Текст книги "Река твоих отцов"

Автор книги: Семен Бытовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Последняя из Каундига

1

Орочи были удивлены, когда я высказал желание отправиться в Усть-Датту не поездом, а старым дедовским способом – вниз по Тумнину на ульмагде. Но меня поддержал Тихон Акунка:

– Раз надо тебе, поедем. – И согласился сопровождать меня.

С вечера он приготовил лодку, и назавтра, чуть свет, когда на реке еще лежал туман, мы отчалили от берега.

Тихон сидел на корме без шапки, ловко работая коротким веслом, и почему-то часто поглядывал на небо. «Вероятно, – подумал я, – будет дождь», – и хотел надеть резиновый плащ с капюшоном. Но Тихон сказал:

– Скоро Тумнин чистый будет.

И верно: спустя час плотная сизая пелена, лежавшая на реке, вдруг заколыхалась и рваными клочьями поползла навстречу нам, обнажив гладь реки.

Я впервые увидал как следует левый берег. Пустынный, низкий, с торфяными марями, уходящими к горизонту, он показался непривлекательным. Зато правый – гористый, с крутыми, почти отвесными скалами – был величествен и красив.

Мы плыли у самого подножия горного хребта, где базальтовые выходы принимали на себя стремительное течение реки. В расщелинах, заросших вейником, гнездились крохали. Вспугнутые нами, они вылетали оттуда, шумно хлопали крыльями, а когда лодка отплывала, торопливо возвращались в свои гнездовья.

Порою казалось, что впереди горная цепь замыкает реку, и я с тревогой думал, как будем плыть дальше.

– Тихон Иванович, Тумнин вроде кончился?

Он круто забирает веслом, и за поворотом вновь во всей красе открывается долина реки. Уже встает из-за лесистых горных вершин жаркое солнце. Отсвечивают янтарем прямые стволы сосен, отбрасывая на воду длинные тени.

Я долго не мог понять, почему орочская ульмагда имеет такой широкий утиный нос. Оказывается, именно в таком устройстве секрет ее удивительной подвижности и устойчивости.

Своей носовой частью лодка как бы гасит волну, накрывает ее, не дает разыграться, вышибает из нее, как говорит Тихон, «злой дух».

Весной и осенью в большую воду, а летом – в малую на перекатах ульмагда незаменима. Она невелика размером – четыре с половиной метра в длину, немногим меньше метра в ширину, – но зато глубока и очень вместительна.

С самого детства орочи приучены управлять ульмагдой и чувствуют себя в ней уверенно в любой шторм, хотя редко кто из них умеет плавать. Но когда в лодке сидит посторонний человек, соблюдается большая осторожность. Я спросил Акунку, почему он не выводит ульмагду на середину реки, где течение быстрое, а все время жмется к сопкам, и он сказал:

– Тебя, однако, везу!

Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, Тихон направил ульмагду в тесный распадок. Здесь, на узкой песчаной косе, он развел костер, зачерпнул в медный чайник воды из родника и повесил его над огнем.

Стали чаевать.

Пока я выпил, обжигаясь, одну кружку чая, Тихон одолел четыре. Причем пил он чай без сахара, с соленой кетой.

– Что, сахар не любите?

– С рыбой слаще, – серьезно сказал он и, вытерев рукавом вспотевший лоб, добавил: – Больше выпьешь.

После обеда, задумавшись, долго курил трубку.

– Ты из самой Москвы будешь? – неожиданно спросил он.

– Нет, из Ленинграда.

– Его тоже большой город, наверно?

Я стал ему рассказывать о Ленинграде, о Неве.

– А его река побольше нашего Тумнина будет или поменьше?

– Думаю, что Нева побольше…

– Недавно Николай Павлович нам газету читал. Пишут, что есть большая река Волга. И еще пишут, что люди ее назад повернули. Как так можно – понять не могу. Послушаешь газету, потом ночь не спишь, думать много приходится…

– Когда-нибудь придет время, и ваш Тумнин назад повернут. Гидростанцию построят – и повернут. А в тайге на месте Уськи-Орочской большой город вырастет…

– Думаешь?

