Текст книги "Река твоих отцов"

Автор книги: Семен Бытовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Там отвели ей крохотную комнатку рядом с кухней, поставили койку, выдали со склада две смены белья.

– Будешь, Таня, учиться поварскому делу у Ефросиньи Петровны. Согласна?

– Согласна, – тихо и благодарно сказала девушка.

– А вечерами ходи на уроки грамоты. Ты молодая, вся твоя жизнь впереди. Надо учиться. Старые люди и то учатся.

– Буду! – прежним голосом сказала Таня. Валентина Федоровна вырезала из белой бумаги занавеску, повесила ее над окном. Показала Тане, как нужно умываться с мылом, как чистить зубы порошком, как застилать постель, и взяла с нее слово, что каждое утро будет подметать комнату, а раз в два-три дня мыть пол.

– Ну, желаю тебе успеха!

Таня схватила руку учительницы, прижалась к ней щекой.

– Спасибо, эне![13]13
  эне – мама


[Закрыть]

Переселившись год назад из ветхих шалашей в добротные бревенчатые дома, лесные жители не сразу освоились с непривычной обстановкой. Кроме того, много лишних хлопот прибавилось! Впрочем, орочи не слишком утруждали себя уборкой жилищ. Новоселы даже умудрились перенести в дом старые юрты из корья, в которых они прожили большую часть жизни. И хотя у них теперь была мебель: стулья, столы, железные кровати, – спали и ели в юрте.

У иных появилась страсть к обмену квартирами. В течение недели обменивались по нескольку раз. А Василий Хутунка умудрился в один день трижды переменить свое жительство. И каждый раз разбирал и собирал юрту. Узнав об этом, Николай Павлович пришел к Хутунке.

– Садись, гостем будешь, – любезно сказал ороч.

– В юрту?

– Куда хочешь.

– Нет, Василий Иванович, так не годится делать.

– Почему не годится? – удивился Хутунка. – Юрта ничего себе, собрал недавно.

– Наверно, еще и очаг разведете в ней?

– Можно, чего там.

– А дым куда выходить будет? Неужели в комнату?

Хутунка, подумав, сказал:

– Зачем в комнату? Дыру проделать можно, – и посмотрел на потолок.

– Никто не позволит вам портить новый дом, – серьезно сказал Сидоров. – Проломаете крышу, сельсовет оштрафует. Поняли?

– Мой дом, что захочу, могу сделать.

– Нет, Василий Иванович, этот дом для вас государство строило. Много денег потратило. Его беречь надо, в чистоте содержать. Вас из старых, темных юрт переселили, чтобы по-новому жить начали, а вы опять к старому тянетесь. Не хотите по-новому…

– Почему не хотим? Не хуже других живу.

– Нет, хуже, – решительно заявил Николай Павлович. – Вы сходите к Тихону Ивановичу или к Петру Петровичу, посмотрите, как у них хорошо, чисто в доме. И обедают за столом, и спят на кроватях. А вы вздумали в юрте жить. Не могу быть вашим гостем. Прощайте – И повернулся к выходу.

Вечером Хутунка пришел к Сидорову.

– Понял, Николай Павлович, – сказал он, став у дверей и переминаясь с ноги на ногу.

– Что поняли? – нарочито холодно спросил учитель.

– Не буду крышу ломать. – И, посмотрев на строгое, замкнутое лицо Сидорова, произнес: – И юрту из дома убрал. Так что приходи, пожалуйста, в гости…

– Спасибо, как-нибудь зайду, – не сразу ответил Николай Павлович.

Из дома Хутунка юрту вынес, но поставил ее во дворе. Теперь садились обедать в комнате за стол, а спать все еще отправлялись в юрту, где по старой привычке жена Хутунки разводила на ночь дымный очаг.

Поэтому Сидоровы все еще не приходили к Хутунке в гости. А пришли через две недели, когда юрта была убрана со двора и сожжена на костре.

Окто

Доктор Петр Степанович Шарак ничуть не удивился, когда в первый же день его приезда два пожилых охотника пришли в больницу и попросили:

– Дай окто![14]14
  окто – лекарство


[Закрыть]

Ведь Николай Павлович предупредил его, что орочи ждут не дождутся русского доктора.

