Текст книги "Обреченное начало"

Автор книги: Себастьян Жапризо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

XIV

Когда Дени позвонил, сестра Клотильда его еще не ждала – он пришел на свидание на час раньше. Она сняла накидку и платье, оставшись босиком в белой полотняной рубахе. Потом надела поверх нее передник Мадлен, доходивший ей до колен. Она терла кафельный пол на кухне, когда дверной звонок пронзил ее, словно удар электрического тока.

Сдернув передник и вытирая руки, она бесшумно вошла в прихожую, заметалась, кинулась в комнату, чтобы одеться. Дени позвонил во второй раз и звонил долго, так долго, что она подумала, как бы удивленные соседи, увидев его на площадке, не потребовали объяснений. Она открыла дверь, поймала Дени за руку, изо всех сил втянула внутрь и закрыла дверь. Все это было проделано так быстро, что оба не успели и глазом моргнуть.

На Дени был светлый твидовый костюм в синюю и черную крапинку, которого она у него еще не видела – перешитый (он должен ей это сказать) из отцовского. Первое, чему она удивилась, стоя рядом с ним босиком на ковре, что он оказался на целую голову выше нее – такой большой, такой высокий. Это открытие произошло так неожиданно, что можно было подумать, будто Дени вытянулся за одну ночь. Она видела его раньше только в рубашке с расстегнутым воротом, в неизменном темно-синем джемпере, а теперь он даже повязал галстук – также доставшийся ему от отца – красно-зеленый, трикотажный, трогательный и ужасающий.

Оба они молчали не в силах произнести ни слова. Дени тоже не узнавал сестру Клотильду, и, проникаясь его удивлением, словно глядя на себя его глазами, она осознала, как выглядит, и какие у нее короткие волосы. Она испугалась, инстинктивно отступила, натолкнулась на стену, правой рукой прикрывая голову, и в ужасе взмолилась:

– Не смотри на меня.

Она на мгновение спрятала лицо в ладони и замолчала – Дени не знал, подойти к ней или убежать. У нее были светлые, легкие, вьющиеся волосы и очень длинные ноги, и потому в бесформенной рубахе она казалась тоньше, моложе, и выглядела хрупкой, как подросток.

Когда она подняла глаза, Дени так и стоял, словно остолбенев. Она посмотрела на него, опустила руки и с серьезным выражением лица решительно кивнула, как солдатик. Потом протянула руку и сказала:

– Иди сюда, перестань на меня так смотреть.

Она ввела его в комнату – не в ту, где накануне они сидели с Мадлен. Стены здесь были белые, из украшений – только круглое зеркало, разбитое на сотни осколков, скрепленных деревянной золоченой рамой. Темная, хорошо натертая мебель. Монашеское платье и накидка брошены на ручку одного из кресел. Уже не думая о том, как она выглядит, сестра Клотильда убрала одежду, чтобы Дени смог сесть.

– Ты сама все устроила? – сказал Дени.

– Все? Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты навела порядок? Это ты все убрала?

– Да. Конечно я.

– А ты что подумала? – сказал он.

– Ничего. Уверяю тебя. Совсем ничего.

Он продолжал стоять, вытянув руки по швам.

– Сядь, прошу тебя. Не смотри на меня так. Я никогда не замечала, какой ты высокий. Ты такой… – Подыскивая слово, она снова подняла руку, стараясь прикрыть волосы. – Ты такой живой,просто невероятно.

Она попыталась улыбнуться, отвела глаза, потом внезапно отстранилась.

– Сядь. Не двигайся. Я нашла в кухне печенье и…

– Я не голоден, – сказал Дени.

– Тогда какао. Я сварю тебе какао.

– Нет, побудь со мной, не уходи.

