Текст книги "Кровавый удар"

Автор книги: Сэм Льювеллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава 32

«Лисица» отошла в сторону. Я схватил в каждую руку по ванту, перелез через фальшборт на палубу. «Вильма» – корабль, а не яхта. Ее экипаж сидел на корточках за фальшбортом, прячась от хлещущего дождя. Палуба напоминала широкий деревянный пол танцзала, по ней ручьями текла вода. Я побежал на корму, где стоял рулевой в плаще с капюшоном. Молния вспыхивала, как стробоскоп[29]29
  Стробоскоп – контрольно-измерительный оптический прибор, дающий прерывистое периодическое освещение.


[Закрыть]. Все вокруг двигалось рывками, словно в немом кинофильме. Гром грохотал, как кувалда по литаврам. Никто не пошевелился.

У рулевого была борода. Бородатые люди меня не интересовали. Позади, опершись на решетку сходного трапа, сидел человек с короткими усами. В этой самой позе я увидел его впервые: одетый в снаряжение инструктора, в тяжелые ботинки и в куртку, он сидел, прислонившись к печке, в "Школе лидеров" в Кейдер-Идрис.

Он увидел, что это я. И бросился на меня.

Он был маленький, жилистый и подвижный. Он с силой ударил меня, целя в шею, но попал в плечо. Я нанес ответный удар, размашистый свинг, и промахнулся. Рука онемела. Я чувствовал, как кренится большая шхуна, неуклонно скользящая по фарватеру. Оцепеневший от дождя и грома экипаж смотрел на нас, разинув рты. Он снова бросился на меня. Я разозлился. Я схватил его за ворот и швырнул на рулевого. Рулевой увернулся. Усатый повалился на руль. Спицы вонзились ему в спину. Он хрипло, истошно завопил, отшатнулся, сшиб рулевого, тот покатился под уклон палубы. Штурвал завращался. Паруса затрещали. "Вильма" накренилась, отвернулась от ветра и сменила галс. Вместо бульканья кильватера раздался рев. Краем глаза я увидел сосны на берегу. Я повернулся к поручням, выхватил из решетки кофель-нагель. Усатый снова был на ногах и двигался ко мне медленно, как будто у него все болело.

Я с силой ударил его кофель-нагелем по физиономии.

Мир развалился на кусочки.

Палуба ушла из-под моих ног, вернулась, снова закачалась. Я упал лицом вниз, закричал:

– Ложись!

Раздался душераздирающий треск. "Вильма" замедлила ход, остановилась. Краем глаза я увидел, что высокие, как колокольни, стеньги согнулись, словно удочки, переломились и посыпались на палубу страшным дождем из дерева и железа. Мель, подумал я. Остались без мачт. Наверху болталась парусина. Внизу слышались вопли.

Палуба пришла в движение. Она скользила, качаясь и кренясь. Узкий проход между островами оказался за кормой. Корабль стронулся с места. Теперь он снова плыл к глубине. Но недолго.

Ребята из экипажа носились по палубе. Я крикнул:

– Спасательные жилеты! Шлюпки!

Они были хорошо вышколены. Теперь на палубе появились помощники капитана, они разделили ребят на вахты, пересчитали. У рулевого было широкое загорелое лицо, с бороды ручьями текла вода. Он силился что-то сказать, но не мог произнести ни слова.

– Позаботьтесь об экипаже, – приказал я.

"Вильма" двигалась тяжело, с трудом. Ее нос опустился. Она подскакивала и падала на маленьких волнах. Подскакивая, она поднималась все меньше, а падая, погружалась все глубже.

– Все на месте?

– Все на месте, – сказал бородатый.

– Она утонет. – Человек, напавший на меня, лежал на палубе, из царапины на голове шла кровь и стекала в шпигаты.

– Заберите его.

Бородатый колебался.

– Идите, – велел я. Снизу слышалось устрашающее бульканье.

