Текст книги "Река твоих отцов"

Автор книги: Семен Бытовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Бытовой Семён Михайлович
РЕКА ТВОИХ ОТЦОВ

Юным пионерам Усть-Орочской семилетней школы посвящаю.

В ночном вагоне

Всю ночь поезд мчался сквозь тайгу. Высокие лесистые сопки то отдалялись от вагона, то приближались настолько, что заслоняли собой звездное небо.

Из глубины темных зарослей доносился гул падающей воды. Днем мне уже приходилось видеть водопады, но, должно быть, особенно красивыми они были в ярком свете луны. Не успел я подумать об этом, как на повороте открылся такой хрустальный каскад. Он падал с отвесной скалы, падал медленно, даже лениво – так всегда кажется, когда следишь за быстрым, беспрерывным движением, – и грохотал, расплескиваясь по камням в гулком ущелье.

– Скоро Тумнин! – объявил проводник, проходя по вагону с фонарем. – Станция Тумнин!

В прежнее время, чтобы попасть с Амура на Тумнин, нужно было больше суток ехать поездом до Владивостока, а оттуда не менее трех суток плыть на пароходе морем до Советской Гавани. Сегодня я трачу на эту дальнюю дорогу всего пятнадцать часов. Ни угрюмый девственный лес, ни бурные воды таежных рек, ни головокружительные перевалы отрогов Сихотэ-Алиня – уже не являются помехой путешественнику. Железнодорожная линия кажется только узкой тропинкой, проложенной сквозь тайгу. Но достаточно одной этой тропинки, чтобы оживилась не тронутая веками природа.

Было четыре часа ночи, однако на восточном горизонте в густых кронах тополей и лиственниц уже сквозили золотистые блики раннего восхода. Поезд опять перевалил через сопку, стремительно побежал вниз, и справа показалась река. Это был Тумнин, который бежал на север, в Татарский пролив.

– Вот они, знаменитые арсеньевские места, – мечтательно сказала девушка, прислонив голову к оконной раме и перебирая на груди костяные бусы.

– Какие, вы сказали, места? – подходя к ней, спросил юноша из соседнего купе.

Многие в вагоне уже знали, что его зовут Костей и что он электромонтер.

– Неужели не знаете? Наверно, еще местный житель!

Костя улыбнулся.

– Как не знать! Но ведь это было очень давно. Девушка глянула на него удивленно.

– Смотрите! Филин летит, филин! Точно как у Арсеньева! «В это время какая-то тень на мгновение закрыла луну. Это был большой филин. Он сел на соседнее дерево и стал ухать».

И она с горячностью начала рассказывать «местному жителю» о знаменитом путешественнике и исследователе Дальнего Востока. Владимир Клавдиевич Арсеньев не раз бывал в этих местах, где живут орочи, маленькое племя кочевых охотников. Вместе с ними он бродил вдоль берегов Тумнина, часто заходил к ним в стойбища, подолгу жил в их шалашах.

Орочи рассказывали доброму русскому другу, капитану Арсеньеву, о тяжелой судьбе их маленького лесного народа.

Даша – так звали девушку – взяла из портфеля томик Арсеньева, быстро полистала и прочла вслух:

– «У этих обездоленных судьбою людей свои нужды. Они просили меня помочь им советами. Я объяснил орочам также, зачем я пришел сюда, куда иду и какие цели преследует экспедиция. Среди орочей было несколько стариков. Поджав под себя ноги, они сидели на корье и слушали с большим вниманием». Ясно? – Даша искоса посмотрела на Костю. – «Орочские женщины трудолюбивы и молчаливы. Они много курят и как будто совершенно не замечают посторонних людей у себя дома. В глазах их нельзя прочесть ни испуга, ни гнева, ни любопытства, ни радости…»

– Я и говорю, что это было давно, – перебил Костя.

– Конечно, – согласилась Даша, отложив книгу. – Я уверена, что орочи теперь так не живут. А вот филин летел точно так, как это описано в книжке. Разве вы не видели, как он закрыл собой луну?..

* * *

На станции Тумнин в вагон вошли новые пассажиры в несколько необычных одеждах и принесли с собой запахи речной свежести, лесных трав. Один из них нес огромного тайменя. Расстелив на полу свой резиновый плащ, он положил на него рыбу, и таймень сильно забил хвостом.

