Текст книги "Ведьмина кровь"

Автор книги: Селия Рис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

«Мэри,

надеюсь, сундук тебе понравится, а его содержимое ты найдешь полезным. Запомни: глупо мечтать о несбыточном. Судьба разлучила нас, этого не исправить. Но знай, что я всегда о тебе помню, и ты не одна, что бы ты ни думала.

Я могла бы исписать еще много страниц, но не вижу в этом смысла.

Никогда не сомневайся, что я люблю тебя.

Прощай, и да пребудет с тобой Господь.

Э.»

Мои руки задрожали. Я снова перечитала эти несколько строк, словно они могли рассказать что-то еще о той, которую я так и не узнала. Затем я убрала письмо. Бабушка всегда говорила: «Былого слезы не изменят».

В сундуке я нашла несколько смен одежды и белья, отрез хорошей ткани, принадлежности для шитья: иголки, нитки, серебряный наперсток. А еще нож в чехле, оловянную тарелку и комплект столовых приборов. Все самое нужное, аккуратно уложенное, как будто служанкой.

На дне оказались чернила, перо и пачка сложенных пополам листов. Я стала их перебирать, надеясь, что все же найду ответы, которых так жаждала. Охватившее меня разочарование быстро превратилось в злость. Все страницы оказались пустыми.

Но чернила и перо мне пригодятся, я буду вести записи. Я вижу, многие пуритане ведут дневник, чтобы запечатлеть все детали своего большого путешествия. Возьму с них пример. Тем более что мне одиноко, безумно одиноко, что бы Э. ни писала.

8.

Когда я приехала, наш корабль уже был готов к отплытию, но с приливом пришел туман, а вместе с ним – мертвый штиль. Целыми днями море скрывает бескрайняя и неподвижная завеса. Мужчины то и дело выходят на причал, а женщины все смотрят из окон. Волнение растет с каждым часом. Корабли могут задерживаться так неделями – из-за безветрия или, наоборот, из-за шторма. Пуритане – народ бережливый, а каждый шиллинг, потраченный здесь, пригодился бы в Новом Свете.

Наступает вечер. Туман все так же непрогляден. На постоялый двор пришел человек с продолговатым рыхлым лицом – это капитан судна. Он хочет посоветоваться со старейшинами прихода. Они считают, что ничего не поделаешь: это Божья воля, а потому завтрашний день объявлен днем покаяния, молитвы и поста. Капитан уходит в мрачном расположении духа, бормоча под нос проклятья и не веря, что молитвы чем-то помогут.

9.

Сегодня вместо завтрака были молитвы. Мы повторяли их за человеком, которого я раньше не видела. Долговязый и очень худой. На нем круглая шляпа, из-под которой свисают прямые и желтоватые, как лен, волосы. Ему нет и тридцати, но, судя по всему, он уже имеет сан, и старейшины относятся к нему с уважением.

Я шепотом спросила у Марты, кто это.

– Элаяс Корнуэлл. Племянник преподобного Джонсона. Он с нами недавно, приехал из Кембриджа.

Хоть он и молод, но сутулится как старик. Марта называет это осанкой книгочея. Черное одеяние болтается на нем мешком, а костлявые запястья нелепо торчат из рукавов, словно ему не нашлось одежды по размеру.

Бледные пальцы, перепачканные чернилами, по-паучьи перебирали страницы Библии. Наконец он нашел нужный текст, окинул взглядом склоненные головы и приготовился говорить.

Элаяс Корнуэлл напоминает хорька. У него молочно-белое лицо с острыми чертами, которые как будто стянуты к длинному узкому носу с квадратным розовым кончиком. Мне постоянно кажется, что он вот-вот этим кончиком пошевелит.

Он снял шляпу и снова посмотрел на нас. Его бледные глаза поймали мой взгляд раньше, чем я успела опустить голову. На высоком лбу появились недовольные морщины, и мне даже померещилось, что он все-таки пошевелил носом, учуяв во мне самозванку. Я быстро уставилась в пол.

Отметив нужный отрывок пальцем, он поднял взгляд от Библии – читать не было необходимости, он помнил текст наизусть. Наполнивший тесное помещение голос удивил меня: густой и низкий, необычный для такого тощего человека.

