Текст книги "Восточные услады, или любовные игры султанов"

Автор книги: Сема Эрдоган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Сад перед Летним дворцом Мухаммеда Али в наше время. Шурба-эль-Хейма, Египет

Над дверями и на стенных панелях – пейзажи без перспективы, нарисованные темперой; поистине правоверные картины, без единого живого существа, дают весьма невысокое представление о египетском искусстве. Иногда живописцы позволяют себе рисовать сказочных животных – дельфинов, сфинксов или крылатых коней. Что же до батальных сцен, то они изображают лишь осады и морские сражения: корабли без моряков атакуют крепости, которые обороняются невидимыми гарнизонами; кажется, что и перекрестный огонь, и падающие бомбы – все это само по себе, а человек не принимает в этом никакого участия. Именно так изображались главные сцены из греческой кампании Ибрахима[29]29
  Имеется в виду морейская кампания 1824–1828 гг., во время которой египетские войска под командованием Ибрахим-паши пытались подавить восстание греков,


[Закрыть].

Над залом, где паша вершит правосудие, можно прочесть прекрасное изречение: «Четверть часа милосердия дороже семидесяти часов молитвы».

Мы снова спустились в сад. Боже мой, сколько роз! Розы Шубры – этим здесь все сказано; розы Файгома идут лишь на масло и варенье, Бустанджи предлагали их нам со всех сторон. Сады паши славятся еще и другой роскошью: здесь не срывают ни лимонов, ни апельсинов, чтобы эти золотистые плоды как можно дольше радовали взоры посетителей. Между тем, когда они падают на землю, каждый гуляющий вправе поднять их. Но я ничего еще не сказал о самом саде. Обитателей Востока можно критиковать за отсутствие вкуса в убранстве жилищ, но их сады безукоризненны. Повсюду фруктовые деревья, ажурные беседки и павильоны из тиса, напоминающие стиль Ренессанса; подобный пейзаж описан в «Декамероне». Не исключено, что первые сады были разбиты итальянскими садовниками. Тут не увидишь статуй, зато каждый фонтан отличается неповторимой изысканностью.

Интерьер богатого арабского дома. Фотография Паскаля Себа

Застекленная беседка, венчающая целое сооружение из расположенных пирамидой террас, выглядит каким-то сказочным дворцом. Наверное, у самого халифа Харун ар-Рашида не было ничего более прекрасного, но и это еще не все. Полюбовавшись роскошью внутренней отделки, где шелковые драпировки развеваются на ветру среди гирлянд и кружевной зелени, спускаешься вниз и идешь по длинным аллеям, окаймленным подстриженными в форме прялки лимонными деревьями, пересекаешь рощу банановых деревьев, чьи прозрачные листья сверкают на солнце, как изумруды, и попадаешь в другой конец сада, к великолепной, прославленной купальне. Это огромный бассейн из белого мрамора, окруженный галереями на колоннах в византийском стиле, посредине – высокий фонтан: вода выливается из пасти мраморных крокодилов. Ограда освещена газовыми факелами; часто летними ночами здесь любит отдыхать паша, полулежа в золоченой лодке, на веслах которой сидят его жены. Здесь на глазах своего повелителя купаются прекрасные дамы – правда, в шелковых пеньюарах… Коран, как известно, не позволяет обнажаться.

Ифриты

Мне было небезынтересно изучать характеры восточных женщин по одной из них; правда, я опасался, что придаю слишком большое значение мелочам. Представьте себе мое изумление, когда, войдя как-то утром в комнату рабыни, я увидел целую гирлянду из лука, подвешенную наискосок от двери, и другие луковицы, симметрично висящие над диваном, где она спала. Предполагая, что это не что иное, как простое ребячество, я снял эти не слишком подходящие для комнаты украшения и небрежным жестом выбросил их во двор, но вдруг встает разгневанная и обиженная рабыня, плача, идет подбирать лук и вешает его обратно, изображая церемонию поклонения. Чтобы объясниться, пришлось ждать Мансура. Тем временем на меня полился поток проклятий, самым понятным из которых было слово «фараон»! Я не знал, следовало мне сердиться или утешать ее. Наконец явился Мансур и объяснил мне, что я пошел против рока и буду причиной самых страшных несчастий, которые теперь обрушатся на наши головы.