Женщина, сидевшая напротив, спросила рыбака, не продаст ли он тайменя.

– Николаю Павловичу везем, – сказал рыбак таким тоном, будто был уверен, что все в вагоне знают, кто такой Николай Павлович.

– Пока довезете его, он испортится.

– До Уськи близко, не испортится. – Широкое, с небольшими скулами лицо рыбака заулыбалось.

В разговор вмешался Костя.

– Наверно, острогой накололи тайменя? – И шепнул Даше: – Это они, орочи.

– Острогой нельзя, – пояснил рыбак, – спинку испортить можно. В сети таймень попал. Давно такой не попадал. А сегодня как раз попал. Луна, знаешь, большая. Тумнин светлый. Рыба любит луну.

– И, достав из кармана трубку, закурил.

Орочи уселись на свободных местах. Один из них закинул на верхнюю полку короткие весла, кожаный мешок и сам полез туда же.

Рассвет все ярче, все заметнее проступал сквозь густые таежные заросли. Луна, изрядно поблекшая, опустилась и стояла в стороне. Не нужно было глядеть на небо, чтобы видеть приближение зари. Вся она, золотисто-алая, отражалась в реке, которая теперь уже бежала рядом с железной дорогой.

В вагоне на время водворилась тишина. Но вдруг с верхней полки, куда залез старый ороч с веслами, послышалось пение. В первый момент оно показалось грустным, даже тоскливым, но чем дальше, тем больше живых, радостных ноток вплеталось в мотив. Старик что-то пел на родном языке, и я мог разобрать только слова «Тумнин» и «Николай Павлович».

Я спросил рыбака, который вез тайменя, о чем поет его сородич, и он ответил:

– Тимофей Иванович поет так: «Быстрый Тумнин, родная река ороча, бежит далеко. Много пушного зверя в тайге. Много рыбы в реке. Ты, Николай Павлович, добрый друг орочей, много зим живешь с нами, много помог нам. Большую рыбу везем тебе, живую рыбу везем тебе. Кушай, пожалуйста, Николай Павлович!» – И добродушно добавил: – Тимофей Иванович всегда, что думает, то и поет…

Даша спросила:

– Кто же такой Николай Павлович? Уж очень, наверно, хороший он человек, если о нем песни складывают?

– Учитель он!

– Учитель? – переспросила Даша. – Я тоже… учительница…

– Значит, тоже человек хороший, – коротко засмеялся ороч и узкими глазами в упор посмотрел на девушку. – Если хочешь, к нам в Уську поедем. Совсем не худо у нас! Верно говорю, Василий Терентьевич?

– Верно, ама![1]1
  ама – отец


[Закрыть] – ответил голос из другого купе, и сразу же оттуда показался среднего роста стройный юноша в лыжном костюме. Обращаясь к Даше, он сказал: – Конечно, приезжайте в Уську, в наш лесной интернат. Со временем и о вас наши люди песни петь будут.

– Что вы, что вы! – смутилась Даша. – Чтобы об учителе народ складывал песни, надо заслужить. А я только-только пединститут окончила. Даже не знаю, куда меня из Совгавани пошлют.

– Оттуда далеко не пошлют, – авторитетно заявил Костя.

– Во всяком случае не дальше нашей Уськи, – добавил Василий и спросил отца: – Верно, ама?

Тот закивал головой.

Даша не стала спорить. Мысль о том, что ее в самом деле могут послать в Уську, где живут эти добрые орочи, так благодарные учителю, даже порадовала ее. Ведь сама она эвенка, и судьба ее сородичей во многом похожа на судьбу орочей. А когда в институте распределяли молодых учителей, Даша попросила, чтобы ее послали в одну из далеких северных школ.

Теперь ей захотелось побольше узнать о Николае Павловиче, – узнать, какой он из себя, с чего начал свою работу в орочской лесной школе, чем заслужил такую любовь этих людей. И она решила, что будет просить в городском отделе народного образования, чтобы ее непременно направили в Уську.

Меж тем совсем рассвело. Над тайгой поднялось солнце, с первой же минуты очень жаркое.