– Мы – богоизбранные люди! Господне намерение очевидно: И Я устрою место для народа Моего… и укореню его, и будет он спокойно жить на месте своем, и не будет тревожиться больше, и люди нечестивые не станут более теснить его, как прежде…

Вторая книга Царств. Бабушка позаботилась, чтобы я знала Библию.

Звучный голос разносился над собранием. Люди кивали головами, некоторые слегка раскачивались в такт его словам. Преподобный говорил вещи, в которые здесь верил каждый.

– …а если мы нарушили волю Его, отступили с избранного для нас пути, мы должны молить о прощении. Нужно покаяться…

Какое-то время я слушала внимательно. Он был красноречив, но время шло, и мне стало трудно сосредоточиваться на его речи. Стараясь не замечать усталости в затекших ногах, я погрузилась в собственные мысли. Однако я привыкла к долгим молитвам и умело изображаю благочестие.

Бабушка ходила в церковь в любую погоду и всегда брала меня с собой, хотя путь от нашей лачуги до деревни был неблизкий – четыре мили туда и четыре обратно. Каждое воскресенье она приходила в церковь. Даже после того, как пуритане выгнали священника, сожгли его одеяние, раскололи статуи святых и Девы Марии, разбили цветные витражи и заменили алтарь простым столом. Она приходила, когда начались сплетни, и ненависть стала преследовать нас. Бабушка не пропустила ни одной службы, даже когда ее поймали и прочертили железной булавкой крест на лбу, чтобы лишить ее ведовской силы. Она не вздрогнула – стояла, опустив голову, и смотрела, как на каменные плиты пола капает кровь.

– Мэри? Мэри! – Я почувствовала, как меня трясут за руку. – Молитва закончена.

Это была Марта. Я очнулась и огляделась. Даже самые благочестивые потягивались от усталости. Я тоже собралась двинуться с места, но в глазах потемнело, и я бы упала, если бы Марта меня не подхватила. Я почувствовала на себе взгляд бледных глаз и испугалась, что пастырь меня раскусил. Он сощурился. Но затем его рот, тонкий, как порез от бритвы, изогнулся в одобрительной улыбке. Он принял мое головокружение за результат усердия. Можно было вздохнуть с облегчением.

10.

Наши молитвы услышаны. Туман рассеялся, а с востока подул свежий ветер. Я искренне возносила благодарности вместе со всеми. Задерживаться дольше было бы невыносимым. Я хочу поскорее оставить эти места.

Мы покинули трактир и направились к башне, возвышавшейся над западными воротами города. Там, в гавани, стояли на якоре корабли, а за ними простиралось море. Мы прошли под исполинской аркой – кто поодиночке, кто парами, кто небольшими группками: люди с детьми и багажом, тюками постельного белья и кухонных принадлежностей. Все осторожно ступали по дороге, засыпанной мусором и залитой лужами, стараясь ничего не уронить из необходимого, а потому бесценного. Родители постоянно окликали детей, чтобы те не убегали – вдруг потеряются. И каждый шагал, думая только о сиюминутных заботах, будто никого не одолевали сомнения, нужно ли уплывать за океан. А ведь после этой арки пути назад уже не было. Ни для кого из нас.

Поскольку я никогда раньше не видела моря, то и на кораблях не бывала. Они оказались огромными. Наш – «Аннабелла» – размером с целую улицу, пахнет смолой и свежим деревом. Ступив на палубу, я почувствовала легкую качку и схватилась за толстый канат, который свисал откуда-то с мачт, тянувшихся в небо. Прощай, твердая почва.

Когда все поднялись на борт и весь багаж был погружен, нам велели собраться вместе. Я встала со всеми, опустив голову и разглядывая палубные доски, отдраенные до белизны и уложенные так плотно, что между ними не было ни единой щели. Корабль скрипел канатами, словно ему не терпелось пуститься в путь. Преподобный Корнуэлл начал молитву. Все погрузились в молчание. Капитан и его команда стояли с непокрытыми головами, торжественные, как и старейшины.

– Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах… видят дела Господа и чудеса Его в пучине…

Когда молитва закончилась, мы спустились на просторную нижнюю палубу. Теперь это наш дом. Поначалу казалось, что это необъятное помещение, во всю длину корабля, но скоро выяснилось, что пространства едва хватает для спальных мест.

Где-то над нами суетились и кричали матросы, поднимая парус и вытягивая из воды увесистую якорную цепь. Устроившись небольшими группами, люди принялись раскладывать вещи и делить пространство.

– Мы тут как сельди в бочке, – заметила я, когда все разобрались со своими тюками.

– И запах скоро будет соответствующий, – подхватила Марта, кивая на отхожее место в углу. – На, положи к себе в постель. Дома собрала, в саду, перед отъездом.

Покопавшись в сумке, она протянула мне пучок трав: еще свежую лаванду, розмарин с резким запахом и сушеную таволгу. Аромат сразу напомнил бабушкин сад, и глаза мои наполнились слезами. Марта хотела что-то сказать, но крики сверху заглушили ее голос. Тяжелый причальный трос с глухим ударом упал на бок корабля. Качка стала заметнее. Грот-мачта затрещала на ветру, корабль начал поворачиваться, и люди на нижней палубе были вынуждены хвататься за что попало, чтобы устоять на ногах.

Путешествие началось.

/ Море /

11.

Март (?) 1659

Нам повезло с погодой: ветра дули в нужную сторону. Всю дорогу до Лендс-Энда моряки благодарили нашего пастыря, думая, что помогли его молитвы, но ночью мне снилась помощь совсем другого рода: повсюду вдоль берега я видела женщин, стоявших на холмах и скалистых мысах. Они наблюдали за нашим плаванием. Их распущенные волосы струились по ветру. Некоторые тянули к нам руки, а другие сидели на камнях, словно на тронах. Мне снилось, что мы проплываем совсем близко и я могу различить их лица. Во сне я знала, что их послала моя мать. Ибо она могущественная ведьма, а я ее дочь, и она оберегает меня.

12.

Тридцать шесть шагов вдоль, девять поперек. Это главная палуба. Четырнадцать вдоль, восемь поперек – нижняя палуба. Вот мир, в котором я сейчас живу. Когда я впервые увидела «Аннабеллу», она показалась мне гигантской, но чем дальше мы отплываем, тем она кажется меньше, и теперь я боюсь, что однажды она сожмется до размеров ореховой скорлупки, превратится в игрушечный кораблик посреди бескрайнего зеленого моря.

Капитан Рейнольдс живет в маленькой каюте на корме, под полупалубой. Матросы спят и хранят пожитки где придется, отдельных кают не много. Помимо нашей общины на корабле есть другие пассажиры, мы тут и впрямь набиты как сельди в бочке. Стоит ужасная вонь, особенно когда задраены люки, и даже просоленная рыба пахнет лучше, чем наше обиталище. Преподобный Корнуэлл – один из немногих, кто живет в каюте. Там тесно, зато он может побыть один – роскошь, недоступная большинству из нас. Сейчас его одолела морская болезнь, так что ежедневные службы ведет один из старейшин.

Многих тошнит. Марта старается по мере сил всем помогать, а я на подхвате. У преподобного нет жены или другой родственницы, так что забота о нем часто выпадает на мою долю. Мне это не нравится. Я кое-что смыслю в целительстве, но необходимость лечить этого человека не доставляет мне радости.

В его каюте стоит кислый запах от рвоты и отхожего ведра. В стене есть небольшое окно с деревянной створкой, которую я, приходя, тороплюсь поднять. Под окном – откидной столик, на котором можно писать. Обычно он опущен и прижат к стене, но иногда откинут, и в такие дни на нем куча бумаг. Еще здесь висит полка с книгами. Сундук в ногах кровати всегда открыт, и в нем тоже книги. В основном религиозные: комментарии к Библии и собрания проповедей. Некоторые на английском, некоторые на латыни.

Я рассматривала книги в надежде найти что-нибудь интересное для себя, когда с кровати раздался голос. Я вздрогнула и обернулась. Преподобный редко показывал, что вообще замечает мое присутствие.

