Текст книги "Пираты"

Автор книги: Селия Рис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Мы встали лицом к лицу, скрестив руки, – мои холодные ладони поверх горячих пальцев Минервы.

– Клянемся! – ответили мы в унисон.

– Тогда подписывайте.

Вытащив из-за пояса нож, Брум надрезал кожу на подушечках наших больших пальцев, а Пеллинг подал гусиное перо. Сначала мне, потом Минерве. Мы поставили свои подписи так близко одна под другой, что ее кровь смешалась с моей.

Толпа восторженно взревела, хотя было не совсем понятно, чему они радуются: нашему посвящению в пираты или появлению Винсента Кросби с огромной двуручной серебряной чашей, до краев наполненной ромом? Капитан пригубил первым и передал ее нам. Минерва без видимых усилий поднесла чашу к губам и отпила глоток, умудрившись не пролить ни капли. Я никак не ожидала, что чаша окажется такой тяжелой, и, когда очередь дошла до меня, едва удержала ее в руках. Огненная жидкость обожгла нёбо, язык и горло, но я мужественно подавила приступ кашля, не желая отставать от подруги и ударить в грязь лицом перед командой. Подскочивший Винсент с улыбкой избавил меня от непосильной ноши, тут же приложился сам, за ним Пеллинг, и дальше чаша пошла вкруговую. Но желающих оказалось так много, что ее пришлось наполнять снова и снова. К тому времени, когда запиликали скрипки и начались пляски, о нас никто уже не вспоминал.

Мы незаметно ускользнули и нашли для ночлега укромное местечко, подальше от шумно веселящихся буканьеров. Минерва из предосторожности разбросала вокруг сухие ветки – чтобы успеть проснуться, если кому-то вздумается нас потревожить.

Я привыкла спать на земле, но рыхлый песок под открытым небом охлаждается за ночь сильнее, чем утоптанный земляной пол хижины. Я так замерзла, что проснулась на рассвете совсем закоченевшая. Оглядевшись по сторонам, я ужасно обрадовалась, увидев неподалеку разведенные костры, на которых готовился завтрак, и побежала греться. Мой старый знакомый Эйб Рейнольде получил повышение, сменив форму стюарда на фартук и белый колпак кока. Он накормил меня горячей кашей и напоил крепким чаем. Казалось, он рад снова видеть меня. Когда я спросила, нравится ли ему пиратская жизнь, он широко улыбнулся, выставив на показ свои выдающиеся клыки, и откровенно признался, что лучшей жизни и не знал. Я сидела на деревянной колоде и с аппетитом поглощала сытное варево, пока Эйб рассуждал о том, как быстро преобразилась «Салли-Энн», став настоящим пиратским кораблем, и о том, что пираты уснули прямо там, где свалились накануне после ночной попойки. Пляж напоминал поле битвы после сражения, с той лишь разницей, что полегших в ней бойцов скосили отнюдь не пушечные ядра и пули.

Солнце поднималось над горизонтом, согревая все вокруг своими живительными лучами. Спящие пираты зашевелились, пробудились и сразу, словно лошади, впряглись в работу. Впряглись в буквальном смысле слова: налегая грудью на широкие ремни, схожие с конской упряжью, они дружными усилиями стащили «Избавление» с прибрежного песка на мелководье лагуны и оставили там лежать на боку и дожидаться прилива. Как только вода поднялась до максимального уровня, а корабль принял вертикальное положение, гребцы на двух шлюпках отбуксировали его на глубину.

Меня отправили помогать парусному мастеру, занятому изготовлением нового пиратского флага, который будет реять на флагштоке грот-мачты, внушая трепет и ужас всем встречным судам. Эскиз для рисунка на флаге набросал сам Брум: в центре черного полотнища традиционный череп над скрещенными костями, а по бокам песочные часы и обнаженный клинок.

– Они вроде как намек или подсказка: мол, время истекает, так что сдавайтесь, пока не поздно, иначе всем хана, – растолковал мне символический смысл дополнительных атрибутов мистер Джессоп, добавив с сомнением в голосе: – Кому надо, сообразит, я думаю, ежели, конечно, голова на плечах имеется.

