Текст книги "Обреченное начало"

Автор книги: Себастьян Жапризо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

IV

Сначала он попробовал что-то разузнать у Пьеро. Пьеро ничего не знал. Это было на следующий день – или, может быть, через два дня – на уроке, в одиннадцать часов. Дени вернулся к заданию с таким видом, будто оно ему до смерти надоело, тем самым отбивая охоту работать и у остальных. Он думал о ней и раньше, утром, на уроке латыни.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – прошептал Пьеро у него за спиной.

Тревиль, сидевший рядом с Пьеро, тоже слушал.

– Чтобы знать.

– А для чего тебе нужно знать?

– Какая разница? Чтобы знать.

– Послушай, – сказал Пьеро, – мне нечего тебе сказать. Я ходил туда до тебя всего один раз. Ее зовут сестра Клотильда. Это все, что я знаю.

– Неважно, – сказал Дени.

Он посмотрел на кафедру. Воспитатель читал, не поднимая от книги глаз. Дени развернулся вполоборота, и Пьеро наклонился над партой, когда увидел, что Дени поворачивается к нему.

– Марионетка не смотрит, – сказал Дени. – Спроси Прифена. Он часто торчит в больнице. Он должен знать.

– Подожди, – сказал Пьеро.

Дени сделал вид, что трудится над заданием, а краем глаза посматривал на воспитателя. Тот не двигался. Дени услышал, как Пьеро тихо поднялся. Прифен сидел на три парты дальше. Когда воспитатель поднял голову, Пьеро уже вернулся на свое место.

– Ну? – прошептал Дени, с отсутствующим видом, чиркая в учебнике карандашом.

– Она приходит в больницу по четвергам. Она преподает в пансионе для девочек.

– Каждый четверг?

– Каждый четверг.

– Хорошо, – сказал Дени.

– Зачем тебе?

– Хорошо, – повторил Дени.

– Ты можешь…

– Хватит. Нас засекут.

– Ну вот еще, – сказал Пьеро. – Это я его сейчас засеку.

Дени взял чистый лист – от недовольного вида не осталось и следа. Он принялся делать задание, слегка шмыгая носом.

– Ты работаешь? – спросил Пьеро недоверчиво.

– Хватит. Я же сказал, – ответил Дени, – забудь про меня.

Пьеро, удивленно подняв брови, посмотрел на Тревиля. Тревиль тоже поднял брови.

– Совсем спятил, – сказал ему Пьеро. – Не нужно обращать на него внимания, он вправду спятил.

Всю неделю Дени вел себя тихо. На уроках его больше не было слышно. Дени молчал. Вовлечь его в галдеж не получалось. Дени держался в стороне от остальных. Воспитатель посматривал на Дени, словно пытался понять, какой сюрприз тот ему готовит, но Дени склонялся над тетрадкой с непроницаемым видом.

Однако в среду вечером все вернулось на круги своя. Дени шел вместе с остальными мальчиками после репетиции хора, когда услышал громкие голоса, долетавшие до лестницы.

– Это у нас, – сказал Рамон и побежал.

Остальные поспешили за ним. Дени прибежал первым к двери класса для самостоятельных занятий и открыл ее. Ученики, повскакав со своих мест, орали и бесились. Одни топали ботинками, подбитыми гвоздями, по плиткам пола, другие швырялись учебниками. Воспитатель быстро ходил между рядами парт, стараясь утихомирить тех, кто оказывался под рукой.

– Марионетка! Марионетка! – закричал Рамон.

– Ребиа! Останешься после уроков в четверг! – ответил воспитатель.

– Марионетка – на выход! – кричал Рамон во все горло.

Среди гама и смеха Дени заметил, что Прифен продолжает заниматься, склонив свое почти девичье личико над толстым греческим словарем. Дени подошел к нему.

– Святой недотрога! – сказал он.

Тот его не расслышал.

– Святой недотрога! – крикнул Дени.