– Ты что, умеешь читать?

– Да, сэр. По-английски и немного на латыни. Писать тоже умею.

– Кто тебя научил?

– Моя покойная бабушка, сэр.

Он приподнялся на локтях, чтобы получше разглядеть меня. Лицо над ночной рубашкой было пепельно-бледным. Жидкие волосы прилипли ко лбу.

– Кем же она была?

Преподобный выжидающе смотрел на меня. Я не подала вида, что испугалась, но почувствовала, как на шее забилась жилка.

– Простая крестьянка, сэр.

– И она знала латынь?..

– Ее, в свою очередь, научила ее бабушка.

Это было правдой. Я не стала уточнять, что ту учили монахини и что у нас хранилось много книг из монастырской библиотеки, спасенных от людей короля Генриха^[3].

– Как тебя звать?

– Мэри, сэр.

– Дай мне воды.

Я наполнила его стакан.

– Библию знаешь?

– Да, сэр. Тоже благодаря бабушке.

Он кивнул и обессиленно откинулся на подушки.

– Хорошо ли ты пишешь? Почерк ровный?

– Да, сэр, весьма. К чему вы спрашиваете?

– Ты мне пригодишься. Я собираюсь вести записи о нашем путешествии…

– Вроде дневника?

Он бросил на меня возмущенный взгляд: как можно его заподозрить в такой фривольности!

– Это будет хронология! Заметки о Божественном Провидении… Книга чудес.

Корабль набирал скорость. Многие решили, что это знак: Провидение на нашей стороне. Даже из каюты я слышала, как волны бьются о деревянные борта. Огромные паруса потрескивали над нами. От перемены ветра корабль накренило, и мне пришлось схватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. Преподобный закрыл глаза и снова уронил голову на подушки. Кожа его казалась зеленоватой и лоснилась от пота.

– Я намерен ежедневно записывать, как идут дела, – произнес он. – Но сейчас я слишком слаб, чтобы держать перо…

– Желаете, чтобы я писала за вас?

Он кивнул, не в силах больше сказать ни слова. Содрогнувшись от рвотного позыва, он едва успел склониться над ведром у кровати.

13.

Теперь преподобный Корнуэлл ежедневно зовет меня к себе в каюту – то отчитаться о делах на борту, то писать под его диктовку. Ничего достойного «Книги чудес» пока не случалось. Нашей жизнью правит смена света и тьмы. Днем мы готовим еду, заботимся о больных и детях, делаем уборку. Преподобный не находит это чудесным, поэтому я записываю его размышления. Их у него много, идеи витают в его голове, как мухи над навозом, и каждую он излагает в мельчайших подробностях. Каюта по-прежнему наполнена кисловатым запахом, и мне не терпится поскорее вырваться на волю, но я вынуждена сидеть и писать, пока от монотонной речи пастыря не разболится голова, а пальцы не потемнеют от чернил.

Когда я не занята у преподобного, я помогаю Марте. Жизнь на борту – испытание для всех. Многие здесь целыми семьями. Ближе к носу живут Саймонды, Селуэи и Пинни, ближе к корме – Вейны, Вейлы и Гарнеры, а посреди нижней палубы обитают Риверсы, Дины и Деннинги. Люди стараются держаться поближе к знакомым. Марта приятельствует со всеми, а я – почти ни с кем, кроме аптекаря Джонаса Морси и его сына Тобиаса, которые устроились рядом с нами. Иногда обмениваюсь кивками и улыбками с Ребеккой Риверс, но она, хоть и рада поговорить с Мартой, меня как будто стесняется. Марта лечит ее мать Сару от морской болезни. Многим сейчас нехорошо, и Марте некогда присесть.