Парусный мастер Йен Джессоп, меланхоличный человек маленького роста с уныло вытянутой физиономией и большими грустными глазами, виртуозно управлялся с иглой и наперстком, но рисовал до того скверно, что Адам, забраковав несколько изготовленных им флагов, начал терять терпение.

– Что за мазня, я тебя спрашиваю?! – негодовал капитан, с отвращением взирая на последний «шедевр» мастера. – По-твоему, это череп? Намалеванный бычий пузырь на палочках, вот что это такое! Что о нас подумают, увидев такое убожество? Примут за балаганных шутов, явившихся лупить их по головам [38]38
  Намек на ярмарочные выступления паяцев, на потеху публике колотящих друг друга надутыми бычьими пузырями с горохом.


[Закрыть]. – Скомкав испорченное полотнище, Брум со злостью швырнул им в незадачливого живописца. – Кошка лапой и та лучше нарисует!

Пришлось мне взяться за дело. Припомнив уроки рисования и мысленно представив аналогичное изображение на надгробье в соборе Св. Марии, я взялась за кисть. С костями и песочными часами я управилась без затруднений, а с тесаком обошлась и того проще. Одолжив у одного из наблюдавших за моей работой самый большой, я приложила его к полотнищу и обвела по контуру, после чего осталось только закрасить его. Зрители восторженно загалдели.

– Ишь, ты! Лихо! – Один из пиратов одобрительно хлопнул меня по спине. – Да завидев такое страшилище, все купцы враз обосрутся! Уй!.. – Он вдруг вспомнил, кто я такая. – Прошу прощения, мисс, сорвалось.

– Надеюсь, твое пророчество сбудется, – ответила я с улыбкой. – Для того и старалась.

Капитан был доволен. Теперь уже ничто не препятствовало выходу «Избавления» в море, чтобы начать охотничий сезон. Первым делом Адам приказал поднять черный флаг и только потом дал команду ставить паруса. Отлив только начинался, задул попутный ветер, и мы благополучно покинули Катлесс-Бей, взяв курс на Наветренный пролив между Кубой и Испаньолой. Брум решил курсировать вдоль самых оживленных в Карибском бассейне морских путей в ожидании подходящей добычи в виде груженного товаром торгового судна. Винсент с жаром уверял, что встретить и захватить тихоходного «купца» в тех водах едва ли не проще, чем найти в курятнике цыпленка и свернуть ему шею. Почти никто не сомневался, что желанного приза долго ждать не придется.

Невидимая грань отделяет стоящих вне закона авантюристов от законопослушных обывателей. Ступив на палубу пиратского корабля и даже поставив свои подписи под его уставом, мы с Минервой еще не переступили черту. По ту сторону мы окажемся после первого абордажа, и тогда уже пути назад не будет. Я поделилась своими соображениями с подругой, напомнив ей, что еще не поздно отказаться и это наш последний шанс, но Минерва даже не удостоила меня ответом. Она стояла у фальшборта, держась за поручни и завороженно устремив взор в морскую даль.

Так началась наша жизнь среди пиратов.

21

Боевое крещение навсегда врезается в память. Ноги у меня сделались ватными, во рту пересохло, и я дрожала от страха, стоя наготове и с трепетом ожидая столкновения борт в борт с преследуемым нами судном. Нет ничего хуже ожидания. Я повидала немало сильных мужчин, чьи лица задолго до начала схватки белели как полотно, а их желудки выворачивало наизнанку или так прихватывало, что не всякий успевал добежать до гальюна. В таких случаях не принято подтрунивать, а тем более издеваться над осрамившимся товарищем, и даже записные насмешники, способные подшутить хоть над собственным палачом, хоть над самим сатаной, не позволяют себе ничего лишнего.

В такие минуты все напряжены, сосредоточены и ждут сигнала, сжимая в руках багры и абордажные крючья, метательные ножи, топоры и тесаки. Иногда Брум собирал на баке музыкантов, и мы атаковали противника под барабанную дробь и звуки литавр, но чаще приказывал палить из пушек холостыми выстрелами, и тогда волна полуобнаженных пиратов накатывалась на обреченное судно прямо из облаков клубящегося порохового дыма.