И внезапно она оказалась в его объятиях – теплая и нежная, она прижалась к нему, он целовал ее, как накануне, горячими губами, а она шептала, уткнувшись ему в рот:

– Дорогой мой, дорогой мой, Дени, скажи мне, что ты меня любишь, о, скажи мне это еще раз, все так странно, не могу объяснить тебе…

Она думала: все это так вульгарно.Но нет, это не может быть вульгарно, когда это происходит с ними. Она чувствовала, как сильно бьется сердце, или это было сердце Дени, она уже не могла различить. Ей хотелось бы знать, какие в этом случае принято делать жесты, какие слова принято говорить, – наверняка существуют особые жесты и особые слова, о которых другим известно. Тогда все было бы понятнее. А разве здесь что-то непонятно или вульгарно? Желание, возникшее этой бессонной ночью, улетучилось. Ей было страшно, слишком страшно, чтобы испытывать хоть малейшее желание, и когда ее взгляд, брошенный через плечо Дени, задержался на кровати, безобразной, железной кровати со спинкой из металлических прутьев, она поняла, что ей страшно, – страшно не принадлежать ему, а сделать эти пять или шесть ужасающих шагов, которые им придется преодолеть, страшно, что их неведение может оказаться постыдным или отвратительным и унизит их любовь.

Наверное, у мальчиков знания о таких вещах – в крови, потому что Дени внешне выглядел куда увереннее ее, или более смелым, или попросту более сообразительным. Взяв ее за руку, он произнес шутливо:

– А ну, покажи мне, как ты все тут устроила!

Она показала ему кухню, ванную, вторую неубранную комнату. По пути он схватил печенье, выпил два глотка воды из-под крана, снял пиджак и накинул ей на плечи. Он не выпускал ее руки, и ей было тепло и спокойно.

Когда они вернулись в комнату, Дени рухнул в кресло. Она встала сзади, обняла его, прижалась лицом к его лицу, и пиджак с ее плеч упал на пол. Несколько минут они не двигались, а потом она сказала очень тихо, только чтобы он мог расслышать:

– Я, сама того не желая, против своей воли сто раз представляла себе это, понимаешь… Так все просто… Но я не знаю, не знаю…

У нее был такой жалобный голос…

– Хочешь, чтобы я ушел? – сказал Дени.

– О нет! Только не это!

– Пойдем, погуляем тогда. Пойдем, куда угодно. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Она по-прежнему склонялась над ним, прижавшись лицом к его лицу, целуя его в щеку.

– Мне хорошо. Я люблю тебя. Поговори со мной.

– Куда уехала твоя подруга?

– В Ланс.

– А кто разбил зеркало?

Она подняла голову. Посмотрела. Засмеялась.

– Это я, только что, шваброй. Со вчерашнего вечера я сама не своя, ничего не замечаю.

– Очень красиво, – сказал Дени.

Она направилась к зеркалу, подошла к кровати (в общем-то, всего пять или шесть шагов – она преодолела их, даже не заметив) и увидела десятки своих отражений в осколках. Она согласилась слегка дрожащим голосом, что это и на самом деле красиво. Возле ее лица показалось много лиц Дени, затем много рук Дени, которые медленно, осторожно приближались к ее коротко стриженым волосам.

Они молча лежали рядом, она – с закрытыми глазами. Дени целовал ее шею, плечи.

– Открой глаза.

Она открыла. Они смотрели друг на друга, близко-близко, потом ей стало неловко, и она закрыла глаза. Он поцеловал ее веки, по два раза каждое.

– Ты жалеешь? – спросил он. – Скажи, что нет.

Она распахнула огромные, светлые, бездонные глаза.

– Нет, не жалею. Так хорошо быть с тобой. Так приятно. Знаешь что? Ничего приятнее со мной в жизни не случалось.

Он обнял ее, смеясь, заставил перекатиться на него. Она тоже смеялась, говорила:

– Мне больно!

– Вот видишь. Это не так приятно, если я делаю тебе больно. – Он замер. – Совсем недавно тебе было больно.

– Даже если больно, мне все равно было приятно. А потом, у тебя такие нежные руки. И ты весь… такой нежный. Знаешь что? Нет, это ужасно, что я скажу. Нет.

– Ну скажи.

– Тогда отвернись.

Он послушно приподнялся, сел на кровати, она тоже приподнялась, скользнула ему за спину, прижалась лицом к его голой спине. Она молчала. Она целовала его.

– Ну?

– Нет. Не могу.

– Ну скажи! Что ты хотела сказать?

– Твоя улыбка. Твои руки. Вот.

– Что «вот»?

– Я не смогу больше смотреть на них и не думать об этом. Никогда больше не смогу.