Ей помогает Джонас. Они с Тобиасом тоже пуритане, но едут не с нашей общиной, они сели на корабль в Лондоне. Джонас – дружелюбный, невысокий и, смуглый, с пронзительным взглядом из-под кустистых седеющих бровей. Волосы, обрамляющие лысину, тоже седые. Он двигается проворно и точно, а руки у него маленькие и белые, как у женщины. У Джонаса есть диковинный сундучок с кучей ящичков и дверок, где он хранит лекарства в склянках и глиняных горшочках, и все это аккуратно упаковано, чтобы не разбилось. Желая помочь сраженным морской болезнью, Джонас даже изготовил снадобье, которое, как он уверяет, подавит симптомы и ускорит выздоровление. Я рассказала об этом преподобному Корнуэллу, но он отказывается принимать лекарства, поскольку уверен, что Господь испытывает его болезнью, как испытывал Иова. Марта считает, что это глупо. Она умеет лечить, видит способности к целительству в других и полагает, что аптекарь Морси нам еще очень пригодится – не только на борту, но и в Америке.

Тобиас совсем не похож на отца: он голубоглазый и светлокожий, долговязый и широкоплечий. Ему около девятнадцати, и он только что выучился на плотника. Тобиас немногословен и разговаривает только по делу. Как и отец, он интересуется всякого рода механизмами, но на этом их сходство заканчивается.

Джонас много времени провел в путешествиях. Он доехал до самой России, где служил царю, а также был в Италии и встречался с великим Галилеем. У него бесконечный запас историй. Марта считает, что всё, что Джонас говорит, нужно делить на два, а мне кажется, что нет повода ему не верить. У него есть специальная труба, через которую он изучает звезды. Часто он приносит постель на палубу и спит под открытым небом, как матросы. Он понимает в навигации и знаком с инструментами, при помощи которых рассчитывается наш маршрут. Он также один из немногих пассажиров, кому дозволено общаться с капитаном. Ночами они вдвоем смотрят на звезды, прогуливаясь по палубе, и Джонас рассказывает, какие явления наблюдает в небесах.

Растущая луна кажется отсюда совсем маленькой, а Полярная звезда находится гораздо ниже, чем я привыкла видеть в Англии.

14.

Апрель (?) 1659

Сегодня было первое настоящее чудо.

Мы с Джонасом стояли на верхней палубе. Я стараюсь проводить здесь как можно больше времени: жизнь внизу стала невыносимой. В тесноте зависть, вражда и ненависть разрастаются, словно плесень в сырости. Ссоры случаются на ровном месте – на меня огрызались девушки, которых я даже по имени не знаю.

Капитан разрешает нам оставаться наверху, когда погода хорошая и мы не мешаем матросам. Те говорят, что нам крупно повезло: некоторые капитаны заставляют пассажиров безвылазно сидеть на нижней палубе, словно рабов из Африки. Я испытываю благодарность каждый раз, когда мне удается сбежать из душного полумрака, где воняет испражнениями и рвотой вперемешку с едой, мокрой шерстью и немытыми телами. Я счастлива вырваться на воздух оттуда, где плачут дети, ссорятся взрослые, и все это под свист ветра и звуки волн, бьющихся о деревянные бока «Аннабеллы».

Итак, мы с Джонасом наблюдали за морскими свиньями, которые ныряли вдоль корпуса, но это еще не чудо: они сопровождают нас уже много дней и перестали казаться удивительными. Чудо появилось в небе, а не в море. Огромная птица лениво кружила над нами, едва шевеля крыльями, временами заслоняя солнце, возникая и исчезая как по волшебству. Я смотрела и смотрела, пока не заслезились глаза. Матросы таращились, разинув рот и показывая пальцем. Они сказали, что это птица южных морей, которая не водится в этих широтах. Джонас принялся их расспрашивать – он всегда хочет знать все обо всем. Матросы предположили, что птица сбилась с курса из-за сильной бури. Поскольку моряки ужасно суеверны и во всем ищут знамения, они теперь принялись спорить, добрый это знак или дурной. Однако когда Натаниэль Вейл достал охотничье ружье и выстрелил в южную птицу, чтобы полакомиться ее мясом, остальные всполошились, словно он выстрелил в самого капитана; матросы набросились на него, отобрали ружье и с ужасом уставились в небеса. Все сошлись в одном: причинить вред такой птице – это, безусловно, очень, очень плохой знак.