Лес сразу наполнился разноголосым пением птиц. Небольшими стайками вылетали они из зарослей и кружились в воздухе. А иглохвостые стрижи, быстро набрав высоту и сделав несколько стремительных кругов, не сбавляя скорости, ринулись к реке, заскользили по ее гладкой поверхности и с жадностью стали зачерпывать воду широко раскрытыми клювами. Напившись, они снова взмыли в небо и уже долго оставались в голубой выси. «Значит, – подумал я, – день сегодня будет хороший…»

Кряхтя слез с верхней полки Тимофей Иванович. Он оказался ниже среднего роста, с красноватым скуластым лицом, стянутым мелкими морщинами. Его узко поставленные глаза под одутловатыми веками сонно моргали Поежившись, почесав грудь, он присел на краешек скамейки, достал из глубокого кармана штанов трубку; не спеша набил ее табаком из кожаного кисета и закурил.

– Скоро, однако, Уська? – глуховатым голосом спросил он рыбака.

– Скоро, Тимофей Иванович.

– Ладно, пускай. – Помолчав с минуту, он попросил сородича уступить место около окна. Пересел, подобрал под себя ноги, обутые в легкие ичиги. Подперев кулаками лицо, устремил глаза в одну точку и долго сидел так, занятый своими мыслями.

«Вероятно, – подумал я, – старик сейчас опять запоет».

И даже представил себе, о чем будет его новая песня. Наверно, об утренней тайге, разбуженной зарей и птицами, о родной реке, бегущей рядом с поездом, о сопках, осененных свежим росистым лесом, и, возможно, опять о русском учителе Николае Павловиче…

И точно, Тимофей Иванович запел, но, к сожалению, слова новой песни были мне не понятны, а спросить Терентия Ивановича или его сына, о чем теперь пел их сородич, я просто не успел.

Промелькнул высокий домик с башенкой – полустанок. Заскрипели тормоза, сдерживая вагоны на крутом спуске. Тумнин ненадолго ушел в заросли, потом снова с шумом вырвался оттуда и забурлил на перекатах. Утренние тени отодвинулись к сопкам и стали взбираться на лесистые склоны.

Оставив справа от себя реку, поезд въехал в довольно широкую долину, на дне которой теснились бревенчатые дома.

Это была Уська-Орочская.

Николай Павлович

Василий Акунка прямо со станции ведет меня речным берегом к дому учителя Сидорова.

Утро выдалось тихое, ясное. Тайга на горных склонах, омытая ночной росой, дышала свежестью. Каждая крона дерева, каждый куст были пронизаны солнечным светом. И через все это зеленое царство Тумнин неутомимо нес свои бурные воды к морю, огибая крутые, чаще всего скалистые выступы сопок, которые сходились вдали так близко, что река, казалось, с трудом пробивается через гулкое ущелье.

Несколько минут мы идем молча, не зная, с чего начать разговор, хотя мне хочется о многом расспросить Акунку.

– Вы, наверно, тоже ученик Николая Павловича?

– Конечно, – оживляется Василий, – мы здесь все его ученики…

Акунка перед войной окончил «лесную школу» в Уське-Орочской.

«Вероятно, – думал я, – школу называют здесь „лесной“ потому, что стоит она на берегу Тумнина. А возможно, еще и потому, что первыми учениками были дети орочей – таежных следопытов».

Я прошу Акунку рассказать о детских годах, когда он вместе с другими ребятами впервые сел за парту.

– Николай Павлович лучше расскажет, – говорит юноша. Но, подумав, соглашается.

…Было это в один из морозных дней февраля, в самый разгар охоты. В это время в поселке остаются только женщины, глубокие старики и малые дети. Все остальные живут в тайге. Стреляют белок, идут по следам соболей и лисиц, выкуривают из берлог медведей, – словом, для таежников наступает самая горячая пора.

Василию шел тогда одиннадцатый год. Он уже отлично правил собачьей упряжкой, метко стрелял из ружья, знал повадки зверей, и Терентий Иванович считал сына своим помощником.

В то памятное утро отец послал его проверить капканы, которые с ночи поставил в распадке по следу лисицы. Не успел мальчик отойти от зимовья, как услышал: бежит упряжка. Сперва подумал, что это Колька Бисянка едет. Колька давно обещал приехать к Васе, чтобы вместе обложить медвежью берлогу на старом тополе. Но когда упряжка миновала кедровик, Вася увидал, что ею правит новый учитель, а на нартах, тесно прижавшись друг к другу, сидят Петя Тиктамунка, Олег Мулинка и Саша Намунка. Лица у ребят унылые, а у Олега почему-то слезы на глазах.

