Текст книги "Пираты"

Автор книги: Селия Рис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

7

Отец сидел в своем кабинете мрачный, как туча, в мятой одежде, словно спал в ней, не снимая, парик набекрень. Он выглядел исхудавшим, а щеки и скулы потемнели от трехдневной щетины, глаза покраснели от бессонницы. С тех пор как я видела его в последний раз, он казался постаревшим лет на двадцать. Он ожидал караван судов с Ямайки, но в порт прибыло всего одно.

– И нечего тут причитать понапрасну! – прикрикнул он на миссис Уилкс, отмахиваясь от нее обеими руками, как от назойливой мухи. – Мне и так тошно!

– Отец… – начал было Джозеф.

– А ты бы вообще помолчал! – Отец наполовину привстал в своем кресле. – Это ты по большей части виноват в том, что нашу семью постигло разорение! Твое деяние граничит с преступлением. Куда ты подевал те деньги, что я передал тебе для страховки судов и грузов?!

Брату нечего было возразить. Он даже не покраснел, только понурил голову и весь сжался, как десятилетний мальчишка, пойманный за руку на воровстве сладостей приказчиком кондитерской лавки.

– Ты присвоил страховку в надежде на прибыль, а теперь все погибло. Все на дне морском! – Отец поднялся, тяжело опершись на крышку письменного стола, чтобы посмотреть в лицо сыну. – Как я теперь расплачусь с кредиторами? Как покрою убытки плантаторов, доверивших нам свой товар? Что отдам торговцам, уже купившим его под мое честное слово? Без моих судов и денег мне нечем с ними рассчитаться. Может быть, ты мне ответишь? Я обвиняю тебя в мошенничестве, Джозеф Кингтон, и ты сам это знаешь! Я мог бы отдать тебя правосудию – и это как раз то, чего ты заслуживаешь! – однако я воздержусь… на этот раз. Но предупреждаю: тебе придется вести себя предельно внимательно… – Джозеф открыл рот, собираясь что-то сказать, но отец резко оборвал его: – Поговорим позже. А теперь – прочь с моих глаз!

Решив, что ко мне это тоже относится, я направилась к выходу вслед за мачехой и братом, но отец окликнул меня:

– Останься, дочка. Мне нужно поговорить с тобой.

Я вернулась к столу и замерла в ожидании, но отец как будто позабыл о моем присутствии. Он сидел в кресле, погрузившись в раздумья и безучастно взирая в окно на раскинувшийся внизу город.

– Отец? – напомнила я о себе.

– Тебе уже подыскали жениха?

Я покачала головой.

– Ну, а хотя бы кандидатуру подходящую? В последнем письме твоя мачеха писала, что имеет виды на одного молодого человека…

Я мысленно представила распухшую физиономию Джеймса Кэлторпа с перебитым носом и снова покачала головой.

– Вот и хорошо! – Он потер руки, словно пытаясь согреть их. – Я всегда говорил, что от этих младших сыновей никакого проку, только напрасный перевод денег. Корчат из себя аристократов, а у самих и ночного горшка за душой не найдется! Значит, ты свободна?

– Ну-у… не совсем…

– Что ты имеешь в виду? – насторожился отец. – Говори прямо!

Я сделала глубокий вдох, намереваясь признаться ему во всем и одним махом разрешить все проблемы. В сердце моем вспыхнула надежда. Если я сейчас правильно разыграю свои карты, то не исключено, что смогу уже в ближайшее время выйти замуж за Уильяма. Да и домашним облегчение, сами же хотели поскорей от меня избавиться.

– Я помолвлена.

– Вот как? – нехорошо прищурился отец. – И с кем же?

– С Уильямом. Он приезжал в Бат, мы встретились и…

– С Уильямом? Каким Уильямом?

– Уильямом Дэвисом. Ты знаешь его.

Отец задумчиво поскреб щетину на подбородке.

– Что-то припоминаю. Отец, кажется, ходил у меня капитаном на «Святом Иоанне», а мать держит в порту постоялый двор «Семь звезд». Так?

– Да-да, тот самый! Он сейчас…

– Простой матрос? Никогда я не выдам свою дочь за простого матроса, так и знай!

– Он не матрос! Он лейтенант Королевского флота!

– Какая разница? – усмехнулся отец. – Это одно и то же!

– Но мы же помолвлены!

