Текст книги "Последние Романовы"

Автор книги: Семен Любош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Последние Романовы

Любош С. Последние Романовы. Репринтное издание 1924 года. – М., 1990. – 287 с.

Обработка текста: Максим Гилько

http://scepsis.ru/library/id_3241.html

Александр I

1. Юность

Вначале марта 1801 года стояли в Петербурге пасмурные промозглые дни холодной и нeмощной северной весны. Но 12-гo, в день весеннего равноденствия, ярко засияло вешнее солнце над столицей и совпало это со светлой радостью, охватившей население. В ночь с 11-гo на 12-оe не стало императора Павла. Столица сразу стала неузнаваема. Вновь появились запретные круглые шляпы и столь же запретные панталоны и фраки, помчались по улицам экипажи с русской упряжью, громко зазвучали запретные слова, исчезли ужасы взбесившегося от перепуга самодержавия, и подобострастный «певец Фелицы» возвестил:

 
Умолк рев Норда сиповатый,
Закрылся грозный, страшный взгляд,
 

за что он получил жестокий нагоняй от генерал-прокурора Беклешева – и бриллиантовый перстень от царя. Новому царю не было еще 24 лет. Это был молодой человек, роста выше среднего, немного сутулый, рыжеватый блондин с улыбкой на прекрасно очерченных устах и с печальными глазами. Во внешности этого любимого внука Екатерины возродились чары этой величайшей актрисы своего рода. Юным императором восхищались даже мужчины, а женщины готовы были обожать венценосного красавца. /5/

Злая эпиграмма Пушкина «перед бюстом А.П.» относится к периоду более позднему.

 
Напрасно видят тут ошибку,
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку
И гнев на хладный лоск чела.
Не даром лик сей двуязычен,
Таков и был сей властелин
К противочувствиям привычен,
В лице и жизни арлекин.
 

Стихи эти написаны Пушкиным на Кавказе в 1829 г., т.е. после смерти Александра. Но тогда, в 1801 году, после кошмарного четырехлетнего беснования несчастного Павла, воцарение любимца Екатерины вызвало бурный взрыв ликования. Впрочем, размах этих ликований не следует преувеличивать. Вершина этой радости была в Петербурге. Свободно вздохнули придворные сферы, гвардия, армия, высшее чиновничество, все те, кто давали тон обычной жизни. Трудно установить теперь, насколько эти дворянские восторги захватили низы, даже в столицах, а там, «во глубине России», там «народ безмолвствовал», да и не имел особых причин радоваться. Для широких масс, для глубокой толщи народной безумный Павел был нисколько не хуже, не зловреднее, а в иных отношениях и лучше других «умных» владык, и даже таких умных, как Екатерина [1]1
  Фонвизин в своих записках отмечает, что восторг по поводу событий 1801 года изъявило только дворянство, между тем как прочие сословия приняли весть о кончине Павла довольно равнодушно.


[Закрыть].

Итак, великое ликование, которым встречено было убийство Павла и воцарение Александра, охватило весьма ограниченный круг, т.е. высшее дворянство и чиновничество.

Радость была вдвойне велика: и оттого, что избавились от пароксизмов бешенства безумного человека, у которого в руках было такое страшное оружие, как неограниченная самодержавная царская власть, и оттого, что на престол вступил «молодой энтузиаст», «друг вольности», воспитанник «якобинца и республиканца» /6/ Лагарпа. От ужасов самодержавного безумия, сеявшего страх и трепет, вдруг перешли к светлым предвкушениям «дней Александровых прекрасного начала».

Александр Павлович, подобно всем русским царям, не получил никакого серьезного образования. Если б у него и была к этому склонность, он бы просто не успел. Екатерина, благополучно убившая своего ненавистного мужа и ненавидевшая прижитого ею при нем сына, отобрала от него своего старшего внука и сама занималась с ним, поручив его воспитание «якобинцу Лагарпу».