В мечети Мухаммеда Али в Каире

– А ведь действительно, – сказал я Мансуру, – мы живем в стране, где лук был божеством[30]30
  В Древнем Египте лук считался одним из воплощений бога Сета.


[Закрыть], ну что ж, если я его оскорбил, то должен в этом повиниться. Существует же какое-то средство, чтобы смягчить гнев египетского лука!

Но рабыня не желала ничего слушать и повторяла, повернувшись ко мне:

– Фараон!

Мансур пояснил, что это означает «поганый и безбожный тиран». Я был весьма польщен подобным обращением и с интересом узнал, что название древних правителей этой страны стало оскорблением. Между тем мне не на что было обижаться: подобная луковая церемония была принята в домах Каира в один из установленных дней в году, чтобы отвратить заразные болезни.

Страхи бедняжки подтвердились, возможно, из-за ее больного воображения. Она тяжело заболела и, что бы я ни делал, ни за что не желала следовать предписаниям врача. В мое отсутствие она позвала двух соседок, с которыми переговаривалась с террасы, и, вернувшись, я нашел их читающими молитвы, как сказал Мансур, отворотные заклинания против ифритов, злых духов, которые, оказывается, возмутились из-за осквернения лука, а двое из них были особенно враждебны к нам, их звали Зеленый и Золотой.

Видя, что зло порождено главным образом воображением, я не стал мешать женщинам, которые привели с собой совсем древнюю старуху. Это была знаменитая знахарка, почитавшаяся святой. Она принесла жаровню, поставила ее в центре комнаты и принялась нагревать на ней камень, который, как мне показалось, был всего-навсего квасцом. Все эти манипуляции должны были помешать ифритам, которые, как отчетливо видели женщины в дыме, молили о пощаде. Но было необходимо уничтожить зло на корню; рабыню подняли, и она склонилась над огнем, что вызвало у нее отчаянный кашель; тем временем старуха колотила ее по спине, и все трое пели протяжные молитвы и читали арабские заклинания.

Фото арабской женщины

Мансур, как христианин-копт, был возмущен этими действиями; но если болезнь была вызвана причинами морального порядка, я не усматривал никакого зла в том, чтобы лечение осуществлялось теми же методами. Во всяком случае, на следующий день наступило явное облегчение, за которым последовало выздоровление.

Рабыня не желала расставаться с двумя соседками, и они продолжали ей прислуживать. Одну звали Картум, другую – Забетта. Я не видел необходимости в том, чтобы дома было столько прислуги, и поэтому остерегался нанимать их на все время, но рабыня одаривала женщин собственными вещами, которые оставил ей Абд аль-Керим.

Возразить по этому поводу мне было нечего; хотя теперь мне предстояло покупать ей взамен новые одежды, в том числе и столь желанные хабару и йаляк.

Жизнь на Востоке играет с нами злые шутки; сначала все кажется простым, дешевым, доступным. Вскоре все осложняется обязательствами, обычаями, прихотями, и вот оказывается, что ты ведешь существование, достойное паши, которое наряду с сумятицей и беспорядочными расчетами истощает самые толстые кошельки. Еще совсем недавно мне хотелось приобщиться к той настоящей жизни египтян, которая обычно скрыта от глаз иностранцев, но я видел, как мало-помалу тают предназначенные для путешествия средства.

Знахарка.

Художник Ференц Франц Изенхат

– Бедное дитя, – сказал я рабыне, попросив объяснить ей, каково положение дел, – если ты хочешь остаться в Каире, ты свободна.

Я приготовился к излиянию благодарностей.

– Свободна! – сказала она. – И чем прикажете мне заниматься? Свободна! Куда мне идти? Лучше продайте меня обратно Абд аль-Кериму.

– Но, дорогая моя, не в правилах европейца продавать женщин, получать деньги таким образом бесчестно.