– Ну и что? Ты несовершеннолетняя и выйти замуж без моего согласия не можешь. А я такого согласия не дам! – Прочтя, должно быть, на моем лице обиду и разочарование, он чуточку смягчился: – Вижу, ты считаешь меня жестоким и несправедливым, но это не так, поверь. А если не веришь, спроси о том, что такое жестокость и несправедливость, тех бристольских вдов и сирот, чьих кормильцев отняло море. Да что далеко ходить? Спроси об этом меня! Я в одночасье потерял все. Все! – Голос его дрогнул и сорвался на крик: – Ты хоть понимаешь, что теперь мне придется продать последнее, чтобы расплатиться с долгами?! – Отец вскочил, подошел ко мне вплотную и заглянул в глаза. – Если я попрошу, ты ведь выручишь нас, Нэнси, правда? – Он коснулся моей щеки и ласково провел по ней дрожащими, старческими пальцами. – Ты сделаешь это? Ради меня? Ради нашей семьи?

– Конечно, папа!

Я совершенно не представляла себе, на что соглашаюсь. Но разве могла я поступить иначе, видя его в столь плачевном состоянии?

– Хорошая девочка! Моя девочка! Моя Нэнси! Я знал, что могу на тебя положиться. Ты всегда была честной и верной, не то что твой никчемный братец – мот и картежник! Ты дочь своего отца, и я уверен, что ты с честью исполнишь свой долг. – Отец медленно, мелкими шажками, заметно пошатываясь и хватаясь за стол обеими руками, чтобы не упасть, вернулся обратно в кресло. – У меня остался последний шанс, – сказал он, с облегчением опустившись на мягкое сиденье. – Последний и единственный, – добавил отец слегка заплетающимся языком, но когда он снова поднял голову и посмотрел на меня, глаза его светились прежним блеском и несгибаемой волей. – Я ожидаю к обеду важного гостя и хочу, чтобы ты выглядела веселой и обворожительной, а не такой, как сейчас. Немедленно прекрати дуться, пока все молоко в доме не скисло! Ступай к Сьюзен, пускай она приведет тебя в порядок. И пришли ко мне Джозефа. Попробуем вместе прикинуть, как выпутаться из этой передряги.

Буря никого не обошла стороной. Пострадали все бристольские судовладельцы, но наибольшие убытки пришлись на долю отца. Он потерял целый караван. Ко дну пошли сразу два десятка судов вместе с командами и грузом. Уцелели лишь те, что во время шторма находились в порту или далеко от Англии, но ожидать прибытия последних в скором времени не приходилось.

– Весь Бристоль только об этом и судачит! – взахлеб рассказывала последние новости Сьюзен, вернувшись из города. – Из наших только одно судно спаслось. В экипаже одни иностранцы: все смуглые, черноволосые, с золотыми сережками в ушах и по-английски ни бельмеса не понимают. Как они умудрились выдержать ураган, не потеряв ни паруса, ни снасти, ума не приложу. В порту поговаривают, что капитаном у них, должно быть, сам сатана, а иначе чем объяснить такое везение?

Портовые кумушки даже не догадывались, как близки они к истине в своих рассуждениях, но тогда я об этом и не подозревала.

Заинтриговавший всех таинственный капитан и был тем самым «важным гостем», ожидавшимся к обеду Обеду, которому, увы, не суждено было состояться. Обожаемый отцом ростбиф пережарился и подгорел, а заказанный им на десерт пышный пудинг позабытый в духовке, перетомился и засох, стал жестким, как пушечное ядро. Сьюзен успела только распустить мне волосы и начать их расчесывать, когда внизу раздался чей-то громкий крик, сменившийся топотом ног. Потом снова крики и возбужденные голоса по всему дому. Я была неодета, поэтому Сьюзен одна спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось. Вернулась она через несколько минут, бледная и потрясенная.

– Что там такое? – спросила я с нетерпением, отвернувшись от зеркала.

– Беда, мисс, – ответила она чуть слышно, и глаза ее наполнились слезами. – С вашим отцом совсем плохо. Они сейчас поднимают его наверх.

Я вылетела из комнаты, в чем была – корсете и нижней рубашке, – и застыла на пороге, в ужасе взирая на скорбную процессию. Роберт шел первым, спиной вперед. Голова отца свесилась на грудь, а правая рука повисла, задевая за ступеньки. Сзади пыхтел лакей, поддерживая хозяина под коленки. Я сбежала по лестнице, чтобы помочь, и подхватила свисавшую руку. Она оказалась безжизненно вялой и неожиданно тяжелой. Бережно уложив ее отцу на грудь, я заглянула ему в лицо. Оно было землисто-серым, без единой кровинки, челюсть отвисла, а обращенную ко мне щеку изрезали тяжелые складки. Полуоткрытые глаза с налитыми кровью белками невидяще смотрели в потолок.

