Текст книги "Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына"
Автор книги: Семен Резник
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)
Из первого тома дилогии мы помним, что Гришкой Распутиным верховодили евреи. Коли так, то следовало полагать, что как сковырнули распутинщину – так евреям и крышка. Но из Февральских глав второго тома узнаем, что после устранения распутинского режима они только и стали прибирать всё к своим загребущим рукам. Стало быть, как только накрылся Февраль сокрушительным Октябрем, тут уж точно им должен был быть конец – ведь в бесхребетном либерализме вождей Октября не попрекнешь! Но, по Солженицыну, именно Октябрь обеспечил доминирующее положение евреев! Такая диалектика. С древних времен она разъясняет: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Но в солженицынском Повествовании евреям все моря по колено!
«Это слишком неновая тема: евреи в большевиках, – читаем во втором томе. – О ней – уж сколько было написано. Кому надо доказать, что революция была нерусской или „чужеродной“, и – указывают на еврейские имена и псевдонимы, силясь снять с русских вину за революцию семнадцатого года. А из еврейских авторов – и те, кто раньше отрицал усиленное участие евреев в большевистской власти, и кто его никогда не отрицал, – все единодушно согласны, что это не были евреи по духу. Это были отщепенцы. Согласимся с этим и мы. О людях – судить по их духу. Да, это были отщепенцы. Однако и русские ведущие большевики также не были русскими по духу, часто именно антирусскими, и уж точно антиправославными, в них широкая русская культура исказительно преломилась через линзы политической доктрины и расчетов. Поставить бы вопрос иначе: сколько должно набраться случайных отщепенцев, чтобы составить уже не случайное течение? Какая доля своей нации? О русских отщепенцах мы знаем: их было в большевиках удручающе, непростительно много. А насколько широко и активно участвовали в укреплении большевистской власти и отщепенцы-евреи? И еще вопрос: отношение народа к своим отщепенцам. Реакция народа на отщепенцев может быть разной – от проклятия до похвалы, от сторонения до соучастия. И проявляется это суждение, это отношение – действиями народной массы, и – русской ли, еврейской, латышской, – самой жизнью, и только в малой, отраженной степени – изложениями историков. И что ж – могут ли народы от своих отщепенцев отречься? И – есть ли в таком отречении смысл? Помнить ли народу или не помнить своих отщепенцев, – вспоминать то ли исчадье, которое от него произошло? На этот вопрос – сомнения быть не должно: помнить. И помнить каждому народу, помнить их как своих, некуда деться. Да и нет, пожалуй, более яркого отщепенца, чем Ленин. Тем не менее: нельзя не признать Ленина русским» (т. II, стр. 75–76).
Раввин Яков Мазе (1860–1925): «Революцию делают Троцкие, а расплачиваются Бронштейны»
Если читатель запутался в этих зигзагах лавирующей мысли, я его не попрекну. Тезис многократно побит антитезисом, «за здравие» переходит в «за упокой» и обратно. Автор говорит о том, что большевистские главари – это безродные отщепенцы, то есть не русские, не евреи, не грузины, не поляки. Все корни обрублены, тела и души выварены в плавильном котле интернационализма, ничего общего ни с одним народом Земли у них нет, как у инопланетян. На том и поставить бы точку. Тем более что сказанное близко к истине. Хорошо известно, как Лев Троцкий отбрил раввина Якова Мазе, обратившегося к нему, «как к еврею», с просьбой о помощи или снисхождении к еврейской общине: «Я революционер и большевик, а не еврей». (Мазе не смог найти понимания у Троцкого, как несколькими годами раньше – у протопресвитера Шавельского). И ведь ничего специфически «троцкого» в этом ответе не было. Можно не сомневаться, что аналогичным образом ответил бы, например, Дзержинский, если бы к нему обратились с просьбой о заступничестве за поляков. А Серго Орджоникидзе учинил мордобой грузинским товарищам, что вызвало взрыв гнева у Ильича, тут же давшего «теоретическое» объяснение этому попранию принципов «пролетарского интернационализма»: дорвавшиеся до власти нацмены склонны пересаливать по части великодержавного шовинизма.