Но стоит перебраться на палубу приза, и все меняется, будто по мановению волшебной палочки. Собственные страхи безвозвратно уходят, как только осознаешь, что они ничто по сравнению с тем ужасом, который команда и пассажиры атакуемого корабля испытывают перед пиратами. Мы обрушивались на них с безрассудной дерзостью, очертя голову и безжалостно пресекая малейшие попытки к сопротивлению. Впрочем, заранее деморализованные жертвы обычно сразу сдавались, прекрасно зная, что в противном случае пощады не будет.

В тот первый раз мы с Минервой, обе с ног до головы обвешанные оружием, стояли рядом у фальшборта и ждали команды. У каждой по паре заряженных пистолетов со взведенными курками, заточенный до бритвенной остроты тесак, ножи и тяжелый топор в петле на поясе. Мне никак не удавалось унять дрожь в коленках, костяшки пальцев, сжимавших поручни, побелели, в то время как Минерва оставалась холодной и спокойной, как высеченная изо льда статуя. Мне случалось и раньше наблюдать ту же позу и тот же остановившийся и будто устремленный в неведомые дали взгляд у Филлис, Томаса и других рабов, на которых изливалась маниакальная злоба Дьюка. Взгляд этот выражал не только безропотную покорность и смирение с неизбежным, но еще и молчаливый вызов, наперекор всему бросаемый судьбе.

Меня подташнивало и знобило, бросая то в жар, то в холод, лицо позеленело, как кожура недозрелого банана. Сухая и теплая рука подруги ободряюще сжала мое запястье.

– Мы будем оберегать друг друга в бою, – склонилась к моему уху Минерва, чтобы перекричать грохот пушечной канонады. – И ничего не бойся: ведь ты со мной, а я с тобой!

Мы одними из первых покинули «Избавление» и одновременно перепрыгнули на палубу атакованного судна, готовые драться и умереть, защищая спину напарника. Но схватка увяла, не успев разгореться. Экипаж «купца» капитулировал после первого же натиска. Это было самое обыкновенное торговое судно, и люди нанимались на него вовсе не за тем, чтобы сражаться с пиратами. Они сложили оружие, не оказав сопротивления, но когда все закончилось, я едва успела добежать до фальшборта. Обнаружив меня перегнувшейся через поручень и кормящей рыбок остатками вчерашнего ужина, Минерва не нашла ничего более оригинального, чем задать мне идиотский вопрос:

– Ты в порядке, Нэнси?

– В полном! – огрызнулась я, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Просто перенервничала немного. И еще…

– Что?

– Мне показалось, что один из офицеров очень похож на Уильяма.

– Который? – со внезапно вспыхнувшим интересом оглянулась она на кучку пленников, согнанных на шкафут [39]39
  Шкафут – средняя часть верхней палубы.


[Закрыть] и столпившихся у основания грот-мачты.

– Помощник.

– Симпатичный парень, – с одобрительной усмешкой кивнула Минерва. – У тебя неплохой вкус!

Я не на шутку разозлилась:

– Тебе бы только зубы скалить, а мне не до смеха! Вот ты представь на минутку, что это на самом деле Уильям. Что он обо мне подумает, увидев среди пиратов, в мужской одежде, с тесаком в одной руке и пистолетом в другой? Но даже не это самое страшное… – Тошнота снова подкатила к горлу при одной мысли о том, что может случиться. – Самое страшное, что он теперь на другой стороне. И если мы встретимся, Уильям будет в стане врагов и даже может погибнуть от моей руки!

Моя страстная отповедь отрезвила подругу. Лицо ее сделалось серьезным, губы плотно сжались.

– Но твой нареченный служит во флоте, – заметила она после некоторого раздумья, – а капитан Брум ни за что не станет нападать на военные корабли. Скорей уж они нападут на нас!