Он обернулся, прижал ее к себе. Он подумал внезапно – неизвестно, с какой стати – о своей комнате, о чучеле ящерицы, о ракушках в коробке из-под сигар. Он не хотел об этом думать. Что-то перевернулось у него в сердце. Она сразу же почувствовала, что с ним что-то произошло.

– Ты рассердился? Ты злишься из-за того, что я сказала? Наверняка злишься из-за этого. Больше не любишь меня!

– Конечно же, люблю. Люблю тебя больше всего на свете, и даже еще больше. Люблю тебя.

– Не двигайся. Оставайся рядом.

Он лежал, прижавшись лбом к ее обнаженным грудям, видел ее длинные белые ноги рядом со своими, ее плоский живот, ее смятую рубашку, брошенную на постели.

– Сегодня вечером без тебя, – сказал он, – я не смогу представить себе, что это было. Мне кажется, это не ты, а другая. Я хочу сказать, ты совсем не похожа на…

Она закрыла ему рот рукой.

– Не говори это.

Она притянула его лицо, поцеловала, не закрывая глаз.

– Я хочу вернуться домой, – сказал он. – Не знаю, что со мной. Это пройдет. Но мне нужно вернуться.

Она кивнула, встревоженная, но удержала его, когда он хотел отстраниться.

– Скажи, ты придешь?

– Когда?

– В четверг?

Он обещал. Она вдруг встревожилась еще больше:

– Тебе не захочется увидеть меня раньше?

– Ты же сама сказала – в четверг. Я бы хотел прийти завтра, послезавтра, когда скажешь.

– Тогда завтра в пансионе.

– Знаешь, я могу прийти сюда.

– Я не смогу. Не смогу найти повод. Сегодня я как бы встречаюсь с Мадлен. Я сказала, что она уезжает только сегодня вечером.

– Ну, хорошо.

– Ты разозлился?

– Нет, – сказал Дени, – я никогда не смогу на тебя злиться. Просто я хотел бы пойти домой.

– Ты пойдешь, – сказала она, – но сначала прошу тебя, поцелуй меня.

Он склонился над ее губами, прошептал, что любит ее, поцеловал. Она чувствовала себя несчастной из-за того, что вошла во вкус этих поцелуев, этих желаний. Но когда он ушел, прислонилась к закрывшейся двери, и ей стало еще хуже. Она никогда в жизни не чувствовала себя так плохо, никогда не будет себя чувствовать хуже, чем в это мгновение, где, казалось, все ополчилось против нее: пустота после его ухода, нетерпение увидеть его снова, ощущение, что она его потеряла, сожаление из-за всего несказанного или несделанного, страх оттого, что нужно вернуться в пансион, уверенность в том, что она проклята, а вместе с ней будет проклято всё – Бог, Дени, всё.

Больше не думать об этом. Не видеть этих людей на улице, вернуться к себе в комнату, быть одному.

Не целовать маму, не смотреть на маму, быть одному.

Не выходить к столу, сказать, что ужинал у тети Жюльетты, что хочется спать, просто быть одному.

Спать.

Апрель – замечательный месяц. Деревья зеленые, солнце золотит их теплым сиянием. Люди ходят медленнее, и много народу сидит на террасах кафе. Редкие смельчаки уже прогуливаются в купальных костюмах по пляжу и быстро плавают в море брассом.

Желать Дени. Желать целовать его, ласкать, принадлежать ему. Желать увидеть его, услышать его смех, услышать, как он говорит об их любви. Смеяться, разговаривать, двигаться с живостью счастливого ребенка. Угрызения совести, укол в сердце. Счастье, мое сердце возле твоего сердца. Ночью мое сердце далеко от тебя. «Мой Дени, мой ангел, – сказала она ему как-то, – я больше никогда не стану насмехаться ни над сентиментальными стихами на открытках, ни над любовными песенками, ни над сердцами, вырезанными на коре деревьев, теперь я знаю, что все это – мы».