И ведь прав был! Выходцы из меньшинств, обрубившие свои национальные корни, частенько с особой ретивостью доказывают себе и другим, что ничего общего с породившим их племенем не имеют и иметь не хотят. Не потому ли так часто евреи-выкресты становятся ярыми антисемитами – независимо от того, «выкрестились» ли они в православие, лютеранство или большевистское функционерство.
Прав и Александр Исаевич: большевики-отщепенцы – это отрезанный ломоть, плюнуть и растереть. Но стоит нам с ним согласиться, как он дает задний ход. Если число «случайных отщепенцев» перевалит некий критический уровень (какой именно, не уточняется), то это – «широкая и активная поддержка» народом «своих» отщепенцев. Такой тут наклон. Сказано не прямо, а в форме вопроса, да ведь риторический вопрос в себе несёт и ответ. Народ должен держать ответ за своих отщепенцев – это уже без всякой вопросительности. Евреи должны отвечать за своего Троцкого, грузины – за своего Сталина, поляки – за Дзержинского, а Солженицын как русский человек готов взять на себя Ленина.
К добру ли это растаскивание «отщепенцев» по национальным квартирам? Большевики-то приучили нас к коммуналкам. И вот неприятность: как я ни стараюсь, а никакого сродства с Троцким или Зиновьевым, которое бы делало их для меня более своими, чем Ленин, Сталин, или Ежов, или Дзержинский, или Клим Ворошилов, я не испытываю. Скорее наоборот. Я сызмальства приучен, что «один сокол Ленин, другой сокол Сталин». И что железный Феликс – тоже гордая птица. А Троцкий – это чудовище. Почти такое же, как Фанни Каплан, как убийцы в белых халатах, как… да разве перечесть всех, на кого советская власть науськивала, растлевая неопытные наши души. А Солженицын хочет большевистскую рать пересортировать по пятому пункту, чтобы выявить, кого из них мне следует принять на свой баланс, а кого позволяется перебросить через забор соседу.
Странная мысль, да и не солженицынским языком выражена. При его-то пристрастии к старине, к архаичным словам и выражениям, выуживаемым из стародавних словарей или им самим изобретаемым под старину, вдруг вылезает агитпроповский отщепенец.
Кто только не попадал в отщепенцы у советской власти! Не самого ли Солженицына клеймили этим клеймом? Не диссидентов ли? Не безродных ли космополитов? Не художников ли авангардистов? Не кулаков ли с подкулачниками, меньшевиков с эсерами, троцкистов – действительных и мнимых, не всяких ли уклонистов и оппортунистов? Не отщепенцами ли Ильич назвал своих подручных Каменева и Зиновьева, когда они, в канун Октябрьского переворота, убоявшись последствий, выдали планы большевистского ЦК в меньшевистской газете? Не поручусь, что именно это словцо он употребил по отношению к бывшим друзьям (скоро, впрочем, прощенным), но если и другое, то вполне синонимическое.
И вот теперь сам Ильич отщепенец, да еще наиболее яркий, и, как следует из контекста, русский.
Не слишком ли это просто?
Хотя советская власть в России давно ликвидирована, Ленин продолжает лежать в мавзолее, партия Ленина-Сталина остается самой крупной и самой хорошо организованной политической партией в стране, и голосует за нее – стабильно – около трети избирателей. Только на выборах декабря 2003 года – через 12 лет после падения советского режима – половина коммунистического электората мутировала: от красных национал-патриотов к коричневым; народной свободы от этого в стране отнюдь не прибавилось – еще больше убыло.
Можно сильно не любить компартию и её основателя, но чтобы записать его в отщепенцы, надо не слышать «музыку революции», о которой по горячим следам событий писал Александр Блок: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем / Мировой пожар в крови – / Господи, благослови!.. Революционный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!.. / В белом венчике из роз – / Впереди Исус Христос».
Потому и сработали большевистские лозунги – «Мир народам», «Хлеб голодным», «Грабь награбленное», – что значительная часть народа (заранее вооруженного царем; в том числе и те двенадцать) их хотела услышать. «Одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг „Грабь награбленное!“ Грабят изумительно, артистически; нет сомнения в том, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом… расхищается всё, что можно расхитить», – мрачно иронизировал Максим Горький.[500]500
М. Горький. Несвоевременные мысли. М., 1990. Цит. по компьютерной распечатке, гл. LII.