Его слова прозвучали очень громко в жуткой тишине. Он в изумлении повернулся и увидел, что все остальные, внезапно замолчав, сидят на своих местах и смущенно смотрят на него. На пороге стоял суровый префект, прямой, как струна, несмотря на свой круглый живот.

– Что здесь происходит, Летеран?

Дени опустил голову и пошел на свое место. Префект поднялся на кафедру.

– Я не потерплю этого беспорядка, – заявил он, обращаясь ко всем. – У вас самый плохой класс. Младшие и то ведут себя лучше. С сегодняшнего вечера я начну исключать из школы.

Он смерил взглядом аудиторию. Головы были опущены, рты закрыты. Он прошел по проходу и добавил уже в дверях:

– Ребиа, Косонье, Летеран, после занятий ко мне в кабинет.

Подкатила обида, как слезы, которые комком подступают к горлу. Дени не шевелился. Он услышал, как Жаки Рено что-то бормочет слева от него.

– Что такое, Рено? – спросил префект.

– Ничего, – сказал Рено.

– Я слышал, что вы что-то сказали. Вы чем-то недовольны?

– Да нет, я всем доволен, – ответил Рено.

Затем поднял голову и покраснел:

– Но Летеран ничего не сделал, он вошел за минуту до вас!

– Зачем вы вмешиваетесь? Разве это ваше дело?

– Нет, – сказал Рено.

– Тогда держите свое мнение при себе. Тоже зайдите ко мне в кабинет вечером.

Рено промолчал. Когда за префектом закрылась дверь, Дени услышал, как остальные шепчут «Браво, Жаки!», и пожал плечами. Жаки повернулся к Дени, а тот повернулся к нему. Дени снова пожал плечами и со злостью склонился над книгой.

Вчетвером, в сопровождении воспитателя, они вошли в кабинет префекта. У самого маленького из них, Рамона, на лице застыла улыбка. Косонье – темные волосы, очки в круглой оправе – держал руки за спиной. Жаки вместе с Дени стояли чуть поодаль, устремив взгляд на Гаргантюа.

– Вот лентяи, – сказал префект.

Он уселся за свой стол, придав лицу строгое выражение. Взял нож для разрезания бумаг и начал похлопывать им по ладони. Потом заметил улыбку Рамона:

– Что, вас это забавляет?

– Нет, отец.

– Тогда прекратите корчить из себя клоуна, – сказал префект.

Он взял со стола несколько листков и протянул воспитателю. Воспитатель раздал их ученикам, всем, кроме Дени. Листок Дени он оставил у себя. Это были штрафные листки. Четыре часа за «провоцирование беспорядка во время занятий». Дени подождал, пока выйдут те, кто получил листки, но префект больше ничего не сказал. Выходившие были расстроены. Они улыбались, но были расстроены.

Когда дверь за ними закрылась, префект поднялся из-за стола.

– Я бы хотел, чтобы о проступке Летерана забыли, – сказал Марионетка в тишине. – Он очень старался всю эту неделю.

– Знаю, – сказал префект, наливая себе воду в стакан.

В углу комнаты стоял столик. На столике длинный узкий графин и стакан. Префект выпил воду, аккуратно поставил стакан на место.

– Знаю, – повторил он. – Отец Белон мне уже говорил об этом. Впервые он старался.

– Да, – сказал воспитатель, положив руку на плечо Дени. – С прошлого четверга он ведет себя хорошо.

Префект взял из рук воспитателя штрафной листок. Минуту он помахивал им, так что Дени мог прочесть свое имя, написанное черными чернилами. Воспитатель убрал руку с его плеча, и Дени испытал облегчение.

– Неужели эта голова поумнела? – спросил префект с иронической усмешкой.

Дени в ответ лишь опустил голову. Он покачивался на своих длинных ногах, не отрывая глаз от графина на столике.

– А почему ты так старался? – спросил префект.

