел в тайгу, выгнал из берлоги медведя, застрелил.

Натопили целый пуд жира и три раза в день давали Пете по стаканчику. Вскоре мальчик окреп, стал веселым, выходил на улицу играть. Как раз в один из дней, когда Петя лепил на дворе снежную бабу, его увидал Николай Павлович.

– Почему, молодой человек, не ходишь в школу? – спросил учитель. – Может быть, ждешь особого приглашения?

Пете показалось, что учитель смеется над ним. Он заплакал, побежал в дом, лег на медвежью шкуру, зарылся в нее с головой.

– Плакать, мальчик, не надо, – входя в дом, ласково сказал учитель. – Надо в школу ходить.

– Не берут его, – сказала Петина мать. – Болезнь у него. Совсем он у нас худой, слабенький. Пускай дома сидит…

– Завтра же приведите его в школу! В школу!

Петя приходил туда раньше всех. Еще до звонка занимал свое место за партой. На уроках сидел тихо. В образцовой чистоте держал учебники и тетрадки. Никогда не откладывал уроки на после, а делал их ежедневно в одно и то же время. Недаром учитель ставил в пример Ауканку. Конечно, и Пете хотелось побегать с ребятами по льду реки, лететь с отвесной сопки на санках так, чтобы дух захватывало. Но Пете нельзя было ни быстро бегать, ни кататься с ледяной горы – и он все свободное время отдавал учебе, чтению разных книжек с картинками.

Вскоре в Уське открыли интернат. Петя стал жить в интернате. Но тут опять с мальчиком приключилась беда: отнялась правая рука. Она стала у него как деревянная. Он не мог перелистывать букварь, не мог держать карандаш. Повели к доктору Петру Степановичу. Тот посмотрел руку и сказал, что попробует лечить.

– А пока пиши левой рукой.

– Разве можно левой?

– При желании можно! Каждый день в четыре часа будешь приходить в больницу. Знаешь, когда четыре часа?

– Знаю, конечно! В школе нам часы объясняли. Целую зиму лечил доктор Петину руку. Она стала действовать. Потом Петя, по совету врача, тренировал ее. Колол дрова – ничего, работает. Пробовал остолом гнать собачью упряжку – тоже нормально. Петя был счастлив. Радовался и Николай Павлович.

Когда учитель стал собираться в тайгу с агитнартами – походным клубом, – он решил взять с собой и Петю Ауканку.

Хорошее дело придумал Николай Павлович.

Охотники на всю зиму уходили в тайгу. Ни радио, ни газет там, конечно, не было. И никаких лекций им не читали. На целых три-четыре месяца отрывались люди от Уськи. Как наступит вечер, сидят в шалашах у костра, трубки свои курят… Вот и пришла учителю в голову мысль соорудить походный клуб.

Поставил на обыкновенную нарту кабину из фанеры с двумя маленькими окошечками. С наружной стороны оклеил ее плакатами, украсил орочским орнаментом. В кабине были разные книжки, газеты, шахматы, шашки, домино. Словом, настоящий клуб на полозьях! Одна собачья упряжка легко везла его по зимней дороге.

Когда агитнарты отправлялись в первый рейс, старики шутили: «И чего только не придумает Николай Павлович! Как бы своим клубом лисиц и соболей не испугал». – «Не испугаю, – отшучивался учитель. – Поможем охотникам план пушнины выполнить! Работа у них веселей пойдет!»

Как раз день выдался солнечный. Выехали в тайгу утром. Учитель доверил Пете остол, а сам ехал в кабине. Петя еще ни разу не бывал на дальних охотничьих зимовках, но упряжка дорогу знала. Подгонять собак не надо было. Они бежали по просеке, а когда уставали, сами останавливались и ложились на снег. Тогда вместе с учителем Петя кормил их, давая каждому псу по вяленой рыбе – юколе.

Приехали на зимовье уже в сумерках.

Люди стали возвращаться с охоты в свои шалаши. Пришел и Анисим Ауканка, Петин отец. Увидев сына, обрадовался:

– А ты как же попал сюда?