[Закрыть] «Горячо принятый к сердцу» лозунг воодушевлял и двенадцать блоковских апостолов, шагавших «державным шагом» по завьюженному Петрограду в поисках, чем бы еще поживиться. А «за плечами – ружьеца», аргумент нешуточный.
«Поголовное истребление несогласномыслящих – старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. От Ивана Грозного до Николая II-го этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди – почему же Владимиру Ленину отказаться от такого упрощенного приема? Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов».[501]501
Там же, гл. XLII.
[Закрыть] В другом месте М. Горький выводит ленинский экстремизм из «нечаевско-бакунинского анархизма»,[502]502
Там же, гл. XXXVII.
[Закрыть] считая, что крайности сходятся; необузданный деспотизм власти и разгул бунтующей толпы – это две стороны одной медали – беззакония. Крайности сходятся, а в осадок, по М. Горькому, выпадает то, что «в большевизме выражается особенность русского духа, его самобытность».[503]503
Там же.
[Закрыть]
Ну, а кто противостоял большевикам в те роковые дни и недели?
В. И. Ульянов-Ленин
Ильич, как известно, приурочил захват власти к открытию Второго съезда Советов: «Вчера было рано, а завтра будет поздно». Подавляющее большинство на съезде принадлежало большевикам и левым эсерам, но было и меньшинство. Против «всей власти Советам» выступило 15 депутатов. 14 из них были евреи, в их числе лидеры меньшевиков Дан, Мартов, Либер, глава партии эсеров Абрам Гоц, представители Бунда. Единственный великоросс в числе этих пятнадцати – известный нам Гиммер-Суханов. Бунд объявил захват власти Советами «величайшим несчастьем»; вместе с меньшевиками и эсерами бундовцы покинули съезд. Но масса хотела слышать то, что ей говорили Ленин и Троцкий, а не Корнилов, и не Керенский, и не Мартов, и не Суханов. (Даже мысли Максима Горького были несвоевременными).
Ну, а потом?
Первая после Съезда Советов серьезная проба сил между большевиками и их противниками произошла в Учредительном Собрании, которое советское правительство имело неосторожность созвать, хотя большевики получили в нём меньше четверти мест. У Солженицына читаем:
«Учредительное собрание 5 января 1918 года открывает старейший депутат земец С. П. Шевцов – а Свердлов нахально вырывает у него колокольчик, сталкивает с трибуны и переоткрывает Собрание. Надо почувствовать, с какими пылкими многолетними надеждами жадно ждала вся российская общественность давно загаданного Учредительного Собрания – как святого солнца, которое польет счастье на Россию. А удушили его – в несколько часов, между Свердловым и матросом Железняком» (т. II, стр. 84).
Уместно спросить – почему бы российской общественности с вожделением ждать «революцией мобилизованного и призванного» Учредительного Собрания, если её устраивала «традиционная власть»? Но к таким зигзагам Повествования мы уже привыкли. Важнее задаться другим вопросом: а что происходило в Собрании между Свердловым и матросом Железняком?
Г. Аронсон, на чьи работы Солженицын охотно ссылается в других случаях, перечисляет имена евреев, прошедших в Учредилку по небольшевистским партийным спискам. В их числе Д. В. Львович, член небольшой еврейской социалистической партии ферейнигте, избранный от Херсонской губернии по списку партии эсеров. С трибуны Собрания он обрушился на ленинский декрет о мире, демагогически вынесенный на его утверждение. Показав антинародный и антидемократический характер декрета, он сказал: «Еврейский пролетариат стремится к миру, который провозгласила на своем знамени российская революционная демократия, – к демократическому миру без территориальных захватов и без контрибуций, к миру, при котором каждый народ получит возможность сам определять свою судьбу. Если бы мы верили, что мир, который предлагают нам большевики и левые эсеры, приведет нас к указанным целям, мы бы, конечно, его радостно приняли. Вы сами знаете, – обратился он к большевикам, – что своим миром вы передаете в лапы немецкого милитаризма население оккупированных областей и вместе с ним часть еврейского пролетариата, который столь героически боролся в рядах российской революционной демократии за идеалы социализма, в том числе за настоящее Учредительное Собрание. (Возгласы: „Ура“)».[504]504
Г. Аронсон. Еврейская общественность в России в 1917–1918 гг. Книга о русском еврействе. 1917–1967, Нью-Йорк, «Союз русских евреев», 1968, стр. 18–19.