– Он?.. – Я беспомощно посмотрела на Роберта.

Тот понял меня без слов и только хмуро покачал головой:

– Еще жив. За доктором уже послали.

Они отнесли отца в его спальню и уложили на кровать. Роберт послал лакея за горячей водой и чистыми простынями, сам же встал у изголовья, со слезами на глазах глядя на распростертое тело. Я на цыпочках удалилась, оставив отца на его попечение.

– Хозяйка говорит, у него апоплексический удар, – сообщила Сьюзен. – Те же симптомы, что и у покойного мистера Уилкса. Уж ей ли не знать!

Приехавший доктор только руками развел: медицина в подобных случаях бессильна. Все ожидали, что мачеха тоже сляжет, но после первого потрясения та взяла себя в руки и собственноручно написала два письма: одно Генри в Лондон, другое Неду в полк. Отец умер на третий день, так что братья приехали вовремя, чтобы успеть попрощаться с ним. Когда стало ясно, что конец близок, мы все собрались у его смертного одра. Генри и Джозеф стояли по правую и левую руку у изголовья, а мы с Недом – в ногах, с трепетом прислушиваясь к хриплому, прерывистому дыханию умирающего и мучительно сознавая, что каждый вдох или выдох может оказаться последним. Все эти дни отец находился без сознания, но перед самой смертью пришел в себя, приподнял голову, огляделся, схватил Генри за рукав и притянул к себе. Оба старших брата склонились над ним. Последние слова отца были тихими и неразборчивыми, и я ничего не расслышала, но братья, очевидно, поняли и согласно кивнули.

– Мы обещаем, отец, – сказали они в один голос.

Пальцы его разжались, глаза закрылись, голова бессильно упала на подушку.

Подъездную дорожку перед домом щедро посыпали соломой, чтобы приглушить звуки конских копыт я колес прибывающих экипажей. По обычаю, повернули к стене все зеркала, закрыли ставни и задернули занавески и шторы. Тело отца положили в столовой, окружив частоколом высоченных восковых свечей. Роберт нес у гроба бессменную вахту. С утра до вечера в дом стекались близкие, друзья и просто знакомые, чтобы отдать последнюю дань усопшему и выразить свои соболезнования вдове и детям. Они мягко ступали по коврам и разговаривали вполголоса, но ни для кого не было секретом, что большинство визитеров являлись нашими кредиторами и, естественно, им не терпелось выяснить, что станется с их капиталовложениями. Интересы инвесторов не терпели отлагательства, и многие из них предъявляли свои претензии, не дожидаясь похорон. Чтобы смягчить наиболее настойчивых, Генри усиленно угощал их «бристольским молоком» [12]12
  "Бристольское молоко» – сорт шерри.


[Закрыть] и печеньем, заверяя на словах, что все в порядке и никто не пострадает. Кредиторы уныло потягивали шерри, смахивая с обшлагов крошки бисквита, но в конечном итоге все же соглашались предоставить Генри небольшую отсрочку для улаживания отцовских дел.

– Больше я ни о чем и не прошу, – благодарил старший брат. – Всего лишь немного времени.

Однако, отделавшись от гостей, Генри тут же удалялся в библиотеку, где проводил нескончаемые часы над договорами, заемными письмами и прочими обязательствами. Возвращался он оттуда поздно вечером, мрачный, усталый и с воспаленными глазами. Разорение нашей семьи выглядело свершившимся фактом, и только чудо могло спасти нас от полного краха и нищеты. Кредиторы дали согласие подождать до погребения, но все понимали, что они явятся вновь и заберут последние оставшиеся крохи.

Уж не знаю, какому богу он молился, однако нашим избавителем от позора и долговой тюрьмы стал тот самый капитан-иностранец, одержавший победу над ураганом. Прибыл он из Бразилии, а звали его Бартоломе. Он появился у нас в доме за день до похорон отца. Одно его присутствие вызвало всеобщее любопытство и шушуканье по углам. Для всех он был полной загадкой; даже братья не знали ни его фамилии, ни происхождения, ни возраста, ни места рождения. Казалось, он возник из ниоткуда, окутанный тайной и легендой, будто непроницаемым черным плащом. Полагаю, Бартоломе был ровесником покойного отца, но выглядел намного моложе. Парика он не носил, а в ниспадавшей на плечи густой черной шевелюре не было ни единого седого волоска. Подтянутый и худощавый, он был словно высечен из цельного куска железного дерева. Коротко подстриженные тонкие усики и бородка казались нарисованными на его оливково-смуглом лице.