– Не хочу, чтобы наказывали, – сказал Дени.

– Значит, не нравится оставаться после уроков?

Дени продолжал разглядывать графин. Графин был еще наполовину полон. Когда он выйдет отсюда, то сразу побежит во двор, к кранам.

– Я ходил в больницу, – сказал он, – и видел больного, которого хотел бы снова навестить в следующий четверг. Не хочу оставаться после уроков.

Префект разорвал листок. Он положил руку на голову мальчика и подтолкнул его к двери.

– Спасибо, – с трудом выговорил Дени.

– И впредь ведите себя хорошо, – сказал префект, снова становясь строгим.

Дени вышел. Воспитатель вышел вместе с ним – Дени почувствовал, что тот стоит рядом, когда забирал свои учебники со скамейки в вестибюле.

– До свиданья, отец, – сказал Дени.

– До свиданья, малыш.

Дени побежал во двор с ощущением поражения, в котором он ни за что бы не признался Пьеро. Тот ждал его возле ворот. Сначала Дени пошел к кранам. Но воды не было. Он пожал плечами и подошел к другу.

– Наказали? – спросил Пьеро.

– Нет, – ответил Дени.

– Ты что, шутишь?

Дени потащил его за собой на улицу.

– Опаздываю, – сказал он, – расскажу тебе все на остановке.

В темноте они пробежали по тротуару мимо высокого парня из их школы. Тот стоял в дверной нише с девушкой. Он держал ее за талию, и они целовались.

– Кто это? – спросил Пьеро на бегу.

– Из первого. Я его знаю. Видел девушку?

– Толстовата, – ответил Пьеро.

Потом уже на остановке:

– Ну, как все было?

Небольшая очередь поджидала трамвай. Дени встал в конец.

– Забавно было. Марионетка сказал Гаргантюа, что я стараюсь.

– Правда, – сказал Пьеро, – ты стал совсем другим. Ну и?

– Ну, и Гаргантюа спросил: «А почему вы стараетесь?» Я чувствовал, что он порвет листок.

– Листок уже выписали?

– Конечно.

– И он его порвал?

– Раз-раз и все. Потому что я сказал, что не хочу, чтобы меня наказывали.

– Ты так сказал?

– Да. Естественно, он спросил, почему. Он прекрасно знает, что мне плевать на все на свете наказания.

– Ну и? – спросил Пьеро.

– Ну, и я ответил ему: «Чтобы пойти в больницу и навестить больного». Можешь представить себе, как он возгордился.

– Он порвал листок?

– Ну да!

Возле них стоял какой-то человек. Худой и старый. Одет бедно, но держался очень прямо.

– Ты такой же иезуит, как и они, – сказал человек.

Дени посмотрел на Пьеро.

– Это он мне?

– Не знаю, – ответил Пьеро.

– Конечно, тебе, – сказал человек.

Он пожал плечами и отвернулся от них. И тогда пошел дождь.

V

День выдался не такой холодный, как в прошлый четверг, и небо было ясным. Легкие облачка бросали тень на дома. Свежие порывы ветра несли по тротуару клочки бумаги.

В комнатке за стеклом, где неделю назад Дени видел говорившего по телефону мужчину, на столе потягивалась кошка. Дени опустил воротник куртки и пошел по коридору. Комната в конце коридора по-прежнему пребывала в запустении. Монахини там не было. Он подошел к окну и посмотрел в парк. Садовник вскапывал лужайку. Из других комнат доносились голоса, и Дени прислушался, стараясь различить голос сестры Клотильды. Не удалось. Садовник за окном копал землю неспешными размеренными движениями. Седые волосы, непокрытая голова. Дени подумал, что лучше всего пойти к остальным. Садовник его не интересовал.

На лестничной площадке второго этажа он услышал голос. Голос «красивого лица». И тут же услышал голос Прифена.