Усталость, грусть того первого вечера, смешанные с легким отвращением к самому себе, остались необъяснимыми для Дени. Наверное, так случается со всеми. Затем любовь становится такой же чистой, как небо. Она чудесным образом охватывала его, потом оставляла, но каждое мгновение он сохранял в памяти ее нежность, поэтому и на уроках, и дома у него всегда был отсутствующий вид. Отец говорил: «Дени с Луны свалился». Очень скоро он заметил, что, как и она, говорит своим приятелям: «Знаешь что?», а чтобы объяснить что-то, делает жест руками, как бы замыкая пустоту.

И апрель прошел, и купальщиков на пляже прибавилось, и прибавилось листьев на деревьях.

В третьей группе сменился воспитатель. Уроки стали проходить спокойнее, и Дени стал спокойнее.

Умер ли Бог? Есть ли в мире еще кто-то, кроме нас? Нас двоих? Бог мертв. И кроме нас нет никого.

XV

Как-то утром в конце апреля Дебокур сел в классе рядом с Прифеном. Уже какое-то время их часто видели вместе. Рамон сел на свое прежнее место рядом с Дени. Отец Белон ничего не сказал, и Рамон остался сидеть, положив локти на парту.

– Шикарная идея – взять и уйти, – сказал Рамон.

– Чья идея? – спросил Дени.

– Чья-чья… Дебокура.

– А! Интересно, почему же он от меня отсел?

– Он теперь интересуется Прифеном.

– Что значит, теперь?

– Потому что раньше были другие. Раньше был ты. Вы были похожи на двух подружек.

– Хочешь, чтобы от тебя осталось мокрое место? – сказал Дени.

– Брось! Просто хочу тебя позлить. У тебя мерзкий характер.

– Вовсе нет, – сказал Дени.

Он посмотрел на Дебокура, потом повернулся к кафедре, подперев рукой подбородок.

– Что ты думаешь о Дебокуре? – прошептал Дени.

Пьеро пододвинулся ближе. Пьеро стало интересно.

– Я о нем ничего не знаю, – сказал Рамон.

– Ну, – сказал Пьеро, – скажи ему. Пусть он знает.

– Хорошо, – сказал Рамон.

Он улыбнулся Пьеро и прикрыл рот рукой, чтобы не привлекать внимания. Потом сказал, не отрывая глаз от кафедры, делая вид, что слушает Наполеона.

– Все думают, что Дебокур мерзкий тип. Мы огорчались, что ты водишься с ним.

– Почему? – спросил Дени.

– Из-за его придурей.

– Каких придурей?

– Ты прекрасно знаешь. У него странные придури. Он еще не звал тебя пойти с ним в уборную?

– Нет, ни разу.

– Он звал Косонье недавно. Косонье послал его подальше.

– А, – сказал Дени. – И что потом?

– Он позвал Пьеро.

– Честно? – спросил Дени.

Он повернулся к Пьеро, и Пьеро в подтверждение кивнул головой.

– Он меня звал, – сказал Пьеро. – А я его послал. Он точно тебе ничего такого не предлагал?

– Нет, – сказал Дени. – И чем он собирался заняться в уборной?

– Ты что, не понимаешь? – сказал Рамон.

– А вдруг я ошибаюсь?

– Дебокур гнусный тип, – сказал Рамон, – ты наверняка не ошибаешься.

– И все-таки скажи ему, чего он хотел, – перебил Пьеро, – может, он и впрямь не понимает.

Это трудно было объяснить, и Рамон медлил. Он провел большим пальцем по губам и задумался. Отец Белон продолжал вести урок, и Дени делал вид, что слушает его. Рамон слегка повернулся к Дени.

– Он хотел делать в уборной всякие гадкие вещи, – наконец сказал он. – Он думает, что лучше их делать вдвоем.

– Понял теперь? – спросил Пьеро, глядя в тетрадь.

– Я же не совсем дурак, – сказал Дени. – Нужно быть полным дураком, чтобы не понять. – Он повернулся к Рамону. – А ты думаешь, что Прифен?..

– Наверняка, – сказал Рамон. – Та же история. Наверное, Прифен не сможет защититься.

– Сейчас заплачу, – сказал Дени.

Он подумал, пусть Прифен делает все, что ему заблагорассудится. Пусть спокойно идет в уборную с Дебокуром. Это никого не касается. Пьеро угадал, о чем он думает, и наклонился над партой.

– Прифен не мерзкий. Нельзя его так просто бросить.