Бушприт погружался в воду. – "Лисица" возьмет вас на борт. Я иду вслед за капитаном.

Он спросил:

– Вы Билл Тиррелл?

– Да, – ответил я.

Казалось, это слегка успокоило его, и он побежал распоряжаться. Они начали сбрасывать спасательные шлюпки. Стояла странная тишина. Гроза кончилась.

Так вот почему капитана нет на борту!

Я повернул задвижку двери сходного трапа на корме. Мимо меня пронеслась струя воздуха, сжатого бегущей на судно водой. Я соскользнул по ступеням в кают-компанию.

Это была большая каюта, обшитая панелями, ее освещали иллюминаторы. Я слышал, как с моего макинтоша падали дождевые капли и ударялись о натертые тиковые доски пола. Посреди каюты стоял большой стол, за который при торжественном случае могло усесться восемь человек. Сейчас в его дальнем конце сидел только один человек.

Отто Кэмпбелл.

В руке у него был микрофон рации. Он сказал:

– Благодарю вас, радио Ханко. Отбой. – И, не оборачиваясь, повесил микрофон позади себя. Потом он обратился ко мне: – Добрый день, Билл.

Я не ответил. И не двинулся с места. На нем была красная с черным тартановая рубашка с закатанными рукавами. Микрофон он положил на место левой рукой. В правой у него была двустволка, нацеленная мне прямо в живот.

– Садись, – сказал он. – На крайний стул.

Я сел. Стол был наклонен к нему. У "Вильмы" была течь спереди, большая ли, я не знал. Через переборку у него за спиной было слышно, как клокочет вода, скрипят снасти – звуки умирающего корабля.

– А я как раз о тебе говорил, – сказал он. – И о твоей шлюхе. Она на первом же корабле отправится в Эстонию.

– За портами следят.

– Только не за грузовыми депо, – возразил он. – И не за старой "Звездой Науво". Конечно, для тебя это имеет чисто академический интерес.

– Твой корабль тонет, – сказал я.

– Ага, – согласился он. – И ты вместе с ним. Тебя же никогда не учили выживать, правда?

– Твоими методами – нет.

– Нужно быть солдатом. Это единственный метод.

Он погладил пальцами свой длинный подбородок, глаза у него блестели, казалось, они смотрели на что-то, видимое только ему. Их взгляд был мечтательным. Я знал, о чем он размечтался. Я провел языком по пересохшим губам.

– Значит, ты странствующий рыцарь, – сказал я. – Восстанавливаешь справедливость. Расчищаешь путь королю Глейзбруку из Камелота и рыцарям Круглого Стола. Спасаешь гаснущее пламя цивилизации. Отражаешь силы зла, покрывая грязных старых министров и уничтожая закоренелых преступниц вроде Мэри Кларк.

– Умник паршивый, – сказал он. – Мне всегда говорили: остерегайся этого Тиррелла, он умный.

– Уж поумнее тебя, – ответил я.

– Да ну? – Его глаза сузились. Разозлился, подумал я. Это хорошо. – Почему же?

– Такое случается со странствующими рыцарями. Когда ты берешься за дело, ты чист как стеклышко. Лелеешь честолюбивые замыслы. И прежде чем успеваешь сообразить что к чему, ты уже весь в грязи, а замыслы проваливаются.

– Ну-ка, объясни, – потребовал он. Зол как черт, подумал я. Если он до сих пор не убил тебя, может быть, и пронесет.

– Ты полагаешься на Невилла Глейзбрука. И обнаруживаешь, что он любит путаться с наемными мальчиками в грязных притонах. Настоящий странствующий рыцарь этого бы так не оставил. А ты оставляешь, потому что Невилл влиятелен и то и дело тебе помогает. И когда Леннарт Ребейн отправляется ко мне с некими фотографиями, ты его убиваешь. Не знаю, что ты наговорил об этом Невиллу, но уж наверняка дал ему понять, что он тоже замешан. Так что он все знал о тебе, но не мог никому сказать. Два сапога – пара. Повязаны педерастией и убийством. Солдатские доблести, так, что ли, Отто?