– Конечно.

– Старики не захотят.

– Почему?

– В тайге пушного зверя не останется. – И коротко засмеялся. Потом, подумав, сказал: – С тех пор как мы в город к капитану Арсеньеву ходили, многое, знаешь, нового на Тумнин пришло. Прежде у каждого ороча одна забота была: как сохатого или медведя убить, как юколу на зиму впрок заготовить. А нынче, сам видел, как наши люди живут. Правда, и нынче забот много, только они, знаешь, другие. За весь колхоз думать надо: сколько пушнины сдавать, сколько рыбы. А людей в тайге и на рыбалке с каждым годом все меньше. Молодые, сам видел, в городе – кто на учителя хочет, кто на доктора… Так что скоро, наверно, придется Тумнин назад поворачивать, тогда наш брат ороч по-городскому жить начнет. – И тяжело вздохнул: – Жаль только, не увижу того, что говорил…

– А сколько вам лет, Тихон Иванович?

– Немало.

– Все-таки сколько?

– Скоро шестьдесят зим, наверно.

– Столько вам и не дашь. Если проживете до ста лет, как ваша атана Акунка, своими глазами увидите и новый большой город на берегу Тумнина, и то, как Тумнин назад повернут…

Он промолчал.

В третьем часу дня мы обогнули последний кривун. Отсюда горный хребет пошел на убыль, а вскоре и вовсе пропал. Подул ветер.

– Море близко, – сказал Акунка.

Все шире раздвигались берега, а когда мы вошли в лиман, ульмагду стало сильно качать. Но Тихон спокойно подгребал веслом, и лодка то и дело гасила своим приподнятым утиным носом подбегавшие волны.

Вскоре он повернул ульмагду к песчаной косе, где стояли в ряд избушки даттинских рыбаков.

Впереди был виден так называемый бар – узкая горловина, где река встречается с морем. Огромные, с львиными гривами волны, тесня друг друга, неистовствовали. Их глухие удары напоминали раскаты грома в горах.

На бар было страшно смотреть, не то что пройти на катере. Но, оказывается, смельчаки ходят и через гибельный бар. И таким смельчаком был юноша ороч. Я увидел его на палубе морского буксира. Он стоял в матросской форменке, положив руки на колесо штурвала…

Тихон привел меня в домик к старому рыбаку Кончи, а сам ушел куда-то по своим делам. Уходя, сказал старику:

– Ты много чего знаешь, расскажи ему, – и что-то добавил на родном языке.

– Ладно, мало-мало расскажу, – оживился Кончи и стал закуривать трубку.

В этот вечер я узнал от Кончи древнюю легенду о трех скалах-кекурах около мыса Жонкьер, названных за их близость друг к другу «Тремя братьями».

Когда над Татарским проливом нет тумана и дальний горизонт чист, за десятки миль хорошо видны выступающие из воды темные ребристые скалы – прибежище морских птиц.

– Было это, знаешь, так давно, что мало кто помнит, когда это было. Однако, старики рассказывали. В то время, рассказывали, орочи ловили рыбу острогой, зимой на лыжах гонялись за зверями и кололи их копьями. Одевались в одежды из рыбьих кож и шкур сохатых.

В то время хозяином лесов и воды был сильнейший из духов Бо-Эндули. Бывало, когда он на наших людей рассердится, он столько разных бед посылал им, что говорить страшно. Первым делом он так сильно разливал нерестовые речки, что в них вся рыба пропадала. Народ на всю зиму без юколы оставался. Он, бывало, искру из очага выхватывал и так раздувал ее ветром, что палы всю тайгу начисто выжигали. Весь пушной зверь в огне погибал. Он, бывало, так море раскачает, что волны до самых высоких гор доставали. Орочские угды в щепки разбивались. Веришь, нет – от гнева Бо-Эндули народу деться некуда было…

Тогда орочи к шаману пришли. Просили его поговорить с Бо-Эндули, чтобы не гневался долго.