Если верить ходившим в Бристоле слухам, в молодости он занимался пиратством и скопил огромное состояние, однако братья предпочитали считать его коллегой-плантатором, хотя и с довольно бурным прошлым. Дело в том, что ямайские владения Бартоломе вплотную примыкали к нашим, и они с отцом в течение многих лет были торговыми партнерами. Отец поставлял работников на плантации соседа, сам же, в свою очередь, занимался переработкой и реализацией произведенного на них сахара. Оказалось, Бартоломе уже бывал раньше в нашем доме, а накануне похорон приехал снова – выразить соболезнование и предложить помощь. Он провел несколько часов, запершись в библиотеке вместе со старшими братьями, а когда уехал, все наши семейные проблемы развеялись, как по волшебству.

Я встретилась с ним в холле. Генри и Джозеф как раз провожали гостя.

– Мисс Нэнси! – галантно поклонился бразилец. – Счастлив снова видеть вас, несмотря на постигшее вашу семью несчастье. – Он взял меня за руку. Его гибкие, длинные пальцы были унизаны более чем полудюжиной перстней с крупными рубинами и изумрудами старинной огранки. Бартоломе долго смотрел на меня сверху вниз своими угольно-черными глазами – такими темными, что зрачков практически не было видно. – Искренне сожалею о вашей утрате, – пробормотал он, поднеся мою руку к губам, оказавшимся теплыми и влажными. Прикосновение его шелковистых, мягких усов и бороды к моей коже было похоже на прикосновение к морде пантеры. Я едва сдержалась, чтобы не отдернуть руку. – Если вы будете когда-либо нуждаться в помощи или содействии с моей стороны…

– Благодарю вас, сэр, вы очень добры.

– Последний раз мы виделись, когда вы были совсем ребенком… – Он улыбнулся, обнажив крупную щель между передними верхними зубами – верный признак необузданной страстности, по словам Сьюзен.

– Да, я помню вас, сэр.

На самом деле мне тогда шел уже четырнадцатый год, и принять меня за ребенка в то время было по меньшей мере невежливо с его стороны.

– А ныне вы превратились в очаровательную юную леди, – добавил Бартоломе, переводя взгляд с моего лица на фигуру.

– Как видите, сэр. – Я смущенно потупила взор.

Когда он улыбался, вокруг глаз появлялась отчетливо видимая сетка морщин, выдававшая его истинный возраст. Он продолжал пристально меня разглядывать, я же не знала, что добавить к сказанному, и оттого еще сильнее смущалась. Наконец он повернулся к братьям.

– Мы обо всем договорились, джентльмены, – сказал Бартоломе, пожимая им руки на прощание. – Все прекрасно. Нет, просто отлично!

В тот момент я подумала, что его слова относятся к достигнутому между ними деловому соглашению, позволявшему нашей семье избежать банкротства, поэтому у меня не возникло никакой задней мысли. Генри и Джозеф тепло проводили посетителя, наперебой уверяя его в своей благодарности и преданности, а я так ничего и не заподозрила. Представляю, как они оба втихомолку смеялись за моей спиной. Да что говорить! Они смеялись бы надо мной в открытую, не находись тогда тело отца в столовой на втором этаже. Затем братья вслух принялись обсуждать ближайшие планы вновь воспрянувшего торгового дома Кингтонов: закупку крупных партий товара и даже приобретение новых судов. Помню, что ощущала в те минуты огромное облегчение и радость и испытывала искреннюю симпатию к бразильцу, выручившему наше семейство из долгового плена. Теперь же, вспоминая об этом, я стыжусь собственной наивности и легковерия.

На следующий день батюшку торжественно похоронили в соборе Св. Марии, ревностным прихожанином которого отец был с детских лет, не пропустив ни одной воскресной службы за все время своего пребывания в Бристоле. Теперь же он обрел под его сводами вечный покой.