Его лицо было смертельно бледным. Глаза сверкали, как лакированные камешки. Стол кренился все круче. С палубы послышался голос:

– Капитан!

– Все хорошо, – спокойно отозвался Отто. – У меня еще дела. Сбрасывайте спасательные шлюпки. Скажите "Лисице", чтобы стояла рядом.

– Значит, пока все распевали песни, ты тихо и мило утопил Лен-нарта, – продолжал я. – Потому что Невилл Глейзбрук видел, как в том притоне они с Дином поймали фотографа и отняли пленку. А потом ты постарался всех убедить, будто это я его утопил. Ты распустил слухи, и ты же советовал мне не высовываться, пока они не улягутся. Но я высунулся. И ты привлек к делу "Противовес". Объявилась Надя. Твои дружки-призраки рассказали тебе о ней, и ты напустил на нее "Противовес", как только она сошла на берег. – Лицо у Отто было лишено всякого выражения, как дуло ружья. – Ну что, все правильно? – Я не стал дожидаться ответа. Времени нет. – И бедняга Дикки. Он-то какое имеет отношение к "Противовесу"?

– Член-учредитель, – ответил он. – Как и я.

– Но он – воплощенное благородство, – сказал я. – Лицо организации. Послеобеденные речи и свобода личности. Он не из тех, кто накачивает наркотиками беззащитную девушку и поджигает ее. Очень рыцарственно, Отто. – Я говорил злым голосом. Мне хотелось раздразнить его, чтобы он начал спорить, оправдываться. Не потому что меня интересовало, что он скажет, просто нужно было выиграть время.

Но ничего не вышло.

Он сказал:

– Ты знаешь, что живым отсюда не выйдешь?

Позади него была дверь. Она вела в коридор, куда выходили двери кают, и была заперта. Из-под нее сочилась вода. Кто-то закричал с трапа:

– Мы покидаем судно!

– Спасибо, – сказал он, как будто ему предложили чашку чая. – Я задал тебе вопрос.

– Да, конечно.

– Умник чертов, – снова проговорил он. – Всегда был таким. – Его рот уродливо кривился.

– И ты тоже. Клад для разведки. Ты знал, что мой драгоценный братец покатит на меня баллон, как только дело запахнет керосином. И ты устроил так, чтобы я думал, будто никто, кроме Дикки, не знал, что я еду в Рамсгейт. Но он сказал тебе, а ты послал за мной своих ребят. Даже если бы они меня не прикончили, я бы в первую очередь заподозрил Дикки. Беда в том, что твоему парню очень уж понравилась его работа. – Меня передернуло при воспоминании о человеке без одного клыка. – Несчастные случаи должны быть смертельными, – сказал я. – Он был человеком без будущего. Как и ты. – Во рту у меня пересохло. Кроме нас, на "Вильме" никого не было. Если бы кто-то и был, у Отто хватило бы ума выстрелить и рискнуть.

Дула двустволки смотрели мне прямо в глаза. Я ждал: сейчас из них вырвется красно-желтое пламя, и это будет последнее, что я увижу. Но этого не случилось.

– И еще, – продолжал я. Интересно, заметил ли он, как дрожит мой голос? – Насчет моего отца. Если бы ты знал об этом раньше, ты избавил бы себя от множества хлопот.

Теперь вода из-под двери заливала пол, образуя озерко около переборки позади Отто. Я продолжал говорить:

– Ты провел несколько дневных сеансов с нашей Рут. И в постели она рассказала тебе обо мне и о моем отце. Ты расспросил Невилла, и он рассказал тебе, как они вместе работали в Балтии. Тут-то ты и задумал блестящий несчастный случай: шпионский сынок пропадает без вести в Эстонии. Думаю, ты был уже знаком с полковником Грузкиным. Старые враги. Так? – Это действительно было так. – Но теперь идет война людей-призраков против всех остальных. Вы с ним на одной стороне. Но полковник Грузкин тяжеловат на подъем. Что же произошло в цыплячьих мозгах Отто Кэмпбелла, когда он узнал, что мы снова объявились?