– Он у нас директор походного клуба! – сказал учитель.

– Спасибо, Николай Павлович, что сыну моему тоже помог. Теперь, вижу, человеком станет…

Петя похвастался отцу, что правую руку доктор вылечил, что действует она хорошо и всю дорогу гнал он, Петя, упряжку остолом.

– Хочу теперь попробовать пострелять. Никогда еще ружья в руки не брал. Не сумею, наверно.

– А ты попробуй, – посоветовал Николай Павлович, – возьми у отца ружье и постреляй.

– Если промахнусь, стыдно будет…

– А ты заранее не думай, что промахнешься.

– Ладно, попробую. Тут кедровник близко, наверно, белки водятся.

Отец дал ему ружье.

Петя стал на широкие лыжи, подклеенные мехом, пошел в кедровник. Минут через десять раздались два выстрела.

– Стреляет, – радостно произнес отец Пети и посмотрел на учителя.

Вскоре Петя вернулся с добычей – убил двух белок.

– Вот видишь, без промаха, – похвалил учитель. – Два выстрела – и две белки…

Лицо у парня сияло от счастья.

– Николай Павлович, можно мне на каникулы в тайгу ехать? Буду отцу помогать. Белки что? На сохатого пойду!

– Пожалуйста, не возражаю, – сказал учитель. – Ты по тайге соскучился.

– Слышишь, ама, Николай Павлович говорит, что можно.

– Слышу, – ответил тот, – только не забудь из дому ружье второе захватить…

Окончив школу, Петр Ауканка снова затосковал. Надо было заняться каким-нибудь делом, а в Уське ничего подходящего не было.

Вскоре начали поговаривать о строительстве нового клуба, и Николай Павлович посоветовал юноше поехать на курсы культурных работников.

– К тому времени, когда закончишь курсы, построят клуб.

– Боюсь, родители не отпустят, ведь здоровье у меня все еще слабое.

– Посоветуемся с доктором!

К радости юноши Петр Степанович разрешил, но время было упущено, и пришлось еще год провести в Уське. Зато Ауканка за зиму так подготовился, что сдал все экзамены.

…Пришла к Сидоровым повидать своих сверстников Дарья Намунка. Она в свое время окончила в Николаевске-на-Амуре техникум народов Севера. Сколько было волнений, когда первого сентября пришла в лесную школу – и не ученицей, как когда-то, а педагогом!

Уже прозвенел звонок. Ребята сели за парты. А Намунка стоит растерянная у раскрытых дверей, не решаясь войти в класс. Ученики встали, чтобы встретить новую учительницу, а она все еще стоит в нерешительности, прижимая к груди журнал.

Вдруг за ее спиной кто-то тихо и ласково сказал:

– Ну, Дарья Филипповна, что же вы…

Она испуганно обернулась и увидела Николая Павловича.

– Смелее, дорогая, ребята ждут вас, – опять сказал Сидоров и, взяв ее под локоть, проводил к учительскому столу.

Села на краешек табуретки, открыла журнал, проверила, все ли ученики на месте. А когда подошла к доске и взгляд ее упал на парту, где прежде сидела девочкой, опять заволновалась.

Дети ожидали, что она напишет на доске буквы алфавита, и держали перед собой раскрытые буквари. Но, к изумлению ребят, Дарья Филипповна стала говорить о своем детстве, о том, как мать много лет назад привела ее, Дашу, в первый класс и усадила вон за ту парту, где теперь сидит Лена Ауканка.

Намунка понимала, что не так, как это нужно, начала урок, но не могла остановить себя. Слова шли помимо ее воли, а когда неожиданно прервала свой рассказ, испуганно, виноватыми глазами посмотрела на Николая Павловича.

– Что же вы, Дарья Филипповна, остановились? – с мягкой улыбкой произнес Сидоров. – Продолжайте. Дети слушают вас. Желаю удачи. – И вышел из класса…

* * *

– А я, Даша, и теперь утверждаю, что твой первый урок прошел чудесно, – подсаживаясь на кушетку к Намунке, сказал Сидоров.