– Как же быть? – сказала она, плача. – Разве я смогу заработать себе на жизнь? Ведь я ничего не умею!

– Может быть, ты пойдешь в услужение к какой-нибудь даме, исповедующей ту же религию?

– Я? В услужение? Ни за что. Продайте меня. Меня купит мусульманин – шейх или паша. Я смогу стать госпожой! Вы хотите со мной расстаться… Отвезите меня на рынок.

Что за необычная страна, где рабы не желают быть свободными!

Однако я знал, что рабыня права, ибо я уже хорошо разбирался в нравах мусульманского общества и не сомневался в том, что положение невольников ничуть не лучше участи бедных египтянок, которых используют на самых тяжелых работах, или тех несчастных женщин, которые делят нужду с нищими мужьями. Предоставить ей свободу означало бы обречь ее на самое тяжелое положение, возможно, и на бесчестье, а я чувствовал моральную ответственность за ее судьбу.

– Раз ты не хочешь оставаться в Каире, – сказал я ей в конце концов, – тебе придется следовать за мной в путешествиях по другим странам.

– Ана знте сава-сава! (Я и ты поедем вместе!) – сказала она мне.

Я был счастлив, что она так решила, и отправился на пристань Булак, чтобы нанять фелюгу[31]31
  Фелюга – легкое парусное судно.


[Закрыть], на которой мы собирались плыть по Пилу от Каира до Дамьетты.

На балконе. Художник Амадео Момо Симонетти

Аише Аслы Санджар
ОСМАНСКИЕ ЖЕНЩИНЫ – МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ
Отрывок из книги[32]32
  Аише Аслы Санджар, автор ставшей популярной во всем мире книги «Османские женщины – миф и реальность» (А)зе АзП Заосаг, «1п зеагсЬ оГ геаПГу зипоипсИпд Онотап мготеп»). Перевод А. Подолинского.


[Закрыть]

Долгое время османские женщины служили предметом самых противоречивых суждений. В то время как ориенталисты изображали их экзотичными, ленивыми и развращенными, находились и те, кто безмерно восхвалял предмет своего обожания и практически причислял этих особ к царству ангелов. Поначалу мой интерес к османским женщинам носил самый общий, досужий характер. Прожив в Турции около двадцати лет, я нередко слышала те или иные высказывания об османцах и османском обществе, обычно очень поляризованные, рисующие свой предмет либо в черном, либо в белом цвете. Одни описывали османцев благородными, просвещенными представителями человечества, фактически образцами для подражания, тогда как другие, в особенности представители официальной точки зрения, видели в них олицетворение отсталости и реакционизма, Османские женщины кому-то казались умными и исполненными достоинства, а кому-то – покорными и угнетенными обитательницами ловушек-гаремов.

Взявшись за чтение книг европейских путешественников об османском обществе, я обнаружила то же расхождение мнений. С ориентальной точки зрения османцы виделись, в лучшем случае, наивными иноверцами, в худшем – деспотичными варварами. Утверждалось, что мусульманкам отказывалось в обладании душой, а сами они были лишь невольницами своих супругов. С другой стороны, позднее эти представления открыто опровергали такие путешественницы, как леди Монтегю, Джулия Пардо и Люси Гарнетт, которые подолгу жили в Османской империи. Их позиция была прямо противоположной, османские женщины представлялись им, возможно, самыми свободными во Вселенной, а уклад их жизни – достойным примера для всех наций.

Несоответствие между этими двумя точками зрения нашло свое разрешение только в свете документов судопроизводства, касающихся османских женщин. Западные исследователи потратили немало усилий на изучение юридических прав османских женщин и эффективности их использования в суде для защиты личных интересов. Имеющиеся свидетельства наглядно демонстрируют, что османские женщины были далеко не такими угнетенными и беспомощными членами общества, а имели (и часто использовали) возможность отстаивать в суде свои права, даже если второй стороной процесса выступали их собственные мужья и другие родственники мужского пола. Известны случаи, когда женщины, не добившись благоприятного исхода в местных судах, прибывали в Стамбул издалека, например, из Египта, чтобы подать султану прошение об устранении допущенной несправедливости.