Вася сразу догадался, зачем сюда приехал русский учитель, повернул свои широкие, подклеенные мехом лыжи и пустился в заросли. Николай Павлович заметил его и закричал:

– Мальчик, остановись!

Но где там!

Вася бежал так быстро, что следом за ним летели снежные вихри. Он даже забыл про свои капканы. Пробежав с километр, остановился, прислушался. Тихо. Значит, никто не гнался за ним. Подумал, не махнуть ли к Кольке Бисянке – предупредить, что новый учитель объезжает охотничьи зимовья, собирает орочских ребят в школу.

Но как поближе добраться к Бисянкам – не знал. Может быть, через дубовую падь? Но там, рассказывал отец, бродит большое стадо диких кабанов. Еще набредешь на секача! А если даже кабаны откочевали, до самой ночи не доберешься к Бисянке.

Что же такое придумать?

Вдруг в мерзлых кустах возник странный шум. Вася вздрогнул, насторожился. Пройдя немного вперед, увидел огромного лося. Лось чистил рога о ствол толстого кедра. Дерево качалось, и на снег падали тяжелые шишки, набитые орехами.

Чтобы не испугать сохатого, мальчик решил уйти. Но куда? Уйдешь подальше в глубь тайги, погибнешь без огня и пищи. Если бы захватил с собой спички, мог бы заночевать у костра и переждать, пока учитель уедет из зимовья.

Ничего не поделаешь – надо возвращаться. И Вася, не спеша, пошел обратно.

Занятый своими мыслями, он не заметил, как подошел к распадку, где, слегка запушенные снегом, стояли капканы. Заметив издали, что на приманку попалась крупная рыжеватая лисица, мальчик даже закричал от радости. Правая передняя лапа лисицы была зажата пружиной, и зверь, потерявший надежду вырваться, с ожесточением пытался ее отгрызть.

«Испортит шкурку», – испугался Вася и, подбежав, упал на лисицу, придавил ее своим телом.

Через две минуты встал, поднял пружину, освободил лисью лапу и, обнаружив на меху только две дырочки от зубов, успокоился. Вася посадил на крючок новую приманку, потуже взвел пружину и бросил на капкан несколько горстей снега. Может быть, ночью еще одна огневка попадется.

Когда Вася уже был в пятидесяти шагах от зимовья, он, к своему удивлению, увидел, что там стоит не только упряжка учителя, но чья-то еще. «Кто бы это мог приехать к отцу?» – подумал он. В ту же минуту распахнулась дверца шалаша и оттуда выбежал Колька. Вдогонку за ним кинулся Иван Бисянка. Догнав сына, сгреб его в охапку и унес обратно в шалаш.

«Неужели сам Иван Петрович привез Кольку к учителю? – с тревогой подумал Вася. – Или учитель успел за это время съездить за ним?»

Вася почувствовал себя таким беспомощным, что сердце у него сжалось и к горлу подступили слезы. Но потом решил, что вдвоем с Колей они что-нибудь придумают, и успокоился.

Им уже однажды пришлось уходить от беды. Правда, беда случилась по их вине. Просто из озорства они с Колькой залили водой костер, который развел у себя во дворе шаман Никифор Хутунка. Что-то у шамана получилось с председателем сельсовета. Озлившись, Никифор решил вызвать самых злых духов на голову председателя и развел большой костер, чтобы начать камлание.

Вездесущие Колька и Васька все это наблюдали из соседнего двора. Только Никифор зашел в дом, чтобы напялить на себя халат с побрякушками и захватить бубен, ребята перемахнули через забор, опрокинули на костер бочку с водой. Но не успели они скрыться, как из дому вышел Никифор и, схватив палку, пустился за ними вдогонку. Добежав до реки, ребята успели столкнуть на воду оморочку и уплыли вниз по течению. Шаман постоял на берегу, погрозил озорникам и пошел жаловаться родителям Кольки и Васьки.

Двое суток мальчики бродили по тайге, боясь вернуться домой. Только на третьи сутки поздно вечером, крадучись, вернулись. Но все обошлось.

А председатель сельсовета, встретив ребят на улице, рассмеялся:

– Теперь нам от злых духов покоя не будет, наверно.