Но Сидоров несколько ошибся: не лечиться пришли они в больницу, а посмотреть на доктора. Им хотелось узнать, как он выглядит, такой ли он уж огромный и сильный, что сможет один остановить любые болезни.

Увидав молодого человека, они сразу усомнились в нем. Правда, белый халат и белая шапочка на его русых волосах отличали доктора от всех прочих людей, но этого было недостаточно, чтобы победить недоверие.

Первое время многие приходили в больницу только из любопытства. Станут около дверей и с удивлением смотрят, как доктор кипятит на спиртовке в блестящей металлической ванночке инструменты, как расставляет по полочкам склянки с разноцветными жидкостями.

– Что же вы стоите, заходите, кто болен, – говорил Шарак.

Никто не двигался с места.

– Значит, все здоровы? Опять молчание.

Первыми поверили в доктора братья Дюанки – Кирилл и Парамон. В свое время оспа почти начисто погубила обитателей семи берестяных шалашей, стоявших в ряд на берегу лесной реки Дюанка. Лишь семьи Кирилла и Парамона случайно спаслись и ушли на Тумнин.

Было это давно, но страшная весна 1916 года до сих пор жила в памяти братьев.

Теперь для семей Дюанки строился новый дом в Уське. Русские плотники из Датты подводили бревенчатый сруб под крышу. Братья дружно помогали плотникам.

– Люди к русскому доктору ходят, – сказал как-то Парамон младшему брату. – Надо бы и нам тоже.

– Мапа[15]15
  мапа – медведь


[Закрыть] не задрал тебя, зачем же ходить? – возразил Кирилл.

– Николай Павлович говорил недавно, у доктора сильное окто есть от худой болезни.

Кирилл задумался.

– Сходим, чего там, – опять сказал Парамон, – посмотрим, какое у него окто есть.

– Никакого нет, наверно, – хмуро произнес Кирилл. – Сам видишь, мало кто ходит к доктору.

Но старший брат настоял, и Кирилл уступил:

– Ладно, сходим, расскажем ему про наших сородичей.

Они, конечно, не предполагали, что доктор уже знает о жителях Уськи: о том, сколько людей насчитывает каждый орочский род, откуда и когда переселился на Тумнин.

Братья Дюанки подошли к больнице и, поднявшись на крыльцо, остановились, постояли несколько минут в раздумье. Затем старший брат снял шапку, стряхнул опилки с ичигов. То же самое проделал и Дюанка-младший.

– А как звать-то его? – спросил он.

– Наверно, товарищ доктор.

Пока они шептались, навстречу им вышел Шарак.

– Здравствуйте, товарищ Дюанка, – сказал он. – А это, наверно, ваш брат?

– Наверно, – пробормотал Парамон, изумленный тем, что доктор их уже знает.

– Ну вот, хорошо, что пришли, – сказал доктор и проводил их в приемную комнату.

Не говоря лишних слов, он засучил Парамону левый рукав, ощупал кожу на руке и быстро нанес перышком три легких царапины.

– Ну как, больно? – с улыбкой спросил он. Парамон промолчал, полагая, что самое страшное еще впереди. Когда же доктор подозвал Дюанку-младшего, Парамон сразу приободрился:

– Иди, Кирилл, не бойся, это все равно что комар укусит!

– Если бы лет двадцать тому назад сделали такую прививку вашим сородичам, весь род Дюанка остался бы в живых, – сказал Петр Степанович.

Эти слова потрясли братьев. Откуда, размышляли они, доктору известно о судьбе рода Дюанка? Ведь Парамон только собирался рассказать об этом.

– Ну, ничего, – продолжал доктор, – теперь оспа вам не страшна. Не дадим вашим людям умирать!

Братья переглянулись. А Дюанка-младший подумал: «Неужели эта пустяковая царапина на руке – комар и то больнее кусает – может спасти от худого поветрия?»

С этого дня братья Дюанки разнесли добрую молву о русском докторе. Они ходили из дома в дом, показывали прививку, повторяли слова, которые говорил им Петр Степанович, и еще много хороших слов добавили от себя. Люди потянулись в больницу.

Когда уже казалось, что всему населению Уськи-Орочской оспа привита, Шарак, проверяя список, обнаружил, что не явился Никифор Хутунка. Пришлось обратиться за помощью к председателю сельсовета.