Последняя ее фраза отнюдь не успокоила меня, только еще сильнее расстроила: мне как-то не приходило в голову, что инициатива может принадлежать и другой стороне.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет, – поспешила исправить промах Минерва. – Океан большой, и шансы встретиться именно с кораблем Уильяма ничтожно малы. Так что не переживай и не забивай себе голову. Жизнь не оставила нам другого выбора, кроме как жить сегодняшним днем и не думать о завтрашнем.

Постепенно мы втянулись, и каждый последующий абордаж уже не вызывал прежних эмоций, а со временем и вовсе превратился в рутинную обязанность. Я честно старалась следовать совету Минервы и не думать об Уильяме. В какой-то степени это мне удалось. Призы попадались часто, одна атака сменялась другой, а в бою, как правило, не до воспоминаний и душевных терзаний. Я закалилась, окрепла, избавилась от прежней робости и сомнений и бесстрашно бросалась в самую гущу схватки наравне со всеми. Удаче немало способствовала придуманная Брумом военная хитрость. Мы затягивали орудийные порты раскрашенной под дерево парусиной и поднимали какой-нибудь дружественный флаг, в зависимости от национальной принадлежности замеченного судна. Затем какое-то время шли следом за ним параллельным курсом, постепенно сближаясь. И лишь подойдя к ни о чем не подозревающей жертве на расстояние пушечного выстрела, раскрывали карты, срывая маскировку с орудийных стволов и заменяя испанский, английский или голландский стяг на черное полотнище с Веселым Роджером. После кренгования и основательной перестройки скорость «Избавления» настолько возросла, что нам не составляло труда настичь практически любое торговое судно, рискнувшее сунуть нос в эти опасные воды.

Случалось нам с Минервой воплощать в жизнь и другую уловку, изобретенную нашим хитроумным капитаном. Переодевшись в женское платье, мы рука об руку неторопливо прогуливались по палубе, усыпляя тем самым бдительность наблюдателей противника, следивших за нами в подзорные трубы. А дальше все шло по уже накатанной колее. Следовал предупредительный выстрел из носового орудия, а если капитан «купца» мешкал или не подчинялся столь недвусмысленному требованию спустить паруса и лечь в дрейф, у канониров, стоявших наготове с тлеющими фитилями в руках у заряженных пушек, имелся в запасе аргумент повесомее: двойные ядра, соединенные между собой толстой цепью. Такие гостинцы в клочья рвут паруса и такелаж и срезают, как бритвой, мачты из корабельной сосны в обхват толщиной. После этого остается только довершить разгром, подавив одним-двумя залпами ответный огонь и выкосив картечью оставшихся в живых офицеров и матросов. Но до подобных крайностей почти никогда не доходило. Нам было совсем не с руки уродовать ядрами ценный груз, а капитану и экипажу тем более не хотелось стрелять, так как все понимали, что их ждет, если они нанесут хоть малейший урон нашему кораблю и команде.

И все это время мы с Минервой оставались под неусыпным присмотром Адама Брума, чей зоркий глаз не упускал из виду ни одной мелочи как в нашем поведении, так и в заметно изменившемся в лучшую сторону отношении к нам команды. Естественно, мы не могли рассчитывать на какие-то поблажки – об этом Брум честно предупредил нас с самого начала, – но он был не просто отличным капитаном, а еще и человеком незаурядного ума и выдающихся способностей. И присматривался он ко всем, не только к нам, в каждом выискивая какой-нибудь скрытый талант, который можно развить и в дальнейшем продуктивно использовать в интересах всей команды.

Минерва, к примеру, блестяще проявила себя в качестве марсового. У нее начисто отсутствовала боязнь высоты, а прирожденное чувство равновесия позволяло ей с уверенностью канатоходца и проворностью обезьянки носиться по реям и натянутым на высоте сотни метров канатам столь же легко, как ходить по палубе или твердой земле. В сочетании со львиной отвагой в бою и фантастической меткостью стрельбы, эти достоинства заметно выделяли мою подругу среди общей массы корсаров. Поэтому никто не удивился, когда капитан назначил ее в группу снайперов, в которую входили еще несколько признанных стрелков под началом Винсента Кросби.