Колька махнул рукой:

– Нет никаких духов – ни злых, ни добрых. Их шаман придумал. Людям головы морочит. Лучше бы на охоту ходил, а то сидит, колотит в бубен, что-то ворчит себе под нос…

…Сняв лыжи и поставив их к стене, Вася осторожно толкнул дверь и вошел в шалаш. Сделав вид, что ничего особенного не произошло, бросил к ногам отца лисицу:

– Вот, ама, в распадке из капкана вынул. После опять схожу, может, еще одна попадется. – И, встретившись взглядом с Колькой, подмигнул ему.

Терентий Иванович взял лисицу, встряхнул ее, потом подул против шерсти:

– Добрая огневка, пушистая.

– Дай, ама, мы с Колькой с нее шкурку стянем, – поспешно произнес Вася, обрадованный возможностью вызвать своего друга из шалаша и поговорить.

– Ладно, сам сделаю, – сказал отец. – Садись.

Вася покорно сел на медвежью шкуру, искоса поглядывая то на заплаканного Олега, то на Сашу, который грыз сахар и глупо улыбался. «Вот дурачок, – в сердцах думал о нем Вася, – ему все равно, куда повезут его, лишь бы побольше сладкого давали».

Что-то слишком долго длилось молчание. Вася ждал, что учитель заговорит с ним, но тот почему-то молчал, в упор разглядывая Васю своими синими нездешними глазами, и мальчик чувствовал себя нехорошо под этим взглядом. Он нащупал в кармане трубочку, которую недавно стал курить, но вынуть ее побоялся.

– Сколько тебе лет, Вася? – наконец спросил учитель.

– Ама говорил недавно, что одиннадцать зим…

– Верно, одиннадцать, – подтвердил Терентий Иванович.

– В городах ребята в одиннадцать лет уже учатся в четвертом классе, – сказал учитель. – А вы, мальчики, только в первый класс начнете ходить. И то с большим опозданием, ведь теперь уже январь… Так что не будем терять время, поедем в Уську, в школу. Хочешь в школе учиться?

– Не знаю, – угрюмо ответил Вася и посмотрел на Кольку, которого Иван Бисянка держал за руку, будто боялся, что сын опять захочет убежать из шалаша. – Как из тайги в Уську поедем, если скоро самая соболевка начнется?..

– Я думаю, что с соболевкой управятся взрослые охотники, а детям надо учиться, – сказал Николай Павлович. – Как по-вашему, Терентий Иванович?

Акунка слегка закивал головой, прикусил черенок трубки и процедил сквозь зубы:

– Наверно, так…

– Ну, а вы как думаете, Иван Петрович? – обратился учитель к Бисянке.

– Без грамоты худо, конечно…

– Грамота освещает человеку дорогу. Человек, который умеет читать и писать, – сильный человек. Ему все видно, ему ничего не страшно в жизни. А неграмотный – что охотник без ружья, совсем слабый. Верно?

Орочи молчали.

– Идут, скажем, по тайге два охотника, – продолжал учитель. – У одного есть ружье, у второго ружья нет. Вдруг из зарослей показывается медведь. Тот охотник, который с ружьем, чувствует себя уверенно – он сильный. А который без ружья, думает, как бы удрать, – он слабый, ему нечем убить зверя…

– Бывает, что ножом тоже можно, – выпаливает Вася и взглядом просит у Коли, чтобы тот подтвердил.

– Разве тебе, Вася, случалось убить медведя ножом? – смеется учитель.

– Дяде Тихону случалось…

– Все равно без ружья худо, – говорит Терентий Иванович.

– Вот так же худо и без грамоты, – повторяет учитель. – Ну как, Вася, поедем?

Вася не торопится с ответом, выжидательно смотрит на Кольку, но тот почему-то молчит. Наконец Бисянка отпустил его. Колька подбежал к Васе и что-то шепнул ему.

– Поедем! – решительно заявил Вася. Учитель посмотрел на часы.

– Без четверти два. Зимний день – недолгий. Пора, мальчики, в путь.

Хорошо в лесу. Под ярким февральским солнцем искрами переливаются снега. Деревья, одетые в белый наряд, стоят притихшие, лишь изредка пройдет по вершинам ветерок, и в воздухе начинают кружиться голубые снежинки. Неутомимые дятлы стучат своими крепкими клювами по гулким стволам. Где-то в глубине леса неожиданно треснет от стужи сосна, и эхо сразу повторяет сухой треск, похожий на выстрел.