«Ладно, – отвечает шаману самый сильный дух, – пускай народ подарки принесет мне. Дорогие шкурки соболей, лисиц, колонков несет. Больших, жирных калуг несет. Самых быстрых собак для упряжки…»

Что делать было? Несли. После этого много наших людей от голода поумирало. А кто в живых оставался, как-нибудь до весны тянул. В то время в устье реки рыбак Бинга жил, из рода Бачинка. Жил с женой и тремя сыновьями. Не шибко богато жил, однако кое-чего имел у себя. Когда народ к шаману шел с подарками для Бо-Эндули, Бинга Бачинка решил несколько шкурок соболей припрятать. Мол, худшее отдам шаману, а которые получше, у себя оставлю. Хитрый был Бинга, однако Бо-Эндули много хитрей оказался. Решил наказать Бингу. Не успел старый месяц дорогу молодому месяцу уступить, как в юрту к Бинге беда пришла. В один день и час Бинга с женой умерли. Сыновей, однако, Бо-Эндули почему-то не тронул.

Кое-как прожили зиму три брата, три сына Бинги Бачинки, в отцовской юрте, а когда весна наступила, стали думать, куда от худого места уйти.

«На Хунгари уйдем, где люди из рода Бачинка живут, – сказал старший брат. – Там Бо-Эндули уже не хозяин».

«Лучше дальше за море уйдем, – сказал средний брат, – там, слышал, другая земля есть. Там Бо-Эндули тоже не хозяин».

«Верно, за морем лучше, – согласился младший брат».

Тогда старший брат сказал:

«Ладно, когда две головы одинаково думают, третьей голове уступить надо».

В ту же ночь, пока еще не вышла из-за сопок луна, братья снарядили лодку, подняли парус и вышли в открытое море.

Они, понятно, думали, что Бо-Эндули не слышал их разговора, а он, знаешь, все до слова слыхал.

Только прошли братья за мыс Жонкьер, такие навстречу волны поднялись, что лодку, все равно щепку, стало кидать. Скоро и парус с нее сорвало ветром. Долго несло братьев туда-сюда по волнам. Поняли: это Бо-Эндули злится. К берегу братья уже не пристали.

На том месте, рассказывают старики, где утонули молодые орочи, поднялись из воды три камня – кекура: один большой, второй поменьше, третий – еще меньше.

С тех пор, наверно, и называют их «Три брата».

– Прежнее время думали так, – закончил свой рассказ Кончи. – Еще думали, что Усть-Датта, где Тумнин в море падает, конец земли есть. А что там за морем – наш брат ороч не знал. А нынче, сам видел, отсюда большая земля начинается только-только. Садись, если надо тебе, в поезд и поезжай в Комсомольск, в Хабаровск, в Москву.

– А разрешения у духа лесов Бо-Эндули брать не надо? – в шутку спросил я. – Не спросишь его, он разгневается и в скалу превратит…

Мои слова рассмешили Кончи.

– Наверно, не надо, – сквозь смех произнес он.

2

На толстой коряжине, разутая, стоит женщина и смотрит на морской прибой. К коряжине подкатываются волны, плещутся у ног женщины, обдавая брызгами, а она стоит неподвижно – высокая, стройная, будто отлитая из бронзы. Одной рукой она придерживает распущенные волосы, в другой у нее орочская трубка с длинным черенком. Над морем заходит солнце. Близкий горизонт охвачен пламенем. Все вдали горит: редкие облака, пена на гребнях волн, чайки…

– Мария! – окликает женщину с порога дома пожилой рыбак. Он в короткой зюйдвестке, в резиновых сапогах. – Мария! Иди, тебя Стилла зовет.

Она спрыгивает с коряжины и бежит к дому.

– Наверно, большая заря разбудила ее? Гляди, давно не было такой!

Муж не ответил.

Мария вынесла Стиллу, посадила ее на песок. К девочке подбежала лохматая, с остро торчавшими ушами лайка. Стилла схватила ее за хвост, потянула к себе. Собака взвизгнула, ткнулась мордой в грудь девочки и опрокинула ее.