Перед сражением они занимали позиции наверху, засев с мушкетами среди снастей и такелажа. Задача их состояла в том, чтобы выбивать ключевые фигуры в экипаже – в первую очередь капитана, офицеров и рулевого – любого судна, рискнувшего затеять с «Избавлением» артиллерийскую дуэль. Поначалу я очень боялась за нее, потому что снайперы подвергаются самому большому риску, являя собой ничем не прикрытую мишень. Мне делалось дурно, когда я представляла Минерву подстреленной, сорвавшейся с высоты и сломанной куклой распростертой на палубе в луже крови. Подобные мысли до добра не доводят, и я волей-неволей научилась от них избавляться. Перед схваткой от каждого требуется максимальная готовность и сосредоточенность на предстоящем деле, а все постороннее лучше выбросить из головы.

Сам капитан Брум в непосредственном захвате призов участия никогда не принимал и поднимался на борт взятого на абордаж судна только после его предварительной зачистки. Под этим понятием подразумевалось разоружение и взятие под стражу капитана и судовых офицеров и отделение их от рядовых членов экипажа и пассажиров, которых собирали вместе и загоняли в противоположный конец палубы, подальше от начальства. Зато по завершении этой малоприятной, но необходимой процедуры Адам не отказывал себе в удовольствии развлечься и устраивал целое представление, появляясь на шканцах [40]40
  Шканцы – часть верхней палубы судна между грот-мачтой и бизань-мачтой; на военных судах место для парадов.


[Закрыть] приза разодетым в пух и прах – этаким франтом с бристольской Мэйн-стрит или лондонской Пикадилли [41]41
  Пикадилли – фешенебельная улица в Лондоне.


[Закрыть] – и с подчеркнутой уважительностью приветствуя своего менее удачливого коллегу.

Для начала он пускался в расспросы о порте приписки, месте назначения, погоде, попутном ветре и прочей ерунде. И лишь в самом конце дружеской беседы шкиперу предлагалось подробно рассказать о характере груза и имеющихся на борту ценностях – в первую очередь, наличных деньгах, а также золотых и серебряных слитках или изделиях. При этом Адам, не повышая голоса, неизменно предупреждал о том, что ложь или утаивание могут привести к очень серьезным последствиям не только для солгавшего, но и для всех остальных, включая пассажиров. В отличие от других пиратских вождей, Брум никогда не срывался на крик, не прибегал к рукоприкладству, не угрожал смертью или пытками, но его великосветские манеры и утонченная вежливость, как правило, действовали на пленников и охлаждали горячие головы куда более эффективно, чем если бы он размахивал у них перед носом кулаками или тыкал в лицо дулом заряженного пистолета.

С захваченного приза снималось все мало-мальски ценное и пригодное к употреблению. Мы очищали его палубу, каюты и трюмы в буквальном смысле до нитки, не оставляя на борту ни гвоздя, ни клочка парусины. Забирали все подряд: груз, ценности, оружие, пушки, провизию и снаряжение, а также личные вещи пассажиров и членов экипажа. К сожалению, золото, серебро и драгоценности попадались редко – легендарные времена каравелл и галеонов, тоннами вывозивших из Нового Света сокровища ацтеков и майя, давно канули в прошлое. Чаще всего мы находили в трюмах мешки с сахаром и какао-бобами и бочонки с ромом либо штуки материи, одежду, посуду, утварь и другие предметы домашнего обихода – в зависимости от того, куда направлялось судно: в метрополию или на острова.

Все добытое сдавалось боцману Игнациусу Пеллингу, исполнявшему также обязанности казначея и пользовавшемуся в команде не меньшим доверием и авторитетом, чем сам капитан Брум. За утаивание добычи грозило суровое наказание в виде изгнания из команды и высадки на необитаемый остров, поэтому Адам настоятельно требовал, чтобы записывалась и учитывалась каждая мелочь. Своей скрупулезностью он напоминал мне отца, который так же ревностно следил за ведением бухгалтерских книг и лично проверял каждую строчку. Мое умение читать, считать и разборчиво писать не осталось без внимания, и вся эта бумажная канитель, как и следовало ожидать, легла на мои плечи.