Передней упряжкой правит учитель. С ним на нартах двое малышей. Позади едут Вася, Колька и Саша Намунка. Они не очень спешат, стараясь держаться подальше от учителя. Поэтому Николай Павлович часто поглядывает на них через плечо.

– Скоро Горячий Ключ, – шепотом говорит Васе Коля Бисянка, жарко дыша ему в затылок.

– Остол передам Сашке, – тоже шепотом отвечает Вася.

Саша Намунка не посвящен ни в какие тайны и поэтому спокойно полулежит на нарте, натянув на себя оленью шкуру.

Неожиданно Вася говорит ему:

– Давай правь собаками, а то я устал.

– Пускай Коля, я потом, – отвечает Саша, которому неохота покидать теплое местечко.

– Я что-то замерз, немного побегу за нартами, – говорит Коля. – А ты, Сашка, за всю дорогу из-под меха не вылезал.

Саша, неторопливо сбросив с себя оленью шкуру, меняется с Васей местами.

Впереди крутой подъем. Учитель на ходу соскакивает с нарты и, взявшись руками за поворотный шест, сзади подталкивает ее.

То же самое делают Коля и Вася. А Саша, заняв место каюра, машет над собаками остолом, покрикивая на них:

– Tax, тах, кхай!

Передняя упряжка уже одолела крутой подъем, учитель снова сел на свое место, и собаки, натянув постромки, пустились вскачь с отвесного склона. На несколько минут нарта учителя исчезает из виду.

– Самое время, – говорит Вася. – Как раз справа Горячий Ключ. – И, увязая по колени в снегу, бежит в заросли.

– Куда же вы, ребята? Коля за ним.

Но им теперь не до Саши. Они бегут в заросли, ломая мерзлые кусты, и вскоре теряются из виду.

Саша останавливает упряжку, спрыгивает с нарты и несколько секунд стоит в нерешительности. Бежать вслед за ребятами боится. Оставить упряжку не решается. Тогда он кричит на всю тайгу:

– Николай Павлович!

Минут через десять прибегает учитель. Застав около упряжки одного Сашу Намунку, сразу все понял.

– Давно ребята сбежали?

– Только-только…

Недолго гнался Николай Павлович за беглецами. Он застал их около Горячего Ключа – небольшой незамерзающей речки.

Ребята ждали, что учитель сейчас начнет их стыдить, ругать, но он спокойно спросил:

– Что вы тут ищете, мальчики?

– Здесь водятся выдры… – пряча глаза, пробормотал Вася.

– Эта речка не замерзает даже в самый лютый мороз, – тоже невпопад сказал Коля. – Поэтому в ней живут выдры…

– И вы решили поймать выдру? – как можно серьезней спросил учитель.

– Ловить выдр нельзя. Их только позапрошлым летом выпустили сюда, – уже более смело сказал Вася. И, глянув на Колю, добавил: – Просто решили посмотреть, как они тут живут.

– Ну, и как они тут живут?

– Хорошо, – ответил Коля. – Через две-три зимы можно будет на них охотиться.

– Тоже сказал – через две-три зимы, – возразил Вася. – Через пять-шесть, не раньше…

– Ладно, ребята, пошли, – сказал учитель. – Устроим на перевале короткий отдых. Попьем чаю – и дальше в путь. Надо до темноты успеть в Уську.

– Ничего, успеем, – заверил Вася. – А если ночь застанет, – не страшно. Наши собачки и в темноте дорогу найдут.

Пока сидели у костра, Николай Павлович о многом успел рассказать. Он рассказал о своем родном городе Владивостоке, который раскинулся на сопках у самого моря и откуда во многие страны уходят корабли. А когда он сказал, что самая высокая сопка в городе называется Орлиное гнездо, Колька перебил:

– И в нашей Уське Орлиная сопка есть…

– Верно, Николай Павлович, есть, – подтвердил Олег.

– А в какие страны из вашего города корабли идут? – спросил Вася, и ребята с любопытством посмотрели на учителя.

– Об этом, мальчики, долго рассказывать. Но я вам обязательно расскажу, когда соберетесь в школу, сядете за парты. Хорошо?