Уголки его рта опустились. Лицо было жестким как металл. Он сказал:

– Жаль, что я не сбросил тебя со скалы, когда мог. – Его левая рука потянулась к ружью. Вот и все, подумал я. Говорить больше не о чем. Только время тратить.

Тут я услышал шипение. Странное шипение, смешанное с бульканьем. Дверь позади него была из лакированного дерева. Отражения в лаке изменили форму. Они стали искаженными, как в рыбьем глазу, как будто панели были изогнуты.

Этого-то я и ждал.

Он держал ружье обеими руками.

Я посмотрел мимо него и сказал:

– Ты влип.

– Хрен собачий, – ответил он.

Я отшвырнул свой стул. Он выстрелил. Я почувствовал сильный удар в мышцу левого плеча и покатился по полу. Второй ствол опустился, целясь в меня. Позади него я видел дверь. Дверь распахнулась. Водяной кулак вломился в каюту. Я услышал, как он завопил. Потом меня закрутило, как крысу в стиральной машине.

Я оказался заткнутым в узкий проход. Под руками были грубые доски, мимо хлестала вода. Такое ощущение, будто я оказался внутри пожарной кишки. Какой-то твердый предмет, плавающий в воде, врезался мне в висок. В ушах зазвенело. Я открыл рот, чтобы закричать. Он тут же наполнился водой. Дурень чертов, подумал я, ты так долго шел сюда, ты знал ответы на все вопросы и промахнулся. А теперь тебе каюк.

Мои пальцы, вцепившиеся в доску, ослабли. Меня подхватил поток воды. Мои легкие хотели вдохнуть. Но мозг этого не хотел, потому что знал: это будет конец. Меня пронесло по какому-то длинному темному коридору.

И вынесло к свету.

Это был не коридор, а трап. Я оказался на палубе "Вильмы", на воздухе.

Секунды три я лежал там и дышал.

Вдохнув кислорода, я начал что-то соображать. На палубе было противно, скользко. Я с трудом встал.

"Вильма" тонула. Ее сломанные мачты начали очень медленно крениться к правому борту. Палуба была покрыта паутиной канатов. Крен был тяжелый, окончательный. Гибельный крен. Я начал карабкаться вверх, пробираясь сквозь груду обломков на левом борту.

Голова у меня была свинцовая, плечо саднило.

Отто, думал я. Проклятый Отто! Вот так встречаешь человека, начинаешь ему доверять. Дружишь с ним. Перестаешь быть профессиональной ищейкой новостей. Начинаешь относиться ко всему спокойно, воспринимать все как часть нормальной жизни, а не как метеор, проносящийся по первой странице газеты и сгорающий в кислороде общественного мнения. А он все это время был настороже и ждал, когда сможет тебя использовать. А использовав, убивает.

Так же как ты убиваешь репортаж, если он не может влиять на тираж газеты.

Послышался громкий быстрый стук. Он шел из иллюминатора перед трапом. Иллюминатор был похож на миниатюрную теплицу, укрепленную бронзовыми брусками. За брусками виднелось что-то бледное. Я подобрался поближе, скосил глаза, чтобы лучше видеть.

Это было лицо. Лицо Отто, страшно увеличенное водой под иллюминатором.

Лицо двигалось. Изо рта шли пузыри. Рядом были руки. Они-то и стучали. Теперь они слабо царапали укрепленное стекло, предназначенное, чтобы не впускать воду. Шлепая по колено в воде, я стал нашаривать шпингалеты.