– Смотри, укусит! – сказала Мария и, подойдя к мужу, спросила: – Что на неводе?

– Сама видела. Якоря сорвало.

– Пойдешь в море крепить?

– Надо!

Она побежала в дом и через две минуты вернулась оттуда с огромной рыбой – чавычей. Бросила ее на ящик и принялась разделывать коротким кривым ножом. Распорола брюхо, извлекла внутренность, осторожно отделила икру. Затем слегка подрезала у головы и плавников кожу и чулком стянула ее. В это время подошел Тихон.

– Сородэ!

– Сородэ! – ответила Мария, улыбнувшись.

– Как на неводе?

– Худо, Тихон Иванович! – И рассказала, как двое суток рыбаки боролись со штормом, дежурили на неводе, крепили центральник и переметы. Но устоять перед разбушевавшейся стихией было трудно. Огромные, высотой в три этажа валы ударяли в невод, раскачивали его. Казалось, вот-вот сорвут это зыбкое строение и унесут вместе с людьми. Бригадир поднял на берегу тревожный флажок: «Снять ловушки, уйти с невода!».

В сумерках рыбаки, наконец, пробились к берегу. Всю ночь они просидели здесь, с тревогой смотрели на бушующее море, на невод, отданный во власть стихии. И только утром, шатаясь от усталости, ушли отдыхать.

Вот почему великолепный закат солнца, так восхитивший Марию, у мужа вызвал чувство тревоги: море затихло и, стало быть, к ночи кета вновь соберется в косяки и на раннем рассвете двинется в лиман, а оттуда вверх по таежным рекам – на свои нерестилища. А на неводе якоря перерублены, и он вышел из строя.

Рыбакам предстояла трудная ночь… Мария пригласила ужинать. Когда мы сели за стол, она спросила Тихона:

– Не встречал в Уське наших детишек?

– В школе, наверно.

Двое детей Марии – сын и старшая дочь – учатся в лесной школе, живут в интернате. Когда начались каникулы, приехали к родителям, пожили дома неделю и попросились обратно в Уську.

– В поход пойдем с Николаем Павловичем, – объяснили ребята. – Потом новые посадки, говорила Валентина Федоровна, будем делать.

– Наверно, им в Уське веселей, – говорит Мария – Пускай, у них там своя жизнь. Моя хуже была.

Наскоро поев, муж Марии Петр Егорович ушел на берег. Там уже слышались голоса рыбаков.

– А вы посидите еще, – обратилась она ко мне и к Тихону. – Чаю выпейте с вареньем. Успеете на берег. Они там всю ночь работать будут.

3

Марии Ефимовне сорок три года.

Она не помнит ни отца, ни матери, ни сородичей своих из рода Каундига. Когда вспыхнула эпидемия оспы, в течение нескольких дней умерли жители большого стойбища на берегу горной реки. А девочку в это время увел лосенок.

Маленький, без рогов, на тонких ножках лосенок шел к реке, по дороге обирая зеленые листики с кустов. Девочка вспомнила, что отец обещал ей привести с охоты лосенка, и побежала в заросли. Лосенок был такой же глупый, как Мария, и не испугался. Подпустил ее к себе. Девочка обняла его за тонкую шею и хотела поцеловать, но лосенок не дался. Мотнул головой, освободился и стал пить воду. Напившись, побрел в заросли. Мария пошла за ним. Так лосенок завел девочку в глубь тайги. Совершенно выбившись из сил, она отстала и вскоре потеряла лосенка из виду.

Изнуренная зноем, усталая, голодная, девочка легла на траву и сразу заснула. Проснулась она вечером, когда солнце уже село за горным хребтом.

– Эне! – закричала она. – Эне! Но мать не отзывалась.

– Ама! Ама!

Но и отец не отвечал.

Назавтра повторилось то же самое. Днем бродила по тайге, собирала ягоды, орехи, с жадностью ела их, а к вечеру, усталая, свернувшись под деревом калачиком, засыпала. Утром набрела на охотничий шалаш. В углу, на берестяной полочке, нашла несколько сухарей, две небольшие юколы и очень обрадовалась.