Образ османских женщин, отраженный в судебных документах, заинтересовал меня уже по-настоящему. Я нашла в османской женщине модель, не привязанную к пространству и времени. И внешне, и в манере себя держать она была исключительно женственной, изящной и благородной. Однако по духу она была бойцом, стойким и отважным защитником своих богоданных прав. Ее мужское и женское начала были в равной мере развиты и уравновешивали друг друга, что позволяло ей служить надежной опорой семьи и играть чрезвычайно важную, пусть и незримую, роль в общественной структуре. Короче говоря, они не была ни демоном, ни ангелом, как ее по ошибке изображали, а являлась высокоразвитой личностью, в полной мере реализовавшей свое естество, настоящей женщиной, признанной и уважаемой.

Час отдыха в гареме. Художник Йозеф Химмель

В наши дни, когда женщины по всему миру порывают с образом, который навязывался им веками, и ищут для себя новой и лучшей идентичности, османская женщина предлагает им действенную модель. Связь ее с создателем была глубока и нерушима, что побуждало ее в одних случаях выражать божественное сострадание и любовь, а в других – величие и могущество всевышнего. Конечно, социальные параметры женщин сейчас изменились, однако принципы, на основе которых формировался тип османской женщины, не менее значимы в двадцать первом веке, чем в прежние времена.

Западный взгляд на османских женщин

«Турецкую жену всегда называли рабыней и невольницей. Это неверно. На самом деле, с юридической точки зрения, ее статус предпочтительнее, чем у львиной доли европейских жен, и до вступления в силу сравнительно недавних законодательных новшеств английская жена в большей степени являлась невольницей, чем турецкая, у которой всегда был полный контроль над ее собственностью. Закон позволяет ей свободно использовать и распоряжаться всем, чем она завладеет во время брака или что унаследует после. Она в любой момент может продать свое имущество или завещать его, кому пожелает. В глазах закона она свободный агент. Она может действовать независимо от мужа, без его ведома она может подавать иски в суд или самой быть ответчицей по делу. В этом отношении она наслаждается куда большей свободой, чем ее христианские сестры». Так писала Дукетт Ферриман в 1911 году.

Тема османских женщин веками будоражила западных читателей. Вуаль, заключение в гарем, полигамия, и сейчас привлекающие внимание, побудили многих европейцев, вопреки всем трудностям дальней поездки, отправиться в Османскую империю, чтобы получить ответы на интересующие их вопросы из первых рук. И мужчины, и женщины писали о своих впечатлениях от османской жизни, но присутствие женщин было особенно ощутимым в викторианскую эпоху. С величайшими подробностями они описывали то, что им довелось увидеть и услышать за время пребывания в османских землях. Люди, места, события, обычаи, пейзажи – все было скрупулезно рассмотрено и записано европейскими путешественниками. Многие из этих европейцев могут рассматриваться как очевидцы исторической османской жизни.

Вид на Босфор

Вместе с тем, что касается точности описаний, приведенных в отчетах путешественников, к этому вопросу следует подходить с великой осторожностью. Османцы были чрезвычайно закрытыми людьми. Их личная жизнь не выносилась на всеобщее обозрение. Османские женщины обитали в гаремах, считавшихся священным пространством, и в круг их близкого общения из числа мужчин входили только ближайшие кровные родственники – братья и отцы, – а также мужья и свекры. Иностранцы-мужчины никогда не имели доступа в гарем, так что такому путешественнику было практически невозможно дать основанный на своих личных наблюдениях отчет о женщинах и жизни в османском гареме. Вместо этого ему приходилось полагаться на том, что он прочел в иных источниках, услышал у других иностранцев – или на собственную фантазию. Даже женщины-иностранки допускались в гаремы с великим трудом. Чтобы попасть в гаремы османской элиты, им требовались хорошие дипломатические связи.