Но когда Александру было 15 лет, бабушка поспешила женить этого 15летнего мальчика на 14-летней девочке, дочери маркграфа баден-дурлахского, Луизе-Марии Августе, переименованной в Елизавету Алексеевну. Этот ранний брак нужен был Екатерине и для того, чтобы уберечь юношу от соблазнов слишком ей знакомого дворцового разврата, и для того, чтобы еще больше оторвать своего любимого внука от отца. Она тогда уже задумывала передать престол внуку, обойдя отца.

После женитьбы уже стало совсем не до учения, и образование Александра считалось законченным.

Само посвящение 15-летнего мальчика в мужчину и супруга совершилось с необычайным цинизмом, вполне в стиле той порнократии, которая царствовала при блистательном дворе 64-летней венценосной блудницы, столь гениально игравшей роль «северной Семирамиды».

В Гатчине, где проживал опальный наследник-цесаревич Павел, царствовала та беспощадная парадомания, та мучительская игра в солдатики, ярким представителем которой, вслед за самим Павлом, был Аракчеев, собственноручно вырывавший у гренадеров за малейшую оплошность усы вместе с мясом. Там проходил свою военную службу и Александр, метавшийся между суровой гатчинской кордегардией и раззолоченной вакханалией двора Екатерины.

Б. вел. кн. Николай Михайлович в своем биографическом очерке, говоря о графине Анне Степановне Протасовой, любимой фрейлине Екатерины, о скверной репутации /7/ этой сварливой, мелочно-тщеславной и безобразной женщины, приводит строфы из стихотворного памфлета на двор Екатерины итальянского поэта Джамбатиста Касти, который вкладывает в уста фаворитки императрицы следующее признание:

«Я обыкновенно предварительно испытываю кандидата в фавориты, чтобы узнать, соединяется ли в нем с представительностью существенное достоинство его, и никто не получает этой должности, если он перед этим не был испытан и одобрен мною».

Байрон в «Дон-Жуане» прямо говорит о «miss Pгotassoff», исполнявшей при Екатерине «mistic office» с титулом «l’epгouveuse». Но нравы высшего дворянства и знати были таковы, что перед этой женщиной все заискивали и даже молодые придворные ухаживали за этой дурнушкой. Но этого мало. Протасовой уже после смерти Екатерины писали любезные письма и Павел, и Александр, уже будучи императором, и в постоянной дружеской переписке с нею были и скромная императрица Елизавета Алексеевна, и вдовствующая императрица Мария Федоровна (жена Павла), хотя обе эти женщины отличались чистотою и пристойностью, И любимая сестра Александра, Екатерина Павловна, и младшая сестра, к которой безуспешно сватался впоследствии Наполеон, Анна Павловна.

Очевидно, наш командующий класс не только не находил ничего зазорного в должности этой екатерининской фрейлины, но даже видел в ее функции нечто почетное. Впрочем, тот же командующий класс не находил ничего зазорного ни в самом беззастенчивом казнокрадстве, ни в воровстве и грабительстве.

Восторг, вызванный убийством Павла и воцарением Александра, объясняется не тем только, что Павел поражал безумным деспотизмом, а Александр питал «вольнолюбивые» мечты. Даже не исключительно тем объясняется эта радость, что обезумевший самодержец стал опасен для окружающих. Помимо этого были причины более глубокие и более основательные. Павел угрожал вольностям дворянства и своим запрещением торговли с Англией нарушал экономические интересы командующего класса. /8/

В Англию вывозили наше сырье, в чем был прямо заинтересован наш землевладельческий класс. Своей промышленности у нас не было, и купцы торговали изделиями английской промышленности, а распоряжения Павла били и купцов, и наших владельцев сырья, т.е. помещиков, по карману.

Легенда о непричастности или малой причастности Александра к трагедии, разыгравшейся в ночь с 11 на 12 марта в Михайловском замке, теперь, после исторического исследования Николая Михайловича, совершенно отпала.