– Мне наплевать на Прифена, – сказал Дени. – Знаешь что? Меня позабавит, если я увижу, что он пойдет с ним. Правда, позабавит.

– Он не мерзкий тип, – сказал Пьеро, – а вот ты, похоже, скоро таким станешь…

– Что? – спросил Дени. – Захотелось получить по шее?

– Мне наплевать на твои угрозы, – сказал Пьеро. – Все, что ты можешь сказать – «захотелось получить по шее?» или «хочешь, чтобы от тебя осталось мокрое место?» Ну, давай! Становись законченным подонком!

– Поосторожнее, – сказал Дени. – А то все-таки получишь по шее.

– Давай, бей, – сказал Пьеро. – Ты только это и умеешь. Просто скотина. Упрямая скотина.

Рамон знаком показал, чтобы Пьеро заткнулся, – покрутил пальцем у виска, указывая на Дени.

– Прифена я не брошу, – сказал Пьеро. – Он никогда не выступал против нас.

– Хватит, – сказал Дени. – Я уже прослушал проповедь директора на утренней службе.

– Ты вообще ничего не понимаешь, – сказал Пьеро, начиная заводиться. – Просто болван!

– С меня довольно, – сказал Дени во весь голос.

Он дал Пьеро пощечину, и все ученики повернулись в их сторону. Щека у Пьеро побагровела. Он смотрел Дени в глаза. Потом молча отвел взгляд. Отец Белон следил за ним.

– Что-то не так, Кани?

– Все нормально, – сказал Пьеро, – все очень даже нормально.

– Что у вас произошло с Летераном?

– Ничего, – сказал Пьеро, – совсем ничего не произошло.

– Ведите себя спокойно, – сказал отец Белон и продолжил прерванный урок.

Рамон презрительно отвернулся от Дени. Дени опустил голову и молчал. Он изредка бросал взгляды на Пьеро, но Пьеро сидел с непроницаемым лицом. Тогда он посмотрел на Прифена. Прифен шепотом переговаривался с Дебокуром, но выглядел недовольным. Раскрасневшимся и недовольным. Дени ждал.

К концу первого часа Дебокур поднял руку и попросил разрешения выйти. Отец Белон разрешил кивком головы. Дебокур встал, прошел мимо кафедры и открыл дверь. Дени смотрел, как он выходит, подождал, пока закроется дверь, и стал наблюдать, как поведет себя Прифен. Прифен не поднимал головы, он писал. Однако Дени заметил, что он лишь притворяется, что пишет, а сам думает о другом. Он продолжал наблюдать за ним, и через некоторое время Прифен поднял руку и тоже попросился выйти. Отец Белон знаком показал ему, что разрешает, и Прифен, внезапно побледнев, направился к двери.

– Ну вот, – сказал Рамон, когда тот вышел.

Пьеро собрал книги и поднялся.

– Святой отец, – громко сказал он, – разрешите мне выйти.

– Там уже двое, – сказал отец Белон.

– Я плохо себя чувствую, – сказал Пьеро.

– Оставайтесь на своем месте. Пойдете, когда те вернутся.

– Но я плохо себя чувствую, отец.

– Оставайтесь на месте, говорю вам.

Пьеро сел, дав священнику на минуту продолжить урок. Потом он повернулся к Жаки, сидевшему в конце класса, и крикнул ему:

– Эй, Жаки! А что Белон преподает сейчас – латынь или греческий?

– Кани! – сказал священник, направляясь к Пьеро.

– Что, отец?

– Не соизволите ли замолчать?

– Но я же не с вами разговариваю, а с Жаки!

– Два часа после занятий в четверг!

– Но это неслыханно! Я ведь разговариваю с Жаки.

– Немедленно вон!

Пьеро улыбнулся и встал из-за парты.

– Хорошо, отец, – сказал он.

Священник спохватился.

– Нет, останьтесь.

– Вот уж нет, отец, вы ведь велели мне уйти.

В глубине класса поднялся Жаки:

– Он ничего не сделал, это несправедливо.

– Рено, вон из класса!

– Нет, отец. Мне надо работать.

Но за это время Пьеро уже успел выйти. Рено сел на место, а священник, покачав головой, совершенно отчаявшись, продолжил урок.