Другим препятствием на пути к достоверности описаний являлась религиозная и культурная предвзятость европейцев. Исходной точкой их представлений о гареме была классическая книга сказок «Тысяча и одной ночи», переложенная на французский язык Антуаном Галланом и вышедшая в 12 томах в период с 1707 по 1714 год. Позднее появилось несколько переводов на английский, сделанные британскими учеными, самый известный из которых осуществил ориенталист сэр Ричард Бертон (издан в 1882–1886 годах в 17 томах). Стереотипы о ветреных и вероломных женщинах, представленные в «Тысяча и одной ночи», значительно повлияли на читающую публику. Эта книга и многие другие переводы восточных сказок, а также последовавшие за ними стилизации стали основой традиционного ориентального эротического образа гарема и женщин в нем.

Обычный день в гареме. Художник Томас Аллом

Любопытно, что первоисточник «Тысяча и одной ночи» неизвестен. Галлан предполагал, что сказки попали в Аравию через Персию из Индии. Неясно, сочинена ли книга одним человеком, или это компиляция текстов разных авторов. Кроме того, на арабском текст был опубликован впервые примерно через столетие после французской версии. Хотя происхождение «Тысяча и одной ночи» туманно, воздействие их на западных читателей было вполне определенным. Наряду с появившимися вскоре изданиями восточных сказок (турецких, персидских, китайских и т. д.), сказки «Тысяча и одной ночи» подготовили фундамент для мифа о гареме, изображавшего восточных женщин похотливыми и развращенными созданиями, а гарем – пространством, в котором этот эротизм находил выход. Подобные стереотипы раз за разом воспроизводились в отчетах европейских путешественников и живы до настоящего времени благодаря литературным трудам чувственного толка, включая современные полуисторические романы на тему османских женщин и гарема. Миф о гареме завоевал такой успех, что даже самые популярные турецкие работы из этой области повторяют те же самые стереотипы.

Некоторые европейцы, прежде всего женщины, начиная с леди Монтегю, пребывавшей в Османской империи в 1716–1718 годах с мужем, британским послом в Стамбуле, критически относились к тем, кто основывал свои описания на слухах и домыслах, вместо того, чтобы давать читателям точные отчеты. Описывая в письме миссис Тистлетуэйт турецкие дома, леди Монтегю писала: «Возможно, вы будете удивлены отчету столь отличному от тех, которыми развлекали вас обычно странствующие писатели, так любящие говорить о том, чего не знают. Нужно быть совершенно выдающейся личностью или воспользоваться каким-то экстраординарным случаем, чтобы христианин был допущен в дом знатного человека; гаремы же их – всегда запретное место».

Антуан Галлан – французский востоковед, антиквар, переводчик, который прославился первым в Европе переводом «Тысячи и одной ночи»

Описывая хорошие условия жизни черкесских невольниц в письме леди Рич, Монтегю подчеркивает тот же момент: «Боюсь, вы усомнитесь в истинности отчета, который я даю, столь далекого от распространенных в Англии представлений; но от этого он не становится менее истинным».

Сторонница критики тех путешественников, которые давали неточные отчеты касательно Турции и османского народа, леди Монтегю, с другой стороны, не задумываясь грешила против истины, когда ей это было выгодно. Одним из примеров служит ее описание османских женщин в общественной бане в Софии. Рисуя перед своими читателями неоклассическое полотно с величавыми нимфами, Монтегю представила женщин обнаженными, потому что в таком виде они лучше вписывались в ее комментарий, как живое свидетельство против неестественности ханжеского отношения к женской сексуальности в Британии. Сегодняшний читатель, наверное, принял бы ее описание за чистую монету, но читатели XVIII века и не ожидали полной достоверности. Судя по словам издателя ее книг, современники не рассчитывали на то, что столь остроумная особа, как леди Монтегю, будет в полной мере озабочена справедливостью и дотошностью изложения.