Однажды утром невдалеке от того места, где девочка спала, затрещал валежник. Она подумала, что возвратился лосенок, и побежала навстречу. Но тут из кустов вышли два незнакомых человека: один – старый, другой – юноша.

– Хитэ, чья ты, куда идешь? – спросил старый охотник.

Девочка испугалась, заплакала.

– Где твой ама, где эне твоя?

– В тайге, – ответила девочка, вытирая кулачками глаза.

– Ты потеряла их, да?

– Нет, я домой иду.

– Где же твой дом?

– В тайге…

Старик подошел к ней, внимательно, но с недоверием оглядел.

– Куда же ты шла?

– Мне ама лосенка пригнал, я за ним иду…

– Где же твой лосенок?

– Недавно тут был, – сказала девочка и поискала вокруг глазами. – Недавно тут мой лосенок был…

– Ама, возьмем с собой девочку, – попросил юноша.

Но старик промолчал.

– Оставлять ее одну разве можно? – продолжал юноша. – Тигр почует – унесет. А если медведь-шатун встретит ее, – задерет насмерть.

– Может быть, близко ее сородичи живут? – вслух подумал старик. – Тогда отвезем к ним. Наверно, там уже по тайге ищут… Ты лучше расспроси, как отца ее зовут.

Юноша склонился к девочке, погладил ее по головке.

– Как отца твоего зовут?

Но вместо ответа девочка обвила своими тонкими ручонками шею юноши.

– Отнеси меня домой, а то я устала очень. Ножку наколола.

– Так ты скажи, где дом твой? Девочка задумалась.

– Помню – наша юрта у самой воды стоит… А близко от нее – сопка…

– В тайге не одна сопка. И вода часто попадается… Ты лучше вспомни, как твоих родных зовут.

– Каундига, – наконец вспомнила девочка.

– Каундига? – переспросил старик. Девочка качнула головой.

– Стойбище Каундига не близко отсюда будет. Ну и далеко увел тебя лосенок…

– А где, ама, стойбище Каундига? – спросил юноша.

– Отсюда вверх по реке три солнца плыть надо, а река быстрая очень.

Когда на утро третьего дня приплыли к стойбищу Каундига, старик издали увидал, что там побывала беда. Он и сам не вышел на берег, и сына с девочкой не пустил.

– Давай греби обратно. Уходить надо. – И шепотом, чтобы не слышала девочка, объяснил, что стойбище все вымерло.

– Я и сам подумал, что худое поветрие там побывало, – тоже шепотом сказал юноша. – Что-то уж тихо там очень…

– Хорошо, что лосенок девочку в тайгу увел, а то бы тоже погибла…

Юноша передал весло отцу, сел рядом с девочкой и начал рассказывать ей разные небылицы. Она так была увлечена его рассказом, что ни разу не спросила, скоро ли приедут к родному стойбищу.

А старик, подгребая веслом, сидел мрачный, тихий, с замкнутым лицом. Мысль о судьбе рода Каундига не выходила у него из головы.

В конце пути он и назвал девочку Стиллой, что по-орочски значит «последняя».

Старика звали Серафимом Копинкой. Юношу – Ноко.

Старушку Фросю Стилла называла «атана», что означает родная бабушка, а Серафима – по-разному: иногда «ама» – отец, иногда «мапача» – дедушка.

В двенадцать лет Стилла стала помогать бабушке Фросе по хозяйству. Выделывала рыбьи кожи, мастерила из моченой бересты разные чумашки и кондюго. Веселая это была работа. Дедушка привозил из тайги большие куски белой, в коричневых прожилках бересты. Атана осторожно снимала с берестяного листа верхний и нижний слои, а средний – цвета темного янтаря – скатывала в трубку и держала над котлом с кипящей водой. Бересту так прохватывало паром, что она становилась мягкой, как ситец. Потом бересту распрямляли, утюжили на столе и оставляли на сутки, чтобы немного затвердела. Ногтем большого пальца правой руки, который специально с детства отращивали, мастерицы вырезали на выделанной бересте причудливые рисунки. Бабушка Серафима славилась своей работой, и все свое искусство передавала Стилле. Правда, ноготь у девочки был еще недостаточно крепким и не очень длинным, но лепестки цветов и рыбки, которые она вырезала на чумашках и кондюго, выглядели как живые…