– Ой, что вы, Николай Павлович, мне до сих пор вспомнить страшно. Рассказываю ребятишкам про всякое-разное, а сама со страхом гляжу на вас. Вот, думаю, глупая, что понесла. Я после всю ночь проплакала.

– Неужели?

На самом деле он все знал, потому что чуть свет к нему прибежала расстроенная мать Даши.

– А я стою на своем, – решительно заявил Николай Павлович. – Помнится, ты своим рассказом так увлекла ребятишек, что они ловили каждое твое слово. Пойми, Дарья Филипповна, мы должны учить детей не только наукам, но и жизни. А последнее, думается мне, гораздо трудней. Сложная штука – жизнь! – И посмотрел на молчаливо сидевшую в углу девушку в простеньком платье, с задумчивыми, чуть раскосыми глазами. – Вы согласны со мной?

– Согласна, – тихо, несколько смущенно ответила она.

– Кстати, друзья, прошу познакомиться. Это наша новая учительница. Только недавно из института. И тоже Дарья…

– Иннокентьевна, – подсказала девушка.

– Вот, вот… Дарья Иннокентьевна. Прослышала, что в нашей Уське эвенки живут, и захотела к нам.

– Ведь я сама эвенкийка, – смущенно сказала девушка. – Здесь, правда, все смешалось. Не отличишь эвенка от ороча…

– А вот и Саша Мулинка к нам идет, – говорит Сидоров, увидев в окно молодого ороча в щегольском морском кителе и фуражке с золотистым крабом во всю тулью. – Знаменитый наш моряк…

Судьба у Александра Мулинки сложилась удивительно. После окончания школы он, по совету учителя, уехал во Владивосток в мореходное училище. Он с детства был влюблен в море, не расставался с мечтой стать моряком. И своего добился. Успешно окончив «мореходку» (так он в письмах к Сидорову называл свое училище), Саша был зачислен в торговый флот и совершил на океанском пароходе кругосветное плавание. Много морей и океанов переплыл Мулинка, в десятках стран побывал, а сердцу нет милее родных берегов Тумнина. Вот он и «заскочил» на денек-другой в Уську-Орочскую, благо от порта Ванино, где пришвартовался пароход, всего четыре часа езды пассажирским поездом.

Да, быстро летит время!

* * *

Из кухни входит Валентина Федоровна.

– Все – таки интересно, кто же это принес рыбу? Открываю кладовку, а там целая связка хариусов. Кто-то опять тайно подбросил…

– Вот кстати, – смеется Василий Акунка. – А рыба, известно, посуху не ходит. Поэтому разрешите мне отлучиться…

– Правильно, Вася, отлучайся, – в тон ему говорит Мулинка. – Только ненадолго. Одна нога тут, другая там…

Вскоре Акунка вернулся с пакетом.

– Это для встречи друзей! – И поставил на стол две бутылки шампанского.

Появилась закуска: масло, сыр, огурцы, моченая брусника, варенье из жимолости. Потом Валентина Федоровна принесла сковородку с жареной рыбой.

Николай Павлович разлил по бокалам вино.

– Ну, друзья мои, желаю вам удачи в жизни! Аяди биви!

– Аяди биви!

– Будьте здоровы!

Петр Ауканка налил по второму бокалу и уже хотел было произнести тост, но Мулинка опередил:

– А теперь за здоровье Николая Павловича и Валентины Федоровны – наших самых дорогих, самых любимых. За все доброе, что вы для нас, орочей, сделали, – спасибо!

– Аяди биви!

Над тайгой догорал закат. Тумнин громко нес свои золотисто-алые воды на север, в бурный Татарский пролив. Сотни, а может быть тысячи, других горных рек вливались в море, и, возможно, родная река орочей добавляла туда самую малость.

Но как нужна была большому морю и эта живая струя!..