Шпингалеты были с внутренней стороны. Из-за воды я не мог разбить стекло. У лица за стеклом были глаза. Глаза огромные и белые, круглые как блюдца. Руки перестали двигаться. Лицо исчезло.

Кто-то кричал. Мои ноги запутались в веревках. Руки онемели. У меня не было сил, чтобы освободиться.

Послышался голос:

– Шкипер!

Это был голос Дина.

Я поднял голову. Дин стоял на носу посыльной шлюпки с "Лисицы". В руках у него был свернутый кольцом трос. Он бросил его. Я поймал конец, кое-как зацепил за булинь. Он обошел банку, сел на весла. Я стряхнул с ног веревки, освободился от "Вильмы" с мертвым Отто Кэмпбеллом, кружившимся в водоворотах под стеклом иллюминатора кают-компании.

Освободившись, я поплыл к шлюпке.

– Сейчас утонет, – сказал Дин. Впервые я услышал в его голосе почтение.

"Вильма" продолжала заваливаться на правый борт. Внезапно ее мачты закачались, крен стал круче. Она легла на края бимсов, деревянное брюхо ее корпуса поднялось из воды, показав пятнадцатифутовую канаву, которую камень прорыл в ее внутренностях. Послышалось оглушительное шипение воздуха. Пар вырвался из пробоины, и судно, словно ревущий кит, нырнуло в черную воду. Еще миг ее огромный бледно-зеленый корпус качался на воде, извергая пузыри. Потом он исчез.

– Утопла, – сказал Дин, полируя о джинсы свой перстень с черепом. И начал грести по направлению к "Лисице".

Глава 33

Через два часа я сидел с перевязанным плечом на сиденье второго пилота в поплавковом гидросамолете, который я нанял от имени «Трибьюн». Он завис над островами, раскиданными в красном тумане закатного Ханко. Вдалеке на западе по-прежнему рокотали раскаты грома. Внизу была «Лисица», белое лезвие, тянущее за собой кильватерный строй[30]30
  Кильватерный строй – строй кораблей, следующих один за другим по прямой линии в кильватерной струе.


[Закрыть]. Они шли в гавань, где стоял «Ксеркс». Внизу была и «Вильма» – на глубине сто пятьдесят пять футов в Балтийском море, отмеченная мерцающим буйком.

Я взял микрофон рации. Пилот, смуглый парнишка по имени Янни, улыбнулся и поднял большой палец. Я попытался улыбнуться в ответ. Это удалось лишь частично.

Оператор соединил меня с гостиницей "Сибелиус". Дикки заговорил, едва услышал мой голос. Я включил передатчик, заглушив его слова.

– Невилл все объяснит, – сказал я.

Что может объяснить Невилл? Невилл уйдет в отставку. В ближайшие несколько месяцев ему только и придется без конца объяснять.

– А-а... – протянул расхоложенный Дикки.

– Что-нибудь известно о мисс Вуорайнен?

– Она не покидала страны.

– Найдите судно "Звезда Науво". Не выпускайте его из порта.

– Что это за дьявольщина творится?

– Вы же говорили с Кристофером, – сказал я. – И с Невиллом. Можете позвонить еще своим приятелям в "Противовес". Спросите, что их сотрудник – черноволосый, с короткой стрижкой и короткими усами – делал в "Школе лидеров" в Северном Уэльсе, а потом в качестве привратника у Варли Фицджеральда. Потом подайте в отставку в знак возмущения тем, что вы узнаете.

– Что-о?

– Вы слышали. Спросите. Ответы понадобятся вам, чтобы избежать тюрьмы.

Через пятьдесят минут самолет уже парил над огнями Хельсинки, он сел на воду за гаванью и вздыбил две дорожки пены в грязной воде, направляясь к синим прожекторам торгового дока. На берегу нас ждала полицейская машина и фургон. Из полицейской машины выскочил человек. У него был курносый нос, узкие татарские глаза.