Птица вскоре показалась вновь, невредимая – Натаниэль промахнулся, – но, очертив в небе дугу, она улетела прочь от нас. Сверху упало перо – ослепительно белое, с черным кончиком, – зацепилось за снасти над моей головой, а затем заскользило дальше вниз.

Я схватила его, пока другие не успели опомниться. Из него получится отличное писчее перо, гораздо лучше того, которым я сейчас пользуюсь. Я уже почистила и заострила кончик.

И еще я нашла тихое место, где можно вести дневник: кладовка с запасными канатами и парусами. Здесь сухо, сюда не задувает ветер и не долетают брызги. И здесь можно побыть одной.

15.

Ветер, пригнавший к нам птицу, теперь усилился и дует с юга, толкая «Аннабеллу» все дальше на север. С каждым днем воздух все холоднее. Пишу, завернувшись в покрывало. От дыхания образуется пар, ужасно мерзнут пальцы. Море темно-зеленого цвета и прозрачное, как стекло. Мимо дрейфуют льдины самых разных размеров, сверкая на солнце белым и синим. Бывают огромные, как острова. Матросы качают головами и говорят, что ветер и течение слишком сильно сбили нас с курса. Многие уверены, что это все из-за птицы, и наблюдают за плавучими архипелагами с дурным предчувствием.

Льдины меня завораживают, особенно когда лучи восхода или заката окрашивают их в розовый и медовый. Они вздымаются над водой, как великие скалы неведомой холодной страны, пронизанные темно-синими пещерами и ходами.

Красота льдин обманчива. Они тверды как камень, и основная их часть скрыта под водой. Некоторые запросто могут проломить дыру в корпусе корабля. Джонас, любитель приключений, знает об опасности: он уже видел подобное, когда плавал в государство Московское. Но лед его тоже восхищает.

Матросы каждый день измеряют глубину и выкрикивают проклятья в морозную тишь. Капитан бродит по палубе, нахмурившись и теребя бороду. Время от времени он отдает приказы, которые передают дальше крики и свисток боцмана. Корабль едва заметно скользит мимо ощерившихся ледяных скал. Вода стала иссиня-черной. Мы почти не движемся.

16.

Льдин становится все больше, но они теперь меньше размером, и кораблю стало проще лавировать. По-прежнему становится все холоднее. На палубе скользко, на снастях морозный нарост. Стоит жутковатая тишина, ветра нет. Лед оттягивает паруса, которые безвольно болтаются в ожидании малейшего движения воздуха. Среди пассажиров пошли тревожные слухи, но капитан уверяет, что нет причин беспокоиться: судно всего лишь отклонилось от курса на север. Однако мне начинает казаться, что мы заплутали, как та птица в небе, и обречены вечно бороздить холодные темные воды, забыв надежду снова увидеть землю.

17.

С тех пор как мы отбыли из Саутгемптона, прошло девять недель. Заплутавшую птицу прокормит море, а нас – нет. Запасы еды иссякают. Дождей давно не было, так что вода тоже подходит к концу и зацветает в бочках. Пассажиры волнуются, что, когда мы доплывем, уже не успеем построить дома перед американской зимой, которая может оказаться лютой.

Преподобный Корнуэлл все это записывает в свой журнал. Он давно не нуждается в моей помощи, но все равно требует, чтобы я ежедневно приходила с докладом о происходящем. Он редко выходит из своей каюты, все молится и размышляет, а когда я приношу новости, пытается толковать их как Божьи послания. Сегодня он говорил о том, почему мы отклонились от курса и заблудились во льдах. Мы провинились, погрязли в грехе и навлекли на себя гнев Господа. Либо же среди нас отродье Сатаны, богомерзкая тварь, которая хочет всех погубить.

Он замолчал и посмотрел на меня своими бесцветными глазами.

– Ты как считаешь, Мэри? Может такое быть?

Сердце мое замерло.

– Мне кажется… – я судорожно подбирала слова и старалась, чтобы голос не дрожал, – ведьма бы понимала, что, если мы перевернемся на льдине, она погибнет, как и все.