– Хорошо! – разом ответили ребята, а Олег мечтательно произнес:

– Съездить бы в тот большой город…

– Обязательно съездим, – пообещал Николай Павлович. – Через несколько лет, во время летних каникул, повезу вас во Владивосток и в Хабаровск. – И, сделав небольшую паузу, сказал: – Конечно, поедут только самые лучшие ученики, а тот, кто будет плохо учиться, убегать из школы, пропускать уроки, – останется дома…

«Наверно, про меня и Кольку говорит учитель», – с тревогой подумал Вася и стал мысленно ругать себя, что затеял этот глупый, неудачный побег к Горячему Ключу. Теперь даже Саша Намунка, которого они никогда не берут в компанию, показался учителю хорошим мальчиком. И, чтобы не выглядеть хуже Саши, Вася твердо заверил:

– Конечно не будем пропускать уроков!

– В городе, думаю, все ребята учатся. Кто ни читать, ни писать не умеет, того в город не пускают, – авторитетно заявил Олег.

– Пускать – пускают, – сказал Николай Павлович, – только неграмотный человек в городе будет ходить как слепой…

– У наших орочей грамотных нет, однако, на охоту ходят, любого зверя бьют. А городской человек не то что от медведя или сохатого – от бурундучка бежит, – сказал Коля.

– Это ты, наверно, меня имеешь в виду? – засмеялся учитель, и Коле стало неловко.

– Что вы, Николай Павлович, – поспешно произнес Бисянка. – Вы уже таежник. – И решил про себя: «Надо попросить у него прощения. Признаться, что хотели с Васей убежать по дороге и поэтому все придумали про выдр. А он ведь добрый человек, учитель, даже ругать нас не стал…»

– Что было с нами после «лесной школы», рассказывать очень долго, – заключил Василий Акунка. – Конечно, за все годы, что мы учились там, всякое с нами случалось. Но вы самого Николая Павловича об этом спросите, он лучше расскажет вам…

Когда мы подошли к дому Сидорова, там уже был Терентий Иванович со своим тайменем. Оставив в сенях на столе рыбину, он хотел незаметно уйти, но тут из комнаты вышел Николай Павлович.

– Ну вот – опять, Терентий Иванович, – стал его укорять учитель. – Сколько раз я говорил, что не надо этого делать. Понимаете, не надо!

– Ладно, Николай Павлович, чего там не надо. Таймень совсем свежий. Жарить можно, уху, если желаешь, сварить можно. Зачем не надо? Ну, я, однако, пойду. Аяди биви![2]2
  аяди биви – будьте здоровы.


[Закрыть] – Сидоров разводит руками и, хотя мы еще не знакомы, обращается ко мне:

– Просто не знаю, как с ними сладить. Приедут с охоты – несут, рыбы наловят – несут, соберут ягод – тоже нас не обходят. И, представьте себе, все это длится годы…

А Терентий Иванович бодро шагает вдоль улицы, очень довольный, что оставил учителю тайменя.

Сидоров – среднего роста, коренастый, с открытым лицом и ясными голубыми глазами – минуту еще смотрел вслед Акунке, но во взгляде учителя было больше доброты, нежели укора. Мне даже показалось, что Николай Павлович вообще не умеет сердиться…

…Мы поднимаемся с Николаем Павловичем узкой тропинкой в горы. На склонах, свесившись над рекой, стоят вековые сосны. Когда ветер раскачивает их, кажется, что деревья сорвутся с огромной высоты и рухнут в быстрые воды.

Солнце, склонившись к закату, слегка озарило небольшие облака над горизонтом. Немного уже потемнело в лесу.

По словам Сидорова, нынче июнь на редкость теплый и солнечный. Обычно в предгорьях Сихотэ-Алиня, вблизи бурного и холодного Татарского пролива, июнь выдается капризный, с резкими ветрами, с дождем и даже градом. А в этом году тайга уже успела полностью одеться в зеленый наряд. Местами кроны деревьев сплелись так тесно, что негде пробиться дневному свету. Уже повсюду покрылась бутонами липа. Густыми звонкими роями летают над ними пчелы. Натрудившись, медленно порхают бабочки, заканчивая свой короткий дневной век.

А голоса птиц не смолкают даже вечером, перед закатом. Только недавно населили они тайгу и теперь заняты своими гнездовьями. Одни птицы только кладут яйца, другие высиживают, а многие уже кормят желторотых птенцов.