[Закрыть]
В противовес ленинскому «Декрету о мире» (цель – скорейшее заключение сепаратного мира с Германией) Львович поддержал фракцию эсеров, предложивших обратиться ко всем народам воюющих стран с призывом «заключить всеобщий демократический мир».
Митинговый пафос речи Львовича не должен удивлять: им был наэлектризован воздух эпохи. Соскоблив же пафос и учтя, что эсеры доминировали в Учредительном Собрании, мы поймем, насколько опасно было его выступление для большевиков. Вот почему так быстро «устал» большевистский караул Ленина-Свердлова-Железняка.
Караул устал, а народ, только что проголосовавший за эсеров и другие демократические партии, безмолвствовал. Ведь лозунг «Вся власть Учредительному Собранию!» – это «большой лоскут», годный только на портянки. Да и разговоры о германском милитаризме народу осточертели. Он хотел синицу в руке, а не журавля в небе – то есть мира любой ценой и как можно скорее, а не «всеобщего демократического мира» в очень еще не близком будущем. Ильич это знал, на это и делал ставку.
Способны ли отщепенцы так угадать настроения миллионов? Предлагая народу «похабный» мир, помещичью землю и вообще «грабь награбленное», большевики прекрасно знали, в какую почву бросали ядовитые семена. А почву для них вспахала черная сотня, десятилетиями внушавшая массам, что грабить награбленное (евреями) очень даже хорошо и богоугодно! Красносотенцы отшелушили одно слово от черносотенного лозунга, сделав его еще проще и понятнее.
«В грабеже большевиков и погроме жидоедов уничтожается не только имущество людей, уничтожаются общественные связи, тот строй, благодаря которому держится культура. Национальная вражда, так же как и классовая, ведет к одичанию, к рабству», – писал Родичев.[505]505
Ф. И. Родичев. Ук. соч., стр. 20.
[Закрыть] Многолетняя политика «исторической власти», плюс черносотенная погромная агитация, плюс бессмысленная война, плюс распутинщина – вот что довело «человека с ружьем» до нравственного одичания, которым так великолепно воспользовались большевики. Не о том ли задолго предупреждал Владимир Соловьев, что, однако, не помешало его благодарному ученику Александру Блоку не только мощно, но и сочувственно отразить это одичание в своей поэме.
«Большевики – это власть жидов, говорят нам. Откуда это? Большевиков вознесла к власти разлагающаяся армия, а не евреи. Не евреи убивали в Петрограде защищавших временное правительство юнкеров. Не евреи бомбардировали Москву. Матросы-убийцы, плававшие не по морю, а по крови офицеров – не евреи. Убийцы большевизма ради во всех уездных городах и особенно весях земли русской – не евреи. Те, кто по призыву Ленина бросились на грабеж усадеб и убивали по системе и с наслаждением, иногда людей, иногда лошадей и коров – не евреи, а подлинные русские обыватели» (курсив мой. – С.Р.).[506]506
Там же, стр. 5.
[Закрыть]
Нет, вопреки стараниям Солженицына, в отщепенцы Ленин никак не попадает.
Ну, а попадает ли в русские?
Для художественной завершенности картины его, конечно, следовало бы записать в инородцы, но Александр Исаевич твердит, как заклинание: «Нельзя не признать Ленина русским»; «это мы, русские, создали ту среду, в которой Ленин вырос, вырос с ненавистью»; «тем не менее, он русский, и мы, русские, ответственны за него» (т. II, стр. 76).