– Окстись! – Он сплюнул, обнажая желтые зубы. – Им только того и надо, чтобы мы так думали. Но я-то знаю: ведьмы не тонут! Остальные погибнут, а она уплывет. Дьявол за ними присматривает. А потом… – Преподобный вновь посмотрел на меня. – С чего ты взяла, что речь о женщине? Может, на борту колдун!.. Как бы то ни было, я намерен молиться, чтобы этот человек себя обнаружил. А тем временем объявлю, что надлежит провести день в посте и молитве о спасении. Необходимо заслужить Господне помилование.

Я поклонилась и ушла.

Поститься будет легко: все равно зеленоватое мясо из бочек воняет, овсянка покрылась плесенью и не загустевает, горох не разваривается, сколько ни замачивай, а черствые сухари испещрены жучками.

18.

После поста и молитвы преподобный Корнуэлл собирался читать проповедь на верхней палубе, а затем возглавить всеобщее бдение – и продолжать его до тех пор, пока напасти не отступят. Капитан согласился на проповедь, но сказал, что пассажиры могут морить себя голодом, если им так хочется, однако бдения на борту он не разрешит, потому что это будет мешать матросам. Его отказ вызвал бурное возмущение. Страхи и суеверия, которые до сих пор подавлялись, теперь одержали верх даже над некоторыми людьми капитана.

Ропот распространялся со скоростью огня по сухой траве. Слово за слово – и значимость бдения возросла до того, что якобы от него зависит не только успех плавания, но и наши жизни.

В назначенный час Элаяс Корнуэлл повел людей наверх. Матросы наблюдали, держась за снасти и поручни квартердеков. Взобравшись на полупалубу, преподобный поднялся по лестнице к капитану. Тот даже не повернулся – так и стоял, коренастый и невозмутимый, расставив ноги и сложив руки за спиной. Корнуэлл встал рядом. Капитан, который был ниже ростом, повернулся, почесал кудрявую седую бороду и сощурился, словно от солнца. Корнуэлл, гладко выбритый и бледный, как пергамент, посмотрел на него сверху вниз. Он вертел в костлявых пальцах шляпу, однако поза его подразумевала скорее требование, чем просьбу.

Капитан отреагировал не сразу. Все молча ждали его решения. Он немного прошелся, затем развернулся на каблуках, окинув взглядом пассажиров и экипаж. Согласиться с неугодным требованием значило проявить слабость. Но отказ мог стоить ему корабля.

…Главная палуба оказалась так плотно набита пассажирами и матросами, что было невозможно и пальцем пошевелить. Элаяс Корнуэлл взирал на всех с полупалубы. Рядом стояли старейшины, а за спиной – капитан и его люди. Он выглядел мрачным: согласие далось ему нелегко и, вероятно, он про себя проклинал ту минуту, когда к нему на борт поднялся священник.

Мы слушали, сложив руки и опустив головы, а голос Корнуэлла гремел над нами, призывая Господа внять и помиловать нас, моля о знамении, что мы вернулись на путь истинный…

И вдруг он замолчал. Я осторожно подняла взгляд. Преподобный стоял, откинув голову, выпятив грудь и широко раскинув руки. Он был похож на изображение Христа на Галилейском море, которое я видела на гравюрах.

– Мы молились, и вот – знамение ниспослано! Смотрите, братья и сестры, смотрите!

Я сперва увидела отражение чуда в его глазах. Тогда я повернулась – и все повернулись следом.

– Пылающие копья!

– Танцующие огни!

– Северное сияние!

Девушка рядом со мной вскрикнула и закрыла рот рукой. Она, как и я, представить не могла такого зрелища. Видение было внове для многих. Пуритане обычно не становятся на колени, но тут многие от избытка чувств пали ниц. Некоторые скрестили пальцы, чтобы защититься от волшебства, другие торопливо крестились и бормотали молитвы Пресвятой Деве. Кто-то в это мгновенье вспомнил свою старую веру.

Огни танцевали по небосводу, сверкая радугами от горизонта до зенита: от кроваво-красного до ярко-розового, от слепяще-золотистого до светло-лимонного, от бледно-зеленого и бирюзового до темно-синего. Цвета переливались, будто брызги в потоке гигантского водопада. Над нами разметался сияющий свет, словно Господь взял и пальцем размыл по небу солнце.