– Он справедливый, – говорил Прифен, – редко нас наказывает, а если наказывает – то за дело.

«Ну-ну, продолжай, – подумал Дени, – мели языком – надолго тебя не хватит».

Он чувствовал, что злится и страдает из-за Прифена. Если можно было бы ударить его по лицу, он бы ударил – и бил, пока тело его не обмякнет, не станет бездыханным, не затихнет. Дени сам не понимал, за что. Может быть, просто потому, что это был Прифен, или потому, что Прифен разговаривал с «красивым лицом». Дени медленно, бесшумно шел на голоса, жесткая прядка упала на лоб. Они стояли вдвоем у поворота коридора, Прифен опирался о стену. Ее он видел со спины.

– Привет, – сказал Прифен.

Дени не ответил. Прифен протянул ему руку. Дени не реагировал. Он смотрел на монахиню, она улыбалась ему, равнодушно, молча, может быть, даже не узнавая его.

Он наклонил голову в знак приветствия:

– У вас все в порядке?

– Да, в порядке. Вы опять опоздали.

Она рассматривала его своими голубыми глазами, задержавшись взглядом на пряди, которую он тщетно пытался смахнуть со лба.

– Я не знал, что нужно приходить в определенное время, – сказал Дени. – Прихожу, когда могу.

Тон, которым он ответил, привел монахиню в замешательство, по ее улыбке словно пробежало облачко. Дени забыл все заготовленные слова. Они то ли остались дома, то ли внизу у лестницы, то ли в пустующей комнате. Если бы не было Прифена, возможно, он попытался бы сказать ей, что пришел только для того, чтобы снова увидеть ее, и что всю неделю надеялся, что ему удастся поговорить с ней, как только что с ней говорил святой недотрога. Но он не осмеливался, и никогда не осмелится. Он был лентяем – таких не привечают, им дают пройти мимо.

Он прошел. В палате, куда он заглянул, Пьеро сидел возле спящего больного.

– Не торопись, – сказал он, – я жду уже полчаса.

– Ну и? – сказал Дени, глядя в окно.

– Что с тобой?

– Ничего.

Пьеро встал и подошел к нему.

– Знаешь, это не смешно. Я пришел сюда ради тебя. Тебе что, кажется, что проводить жизнь в больнице – это веселое занятие?

– Разве я просил тебя приходить?

– Мне так показалось. Черт возьми, ты просто сволочь, честное слово! До чего мерзкий характер!

– Ты мне осточертел, – сказал Дени громко.

Он отошел от окна и оттолкнул стул, стоявший на дороге.

– Ты куда?

– Ухожу.

– Проваливай отсюда, – сказал Пьеро.

По коридору шел Прифен, совсем один.

– Ты куда? – спросил он.

– Тебе какое дело?

– Что на тебя нашло?

– Ты мне осточертел, – сказал Дени.

Он прошел мимо. Прифен смотрел на него с иронической усмешкой, разводя руками. Внизу медицинские сестры с металлическими коробками в руках выходили из палаты и переходили в другую. Дени подошел к отгороженной стеклом комнатке с телефоном. Там сидел мужчина и курил.

– Что вы хотите?

– Где найти сестру Клотильду?

– Сестру Клотильду? – переспросил мужчина. – Она уже ушла. Ее здесь нет.

– Спасибо, – сказал Дени, – большое спасибо.

Он сбежал по ступеням крыльца и помчался по аллее. Прифен только что расстался с ней в коридоре. Она не могла далеко уйти. Он нагнал ее у ворот. Перешел на шаг за несколько метров до нее, отдышался и обогнал с независимым видом.

– Вы уходите? – спросила она.

Он обернулся, подошел к ней, с ужасом сознавая, что слишком фальшиво разыгрывает удивление и что ее этим не проведешь.

– Да, ухожу.

– Вы уходите, хотя только что пришли?

– Мне нужно кое-что купить в городе. Могу я проводить вас немного, если не возражаете?