Внутри церкви царил полумрак, усугубляемый вновь собиравшимися за окнами тяжелыми грозовыми тучами. Люди все прибывали, и от их дыхания свечи начинали трещать и гаснуть. Единственным ярким пятном во всем огромном зале был расшитый золотом красный офицерский мундир Неда. Но когда я случайно обернулась, глаза мои уловили холодный блеск драгоценных камней. Бартоломе тоже явился на отпевание и стоял сразу за нашими спинами, на полпути к алтарю, преклонив одно колено. Огромный алмазный крест у него на груди слегка раскачивался, отражая трепещущее пламя свечей сказочным сиянием звездной россыпи. Богобоязненные бристольцы с отвращением отворачивались и в негодовании качали головами: подобного святотатства в этих стенах не видели, как минимум, последние сто лет [13]13
  Прихожане Англиканской церкви испытывают аналогичные с протестантами чувства при виде чрезмерной роскоши при богослужении.


[Закрыть].

Но Бартоломе, казалось, не замечал всеобщего осуждения, а поймав мой изумленный взгляд, широко улыбнулся в ответ, опять обнажив широкую щербину между передними зубами. Кулачок Сьюзен больно врезался мне в спину, как бы напоминая, что негоже пялиться на посторонних во время похорон собственного отца.

Служба закончилась довольно быстро, и народ потянулся к выходу. Только тело отца осталось лежать под каменными плитами пола, по которым ежедневно проходили сотни людей. Братья заказали алебастровое надгробье, не пожалев затрат и поручив лучшему резчику изобразить на нем все атрибуты, связанные с деловыми интересами батюшки: морские суда, стебли сахарного тростника, коленопреклоненных невольников, фонтан в виде плакучей ивы – торговую марку семейных предприятий – и череп в углу в качестве напоминания о бренности человеческого существования.

Завещание зачитали в кабинете покойного. Мне еще не исполнилось шестнадцати, поэтому меня даже не пригласили на оглашение. Моими опекунами до совершеннолетия отец назначил Генри и Джозефа. Первому предстояло унаследовать всю собственность в Англии, второму – отправиться на ямайские плантации. В результате между братьями произошла грандиозная ссора, что никого не удивило, – они чуть ли не с пеленок препирались по малейшему поводу. Генри, как всегда, вышел из спора победителем, да и сам Джозеф не осмелился оспаривать последнюю волю батюшки и негодование свое выражал больше для проформы, нежели всерьез. Тем не менее некоторое время он дулся на старшего, бормоча себе под нос, что отец, дескать, всегда больше любил Генри и все самое лучшее неизменно доставалось ему. Мне даже стало его немного жаль, но когда я попыталась утешить Джозефа, тот бесцеремонно посоветовал мне приберечь свое сочувствие для себя самой.

– Ты поедешь со мной, – ехидно ухмыльнулся он. – Только не говори мне, что слышишь об этом впервые!

Я действительно впервые слышала о своем предстоящем отъезде на Ямайку, что привело меня в ужас.

– Но зачем?! Что я буду там делать?

– Такова воля отца.

Казалось, я живу в доме, полном тайн, в которые посвящены все, кроме меня. Даже верной Сьюзен было известно куда больше, чем мне.

– Мне ужасно жаль, мисс Нэнси, – вздохнула она. – Нет, мне правда жаль. Без вас здесь все пойдет по-другому.

– Но ты ведь знала, признайся?

Сьюзен молча кивнула.

– А мне почему не сказала?

– Мне запретили, – ответила она, нервно разворачивая и вновь складывая одно из моих летних платьев, прежде чем уложить его в сундук.

– Почему? – удивилась я.

– Чтобы вы не убежали из дому…

– Убежала из дому?! – Я так и плюхнулась на кровать, донельзя пораженная ее загадочными словами. – И куда же я могла убежать?

– Откуда мне знать?.. – Сьюзен смотрела в сторону, явно скрывая от меня что-то еще.

– Давай уж говори, не томи, – сказала я, прочитав по ее лицу, что ей не терпится поделиться со мной секретом.

– Хозяйка посчитала, что ты можешь потерять голову и сбежать с ним.

– С кем?

– С Уильямом. С кем же еще? Клянусь, мисс Нэнси, я ей ни слова не говорила! – заторопилась Сьюзен. – Но у хозяйки есть глаза и своя голова на плечах. Она видела вас вместе в Бате.

– Да я от него с тех пор ни единой весточки не получила!

– Не надо так переживать, мисс Нэнси, – с нарочитой сердечностью попыталась успокоить меня Сьюзен. – Может, оно и к лучшему? Встретите там какого-нибудь симпатичного молодого плантатора с кучей денег…

– Да не нужен мне никакой молодой плантатор! А ведь ты еще что-то знаешь, Сьюзен. Сейчас же рассказывай!