Приходится вспомнить о заявленной духовной близости Солженицына к группе писателей «деревенщиков», которых он предлагает называть «нравственниками». К их числу он относит и покойного Владимира Солоухина.[507]507
А. И. Солженицын. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000. «Новый мир», 2000, № 5. Цит. по компьютерной распечатке, стр. 1.
[Закрыть] Доживи этот «нравственник» до наших дней и прочти в солженицынской дилогии сентенции о русскости Ленина, он, вероятно, сильно бы возмутился. Он ведь в своё время целую поэму в прозе сочинил, не без опоры на «еврейские» источники, чтобы убедить читателей, что Ленин ничего общего с Россией не имел, а был четверть-еврей, еще наполовину – калмык, еще на четверть – разный прочий швед. Русских кровей в нем Солоухин не отыскал; а если бы отыскал, то это ничего бы не значило: еврейская кровь такую порчу в себе несет, что остальные три четверти полностью отравляет.[508]508
В. Солоухин. При свете дня. Москва, 1992, стр. 28–35.
[Закрыть] Однако возмущение Солоухина длилось бы недолго, ибо он тотчас бы приметил, что тезис у Солженицына побивается антитезисом, заимствованным как раз у него, Солоухина, хотя и без ссылки и не совсем точно (недоглядела Наталья Дмитриевна, но к такой мелочи Владимир Алексеевич вряд ли стал бы придираться):
«Дед его по отцу, Николай Васильевич, был крови калмыцкой и чувашской, бабка – Анна Алексеевна Смирнова, калмычка; другой дед – Израиль (в крещении Александр) Давидович Бланк, еврей, другая бабка – Анна Иоганновна (Ивановна) Гросшопф, дочь немца и шведки Анны Беатры Эстедт» (т. II, стр. 76).[509]509
Согласно Солоухину (и источникам, которыми он пользовался), Израиль Бланк при крещении взял имя Александр Дмитриевич, а не Давидович, ну да не велика важность.
[Закрыть]
После этого следуют новые заклинания, но уже несколько иные, себя же и опрокидывающие, несмотря на курсивные выделения: «Мы должны принять его как порождение не только вполне российское, – ибо все народности, давшие ему жизнь, вплелись в историю Российской империи, – но и как порождение русское, той страны, которую выстроили мы, русские, и ее общественной атмосферы, хотя по духу своему, не только отчужденному от России, но временами и резко анти-русскому, он действительно для нас порождение чуждое. И все же отречься от него – мы никак не можем» (т. II, стр. 76).
Тезис тут уже намертво слит с антитезисом, что, однако, не приводит к синтезу.
При социализме, победившем в одной отдельно взятой стране, всё было ясно: Ленин – это «величайший пролетарский революционер, гений человечества, выдвинутый русским народом и являющийся его национальной гордостью», (курсив мой. – С.Р.).[510]510
См., напр., Ефим Меламед. «Отректись иудейской веры(Новонайденные документы о еврейских предках Ленина)»; С. Резник. «Ты завещал нам, великий Ленин…» «Вестник», № 21(332) 15 октября 2003 г.
[Закрыть] И горе сомневавшимся! Бумаги о не вполне русском происхождении Ильича томились в самых секретных спецхранах, оберегаемых самыми крутыми церберами в штатском и не только в штатском. Когда М. Шагинян, полжизни копавшаяся в родословной Ленина, попыталась намекнуть на что-то калмыцкое в его крови (не еврейское, упаси Боже!), то получила такую острастку, что помнила об этом всю вторую половину жизни.[511]511
«Отечественные архивы». – М., 1992, № 4. стр. 69–72; см. также цитированную выше статью Е. Меламеда, а также книгу А. Ваксберга. Из ада в рай и обратно: Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну. М., «Олимп», 2003, где приведено (стр. 109–110) письмо сестры Ленина Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой Сталину, в котором она жаловалась на руководство института Маркса-Энгельса-Ленина, скрывавшего правду о еврейских корнях Ильича и тем препятствовавшего борьбе с антисемитизмом. Народ, по её разумению, так обожал вождя, что, узнав о его еврейском дедушке, полюбил бы и евреев. Ленину сегодня только этого не хватало. Сталин дурёхе не ответил.