Вольное обращение леди Монтегю с наготой османских женщин в бане обнаружилось спустя более чем столетие благодаря другой известной британской путешественнице, мисс Джулии Пардо, которая прибыла в Османскую империю в 1835 году и провела в Стамбуле около пятнадцати месяцев. Касательно сцены в бане она писала: «Было бы несправедливо умолчать о том, что я не лицезрела того излишнего и распутного обнажения, которое было описано леди М.У. Монтегю. Либо честная супруга посла присутствовала при нетипичной церемонии, либо же турецкие дамы стали деликатнее и щепетильнее в вопросах благопристойности».

Купальщицы.

Художник Жан-Леон Жером

Джулия Пардо, поэтесса, романистка и историк приехала надолго, чтобы тщательно описать османскую жизнь и проникнуть за внешнюю оболочку общества, понять его на более глубоком уровне. Она также критиковала путешественников, которые, не имея возможности лично общаться с османской элитой, строили свой отчеты на неполноценной и ложной информации из третьих рук. Она писала об этом: «Под небом нет, должно быть, другой такой страны, полное и совершенное представление о национальном характере которой европейцу столь трудно было бы обрести, как в случае с Турцией. Изрядное прилежание и продолжительное время необходимы для постижения двух основных языков, имеющих столь малое сходство с европейскими, что делает эту задачу едва ли не безнадежной для путешественника, который в силу этого оказывается в невыгодном положении, не умея объяснить свои впечатления, и, следственно, ищет информацию через посредство третьего лица, а оно, за редчайшим исключением, бывает столь равнодушно к этому… Так что в данном отношении на пути достижения коммуникации между странником и местным населением встает дополнительная и почти непреодолимая преграда, в довесок к естественному и осязаемому препятствию, состоящему в многообразии и противоречии предрассудков, обычаев и мнений… Не знаю, связано ли это с отсутствием наклонностей, но несомненно, что европейцы, проживающие в настоящее время в Турции, столь несведущи во всем, что касается ее политической экономии, системы управления и этических норм, как если бы они никогда не покидали свою родину – а, между тем, они живут здесь пятнадцать или двадцать лет».

Пардо сознавала, что внесение корректив в образы и стереотипы османской жизни и общества, отпечатавшиеся в европейском сознании от бесконечного многолетнего повторения, будет нелегким делом. Легенды и мифы о Востоке куда соблазнительнее истины. Пардо резюмировала: «Европейский ум настолько пропитался идеями о восточных таинственности, мистицизме и великолепии, и так давно приучился верить чудесам и метафорам туристов, что едва ли он с охотой примется освобождаться от старых ассоциаций и мучительно открывать глаза на свои заблуждения».

В саду.

Художник Джон Фредерик Льюис

«Само понятие «ориентальный» на европейский слух звучит как нечто сгущено-романтическое; и я долго прожила на Востоке, прежде чем смогла избавиться от схожего ощущения. Мне было бы нетрудно сохранять иллюзию, ведь ориентальные привычки отлично годятся для обмана, когда наблюдателю довольно скользить по поверхности вещей; но добросовестному хроникеру этого недостаточно; а потому я искала скорее поучений, чем развлечений, и правдивое предпочитала занимательному…

Я не трону и складки дивной драпировки, скрывающей освященную временем статую восточного могущества и красоты; но не удержусь и стряхну сор и мишуру, навешанные на нее невежеством и дурным вкусом; и которые столь же мало имеют отношения к оскверняемому ими шедевру, как фанатизм и суеверие обета подношения являются частью какой-либо из рафаэлевых божественных мадонн, помещенной в храме».

Другая британская путешественница, леди Рэмзи, так защищала турецкий народ от несправедливых обвинений европейцев в своей книге «Повседневная жизнь в Турции», опубликованной в 1897 году: «В последнее время люди привыкли слышать о турках так много дурного – рассказы об их фанатичной ненависти к соотечественникам-христианам, их жестокости и неописуемой безнравственности, – что кому-то они могут показаться чем-то вроде комбинации свирепого дикого животного и дьявола во плоти. Но не с этой стороны я знаю их и хочу о них рассказать. Вот уже семнадцать лет как я впервые попала в Турцию с моим мужем. И жила в этой стране и путешествовала по ней; и нахожу, что люди эти просты, миролюбивы, гостеприимны и дружелюбны – и отлично уживаются со своими христианскими соседями».