– Он шаман, не будет, – заявил Намунка.

– Как это не будет! – возмутился доктор. – Советский закон велит всем прививку делать.

– Шаман по своему закону живет, – равнодушно ответил председатель. – Когда ты в Уську приехал, он собрал стариков и старух, всю ночь камлание делал. Так разве придет он к тебе, если другим не велел!

– Непременно должен прийти. Прививка для всех без исключения нужна. Представьте себе, товарищ Намунка, вдруг Никифор заболеет оспой. От него могут заразиться другие. Пускай себе шаманит, а в больницу обязан прийти, – настаивал доктор. – А не придет, оштрафуйте его на сто рублей.

– Ладно, приведу Никифора, – пообещал председатель.

Но шамана и след простыл. Дочь Никифора, Матрена, когда ее спросили, где отец, только руками развела:

– Наверно, ночью в тайгу ушел…

Намунка отправил на поиски шамана Тихона Акунку и Николая Еменку. Они спустились на ульмагде до Третьего кривуна и, причалив к берегу, пошли по охотничьим тропам. Часа два бродили по лесу, пока увидели сидевшего в распадке около костра Никифора. Он держал перед собой бубен, колотил в него лисьей лапкой и сам с собой разговаривал.

– Хватит шаманить! – крикнул Еменка. – Давай быстро в Уську поедем.

– Заболел кто? – не сразу догадавшись, зачем явились за ним, спросил шаман.

– К доктору поедем, – сказал Тихон. – Прививку от оспы делать.

– Тихон! Духи накажут тебя. Кто к доктору ходил, умрет скоро!

– Ладно, потом скажешь. Вставай!

Старик продолжал сидеть. Тогда Тихон и Николай взяли его под мышки и приподняли. Как ни отбивался, как ни кричал шаман, вырваться ему не удалось.

– Не поедешь, свяжем тебя, – предупредил Тихон.

– Вяжи, а сам не поеду!

Волей-неволей пришлось им связать его и положить на дно ульмагды.

Так, связанного, и приволокли шамана в больницу. В присутствии председателя сельсовета доктор сделал ему прививку.

Но вот случилась беда с охотником Михаилом Копинкой, и кое у кого вера в доктора поколебалась.

По словам Тимофея Акунки, который был в тот день с Копинкой на охоте, дело происходило так:

– Рано утром к протоке Хуту подошли два сохатых воду пить. Напились, постучали копытами по камню и ушли. Потом еще один пришел – старый, с большими рогами. Тоже напился, тоже постучал копытами и в заросли уходить стал. В это время Михаиле Федорович на оморочке сквозь заросли плыл. Там лопух густой растет. Михайло в лопухе спрятался, ждет. Сохатый прямо на него. Михайло копьем и запустил зверю в шею. Сохатый, однако, удрал и копье с собой унес. Копинка за ним в оморочке погнался. Догнать, однако, не мог. Так копье и пропало. Я в это время еще дальше в тайге ходил. Михайло ждал-ждал меня и в оморочке спать лег. Так сильно спал, что оморочку опрокинул и в Хуту вывалился. Я, когда пришел, вижу, Михайло в речке спит крепко. Стал будить его, а он не хочет. Вытащил из воды его, гляжу – а он, однако, покойник. Во сне помер, наверно.

Долго возился Петр Степанович с Копинкой, делал ему искусственное дыхание, выкачивал из него воду, но спасти не мог – слишком долго пробыл тот в реке.

– Сколько лет на охоту ходим, в оморочках плывем, никогда не тонули! – со злорадством говорил Никифор Хутунка и разнес слух, что несчастный случай с Михаилом произошел из-за прививки. От прививки, мол, помер.

– Зачем Михайло в оморочке заснул? Мог на берегу поспать, – возразил Тимофей Акунка. – Прививку делали всем людям, и никому еще худо не было. Шаман и сам ведь прививку сделал, однако ничего с ним не случилось. Жив, здоров. Не похудел даже. Видит, что духи, которых он вызывает, слабее окто, вот и злится…

– Конечно, сам виноват он, Михайло, – поддержал Тимофея Павел Еменка. – А Никифор, – он махнул рукой, – совсем, однако, заврался.