Она покосилась на меня, лихорадочно соображая, как поступить.

– Он приходил, – нехотя сообщила девушка после долгого раздумья.

– Когда?

– Аккурат перед тем, как у хозяина случился удар.

– Почему же мне ничего не сказали?

– Не до того было, – махнула рукой Сьюзен и снова задумалась: продолжать или промолчать. – А на следующий день письмецо прислал, – сообщила она наконец.

– Где оно? Куда делось? Что в нем было?

– Что там было, понятия не имею, а что с ним сталось, открою. Хозяйка у меня на глазах бросила его в огонь, сказавши при этом: «Меньше знаешь, крепче спишь». А потом добавила, что подобные послания от молодых людей сомнительной репутации могут вскружить тебе голову и заставить совершить опрометчивый поступок.

– Все равно ты могла бы мне рассказать, – с упреком покачала я головой.

– Она пригрозила, что выгонит меня, ежели я хоть словечком обмолвлюсь, – всхлипнула Сьюзен, уткнувшись лицом в передник.

Я успокаивающе похлопала ее по плечу и решительно потянулась за письменными принадлежностями.

– Возможно, с ним еще не поздно связаться. Попробую отправить Уильяму письмо.

– Бесполезно, – шмыгнула носом Сьюзен. – Ной, муж нашей кухарки, тоже служит в Королевском флоте. От нее я узнала, что сегодня утром все корабли снялись с якоря и ушли в Портсмут. Простите, мисс, но тут уже ничего не поделаешь.

Она была права, и мы обе это понимали. Не в силах что-либо изменить, я принялась помогать ей укладывать мои летние вещи, одновременно пытаясь не думать об Уильяме. Вот только как это сделать, если он ни на миг не выходил у меня из головы? Где он сейчас? Что с ним? И что он думает обо мне, не получив ответа на свое письмо? Не зря волновалась миссис Уилкс: я без колебаний сбежала бы с Уильямом из дому, знай я о том, как она со мной поступила! Но я упустила свой шанс, и теперь будущее представлялось мне унылым и беспросветным, как непогожий зимний день.

Мне не в чем было обвинять Сьюзен. Долгие годы она оставалась моей верной и преданной подругой, и я не могла заставить себя думать о ней дурно. Я даже подарила ей на прощание кое-какие свои драгоценности: жемчужную брошь, которой она всегда восхищалась, коралловое ожерелье и такие же сережки.

То ли миссис Уилкс почувствовала во мне какую-то перемену, то ли просто испытывала угрызения совести за содеянное, во всяком случае, в последний вечер перед отплытием она впервые на моей памяти обошлась со мной по-человечески. Сама налила мне чашку шоколада из своего любимого серебряного кувшинчика и потом долго со мной беседовала, в радужных красках расписывая мою будущую жизнь на Ямайке, но ни словом не намекая, чего же именно ожидает от меня семья. Создавалось впечатление, будто в ее глазах я перешла наконец некую незримую границу, отделявшую девушку от молодой женщины.

– Конечно, в столь юном возрасте потрясение неизбежно, – обмолвилась она лишь в самом конце разговора, смущенно теребя складки своего платья. – Тем более поначалу. Но надо привыкать, моя дорогая, рано или поздно нам всем приходится пройти через это.

– Да-да, конечно, – рассеянно кивнула я, все еще наивно полагая, что речь по-прежнему идет о моей жизни на плантации.

– Мне пришлось заменить тебе мать, и я считаю своим долгом… – Тут она замялась, а я посмотрела на нее с удивлением: миссис Уилкс славилась тем, что никогда не лезет за словом в карман. – Говорят, правда, что он постоянно в разъездах и редко бывает дома, так что вряд ли станет тебе особенно докучать, – закончила она и облегченно вздохнула, после чего удалилась в мою спальню, дабы лично проконтролировать, правильно ли Сьюзен уложила мои вещи.

Я последовала за ней, позабыв и думать о странном разговоре. Утром я покину родительский дом, и мне есть чем заняться, помимо размышлений о характере нашей беседы. Кроме того, я была уверена, что под ним мачеха подразумевает Джозефа, со стороны которого я и так ничего не опасалась.

Даже сейчас, когда я думаю об этом, меня порой душит горький смех. Боже, какой же наивной была я тогда!..