Пользовавшийся исключительным доверием императора Павла и осыпанный его милостями, петербургский генерал-губернатор фон дер Пален получил на предмет устранения Павла разрешение от Александра «действовать по своему усмотрению».

«Что это означало?» – спрашивает в своей книге великий князь Николай Михайлович. «Да просто согласие наследника на исполнение заговора. Заговор был решен, началась серия жутких дней, потому что без ведома Александра Пален действовать не собирался. Нагляднейшим примером их отношений служит следующий эпизод... Ночное наступление на Михайловский замок было решено предварительно в ночь с 9 на 10 марта. Когда о сем было доложено Александру, он заметил Палену, что 9 марта было бы рискованно действовать, ибо в дворцовом карауле находятся преданные государю преображенцы, а что с 11 на 12 марта будет там по очереди караул от 3-гo баталиона семеновцев, за преданность которых ему, Александру, он ручается... Пален не сразу согласился отложить назначенное предприятие... Но Александр стоял на своем, и Пален, признав доводы основательными, согласился отложить злополучное дело до ночи 11 марта»...

Затем автор приходит к определенному заключению, что Александр «знал все подробности заговора, ничего не сделал, чтобы предотвратить его, а напротив того, дал свое обдуманное согласие».

«Ведь трудно допустить следующее предположение, продолжает автор, а именно что Александр, дав согласие действовать, мог сомневаться, что жизни отца /9/ грозит опасность. Характер батюшки был прекрасно известен сыну, и вероятие на подписание отречения без бурной сцены или проблесков самозащиты вряд ли допустимо».

Вообще, историческая легенда о незначительной или слабой, почти несознательной причастности Александра к убийству отца совершенно рассеивается после опубликованных исследований, основанных на недоступных обыкновенным смертным документах добросовестного и осторожного историка, который сам принадлежал к семье Романовых. И при свете раскрытых великим князем Николаем Михайловичем фактов меркнет верноподданническая легенда о личности «благословенного» и сама личность «сфинкса, неразгаданного до гроба», становится менее загадочной и более постижимой в ее «человеческих, слишком человеческих слабостях...» /10/

2. Венценосный декабрист

Яркая вспышка позднего Ренессанса, охватившего, наконец, и область правовых отношений, получившая в истории название Великой французской революции, озарила в конце XVIII века весь культурный мир. Могучее веяние освободительных идей носилось над странами и народами и не могло не коснуться и России – России послепетровской, России времен Екатерины.

Екатерина не совсем облыжно называла себя последовательницей самого яркого представителя русского Возрождения – Петра Великого. Эта величайшая актриса своего времени, изумительно, хотя и невыдержанно сыгравшая свою роль, сама была вспоена духом Возрождения и, воспитывая своего любимого внука, сочиняя для него сказки и учебники, лично преподавая ему историю и препоручив его влиянию Лагарпа, и его приобщила к тому духу, который впоследствии воодушевлял декабристов.

Александр в первые годы своего царствования очень обидел дворянское классовое чувство именным указом от 20 февраля 1803 года «об отпуске помещиком крестьян своих на волю по заключении условий, на обоюдном согласии основанных». А указом от 18 октября 1804 года опять были оскорблены дворяне до глубины своей классовой души разрешением купцам, получившим классные чины до VIII включительно, владеть крестьянами.

На практике ничего из всего этого не вышло. Распоряжения Павла о трехдневной барщине и о воскресном /11/ отдыхе помещики просто не исполняли, а указы Александра о вольных хлебопашцах и добровольных соглашениях помещиков с крестьянами не имели почти никаких практических последствий и только напрасно вызвали к нему некоторое охлаждение дворянских чувств.

Еще будучи наследником Александр посылает к Лагарпу Новосильцева «с единственной целью повидать вас и спросить ваших советов и указаний в деле чрезвычайной важности об обеспечении блага России при условии введения в ней свободной конституции».