Орочи уже привыкли, что и доктор, и учитель частенько заглядывают к ним домой, следят, чтобы люди умывались с мылом, чистили щеточкой и порошком зубы, каждую неделю ходили в баню, меняли белье. Ведь многие ни разу в жизни в бане не были, не знали даже, как она выглядит, годами носили одну и ту же одежду. Вот разве что летом, в жару, иные подойдут к реке, пополощутся, освежатся.

И в субботние дни горячо натопленная баня поначалу простаивала пустой.

– Зачем в баню ходить? Понять не могу! – дивился Кирилл Копинка. – Охотнику в баню ходить не надо: после бани тело тонкое, зимой в тайге замерзнуть можно. А не пойдешь в баню – тело всегда толстое. Какой мороз ни возьми – не холодно. Верно?

– Нет, неверно. Кирилл Васильевич. Кто в баню ходит, тот меньше болеет, живет дольше, – возражал Николай Павлович.

Копинка смеется:

– Полсотни зим живу, ни разу в баню не ходил, а болезни, однако, не было.

– А вы все же попробуйте, сходите. Уверен, что вам понравится, а я помогу вам помыться.

И, уже дважды сегодня помывшись в бане, Николай Павлович идет туда снова, на этот раз с Копинкой. Если у кого и станет «тонкое» тело, то это у доктора и учителя. Ведь сейчас только утро, а весь день еще впереди.

Но с тех пор как орочи убедились, что баня очень приятна, они с нетерпением ждали субботы, когда их опять пригласят принимать окто.

Окто, как вы уже знаете, на их языке – лекарство…

Доклад… в картинках

Председатель сельского Совета Михаил Петрович Намунка не пропускал ни одного урока ликбеза. В дни занятий он старался не уезжать в тайгу и с самого утра садился за учебники. Он уже умел считать до ста, читал по складам букварь, научился ставить свою подпись на справках, которые выдавал в сельсовете.

В ту ночь, когда из района пришла телеграмма, Михаил Петрович долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, тяжко вздыхал, вставал, ходил туда-назад по комнате и беспрерывно курил.

Если бы телеграмму принесли не так поздно, Намунка давно сходил бы к Николаю Павловичу за советом. Но учитель, наверно, спал, и тревожить его среди ночи Намунка не решался.

Настя Уланка, принеся с почты телеграмму, два раза вслух прочитала ее Михаилу Петровичу, но ему захотелось прочесть самому.

Присев к столу и придвинув поближе лампу, Намунка долго всматривался в мелкие буквы на телеграфном бланке, пытаясь разобрать их. Он уже стал сердиться на Настю, что она неразборчиво написала, но, вспомнив, что все грамотные люди пишут так (Настя полгода училась на курсах телеграфисток), успокоился. А в телеграмме было вот что: «Пятнадцатого января два часа дня вам надлежит быть на сессии райисполкома тчк Подготовьте подробный доклад тчк Будут приняты решения отпуске средств на строительство школы-интерната зпт клуба зпт улучшение быта орочского населения тчк Председатель райисполкома Кононов».

Михаилу Петровичу приходилось бывать в городе несколько раз. И на сессии райисполкома присутствовал. Но тут прямо говорится, чтобы он, Намунка, подготовил подробный доклад. Шутка ли, сколько бумаг писать надо, сколько разных цифр говорить! Если бы на год раньше учиться начал, тогда бы, понятно, знал больше. А тут телеграмму прочитать не может – и уже велят доклад делать!

«Схожу к Тихону, может быть, уговорю его поехать, ведь Тихон Акунка член сельского Совета и грамотней меня».

Он натянул на ноги унты, надел меховой жилет и вышел на улицу.

Было темно и холодно. Над тайгой висели низкие тучи. Ветер мел поземку. Было похоже, что опять собирается пурга. Третьего дня пурга так бушевала, что на крышах упали железные трубы. Кое у кого повалило цзали – свайные амбарчики. Сегодня весь день было тихо, даже солнце немного выглянуло из-за облаков, а теперь вроде опять пуржить начинает.

Охваченный тревожными думами, Михаил Петрович шел медленно, покуривая трубочку. Когда завернул за угол, к радости своей увидел, что в доме Сидорова светится окошко. Значит, Николай Павлович еще не спит. Сидит, верно, за столом и проверяет тетрадки. Может быть, в этот момент перед ним тетрадка его, Намунки, – ведь третьего дня, после диктовки, учитель собирал у орочей тетрадки, сказал, что дома проверит их.