Вскоре в юрту Серафима Копинки пришло несчастье. Бабушка простудилась и слегла. Два раза ездил к шаману Серафим, десять лисьих хвостов свез ему, просил, чтобы вылечил Фросю. Но шаман не помог. К весне больная умерла.

Всем стойбищем проводили ее в царство Буни. Два дня просидела Стилла, забившись в темный угол, горевала о бабушке.

Через год женился Ноко. Поехал с отцом в дальнее стойбище и купил в жены пятнадцатилетнюю девушку Кьясу. Но жить в отцовской юрте молодые не захотели. Поставили свою на берегу реки.

Стилла осталась вдвоем с дедушкой. Сама вела хозяйство, варила пищу, обшивала, провожала его на охоту. Но мапача тоже стал слаб здоровьем. Сказались годы кочевок. В сырую погоду страшно болела спина, ноги. На медведя и сохатого ходить не мог. В последнее время только перелетных гусей и уток стрелял да рыбу ловил осенью, когда кета в речку на нерест заходила.

Однажды Стилла сказала:

– Ты, мапача, уже слабый, трудно тебе ходить на зверя. Научи меня метать копье, стрелять из ружья. Буду тебе помогать.

Сперва дедушка не соглашался, потом уступил:

– Что ж, собирайся, погляжу, какая ты на охоте есть!

Они сели в ульмагду, поплыли вниз по реке. Старик с гордостью смотрел на девушку, как она ловко управляет лодкой на перекатах, как пьет воду с весла, – настоящий охотник!

Вдруг Стилла спросила:

– А далеко то место, где наши Каундиги жили?

– Хочешь съездить туда?

– Хочу, ама.

– Как солнце начнет заходить, приедем туда. Только, думаю, там ничего не увидишь.

– Почему?

– Когда люди узнали, что в стойбище Каундига дурное поветрие побывало, пришли, сожгли его, чтобы болезнь не пошла дальше. Так всегда делали.

Лицо девушки стало печальным.

– Я помню лосенка, что в тайгу увел меня.

– Давно дело было, – сказал дедушка. – Твой лосенок большим сохатым стал. Много пар рогов сбросил. – Он чуть было не сказал, что этого лося, наверно, давно убили охотники…

– Может быть, он тогда тоже от матери отбился, поэтому один приходил к реке воду пить, – вслух подумала Стилла.

– И так бывает, хитэ.

Они прошли до устья протоки и за деревьями увидели высокую, заросшую орешником сопку. Стилла круто повернула лодку, направила ее на песчаную отмель. Сошли на берег. Дедушка долго водил ее по лесу от дерева к дереву, искал на стволах старые зарубки, но нигде их не обнаружил. За эти годы на стволах стала толще кора, отметины затянуло. Пошли дальше. Наконец набрели на обгоревшие пни – все, что осталось от когда-то большого, шумного стойбища.

– Вот тут твои Каундиги жили.

Стилла не ответила. Она с грустью осматривалась по сторонам, потом присела на корточки, обхватила руками обгоревший пень и залилась тихими слезами.

Старик погладил ее по спине. Стилла поднялась, вытерла глаза.

Обратно надо было толкать лодку шестом, и девушка очень устала.

– Дай мне шест, хитэ, – попросил Копинка.

– Ну какой же я ребенок, – возразила Стилла. – Когда ты с Ноко встретили меня, я, верно, была хитэ.

А теперь я уже совсем большая. – Она мотнула головой, отбросила назад волосы.

Дедушка оживился и даже пошутил:

– В роду Копинка еще не было такого, чтобы девушка на изюбря или медведя ходила. Люди увидят – смеяться будут.

– Так я ведь не Копинка, ама, я – Каундига!