[Закрыть]
А сковырнули победивший социализм, и национальная гордость превратилась в дегенеративного жидо-шведо-калмыка, о чем победно протрубил «нравственник» Солоухин.
Солженицын тоньше: у него средняя линия. Он словно сам себе подмигивает, сам себе кукиш тычет, и сам от себя отворачивается, чтобы кукиша того не видеть. Попробуйте-ка понять из его баллады о Ленине – чуждое это порождение или не чуждое, русское или анти-русское? Если русское, то к чему анализ крови – до третьего и четвертого колена по всем линиям?[512]512
О родословной В. И. Ленина см.: Штейн М. Г. Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима. Спб., 1997 и ряд других работ.
[Закрыть] А если анти-русское, то почему русским от него нельзя отречься? И если всё это приложимо к не имеющему ни капли русской крови Ленину, то почему не приложимо к Каменеву или Троцкому?
Фанни Каплан
Выстрелы, раздавшиеся после митинга на заводе Михельсона в Москве 30 августа 1918 года, были немаловажным событием для истории России, судеб революции и русско-еврейских отношений. Пройди пуля на пару вершков правее, и история пошла бы другим путем! То ведь было не убийство Столыпина, не имевшее политических последствий, но занимающее столь огромное место в историософии Солженицына. Выстрелы в Ленина многое могли изменить: без него главари большевизма неминуемо бы перессорились и не удержали власти. Но об этом покушении он едва упоминает, правда, дважды, зато настолько по-разному, что не поймешь – чья же это пуля достала большевистского главаря. То покушение Фанни Каплан – это «эсеровские счеты» (т. II, стр. 112), а то – «есть весьма убедительные соображения, что Фанни Каплан вовсе не стреляла в Ленина, а схвачена была для „закрытия следствия“, удобная случайная жертва» (т. II, стр. 113).
Тут впору либо взмолиться, либо устроить демонстрацию протеста: «Братцы, помилосердствуйте! Руки прочь от Фанни Каплан! Оставьте бедному еврею хотя бы её! Он ведь семьдесят лет жил под этим проклятьем. „Злодейское покушение на вождя революции!“ „Яд кураре“. „Отравленные пули эсерки Каплан“».
Эти отравленные пули жалили еврея куда сильнее, чем отравленные колодцы во времена Средневековья. И всё это, выходит, зря! Чуть потянуло другим ветерком, начались перерождения: и вождь трудового народа стал четверть-еврей, и Каплан в него не стреляла – по весьма убедительным соображениям.
За десять лет до выстрелов в Ленина анархистка Каплан в Киеве готовила покушение на царского сановника, но бомба взорвалась преждевременно, и она потеряла зрение. (Именно поэтому её не повесили, а приговорили к вечной каторге). Освободила её (из Акатуйской каторжной тюрьмы) Февральская революция, после чего она жила в Крыму, в санатории для вечных политкаторжан. Там она познакомилась с Дмитрием Ильичом Ульяновым (братом Ленина) – врачом Юго-Западного фронта.[513]513
И с Виктором Еремеевичем Баранченко, который мне об этом рассказывал. См.: С. Резник. Тайна покушения Фанни Каплан. «Литературные записки». Фонд «Культурная инициатива», «Апрель», М., 1991, № 1, стр. 101–106.
[Закрыть] Она ему нравилась, и он дал ей рекомендательное письмо в Харьков, к знаменитому окулисту, который сумел вернуть ей частичное (силуэтное) зрение. Но она оставалась почти слепой. Этот дефект исключал возможность её участия в заговоре эсеров: в такой крупной организации с многолетним опытом террористической борьбы нашлись бы физически здоровые исполнители.
Но партия эсеров принципиально отказалась от террористической борьбы против большевиков, считая их хоть и заблудшими, но «братьями по классу». Каплан действовала в одиночку, что и стало ясно ЧК сразу же после ее ареста. В покушении она призналась немедленно, без всякого давления. И мотивы свои объяснила четко: решила убить Ленина, так как считала его предателем дела революции. Всё это записано в протоколах её допросов, как и то, что до каторги она была анархисткой, а после каторги ни к какой партии не примкнула. ЦК партии эсеров официально отверг свою причастность к этой акции, но большевики объявили террористку эсеркой, чтобы обрушить красный террор на наиболее сильную из конкурирующих партий.