– Лейтенант Кауконен, – представился он. – Мне приказано помогать вам. – Он смотрел скептически, хотя казался дельным полицейским. – Насколько мне известно, вас интересует судно "Звезда Науво".

– Вот именно.

– Мы задержали корабль. Для таможенного досмотра.

– Когда он начал загружаться?

– Вчера.

– А что за груз?

– Это очень старый корабль, – сказал он. – Возит все.

Не знаю, что сказал ему Дикки, но это сработало. Он посадил меня в машину и повез в доки.

"Звезда Науво" стояла под погрузчиком у старой набережной. Возле горы ящиков и тюков скучали несколько таможенников.

Водитель фургона распахнул задние дверцы и выпустил овчарку.

– Ищейка, – сказал Кауконен.

Я присел на тюк. Я давно ничего не ел, горсть свинцовых пилюль, всаженная мне в руку, давала о себе знать.

Мартин Карр хотел, чтобы я бегал с блокнотом, брал интервью у людей, ловил атмосферу. Это была расплата. Но я не мог заставить себя думать обо всем этом. Надя исчезла. Мой отец мелькнул и исчез. Лицо в иллюминаторе пускало пузыри и захлебывалось, а я смотрел. Королевский министр перевернулся в своем портфеле, как в гробу.

Обалденный репортаж, Тиррелл.

Но это не репортаж. Это жизнь. Репортажей я больше писать не буду – никогда.

Крюк погрузчика нырнул в трюм "Звезды Науво". У люка в лучах прожекторов громоздились все новые тюки. Прожектора разрезали кромешную тьму. Мои часы показывали час ночи.

Кауконен откашлялся. Он сказал:

– Судно должно отплыть утром. Боюсь, что капитан не в восторге. Эта линия принадлежит влиятельному лицу.

– Когда отправляется корабль? – спросил я.

– В одиннадцать тридцать.

– К пяти управимся, – сказал я.

Груда тюков на набережной росла. В четыре часа на восточном горизонте забрезжил жидкий серый свет.

Кауконен зевнул.

– Думаю, пора загружаться снова.

Собака залаяла.

Она стояла на ящике, царапала его и скулила. Кауконен перестал зевать. Он принялся отдавать команды нескольким здоровенным подчиненным. Потом он с улыбкой повернулся ко мне:

– А я-то вам не верил. Мы даже лома не взяли с собой. Я прошу прощения.

Принесли лом, с ящика сорвали крышку. Послышались возгласы. Я вскочил.

Надя была привязана к креслу. У нее были завязаны глаза, рот стянут липкой лентой. Ее голова упала на грудь.

– Не мертвая, – весело сказал Кауконен. – Ее усыпили. Ничего, ничего. Вызовем "скорую помощь".

Я поехал с ней в больницу. Там сказали, что ей были введены барбитураты. Мое плечо разрывалось от боли. Я улыбнулся им и вырубился.

Я пришел в себя в белой комнате. Рука онемела. Бинтов на ней стало больше. В дверь заглянул врач.

– Ага, – сказал он. – Мы извлекли из вашего плеча несколько пуль, под местной анестезией. Шестнадцать штук.

Я больше не мог переносить финской жизнерадостности. Я спустил ноги с кровати. Комната завертелась. Я спросил:

– Как мисс Вуорайнен?

– Ждет снаружи. Сейчас войдет.

Действуя одной рукой, я кое-как оделся. Она вошла. Губы у нее были мягкие, как утиный пух. Медсестры оставили нас вдвоем.

Она была бледна. Казалось, она притворяется бодрой ради меня. Она сказала:

– Они меня ждали в гостинице. Я вела себя как дура.

– Кто – они?

– Какие-то паскудные эстонцы. – Она улыбнулась. – Мой английский стал лучше, правда?

– Правда. – Я взял ее за руку. При ней мое чувство одиночества прошло. Но холод оставался. Сейчас что-то случится.