Михаил Петрович вспомнил, как учитель во время диктовки прохаживался между партами и, заметив, что Намунка вместо буквы «щ» написал «ц», сказал строго:

– В речи многие из вас «цокают», а писать надо правильно. Ну, давайте повторите за мной громко: «Мальчик вытащил из речки щуку».

Намунка откинул крышку парты, встал:

– Мальцик вытясцил из рецки сцуку!

– Опять не так, дорогой мой, – мягко сказал учитель и развел руками. – Почаще повторяйте эти слова…

Михаил Петрович подошел к дому Сидорова. Постоял с минуту за окном, потом слегка постучал.

Отодвинулась занавеска, и глаза Намунки встретились с глазами Николая Павловича.

Учитель побежал в сени.

– Что случилось, Михаил Петрович?

– Худо дело, сказать страшно…

– Кого-нибудь опять медведь в тайге задрал? Вместо ответа тот протянул учителю телеграмму. Николай Павлович быстро пробежал ее глазами и, к удивлению Намунки, весело заулыбался.

– Отлично, совсем не вижу худого. Намунка спросил тихо, точно самого себя:

– Может, не ехать? Доклад делать – сколько читать-писать нужно!

– Подумаем, как быть с докладом, – возразил Николай Павлович, – а ехать обязательно надо.

Намунка угрюмо молчал.

– Может, Тихон Иванович поедет? – опять сказал он после тяжелого раздумья. – Он член сельского Совета. Грамотный много больше меня.

– Поедете вы, Михаил Петрович, – твердо заявил учитель. – А я вам помогу подготовиться к докладу. – И взял со стола тетрадку: – Ведь большие успехи делаете. В последней диктовке у вас всего две ошибки. Молодец! А теперь идите спать, Михаил Петрович. Утро вечера мудренее.

Николай Павлович проводил расстроенного Намунку и еще долго сидел за столом. Свет в его окне погас только под утро.

Намунка шел не спеша и думал:

«С каждым годом все больше орочей начинают жить по-новому, с удивлением вспоминают прежнее время. Правда, еще не все идет хорошо. От старого как будто ушли далеко, но еще не все правильно думают. У Софьи Сеченки в комнате железная кровать есть, а спит Софья на полу. То же самое у Елизара Ауканки. С вечера ложится на кровать, ночью на пол перебирается, а утром, чуть свет, опять в кровать лезет. Многому еще наших людей учить надо. Зато охота идет неплохо. Рыбная ловля тоже хорошо идет. Немало сдаем государству пушнины, колхоз у нас крепкий стал. У орочей всегда деньги есть. Что твоей душе угодно купить можно в лавке: муку, сахар, чай, соль, спички, керосин, табак. Одежду тоже какую хочешь купить можно. Посуду привезли – сразу раскупили женщины. И детишки наши живут весело – здоровы, сыты, в школу ходят, в интернате на всем готовом. Смотришь на детишек – сердце радуется. Большими, умными людьми вырастут.

Наверно, и это все записать в доклад надо? Много очень, не смогу, однако. Увижу утром, что Николай Павлович придумает. Раз обещал, что-нибудь, верно, придумает…»

… Доклад, который подготовил Сидоров для председателя сельсовета, был очень прост. Он состоял из множества картинок, нарисованных тушью, и против каждой из них стояла цифра. На картинке, изображавшей охотника в меховой зимней одежде с ружьем за плечами, стояла цифра 110. Это означало, что в Уське числится 110 охотников, промышляющих зверя. На другой картинке нарисована женщина орочка в национальном халате и меховых торбазах и стоит цифра 100. Значит, по записям в книге сельсовета, в поселке проживает 100 женщин.

Таких картинок было тридцать. Изображены на них были дети, дома, школа, олени, собачьи упряжки – и на каждой стояла цифра.

– Вот, Михаил Петрович, ваш доклад. Садитесь рядом, слушайте, что я вам буду рассказывать.

Намунка сел на краешек табуретки, облокотился на стол.

Учитель пронумеровал картинки, сложил их в стопочку. Потом снял верхнюю и объяснил, что надо будет по ней говорить.

– Ясно?

Намунка закивал головой.