К нам с Минервой постепенно привыкли и воспринимали как неотъемлемую часть команды. Мы трудились и сражались бок о бок наравне с мужчинами, питались из одного котла с ними, но спали все-таки отдельно.

– Они, конечно, наши товарищи, но еще и мужики, помимо прочего, – со свойственной ей прямотой высказалась Минерва еще в самую первую ночь, проведенную нами на борту пиратского корабля.

Йен Джессоп сшил для нас парусиновые ширмы, которыми мы отгородили уголок в кубрике, где и повесили свои гамаки. Защита весьма относительная, но она позволяла нам, по крайней мере, спокойно одеваться и раздеваться, не привлекая нескромных взглядов. Мы собирали дождевую воду в растянутую парусину и пользовались ею для стирки и личной гигиены. Пока одна из нас мылась или посещала гальюн, другая стояла на страже. Никто нас больше открыто не оскорблял, не делал грязных намеков и не отпускал в наш адрес сальных шуточек, чему немало способствовали как наша повысившаяся репутация, так и ножи и пистолеты за поясом, с которыми мы не расставались. Мы драили палубу и отстаивали вахту в свою очередь вместе с остальными, не ропща, не жалуясь, не прося снисхождения и не ища поблажек. Но каким же волшебным звоном отзывалась в ушах последняя склянка [42]42
  Склянки – песочные часы. На парусных кораблях время измерялось по получасам. Около песочных часов безотлучно дежурил один из вахтенных матросов, переворачивая их, как только песок вытекал, и отмечая это ударом в судовой колокол.


[Закрыть], когда приходила смена и мы отправлялись в наш скромный закуток, в котором только и могли уединиться.

Раньше мне не доводилось спать в гамаке. Минерва приспособилась сразу, а я еще долго не могла привыкнуть к этой странной подвесной люльке, в которой невозможно полностью вытянуться, как в кровати или на полу. Правда, обычно я так выматывалась к концу дня, что моментально засыпала, не обращая внимания на свое скрюченное положение и не ощущая врезающихся в тело узлов и веревок. Но однажды случилось так, что я долго ворочалась, никак не могла уснуть и лишь под утро забылась в беспокойной дреме. Проснулась я в холодном поту, широко раскрыв глаза от ужаса. В кубрике было жарко и душно. Я стала выбираться из гамака, намереваясь прогуляться по палубе и глотнуть свежего воздуха, но моя возня потревожила сон Минервы.

– Ты куда? Что-нибудь случилось? – спросила она шепотом.

– На палубу. Не спится что-то, – ответила я уклончиво.

– Постой, я с тобой, – заявила подруга, шлепая босыми ногами по деревянному настилу и натягивая в темноте штаны и рубаху. – И нечего мне врать, я же тебя насквозь вижу!

Когда мы поднялись наверх, пришлось признаться, что мне снова приснился тот зловещий кошмар, ставший главной причиной нашего бегства из деревни маронов и вступления в Береговое братство.

– Опять этот чертов бразилец? – выругалась в сердцах Минерва.

Я молча кивнула. Она взяла меня за руку и отвела на бак, подальше от вахтенных. Ночь выдалась ясной и звездной. Свежий ветерок приятно холодил влажную от пота кожу. Корабль уверенно рассекал волну, держа курс на запад. Млечный Путь раскинулся над нами от горизонта до горизонта.

– Он сказал, что придет за мной. И уже вышел в море на своем корабле.

– И ты веришь в это?

– Верю. Я отчетливо слышала лязг цепи выбираемого якоря. А потом тишина и ощущение плавного скольжения по воде.

– Допустим. Но наверняка знать ты не можешь. Давай попробуем вместе разобраться. Утро вечера мудренее, как любит приговаривать Филлис в таких случаях. А до утра всего ничего осталось. – Она вдруг уставилась на меня в упор и вкрадчивым голосом спросила: – Скажи-ка, Нэнси, а куда подевалось рубиновое ожерелье, которое подарил тебе этот ублюдок? Ты избавилась от него, как велела матушка, или оно все еще при тебе? – Не дожидаясь ответа, Минерва сердито фыркнула и осуждающе покачала головой. – Так я и знала!