Далее наследник самодержавного русского царя успокаивает старого республиканца и «якобинца», чтобы тот не убоялся бездны царственного либерализма:

«Не устрашайтесь теми опасностями, к которым может привести подобная попытка; способ, которым мы хотим осуществить ее, значительно устраняет их».

Какой же это способ?

Он изложен в том же письме:

«Вам уже известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину. В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение. Мне думалось, что если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкой в руках каких-либо безумцев. Эго заставило меня передумать о многом, и мне кажется; что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена, и страна избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль.

Я поделился ею с людьми просвещенными, со своей стороны много думавшими об этом. Всего-навсего нас только четыре, а именно: Новосильцев, граф Строганов, молодой князь Чарторыжский, мой адъютант, выдающийся молодой человек, и я».

Письмо это от 27 сентября 1797 года, между прочим, указывает на тот состав «негласного комитета» или, /12/ как шутливо называл его по якобинской терминологии Александр, – «комитета общественного спасения», который возбуждал столько надежд в первые годы царствования «самодержавного конституционалиста».

Еще более ярко, чем письмо к Лагарпу, письмо Александра, написанное им 10 мая 1796 года Виктору Павловичу Кочубею, к которому Александр питал, по его собственному выражению, «беспредельную дружбу».

«Да, милый друг», – пишет Александр, – «повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоющих, в моих глазах, медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед теми, кого боятся».

«В наших делах», – пишет он далее, – «господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя лишь стремится в расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления; это свыше сил не только человека, одаренного, подобно мне обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнить его дурно. Следуя этому правилу, я и принял то решение, о котором сказал вам выше. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу еще положительно назначить время сего отречения) поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно /13/ частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей и в изучении природы».

Александр даже сознает фантастичность или неправдоподобность этого плана:

«Вы будете смеяться надо мною и скажете, что это намерение несбыточное, это в вашей власти, но подождите исполнения и уже тогда произносите приговор».

Это письмо не единственное свидетельство чувств Александра в то время. Такие высказывания Александра принимаются за доказательства «противочувствий», за рисовку, за лицемерие. Да, Александр любил играть роль, любил порисоваться. Недаром же он рос в атмосфере такой вечной театральности, как двор Екатерины, с одной стороны, и гатчинская мрачнотрагическая игра в солдатики – с другой. Но все же в те минуты, когда он изливал свои чувства, он был более или менее искренен, т.е. сам почти, а то и вполне верил в них. /14/

3. Легенда о безволии

Немало разрушено легенд, затемнявших подлинный лик Александра I, но одна из них держится особенно упорно и даже усиливается с течением времени.

Эта упорно живущая легенда уверенность в безволии Александра.

Схема такая. Был человек недюжинного ума, пылкого воображения и ярких вспышек чувства, но не было у него сильной воли, и это совершенно исковеркало и его жизнь, и его царствование, и всю творимую им историю.

Чувствительный воспитанник Лагарпа, мечтавший о даче на Рейне, человек, обвеянный идеями Руссо и духом Великой французской революции, и неразлучный друг Аракчеева. И эта неразрывная, пережившая все испытания бурного царствования дружба не явление последних печальных и мрачных лет этого царствования. Эта дружба была крепка уже тогда, в бытность Александра наследником, в те годы, когда даже Павел не вынес тупой жестокости этого «истиннорусского неученого дворянина», как нарочито величал себя Аракчеев.

Когда Аракчеев нагло сподличал, чтобы выгородить своего родного брата, и пытался подвести под опасный гнев Павла человека неповинного, Павел его прогнал, а Александр письменно изливался в своей любви к нему.

Это была уже вторая опала Аракчеева при Павле. Первая произошла по следующему поводу: /15/

В январе 1798 года Аракчеев накинулся на подполковника Лена и по своему обыкновению обругал его «самыми позорнейшими словами».