Так учитель «прошел» с Михаилом Петровичем все тридцать картинок.

– Ну как, все запомнили? Может быть, повторим?

– Давай повторим.

Намунка вставал и с серьезным видом говорил:

– Товарисци депутаты, разрешите, однако, передать привет от всех жителей Уськи-Ороцкой… – И, обернувшись к учителю, спрашивал: – Так, однако?

– Отлично, только поменьше вставляйте в свою речь «однако». Оно здесь совсем не к месту. И старайтесь не «цокать». Ну, давайте повторяйте за мною: «Товарищи депутаты!..»

– Товарищи депутаты…

– Ну вот и молодец! Дальше: «Разрешите передать от жителей Уськи-Орочской…» Ну, повторите, смелее.

И Намунка повторял.

– Отлично. Теперь получше присмотритесь, в каком порядке будут лежать картинки. И не берите их сразу по нескольку штук, а по одной, сверху.

Когда картинки были опять сложены в том порядке, как это требовалось к докладу, Николай Павлович спрятал их в папку и завязал тесемки.

– Ну, пэдэм нэйво![16]16
  Пэдэм нэйво – Счастливого пути


[Закрыть] – сказал учитель по-орочски.

– Спасибо, Николай Павлович, без тебя пропал бы, наверно.

– Ничего, дорогой, все будет хорошо. Только оденься потеплее в дорогу. Ветер холодный.

В городе Михаила Петровича Намунку сразу же устроили в общежитии, в небольшой комнате на двоих, и дали талоны в столовую. Придя с обеда, он сел на койку, достал из портфеля папку с картинками и долго задумчиво рассматривал их. Намунка стал перебирать в памяти события последних лет, и ему показалось, что картинок у него слишком мало, а разговор предстоит большой.

Да, многое переменилось за это время! Конечно, райисполкому должно быть все это известно. Ведь осенью из города приезжал в Уську инструктор, прожил там две недели, беседовал с людьми. Потом с охотниками в тайгу ходил, в Датту на рыбалку ездил. Много помог орочам тот инструктор. А когда в Уське бумага кончилась и Николай Павлович стенную газету на бересте выпустил, инструктор похвалил учителя и потом эту берестяную газетку увез с собой. Наверно, хотел показать ее в городе…

Он подошел к окну, отодвинул занавеску. На улице было темно. Но тут зажегся высокий электрический фонарь и осветил улицу. Внимание Михаила Петровича привлекли провода. Он вспомнил, как весной в Уську-Орочскую приезжали работники связи и просили дать им проводников, знающих тропы в горах Сихотэ-Алиня.

«Телефонную линию будем тянуть, – объяснили связисты. – Тогда можно будет прямо из Уськи-Орочской вести разговор с городом».

Выйдя из дому, долго стоял у телеграфного столба, прислушиваясь, как гудят на ветру провода, и думал: «Идет, наверно, важный разговор, иначе бы провода не гудели так сильно. А как это люди говорят по ним, понять не могу. Приеду домой – спрошу Николая Павловича. Он-то, наверно, все знает».

Намунка явился в райисполком, когда заседание уже началось. Тихонько вошел в зал, сел у дверей. Когда председатель спросил, здесь ли товарищ Намунка, Михаил Петрович встрепенулся:

– Тут!

– Пожалуйста, вам слово!

Намунка окинул взглядом присутствующих, неторопливо прошел к трибуне. Принял деловой вид, положил перед собой папку, развязал тесемки.

Перебирая одну за другой картинки, начал тихим, неуверенным голосом:

– Однако, охотников в нашей Уське-Орочской сто и еще десять. Женщин будет – сто. Детишек то же самое. – И рассказал об эвенкийских семьях, перекочевавших на Тумнин; – Оленей у наших эвенков семьдесят пять. Собачек ездовых в колхозе «Ороч» восемьдесят. Да у людей свои упряжки есть. Школа – одна. Совсем, однако, старая. Днем детишки учатся, а по вечерам пожилые люди к Николаю Павловичу ходят…

Он рассказал, сколько охотничьих бригад находится в тайге, каких промышляют зверей и сколько по плану будет сдано за сезон пушнины.

– О передовых людях расскажите! – попросил председатель.