Когда пришла пора окончательно с ней расправиться (1922), был устроен грандиозный процесс над эсеровским ЦК во главе с Абрамом Гоцем, а рядом со всем известными ветеранами революционных и политических битв на скамье подсудимых оказалась группа эсеровских «боевиков», вступивших в сговор с ГПУ. Возглавлял этих мнимых террористов некий Г. Семенов (Васильев), ближайшей сподвижницей была Лидия Коноплёва. Они и «признались» в организации убийств Володарского и Урицкого,[514]514
Убийца Урицкого Леонид Каннегиссер был членом маленькой партии народных социалистов, не связанных организационно с эсерами; он действовал в одиночку. Убийцу Володарского рабочего Сергеева найти не удалось; скорее всего, он тоже действовал в одиночку.
[Закрыть] в покушении на Ленина, в подготовке покушений на Троцкого и Зиновьева. По их показаниям, они действовали по заданию эсеровского ЦК, то есть Гоца, Ткача и других подсудимых, что те категорически отрицали. При перекрестных допросах Семенов блуждал в трёх соснах: он утверждал, что как глава боевой организации выполнял задания эсеровского ЦК, но объяснить – где, когда и при каких обстоятельствах получал от подсудимых устные инструкции (письменных в деле, конечно, не было), не мог. Ложный характер показаний Семенова был настолько очевиден, что в обвинительной речи «прокурор республики» Крыленко должен был долго распространяться о «несовершенствах» человеческой памяти, которая может упускать «детали», но это не значит, что ей не следует доверять в «главном».[515]515
Подробнее о процессе эсеров: Семен Резник. Большевики и эсеры: борьба за власть. «Форум». Общественно-политический журнал, «Сучаснiсть», 1984, № 9, стр. 192–204.
[Закрыть]
По провокаторской версии ГПУ, Ленина планировалось застрелить после его выступления на одном из заводов Москвы, но поскольку не было известно, на каком именно заводе он выступит, то боевики разъехались по разным заводам. На один из них отправилась Коноплева, на другой – Усов, на третий (завод Михельсона) – Каплан. Общее руководство операцией осуществлял Семенов. Поскольку Ленин явился на завод Михельсона, то выполнение замысла выпало на долю Каплан. Появился бы он на другом заводе, стрелял бы кто-то другой.
Так что даже фантасты из ГПУ не могли обойтись без Фанни Каплан: не было бы и тени правдоподобия. С годами, однако, эту мифическую версию продолжали «улучшать». Пока Ленин был национальной гордостью великороссов, «эсерка Каплан» (позднее «сионистка») великолепно подходила для отведенной ей роли. Но когда вождь и учитель был разжалован в четверть-еврея, потребовалась народная мстительница иных кровей. Тогда вспомнили про Лидию Коноплёву, которую «передислоцировали» на завод Михельсона.[516]516
С. Резник. «Тайна покушения…». В работе, в частности, использованы допросы Ф. Каплан, опубликованные в 1923 г. в журнале «Пролетарская революция». Публикация этих протоколов была призвана подтвердить показания Г. Семенова и Л. Коноплевой на эсеровском процессе, но фактически их опровергла. Я с удивлением прочел в интернете, а затем в «Комсомольской правде» (29.03.2002) о том, что Фанни Каплан и Дмитрий Ульянов были в интимных отношениях, причем авторы ссылались на мою статью. Однако я писал только о том, что Дмитрий Ильич ухаживал за Каплан, а сколь далеко зашли их отношения, мне неизвестно.
[Закрыть] Вот и все убедительные соображения о «дисквалификации» Фанни Каплан, которые стоят за скупой солженицынской строкой. Личность террористки, стрелявшей в Ленина, для него менее важна, чем состав крови Анны Беатры Эстедт и других бабушек-дедушек Ленина. Поразителен контраст между столь пристальным интересом к составу крови в жилах большевистского вождя и отсутствием интереса к тому – кто, почему и зачем пустил кровь из его жил.