Кроме этих женщин были и другие европейцы, которые близко общались с османцами и долгое время находились в османском обществе, например, Люси Гарнетт, британка, прожившая в Турции семнадцать лет, во время правления султанов Абдулмеджида (1839–1861 годы) и Абдулазиза (1861–1876 годы), и Константин Д'Охссон, армянин, многие годы служивший в шведском посольстве в XVIII веке, 14 Гарнетт и Д'Охссон свободно владели турецким языком и были достаточно беспристрастны в своем подходе. Этих европейцев можно считать объективными свидетелями османской жизни, хотя, вследствие обычной культурной предвзятости, даже их отчеты необходимо сверять с другими надежными источниками. Взятые вместе, они знакомят нас с красочным и неподдельным, пусть и неполным портретом османских женщин и османской жизни.

Турецкое кафе на старой фотографии

О Хюррем Султан

Одна из знаменитейших царственных наложниц – Хюррем Султан, бывшая хасеки (фавориткой) султана Сулеймана. Она была дочерью польского священника и известна в западных источниках как Роксолана. Сулейман настолько любил Хюррем, что вопреки традициям наложничества того времени, сделал ее своей законной женой. Преданность ей султана была столь велика, что он отказался от всех других сексуальных партнерш. Хюррем родила ему пять сыновей, что также противоречило обычаю: одна мать – один наследник. Единственным конкурентом сыновей Хюррем был Мустафа, сын Сулеймана от его первой супруги, Махидевран Хатун. Обожаемый народом Мустафа был казнен отцом по обвинению в измене, якобы по наущению Хюррем, ее дочери Михримах и зятя Рустем-паши, Вероятная роль Хюррем в казни Мустафы сделала ее непопулярной в народе. Однако она содействовала многим заметным общественным начинаниям.

Крупные благотворительные организации действовали под ее эгидой в Мекке, Медине и Иерусалиме, священных местах исламского мира, а также в Стамбуле и Эдирне, столичных городах Османского султаната с 1453 года. Прежде всего, в 1537–1539 годах, был сооружен стамбульский комплекс. Он состоял из мечети, духовного училища, бесплатной столовой, больницы и начальной школы. Обширный комплекс в Иерусалиме, завершенный в начале 1550-х годов, включал в себя мечеть, 55-комнатный дом для паломников, зону для услуг бедным (бесплатная столовая, кладовая, общественные туалеты), постоялый двор и конюшню для путешественников. Комплекс в Эдирне состоял из мечети, бесплатной столовой и постоялого двора.

Принцы и принцессы

Османские принцессы также носили титул «султан», и он ставился после их имени. Эти женщины рождались в мире блеска и роскоши. С момента, когда принцесса впервые открывала глаза, она была окружена великолепием. Рождение принцев и принцесс сопровождалось праздничной церемонией. Для родов в султанском гареме выбиралась большая комната, которую украшали так, чтобы выразить все величие османского двора. Колыбель и постель роженицы устилали роскошными покрывалами, декорированными жемчугами, самоцветами, золотыми и серебряными нитями. Занавески, диванные чехлы и подушки изготовлялись из лучших материалов и украшались блестками и золотым и серебряным шитьем искусной работы. При родах использовались серебряные и позолоченные медные тазы и кувшины. Колыбель, иногда золотая, украшалась драгоценными камнями. Денежные затраты на царственные роды часто были огромны. Раздавалось множество подарков, дворец иллюминировался масляными лампами и светильниками, так же, как и особняки высокопоставленных государственных сановников. Публичные празднования порой растягивались на неделю, сопровождаемые фейерверками и представлениями акробатов. Османские чиновники и простой народ уведомлялись о разрешении от бремени пушечной пальбой. Рождению принцессы соответствовало пять пушечных выстрелов, рождению принца – семь. Кроме того, по всей империи рассылался указ, объявляющий о пополнении в семье правителя.