– На этот раз ты спас мне жизнь. Теперь мы квиты.

Мне не очень понравилось направление, которое принимали ее мысли. Она улыбнулась, пригладила волосы. И продолжала:

– Мерзавец Грузкин. Это он подослал людей.

– Об этом можешь больше не беспокоиться.

– У меня еще есть друзья в Эстонии. Я говорила с ними по телефону. Грузкин – человек старого режима. Он говорил по телефону с кем-то из ваших. Из бывших ваших. Теперь они все на одной стороне. Против нас.

– С Отто Кэмпбеллом.

– С Отто Кэмпбеллом, – повторила она. И замолчала. Я тоже молчал, потому что знал, что она сейчас скажет.

Именно это она и сказала.

– Я возвращаюсь в Эстонию.

– Ты сошла с ума, – возразил я. – Они пытались тебя похитить. Что ты докажешь своим возвращением?

– У нас есть люди старых и новых взглядов. Грузкин старого закала. Они отживают свое. Новые люди сделают мою страну страной.

– Но тебя убьют.

– Мы бережем друг друга. Без опасностей не бывает побед. У меня билет на двенадцатичасовой рейс.

Я посмотрел на часы. Было одиннадцать. Я не знал, что сказать.

– Ты меня проводишь? – спросила она.

У нее был маленький саквояж. Я повесил его на здоровое плечо. Мы шли к набережной, небо над узкими улочками образовало сеть из блестящих голубых лент. У входа на паром она меня поцеловала. Щеки у нее были влажные.

– До свидания, – сказала она.

– До скорой встречи, – ответил я.

Она улыбнулась одними глазами.

– Я надеюсь, – сказала она. Она шутила. Мы оба шутили. – Ах да! – вспомнила она. – Я же хотела отдать тебе это.

Она сунула мне в руки толстый коричневый конверт и направилась к сходням своей легкой походкой. Я отвернулся.

Какой-то миг я не соображал, куда иду, и мне было все равно.

– Эй! – послышался голос. – Шкипер!

Я поднял голову. Это оказался Дин.

– Только что пришли, – сообщил Дин. – Что, русская пташка улетела?

Я подошел к краю набережной: вот она, "Лисица", старая зверюга.

– Поплыли домой, – сказал я и двинулся вниз по лестнице.

– Как, – удивился Пит. – Уже?

– Уже, – ответил я.

Мы отчалили. Я стоял у кормового подзора, уцепившись здоровой рукой за бакштаг. Нос "Лисицы" разворачивался в гавани. Подходили парусные суда. Прозвучала сирена, долгая и тоскливая. От паромного причала отделилось старое четырехугольное судно. Крошечная фигурка махала с верхней палубы. Светлые волосы развевались по ветру.

Я поднял руку. Паром уходил на юг, винты взбивали белую пену, вырывавшуюся из-под кормы. Фигурка становилась все меньше и наконец исчезла из виду.

Теперь "Лисица" была на выходе из гавани. Пит ворчал на молодежь. Паруса подняли. Я раскрыл конверт, который мне дала Надя.

Тридцать шесть цветных фотографий и тридцать шесть негативов. Вот Невилл Глейзбрук, а вот и Леннарт Ребейн.

Оба они ушли в тень. Туда же уйдут и их мелкие грязные тайны. Я смял негативы. Ветер подхватил их. Они улетели, тоненькие, блестящие двухмерные штучки, улетели в огромное пространство моря и неба. Волна накрыла их, и они исчезли. Я швырнул следом снимки и отвернулся, глядя на палубу.

Я сказал:

– Выключить двигатель.

Наступила тишина. Моя правая рука поднялась и уцепилась локтем за бакштаг. Колени согнулись, приноравливаясь к качке большого судна на низких балтийских волнах, "Лисица" накренилась под порывом ветра, и ее палуба, похожая на огромный серый наконечник стрелы, понеслась на синий юго-восток.