– Вы видите? Братья и сестры, вы видите это?

По щекам преподобного текли слезы, а в них играли цветные блики. Там, где мы видели северное сияние, он узрел нечто иное. Перед ним было Царство Божие.

– Истинно, вижу его! Оно передо мной! – Корнуэлл одновременно рыдал и смеялся от восторга и благоговения. – …Стены города украшены драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд… Улица города – чистое золото, как прозрачное стекло. – Так пишет Иоанн Богослов! И так и есть! Все, все пронизано светом, и врата жемчужные, и сияющие стены, великие и высокие! А за стенами блестящие крыши, золотые купола… И радуга вокруг престола, видом подобная смарагду… и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу… О, я больше не в силах смотреть!

Он отшатнулся, закрывая глаза рукой, словно ослепленный. На небе продолжалось огненное торжество, и многие бросились к борту, надеясь разделить видение пастыря. Некоторые закричали, что тоже видят Град, другие стояли как вкопанные или, оказавшись во власти эйфории, дрожали и тряслись, как квакеры^[4].

Капитан наблюдал за происходящим с возрастающей тревогой. Еще бы: разом почти все на судне спятили, да к тому же столпились на одном борту, грозя перевернуть корабль. Он приказал матросам возвращаться на места, а остальным – на нижнюю палубу. На мгновенье мне показалось, что никто не расслышал, но потом матросы засуетились, а те, у кого чудесное явление не отняло дар речи, уговорили остальных спуститься, пока капитан не приказал увести их силой.

19.

Все только и говорят, что о знамении.

Преподобный увидел Небесный Град, однако для многих знак предвещал войну, катастрофу, напасти и мор. Но – в какой стране? Марта считает, что в Англии, где и так кипит война, а чума каждое лето уносит жизни.

Я не разделяла ее уверенности.

Бабушка учила меня понимать знаки, и это знамение было неочевидным. Какую землю посетят смерть и разрушения – ту, что мы покинули, или ту, куда плывем? Огни объяли все небо целиком, от востока до запада и от запада до востока.

Аптекарь Джонас не участвует в попытках толковать явление. Он уже видел северное сияние в прошлых путешествиях и говорит, что правильное его название – Aurora Borealis, а также что для жителей северных стран, мореходов и путешественников это такая же привычная часть небосвода, как для нас солнце, луна и звезды.

Он не скрывает своего мнения от окружающих, и его вежливо слушают, но по глазам видно, что никто не верит. Если Джонас и успел приобрести друзей благодаря своим целебным зельям, сейчас он их растерял. Одни полагают, что он слишком много умничает, другие обижаются, что он считает их невеждами.

Сегодня разговоры затянулись заполночь, но внезапно налетел ветер и над нами раздался треск, похожий на выстрел. По палубе забегали матросы, зазвучали команды. Корабль накренился и стал поворачиваться, и мы услышали, как корпус начал с шипением рассекать воду. Джонас лишился последних слушателей. Голоса наперебой возносили хвалу небесам за избавление, руки сами складывались в молитве. Не мы ли избранные? Не это ли обещал нам Элаяс Корнуэлл?

Многие считали, что поднявшийся ветер – не что иное, как дыхание самого Господа.

20.

Сильный ветер не лучше безветрия, а он становится все сильнее и воет над нами, как живая тварь. Он больше никому не кажется дыханием Господа. Мы взлетаем на волнах, подобных горам, и проваливаемся в такие бездны, что, кажется, достигнем самого дна океана. «Аннабелла» кренится и дрожит, а гигантские волны одна за другой разбиваются о нос корабля, сотрясая его до самой кормы. Ледяная вода льется сквозь все щели. Наверху слышны топот и голоса матросов, но слова неразличимы за ревом ветра. Люди жмутся друг к другу в темноте, дрожа от ужаса: кажется, нас вот-вот поглотит пучина. Качка такая сильная, что ходить невозможно, и все вещи, которые забыли привязать, мотаются по полу из стороны в сторону. Нас крутит и вертит, как в маслобойке. И мы беспомощны, словно листья на ветру.