Я виновато потупилась. Мне нечего было сказать в свое оправдание.

– Филлис мудрая. Она знает, что говорит, и ее предсказания всегда сбываются. Тебе следовало бы получше прислушаться к ее словам!

– Но камни в нем стоят огромных денег, – пролепетала я, избегая смотреть ей в глаза. – Корсарство – занятие ненадежное и рискованное. Поэтому я посчитала крайне неразумным расставаться с таким богатством в сложившихся обстоятельствах, когда никто не знает, чем обернется для нас завтрашний день.

Минерва задумчиво кивнула, посчитав, видимо, мои доводы достаточно убедительными, и неожиданно просияла.

– Где ожерелье? Говори! – нетерпеливо потребовала она.

– Здесь, в поясе, – похлопала я себя по животу.

– Ты носишь их слишком близко к телу. Помнишь, Филлис предупреждала, что бразильца притягивает к тебе посредством этих камней? У меня появилась идея. Ступай к Бруму и отдай их ему на хранение. Возможно, тогда он перестанет тревожить твои сны и прекратит гоняться за тобой.

Меня так вдохновило ее предложение, что я сразу ожила и почувствовала себя намного лучше, чем минуту назад.

– Замечательная мысль! Так я и сделаю. Утром первым делом побегу к капитану. Он человек надежный, и на него можно положиться. – Минерва ничего не сказала, но расплылась в довольной улыбке. – Знаешь, я такая трусиха, не то что ты, – пожаловалась я, доверительно склонив голову ей на плечо. – У пиратов не так уж плохо, и я почти привыкла, но от некоторых вещей меня до сих пор в дрожь бросает. А ты смелая, тебе все нипочем!

– Никакая я не смелая, – вздохнула она, сжимая поручни и глядя прямо перед собой. – Я тоже боюсь, и не меньше твоего, поверь. Но когда мы бросаемся на абордаж, я стараюсь внушить себе, что передо мной враги, которые хотят захватить меня и снова продать в рабство. Тогда меня охватывает ярость, я забываю страх и дерусь, как бешеная.

Минерва надолго замолчала, словно раздумывая, что бы еще сказать, но когда я вопросительно взглянула на нее, лишь сладко зевнула и предложила пойти досыпать, иначе утром все из рук будет валиться, а нам еще палубу драить.

Я в точности последовала совету подруги и на следующий день нанесла визит капитану. При виде сказочной красоты рубинов глаза Адама изумленно расширились, но просьбу мою он выслушал без комментариев и при мне запер камни в свой личный сейф.

Первое время мы с Минервой почти не расставались и держались друг друга, но постепенно научились самостоятельности, заняв в команде каждая свое место, наиболее соответствующее индивидуальным способностям и пристрастиям. Конечно, я не могла похвастаться такими же достижениями, как она. Минервой восхищались все поголовно – от безусых юнцов до покрытых сединой и шрамами морских волков. Она обучалась незнакомым навыкам с такой поразительной быстротой, словно море было ее родной стихией.

Гибкая, ловкая, легконогая и цепкая, она ни в чем не уступала опытным марсовым, отдавшим морской службе не один десяток лет. Ей ничего не стоило пробежаться по рее, повиснуть на ногах вниз головой и свернуть или распустить нужный парус. У меня дыхание перехватывало и желудок начинал вращаться, когда Минерва бесстрашно разгуливала по канату, натянутому на головокружительной высоте, а вот мужчин ее невероятные прыжки и рискованные трюки приводили в дикий восторг, что в немалой степени способствовало укреплению ее авторитета в команде. Она вообще легко сходилась с людьми и в мужской компании никогда не терялась. Охотно смеялась над их незамысловатыми шутками, пропускала мимо ушей непристойные выражения, а в ответ на грубость или двусмысленный намек умела так отбрить неосторожного нахала, что у того потом всю ночь уши горели. Очень скоро она стала для них, что называется, «своей в доску». В детстве я тоже была такой и верховодила вместе с Уильямом шайкой уличных мальчишек, но люди с возрастом меняются, и теперь я старалась держаться в стороне от мужских сборищ. Как ни старалась я не подавать виду, слыша за спиной смешки или сальные остроты в свой адрес, румянец на щеках выдавал меня с головой, что вызывало очередной приступ веселья у балагуров и зубоскалов. Правда, ко мне они тоже относились с уважением и даже некоторой опаской, поэтому сильно не донимали, но подарили дружбой и допустили в свой круг на равных только Минерву, что меня вполне устраивало. Впрочем, нашелся среди них и один негодяй, ставший ей злейшим врагом, но об этом чуть позже.