Она, должно быть, поняла, что он заготовил эту фразу заранее, потому что произнес ее слишком быстро, но не ответила, и они пошли по аллее рядом. Дени старался найти другую тему для разговора, но ничего не приходило в голову. У нее было самое красивое лицо из всех, что он видел – еще более прекрасное, более нежное, чем он мысленно пытался представить себе всю эту неделю – но такое нельзя сказать монахине. Дени пожалел, что она не была его теткой или одной из подружек матери. Тогда, возможно, он бы осмелился это сказать. А может быть, и нет. В результате, первой заговорила она:

– Я рада, что вы хотите меня проводить. У вас такой свирепый вид.

Дени засмеялся, подумал, что у него идиотский смех, и замолчал. Он смотрел на платаны, окаймлявшие аллею, и на людей, проходивших мимо платанов. Но видел только ее – накидку с капюшоном, белую, как и ее платье, широкое серебряное кольцо на левой руке, крестик из черного дерева на груди.

– Вы не садитесь на трамвай? – спросила она после мучительной паузы.

– Нет. Я люблю ходить пешком. Вы садитесь на остановке у Святого Франциска? Вы едете в город?

– Да. Мне нужно читать лекцию в пансионе. Вы знаете, что я работаю в пансионе?

– Да, – ответил Дени, – мне говорил Прифен.

– Он мне сказал, что вы справлялись у него через посредника, во время урока. Значит, вам это интересно?

– Мне хотелось знать, – сказал Дени.

И с отчаянной отвагой, как в воду головой, стараясь не думать о том, что будет дальше, он сказал:

– Вы выглядите такой милой, мне просто хотелось побольше узнать о вас.

– Вы тоже милый. Я думала, вам было со мной скучно в прошлый раз.

– О нет! – сказал Дени поспешно.

Эти детские глаза, торопливая речь, размашистые жесты: теперь она смеялась звонким, неожиданным смехом. Дени никогда бы не подумал, что монахиня может так смеяться.

– Что вы преподаете? – тотчас же продолжил он.

– Латынь и французский. Вы их любите?

– Да, – сказал Дени. – Только их и люблю. Остальное – просто ужас.

Он почувствовал, что гордится, что произнес это, возможно, из-за слова «ужас».

– Я думаю, вы хороший ученик, судя по тому, что сказал Прифен. Хороший, очень активный ученик.

– Ну, не знаю, – сказал Дени.

Наверное, она заметила перемену в его лице, потому что быстро добавила:

– Мне нравятся живые, непоседливые ученики. У меня есть одна ученица, ну просто чертенок, но я люблю ее больше всех.

– Меня не очень любят в школе.

– Наверное, вы ужасный, Дени.

– Не угадали. Даже хуже, чем ужасный.

Дени засмеялся, и на этот раз ему не показалось, что он выглядит глупо. Он только что понял что-то замечательное: она знала его имя, наверняка ей сказал Прифен. Но зачем было Прифену говорить, если бы она сама не спросила?

Они расстались на перекрестке с улицей Святого Франциска. Она села в трамвай, он дружески помахал ей, когда трамвай тронулся. Дени стоял на тротуаре, испытывая спокойную радость в глубине души, и смотрел, как удаляется белая точка.

Первое, что ему захотелось сделать, это пойти помолиться в школьной часовне. Милосердный Бог помог ему. Он уже не был одинок в этой жизни. Его жизнь больше не принадлежала ему. Дени стало страшно, когда он почувствовал, что его жизнь уже не принадлежит даже Богу. Белая точка за несколько минут вобрала в себя всего его целиком, и ничего уже не осталось, ни для него самого, ни для Бога.

Когда трамвай исчез в конце улицы, Дени стало немного грустно и пусто внутри.

Он пересек дорогу и вернулся в больницу. Когда ему казалось, что все потеряно и у него больше ничего не осталось, то всегда оставался Пьеро.