Хватает теперь забот и у зверей. В глубине леса, в укромных ямках теснятся зайчата. Они только-только появились на свет и легко могут стать добычей хищника. Поэтому сидят смирно, ждут, пока зайчиха принесет им какое-нибудь лакомство.

А белочки предпочитают высокие кедры. Когда они подрастут, то начнут носиться по веткам, прыгать с дерева на дерево, где почти круглый год держатся шишки, набитые орехами.

Лосиха в июне начинает водить за собой красавца лосенка Он трусит за матерью на высоких тонких ногах, на бегу обирая сочные листочки с куста.

Много красивых цветов расцвело в июньской тайге. На каждом шагу можно встретить алые саранки, ирисы, ромашку. А бледно-лилового багульника просто тьма. Он заполняет почти все горные склоны.

– Шаманьи цветы, – шутливо говорит Николай Павлович, сорвав багульник. – Когда орочи приходили за каким-нибудь советом к шаману, обязательно приносили с собой букетик багульника. Они жгли его, пахучий дым наполнял юрту, и тогда шаман начинал колотить в бубен и дико плясать. Жуткое, скажу вам, зрелище…

– Наверно, я уже этого не увижу?

– От прошлого здесь почти ничего не осталось. – Он помедлил и с той же шутливой улыбкой сказал: – А увидеть шамана можно.

– Где?

– На представлении школьного драмкружка. Есть у нас там лихой актер, Женя Тиктамунка. Здорово шамана играет. Даже старики смотрят и удивляются: до чего же похож на Никифора Хутунку, последнего орочского шамана…

– Расскажите, Николай Павлович, о ваших орочах. И вот что он рассказал:

– Они поселились на Тумнине около века тому назад. До этого орочи жили на морском побережье в небольших бухточках или в устьях таежных рек, впадающих в Татарский пролив. Они и назвали эти места по-своему: Хади, Ма, Дюанка, Датта, Копи, Акур…

Орочское стойбище состояло из десяти жилых шалашей, сооруженных из древесного корья, и амбарчиков на сваях – цзали – для хранения съестных припасов. Рядом с жилищем или позади него стояли вешала, где с лета до осени вялилась рыба – юкола.

В шалашах почти никогда не потухал очаг. Дым от него выходил наружу через узкое отверстие, сделанное в берестяной крыше. Как только поднимался ветер, дым застревал в шалаше, слепил глаза, спирал дыхание. На зиму орочи обкладывали жилище толстым слоем сухой травы, плотно придавливали ее жердями, чтобы не разметала пурга. На земляном полу лежали медвежьи и оленьи шкуры, циновки из кусков кедровой коры. На полочках размещалась берестяная посуда, так называемые кондюго. Ногтем большого пальца женщины вырезали на кондюго национальный орнамент.

Орочи запасали на зиму только юколу, муку, соль. Мясо добывали в тайге свежее: охотились на лосей, медведей.

Стопятилетняя бабушка Анна Васильевна, старейшина рода Акунка, любила рассказывать легенду.

Давно-давно, даже сама не помнит когда, шла большая война. Докатилась она и до орочских стойбищ. Пришлось народу покинуть свои родовые стойбища и на ульмагдах – долбленых лодках – уплыть далеко в море. На одной ульмагде везли книгу, в ней были записаны законы народа. Неожиданно разыгрался шторм. Волны стали захлестывать ульмагду. Книга законов промокла. Когда лодку вынесло прибоем на берег, орочи разложили страницы книги на камнях, чтобы просушить их на солнце. Но тут с севера подул сильный ветер, подхватил страницы и разбросал по волнам.

С тех пор – гласит легенда – остались лесные жители без грамоты и без законов… Много зим после этого никто не тревожил орочей. Но в конце прошлого века на морское побережье приехали скупщики пушнины. Они привезли яркое полотно, фарфоровые бусы, пуговицы, нитки и меняли свой товар на дорогие меха. Спиртоносы из Маньчжурии зачастили к орочам с «огненной водой». За спирт и водку тоже платили белками, лисицами, соболями, колонками. Цайдуны[3]3
  цайдуны – купцы.


[Закрыть] из чужой страны заносили в стойбище опасные болезни, от которых в течение нескольких дней гибли целые орочские семьи. Так навсегда погасли очаги родов Бяпалинка, Дунка, Хуанка, Быхинька, Каундига, Донадига. Теперь почти не осталось и следов от их стойбищ.