Уверившись в недюжинных способностях девушки, Винсент всерьез взялся за ее обучение, что повышало, по сути, неофициальный статус Минервы до мичманского уровня. Он учил ее вязать морские узлы и разбираться в снастях, управляться с парусами и пользоваться компасом. Она все схватывала на лету, и вскоре Кросби перешел к счислению и картографии, навигации и штурманскому делу, посвятил прилежную ученицу в тонкости обращения с буссолью, астролябией и секстантом [43]43
  Буссоль, астролябия, секстант – простейшие навигационные приборы тех времен, позволявшие тем не менее довольно точно определить координаты местонахождения корабля в открытом море.


[Закрыть] и научил ориентироваться по звездам.

Хотя Винсент посвящал занятиям с Минервой львиную долю своего свободного времени и они часто оставались наедине, вел он себя с ней исключительно по-братски, как будто начисто позабыл о том, что она женщина, а он мужчина. Минерва же, я уверена, не забывала об этом ни на миг. Она открыто восхищалась его обширными познаниями в морском деле, дерзостью и отвагой в бою, отдавала должное упорству и трудолюбию, позволившим мулату-полукровке занять достойное место в команде, более чем наполовину состоящей из белых, но смущалась, заливалась краской и со смехом отворачивалась, стоило мне намекнуть, что Винсент, помимо всех прочих достоинств, сложен, как греческий бог, и столь же красив. Кросби, в свою очередь, не уставал нахваливать Минерву за выдающиеся успехи в учебе и щедро делился с нею всем, что знал и умел сам.

Повышенное внимание и забота, которыми окружил ученицу старший помощник, нравились далеко не всем, но в особую ярость приводили они нашего юнгу Чарли, прежде ходившего у Винсента в любимчиках. Никто, естественно, не воспринимал всерьез угрозы и проклятия, которые бормотал себе под нос или цедил сквозь зубы прыщавый, нескладный и вечно надутый пятнадцатилетний подросток. На него просто не обращали внимания, а то и вовсе не замечали, как не замечают порой микроскопическую течь в трюме ниже ватерлинии, забывая о том, что со временем она может доставить не меньше неприятностей, чем пробоина от пушечного ядра.

Пока Минерва изучала основы кораблевождения или лихо скакала по вантам и реям, я выполняла куда более прозаические обязанности: корпела над бумагами, помогая Бруму и Пеллингу приводить в порядок отчетность, или ассистировала в лазарете доктору Грэхему. Многолетняя практика и необыкновенная чуткость выработали у последнего уникальное свойство зрить прямо в корень, ориентируясь подчас по едва уловимым и одному ему заметным симптомам телесного или душевного расстройства. Закончив возиться с пациентами, он, по всей видимости, счел необходимым уделить толику профессионального внимания и моей скромной персоне.

– Скажи мне, Нэнси, – внезапно заговорил Нейл, оторвавшись от ступки, в которой усердно толок деревянным пестиком что-то зеленое и пахучее, – тебя устраивает жить одной жизнью с пиратами? О подружке не спрашиваю – она, на мой взгляд, всем довольна и даже счастлива, – но буду признателен, если поделишься своим мнением на сей счет.

– Я живу одним днем и стараюсь не думать о том, что случится завтра, – немного перефразировала я слова Минервы.

– В самом деле? – хмыкнул хирург. – И долго еще ты собираешься вести такое бездумное существование?