VI

До четверга дни тянулись чудовищно долго. В школе на занятиях ему еще удавалось думать о чем-то другом, а не только о своих дружеских чувствах к сестре Клотильде. Но вечером, в четырех стенах, в своей комнате становилось невыносимо.

Комната была маленькой и квадратной. Стол, освещенный лампочкой, кровать, шкаф у одной из стен, оклеенных голубыми обоями, составляли всю обстановку и занимали почти все пространство. Если бы не беспорядок, Дени бы думал, что здесь нет ничего принадлежащего лично ему, ничего, что он любил бы настолько, чтобы считать своей собственностью. Он не любил коллекцию марок, которую начал собирать еще его отец, не любил ракушки в старой коробке из-под сигар. Разве можно любить ракушки, если ты подобрал их на каком-то неприглядном пляже в минуты скуки? Он не любил ни ракушки, ни два выученных наизусть романа Фрэнсиса Финна – «Только один раз» и «Перси Финн» – с наклейками школьной библиотеки. Он не любил фотографии из Альманаха Олимпийских игр 1936 года. Разве можно любить чучело ящерицы, которое стоит в вашей комнате, но не принадлежит вам? Дени закрывал глаза, чтобы не видеть окно, которое напоминало ему про другие окна, улицы, город, все улицы города и шаги на тротуаре, трамваи, автобусы, продавцов газет, кричащих во все горло, мир, наполненный шумом и светом, который он сможет узнать только много лет спустя.

По вечерам родители, к счастью, не заходили в его комнату. Отец читал газету и думал про цифры. Мать готовила ужин и проверяла, в порядке ли ее столовая. Дени был предоставлен себе – лежал один на кровати, погасив лампу и погрузившись в мечты. Он слышал, как отец включает радио, чтобы узнать новости. Иногда он ловил Лондон и комментировал репортажи. Год назад, когда радио сообщило, что немцы отступают от Сталинграда, отец зашел в комнату Дени счастливый, в расстегнутом пиджаке.

– Русские с ними разделаются, – сказал он. – Точно, русские с ними разделаются. Бошам остается только убраться.

Потом, увидев, что Дени мало интересуют эти события, он добавил что-то, типа «бедная Франция», и ушел в гостиную к своей газете и своим цифрам.

Это был единственный вечер, когда Дени потревожили. Тем не менее боши не думали убираться, и Дени по-прежнему видел, как они устало и расслабленно прогуливаются по городу в своей грязно-зеленой форме.

На уроках Дени больше не проявлял прилежания. К нему вернулась какая-то безумная нервозность – как после его второй встречи с сестрой Клотильдой.

Большинство учеников, словно сговорившись, также всякий миг готовы были посмеяться, пошалить.

Учитель, монах-иезуит – французский, латынь, греческий – был небольшого роста, как и остальные, кругленький, в старой сутане и носках гармошкой. Он прохаживался по коридору мелкими шажками, заложив руку между двумя пуговицами на груди и высоко подняв голову. Ученики наградили его лестным прозвищем Наполеон. У него были повадки оробевшего Наполеона, пузатого Бонапарта, на всю жизнь оставшегося капралом. К тому же у него был нервный тик, толстые щеки, и на правой постоянно что-то вздувалось. По крайней мере, так считали ученики. Возможно, Наполеон клал язык за щеку, выпячивая ее, но все думали, что это флюс. Казалось, что добрейший, мягкий, всеми любимый отец Ремон Белон из иезуитского ордена «Общество Иисуса», все время держит во рту леденец.

Каждый год – одни и те же шуточки, те же уловки, чтобы сорвать урок. Отец Белон иногда начинал нервничать и демонстративно принимал меры, которые по своему добродушию считал устрашающими, однако любой наказанный ученик мог улучить момент и подойти к нему на перемене, чтобы тут же получить прощение за свою провинность.