– Можно, конечно. – Он отыскал несколько картинок и назвал по имени и отчеству активистов орочей. – Что нам еще нужно? Чего не хватает? – произнес он громко, заглядывая в картинки. – Нужна новая школа на семь классов. Клуб, однако, нужен. Почту новую надо. Десять новых домов построить надо. Орочи из Копи и Акура хотят в Уську переехать.

– А сколько семей живет в Копи и Акуре? – опять спросил председатель.

– Копинка Василий Иванович, Быхинька Никанор Васильевич, Пунадинка Емельян Тарасович… – загибая пальцы на левой руке, перечислял Намунка. – Наверно, восемь семей будет.

– Скажите, товарищ Намунка, всем доктор прививку сделал?

– Всем, конечно! Прежде Николай Павлович с детишками к доктору пришел. Потом и другие потянулись.

– Были такие, что поначалу уклонились от прививки?

Намунка отрицательно покачал головой.

– Закон всем велит прививку делать.

– И шаман тоже к доктору пришел?

– Сперва не хотел, однако притащили его. Никифор Хутунка – совсем слабенький шаман. Он, как худая собака в упряжке, – мало-мало за вожаком тянется! – сказал Намунка и засмеялся, видимо довольный неожиданным сравнением.

– Что слабенький он – это правильно, а все-таки на некоторых людей еще влияет. Когда старушку Марию Антоновну хоронили, он велел лисий халат и дорогое одеяло на куски рвать. Верно это?

– Было дело, старухи рвали!

– И кое-кто по ночам в бубен колотит. Правда?

– Правда. Когда у старух кости ноют, мало-мало колотят. Думают, легче станет. – И, посмотрев на председателя, добавил: – Прежнее время без доктора жили, к шаману лечиться ходили…

– Ну, а новым учителем народ доволен? Помогает вам товарищ Сидоров?

Михаилу Петровичу стало не по себе: как же это он ничего не сказал о Николае Павловиче? Намунка быстро перебрал картинки, искал нужную, чтобы ответить на вопрос председателя, и не нашел. От волнения на лбу выступил пот. Неужели выпала из папки? Но тут же успокоился: наверно, про самого себя учитель картинки не нарисовал.

Захлопнув папку, поспешно сказал:

– Очень добрый человек Николай Павлович! Спасибо!

Доклад получился обстоятельный. Пока его обсуждали, Михаил Петрович все ждал, что кто-нибудь, наверно, начнет упрекать его, председателя сельского Совета: вот, мол, главный человек среди орочей, а говорит по картинкам… Но, к радости Михаила Петровича, все обошлось. Все, что просил в докладе, обещали дать. Все записали в решении. Значит, никто картинок не заметил.

Он возвращался в общежитие в десятом часу вечера. Дул холодный, резкий морской ветер. С мглистого неба падали хлопья мокрого снега. Намунка шел, покуривая трубку, и все еще не мог успокоиться.

Он вспомнил, как однажды учитель сравнил неграмотного человека с охотником, у которого нет ружья. Верно! Без грамоты человек слабый, с грамотой – сильный! Потом он вспомнил свою жизнь, год за годом перебирая ее в памяти, и пожалел, что слишком рано родился на свет.

«Ладно, чего там, – мысленно рассуждал он, – теперь все старое позади. Новая жизнь на Тумнин пришла. О ней теперь думать надо. Совсем малый народ орочи, – однако, заботы о нем у Советской власти большие».

Намунка шел, и в голове его возникали мысли одна лучше другой. А радостное чувство, охватившее его, рождало слова, которые он не мог произнести спокойно. Он шагал навстречу ветру и пел:

 
Тумнин-му, река отцов моих,
Светлая река отцов моих,
Долгая река отцов моих,
Живая река отцов моих,
Орочей родная река…
 

Больше суток Намунка добирался на нартах до Уськи. Он нигде не задерживался, давал собакам самый короткий отдых и гнал их дальше по ледяной реке. Ему не терпелось поскорей попасть домой и обо всем рассказать Николаю Павловичу.

Он вернулся в Уську вечером. На горизонте догорал закат. Ранние зимние сумерки окутали тайгу. Подогнав упряжку к дому Сидорова, он спрыгнул с нарты и постучал остолом в дверь.

– Приехал! Намунка приехал! – закричала Валентина Федоровна.