Обруганный молча выслушал брань Аракчеева, отправился домой, написал письмо Аракчееву и застрелился.

Лен был сподвижником Суворова и георгиевским кавалером. Кроме того, он был лично известен Павлу, рекомендованный ему графом РумянцевымЗадунайским. Смерть храброго боевого офицера по вине Аракчеева, который никогда ни в каких боях личного участия не принимал и считался трусом, наделала много шуму. Дошло до Павла, тот потребовал письмо Лена, а тут еще Павел узнал, что Аракчеев в строю осыпал ругательствами преображенцев и, обходя ряды, колотил кого попало ударами своей трости.

Аракчеев был отставлен от службы, впрочем, с производством в генерал-лейтенанты, и уехал в свое Грузино.

Это было в начале февраля 1798 г., а 7 мая того же года, во время поездки Павла с сыновьями в Москву, Александр из Валдая написал Аракчееву письмо, полное уверений в «верной дружбе» и любви. А в конце июня наследник уже с радостью сообщает Аракчееву весть о вызове его из Грузина в Петербург.

К общему ужасу Аракчеев вернулся к прежней службе и был осыпан наградами.

Но в следующем, 1799 году Аракчеев опять попался на прямом и гнусном обмане царя и вторично подвергся опале.

1 октября на вахт-параде распространилась радостная весть об отставке Аракчеева. На плацу был и Александр: он подошел к генерал-майору П.А. Тучкову со словами:

– А слышал ты об Аракчееве и знаешь, кто вместо него назначен?

– Знаю, Ваше Высочество, Образанцев.

– Каков он?

– Он пожилой человек, может быть, не так знает фронтовую часть, но говорят, добрый и честный человек. /16/

– Ну, слава богу, – отвечал Александр, – эти назначения настоящая лотерея: могли бы попасть опять на такого мерзавца, как Аракчеев.

А 15-гo того же октября Александр написал этому «мерзавцу» письмо, в котором говорит:

«Я надеюсь, друг мой, что мне нужды нет при сем несчастном случае возобновить уверение в моей непрестанной дружбе; ты имел довольно опытов об оной, и я уверен, что об ней и не сомневаешься. Поверь, что она никогда не переменится».

Дальше идут сообщения о деле Аракчеева, и в заключение:

«Прощай, друг мой, Алексей Андреевич! Не забывай меня, будь здоров и думай, что у тебя верный во мне друг остается».

И действительно, этой «непрестанной» дружбе Александр остался верен до гроба.

Характерно то, что возникновение этой неизменной дружбы к «мерзавцу» относится к юношеским годам Александра, ко времени его возвышеннейшего идеализма, и затем уже, при всех перипетиях бурного царствования и при всех переменах в судьбе и в личности Александра, дружба эта одна сохранила всю сою незыблемость. Не было даже таких временных размолвок, как при Павле...

Чем объяснить это загадочное явление? Самое простое объяснение – в безволии Александра. Капрал с такой неукоснительной волей, как Аракчеев, этот прямолинейный, ни перед чем не задумывавшийся и ни перед чем не останавливавшийся щедринский «прохвост» Угрюм-Бурчеев, подчинил себе слабовольного щедринского Грустилова и совершенно поработил его волю.

Объяснение это соблазнительно своей простотой, но в самой этой простоте кроется соблазн ошибки.

Не было, кажется, на Руси человека более ненавистного, чем Аракчеев. Его ненавидели солдаты, ненавидели крестьяне, которых он терзал в своих военных поселениях, ненавидело офицерство, дворянство, ненавидели самые влиятельные придворные и сановники, ненавидели ближайшие друзья Александра.

И сквозь всю эту страшную ненависть сумел Александр, в течение всех почти трех десятилетий своей /17/ сознательной жизни, пронести эту дружбу с гатчинским капралом, грубым, лишенным и тени какого-либо благородства. Этой дружбе не помешала такому эстету, каким был Александр, даже отталкивающая внешность Аракчеева.