На его уроках творился чудесный беспорядок. Классная комната превращалась в боксерский ринг, в межконтинентальную линию для бумажных самолетиков, в стрельбище, толкучку, где менялись марками, в конькобежную дорожку. Когда Наполеон не мог перекричать учеников, он неожиданно поднимался и, совершая большую тактическую оплошность, накидывался на самого распоясавшегося:

– Ребиа, вон из класс, немедленно!

Ребиа вставал с циничной ухмылкой:

– Нет, отец!

Остальные:

– Браво, Рамон!

– Ребиа, немедленно!

Добрейший отец в гневе сглатывал слюну, а вместе с ней – леденец.

– Нет, отец!

Остальные начинали хором роптать:

– Он ничего не сделал. Это несправедливо.

– Вы, Летеран, тоже выйдите из класса.

Ребиа:

– Он ничего не сделал. Это несправедливо.

Отец, поворачиваясь к Рамону:

– Я же сказал, чтобы вы вышли!

Жаки, вставая с напускным безразличием:

– Он ничего не сделал. Это несправедливо.

Священник:

– Тоже вон!

Жаки:

– За что? Я ничего не сделал. Это несправедливо.

Отец:

– Вы разговаривали.

Жаки, сложив руки на груди:

– Кто? Я? Ну знаете! Сказать такое!

Остальные:

– Это не он, это Прифен.

Отец:

– Замолчите. Прифен, тоже вон!

Прифен, со слезами на глазах:

– Но я же ничего не сделал. Это несправедливо.

Остальные:

– Это он! Это он!

Отец:

– Прифен, не спорьте! Немедленно выйдите из класса!

Прифен, сев, обхватив голову руками, слезливо:

– Но я же ничего не сделал. Это несправедливо.

Отец чувствуя, что остальные утихомирились и даже перешли на его сторону:

– Послушайте, Прифен, выйдите из класса.

– Но…

– Хорошо-хорошо! Вы еще увидите…

Никто еще никогда ничего не увидел от отца Белона. Все ученики были довольны. Полная тишина. Все сидят на своих местах, священник продолжает урок, а несколько минут спустя все начинается сначала – так или иначе.

Марионетка на уроках был жестче. Он наказывал и не отменял наказаний. Но, как говорил Косонье: «Шутки ради не грех и пописать». Когда четвертый класс действительно бузил, об этом знала вся школа.

Прежде чем вернуться на занятия после перемены в четыре часа, ученики стали передавать друг другу неизвестно откуда пришедший строгий приказ.

– В пять часов Дени подаст знак платком, начинайте шаркать ногами и откройте парты. Потом положите сверху все словари.

В класс возвращались молча. До пяти часов – после молитвы, после чтения воспитателем нескольких страниц романа Финна – все было спокойно в большой классной комнате.

Ученики предвкушали и не могли дождаться назначенного срока. Время от времени они поднимали головы к часам с маятником, понимающе переглядывались и улыбались. Дени смотрел на Пьеро, Пьеро тоже улыбался.

Тревиль грыз ногти. Рамон повернулся к Мило и подмигнул ему. Рено смотрел в окно и листал книгу, не опуская глаз.

Последняя минута тянулась очень долго и в полной тишине. В пять часов Дени достал платок, поднял его, и тотчас же все началось как по волшебству.

Потребовался целый урок, чтобы восстановить порядок. Все без исключения ученики шаркали ногами и складывали книги стопкой, чтобы с ужасающим грохотом сбросить их затем на плитки пола. Шарики жеванной бумаги, струйки красных чернил летели отовсюду; между партами, чтобы выстоять любой ценой, образовывались траншеи, и Марионетка, стоя у кафедры, вопил, умильный в своем тщетном гневе, раздавал наказания направо и налево, избегая все же целиться в самых строптивых, тех, кто мог не подчиниться.

Благодаря этим забавам, Дени ничто не мешало весь день думать о другом.