Теперь поднялся Дени. За ним Рамон.

– Ты мне за это ответишь! – сказал Дени.

– Думаешь, напугал меня? – сказал Рамон.

Отец Белон, выведенный из себя, принялся стучать по столу.

– Выйдите оба! К префекту, немедленно! С меня довольно на сегодня!

Мальчики молча направились к двери. Отец Белон удивленно посмотрел, как они выходят, и пожал плечами.

Рамон и Дени сбежали по лестнице, выскочили во двор. Никого.

– Дебокур сделает с ним все, что захочет, он не сможет сопротивляться, – сказал Рамон.

Во дворе для старшеклассников Дени увидел Прифена, тот бежал в сторону приемной. Дебокур и Пьеро дрались возле кранов. Издали казалось, что Пьеро изо всех сил защищается.

– Я побегу за Прифеном, – сказал Дени, – а вы займитесь вторым.

– Мы ему врежем, – пообещал Рамон.

Он кинулся на выручку Пьеро. Дени развернулся, чтобы догнать Прифена, упал в главном дворе и медленно поднялся по каменной лестнице к часовне, стряхивая грязь с брюк. Когда он бесшумно вошел в часовню, Прифен в одиночестве стоял в углу на коленях. Он плакал. Дени кашлянул. Прифен не поднял головы и зарыдал еще сильнее. Дени подошел к нему и положил руку на плечо.

– Ну что ты, – прошептал он, – не плачь. Все прошло, не надо. Ну что ты…

Прифен продолжал плакать.

– Никто никому не расскажет, – сказал Дени. – Клянусь, никто не расскажет. Ты не первый, кому Дебокур портит жизнь. Знаешь, и мне тоже…

Прифен, рыдая, уткнулся лицом в плечо Дени. Дени провел рукой по его мокрой и горячей щеке.

– Не плачь, – повторил он, – послушай, перестань.

– Я не хотел, – жалобным голосом шептал Прифен, – он мне столько всего рассказал, я не знал…

– Ну вот, видишь, ты не знал, – сказал Дени. – Теперь все в порядке. Больше не плачь.

Он подождал, пока Прифен, прижавшийся лицом к его плечу, успокоится.

– Почему ты пришел, сюда, в часовню?

– Не знаю, – сказал Прифен, вытирая глаза рукой, – я подумал, что здесь мне будет лучше. Я подумал, что здесь спокойно. Я подумал про часовню и начал плакать, когда…

Он остановился и снова зарыдал. Дени, чувствуя неловкость, погладил его по голове и посмотрел на Мадонну. Мадонна была неподвижна и простирала руки. Дени вспомнил о собственных прегрешениях, и внезапно все показалось ужасно, его затошнило. Он продолжал тихонько разговаривать с приятелем, и тот наконец успокоился.

– Спасибо, я думал…

– Что ты думал? – сказал Дени.

– Я думал, что ты меня не любишь. Что ты на меня за что-то сердишься.

– Вовсе нет, – сказал Дени, – я на тебя не сержусь.

И он помог ему подняться.

– У меня нет платка, – сказал Прифен, роясь в карманах, все лицо его было в грязных подтеках от слез.

– Да это всегда так, у меня тоже нет.

Прифен тщательно вытер щеки рукавом, и они вместе вышли. Остальных троих во дворе уже не было. Они поднялись в класс. Пьеро и Рамон выглядели очень спокойными. У Пьеро была ссадина над губой, на лице Рамона никаких следов не осталось. Дебокур, сидя за партой, вытирал кровь, которая текла из носа. Отец Белон монотонным голосом переводил латинское стихотворение, думая при этом о происшествии, смысла которого он не понимал. Когда вошли Дени с Прифеном, он не поднял головы.

– Можно я сяду с тобой? – тихо спросил Прифен.

Рамон сел возле Жаки, а Прифен занял место рядом с Дени. Пьеро внимательно, как всегда, смотрел на Наполеона. Дени нащупал его руку.

– Ладно, забыли, – прошептал Пьеро. – Просто ты чересчур раздухарился. Мы друзья, не беспокойся, мы всегда будем настоящими друзьями.

Вот он какой, Пьеро.