«По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав, жилист; в его складе не было ничего стройного, так как он был очень сутуловат и имел длинную, тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил и мышц. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет – у него были серые глаза, и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости».

Мог ли Александр удалить Аракчеева, если б захотел? Конечно, мог. Кроме общего сочувствия, радости и благодарности сановников, армии, высшего дворянства и тех масс, которые могли бы на это реагировать, Александр бы ничего не встретил.

Сам же Аракчеев, лишенный царского покровительства, был нисколько не страшен. Как все жестокие люди, Аракчеев был большой трус, или, как все трусы, он был жесток, пока чувствовал за собою силу. Но при малейшей опале он впадал в малодушие и уничижение.

Александр же был, во-первых, далеко не труслив, во-вторых, при кажущемся безволии умел бывать и весьма решительным.

Граф фон-дер-Пален был не чета гатчинскому капралу. Это был человек смелый, решительный и гордый, притом образованный и знатный. В должности военного генерал-губернатора он имел в своем распоряжении петербургский гарнизон, который питал к нему не такие чувства, какие питала армия и в особенности гвардия к Аракчееву. Положение Александра в начале царствования было еще довольно двусмысленно и щекотливо. Среди шумного ликования было не мало недовольных /18/ новым курсом. Наконец, известно, какую решающую, исключительную роль сыграла энергия Палена в деле убийства Павла и возведения на престол Александра.

И вот, задумав отделаться от Палена, который держал себя слишком независимо, Александр, всего месяца через три после вступления на престол, издал такой указ:

«Снисходя на всеподданнейшее прошение генерала-от-кавалерии, Санкт-Петербургского военного губернатора и управляющего гражданской частью в Санкт-Петербургской, Лифляндской, Эстляндской и Курляндской губерниях графа фон-дер-Палена, всемилостивейше увольняем его, за болезнью, от всех дел».

В действительности же дело было так. Когда Пален подъехал к Зимнему дворцу, его встретил флигель-адъютант с приказанием императора Александра немедленно оставить Петербург и удалиться в свои курляндские поместья.

Так решительно, одним ударом, покончил «безвольный» Александр с грозным временщиком, которого называли «ливонским великим визирем».

Это проявление воли молодого царя тогда прошло как-то не замеченным. Вигель в своих записках объясняет это так:

«Сей первый пример искусства и решимости нового государя, боготворимого и угрожаемого в одно время, и кого положение было не без затруднений, мог бы удивить и при Павле, когда такие известия почитали самыми обыкновенными. Но Москва и Россия утопали тогда в веселии; сие важное происшествие едва было замечено людьми, еще хмельными от радости».

До того ли было, чтобы замечать такие проявления характера, когда вдруг можно было носить круглые шляпы, фраки и панталоны, а каждый день приносил новые примеры «свободомыслия» Александра, а восторженные оды, в стихах и в прозе, сыпались дождем.

Когда военный губернатор, в интересах военной выправки, осведомился, не прикажет ли государь сделать распоряжение относительно одежды офицеров, Александр ответил:

– Ах, боже мой! Пусть они ходят, как хотят; мне легче будет распознать порядочного человека от дряни. /19/

Трощинский представил к подписанию милостивый манифест, начинавшийся как обычно: «По сродному нам к верноподданным нашим милосердию...», Александр зачеркнул эти слова, заметив:

– Пусть народ это думает и говорит, а не нам этим хвастаться.

Когда в другой раз тот же Трощинский принес указ Сенату с обычным началом: «Указ нашему Сенату», Александр возразил.

– Как, – сказал он, – «нашему Сенату»? Сенат есть священное хранилище законов; он учрежден, что бы нас просвещать. Сенат не наш, он Сенат империи. – И с того времени стали писать: «Правительствующий Сенат».

Через сто с лишком лет после этого Николай II, на петергофских совещаниях предлагал, чтобы Дума называлась не государственной, а государевой... /20/