Председатель понял, с каким нетерпением здесь ждали его возвращения из города.

Не успел Намунка начать свой рассказ, как в дом набилось полно людей. Всем хотелось узнать, какие новости привез из города председатель сельского Совета. Достав свои трубки, орочи сели на пол, закурили и приготовились слушать.

– Так вот как дело-то было… – начал председатель сельсовета.

Он рассказал, где в городе жил, что ел, что видел, как докладывал по картинкам. Когда начал вспоминать, какие вопросы ему задавали после доклада, то с сожалением сказал, обращаясь к Сидорову:

– Почему-то, Николай Павлович, твоей картинки у меня не было. Забыл дать, наверно. Ну, ничего, Николай Павлович, не печалься, я про тебя тоже все сказал.

Орочи одобрительно загудели:

– Наверно, сказал!

– Сказал, чего там!

Сидоров посмотрел на жену и тут же перевел разговор на другую тему.

– Забыли мы с тобой, Михаил Петрович, одно важное дело. О сберегательной кассе забыли. А ведь пора и у нас открыть ее.

Намунка наморщил лоб, задумался:

– Однако, Николай Павлович, про сберкассу картинки тоже не было.

– Не было. Забыл нарисовать, – признался учитель.

Оказывается, квартира Сидорова давно уже превратилась в сберегательную кассу. Вот как это произошло.

Охотники, сдавая государству пушнину, получали довольно крупные суммы. Круглый год в кооперативе было много разных товаров, и орочи покупали все, чего только душа пожелает. Но у них еще оставался излишек денег, на который они обычно покупали спиртные напитки. Надо было как-то сберечь их трудовые деньги. Учитель искал удобного случая, чтобы поговорить об этом серьезно.

Узнав однажды, что у Еменки собрались, на веселье, Сидоров пришел туда.

– Сородэ! Праздник у вас тут, я вижу! – сказал он, переступая порог. – Шел мимо, слышу – веселый шум, дай, думаю, загляну.

– Сородэ! Садись, пожалуйста! Ты всегда у нас добрый гость! – Хозяин налил учителю в стакан спирта, пододвинул тарелку с вареным оленьим мясом.

– Ну что ж, будем здоровы! – Сидоров поднял стакан. – За новую жизнь!

– Ай-я кули!

– Ай-я гини!

Когда хозяин стал опять наливать, Николай Павлович решительно отказался:

– Много пить нельзя!

Орочи переглянулись: неужели два стаканчика ему много? Сами они успели изрядно выпить, а на столе стояли еще две нераскупоренные бутылки.

– Деньги есть, почему не можно? – спросил Мулинка, склонив набок большую, давно не чесанную голову, которая сидела у него, как гриб, на тонкой короткой шее.

– Вот и плохо, что тратите свои деньги на водку. А польза от нее какая? У пьяного человека в голове туман. Ничего не соображает. – Учитель посмотрел на часы. – Вечером у нас урок арифметики. Будем учиться цифры складывать. А вы, по-моему, пальцев на руке теперь не сосчитаете…

– Сосчитаем, чего там, – уверенно заявил Еменка и поднес к глазам руку с растопыренными пальцами. – Пять, однако…

– И для здоровья много пить вредно. Доктор вам уже рассказывал, какие болезни бывают у человека от водки и спирта.

– Говорил, – закивал головой Парамон Дюанка, сидевший на полу, подобрав под себя ноги. – Наш брат ороч в прежнее время пил…

– А нынче мы с вами новую жизнь строим. От прежних привычек отказываться надо… И потом, – учитель помедлил, – плохой пример своим ребятишкам показываете… Отпустили мы из интерната вашего Петю, вы и его водкой угостили. Петя после этого весь день в кровати провалялся. Уроки пропустил… Помните?

– Было дело…

– Разве хорошо это?

– Худо, конечно…

– А куда же лишние деньги девать? – после краткого молчания спросил Мулинка, уставившись узкими хмельными глазами на учителя.

– Я вам скажу, куда девать деньги, – ответил Сидоров. – Есть в нашей стране такая касса, где советские люди хранят свои деньги, а когда нужно, берут их полностью или частями. А касса за деньги, которые хранит, выплачивает вкладчику проценты. Поняли?

– Нет, не понял, – признался Дюанка и приложил ладонь к уху.