Текст книги "Обреченное начало"

Автор книги: Себастьян Жапризо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

X

Именно в это время в классе Дени и появился новенький. Его привел префект. Он вошел в класс, и все ученики одновременно повернули к нему головы.

– Это Артур Дебокур, – сказал префект отцу Белону.

После чего вышел и закрыл дверь. Новенький подошел к кафедре.

– Назовите по буквам свое имя, – сказал отец Белон, открывая журнал.

Новенький назвал свое имя, и священник записал его. Затем он велел Рамону пересесть, а новенькому сказал, чтобы тот сел рядом с Дени, на место Рамона.

– Только этого не хватало, – сказал Рамон.

– Послушайте, – сказал отец Белон, – выполняйте то, что вам велят.

– Вовсе нет, – сказал Рамон.

Новенький подошел к нему. Он был высокого роста и крепкого сложения. Темные волосы падали на лоб. На лице играла ироническая улыбка.

– Отваливай, – сказал он Рамону, – уступи место.

– Тебя что, никогда не били? – сказал Рамон.

Новенький повернулся к Дени.

– Нет, – сказал он.

– Тогда готовься…

Рамон, продолжал сидеть, с решительным видом постукивая пальцами по парте.

– Давай, Рамон, – сказал Дени, – уступи место этому придурку.

Отец Белон терпеливо ждал, внимательно рассматривая свои книги.

– Когда вы закончите, – сказал он, не поднимая глаз, – мы, наверное, сможем продолжить.

Рамон собрал тетрадки и пошел вглубь класса. Новенький сел возле Дени и положил руки на парту, а отец Белон продолжил прерванный урок.

В четыре часа его уже ждали. Они знали, что новенький подойдет к ним. Они видели, как он переходит от одной группы к другой, делая вид, что рассматривает двор. На нем были длинные, хорошо отглаженные брюки. Ровные, отутюженные складки касались ботинок.

– Смотри, какой здоровый, – сказал Косонье.

– Не волнуйся, – сказал Дени, – я справлюсь.

Пьеро, почесывая нос, подошел к Дени. Новенький медленно приближался к ним.

– Он не торопится, – заметил Рамон.

– Он бьет справа, – сказал Пьеро, – он левша.

Их было шестеро. Новенький с улыбкой подходил к ним. Дени повернулся к Пьеро, Пьеро скорчил гримасу.

– Он тебе врежет.

– Не волнуйся, – сказал Резэ. – Дени его сделает.

И вот уже новичок стоит перед ними.

– Как дела? – спрашивает Рамон.

– Нормально, – говорит новенький.

– Ты почему сел на мое место утром?

– Меня туда посадили.

– Оставь это, – говорит Пьеро Рамону.

Пьеро вырастает перед новеньким.

– Дебокур, – говорит он, – это не настоящая фамилия. Это что-то девчоночье.

– А Летеран? – отвечает тот, ничуть не растерявшись.

Дени отталкивает Пьеро.

– Что ты хочешь сказать Летерану? – говорит он. – Летеран – это я.

– Знаю, – говорит тот, по-прежнему не робея.

– Значит, хочешь сказать, что тебя никогда не били?

– Нет, – говорит новенький.

Он смотрит на волосы Дени. Дени выше, чем он, но весит намного меньше.

– Нет, – повторяет он, – и не тебе начинать.

– Все-таки хочу попробовать, – говорит Дени.

– А я не хочу драться.

– Шутишь, – говорит Дени.

И сильно толкает новичка в грудь. Новенький отлетает, но продолжает улыбаться.

– Ну как? – говорит Дени, упершись руками в бока.

Ответа нет. Дебокур с фантастической скоростью распрямляется и два раза бьет кулаком прямо по глазам Дени. Дени летит назад. Пьеро подхватывает его. Дени вырывается и возвращается к новенькому. Тот уже повернулся и бежит к уборной.

– Скотина! – кричит Рамон. – Держите его!

Они бросаются вдогонку, и, конечно, Жаки настигает его раньше, чем все остальные. Жаки бегает очень быстро. Он схватил новенького за шею и держал его, пока не подоспели другие. Дени медленно подошел к ним. Оба глаза у него покраснели и заплыли. Он видел не очень отчетливо, Пьеро хотел было удержать его, но он резко вырвался. Ученики сбегались со всех концов двора, чтобы посмотреть на драку.

– Отпустите его, – сказал Дени. – Я сам с ним разберусь.

Он был вне себя от ярости.

– Не кипятись, – сказал Пьеро, – если хочешь чего-то добиться, не кипятись.

Дебокура отпустили, но окружили со всех сторон, чтобы он не мог улизнуть.

– Ты мне за это ответишь, – сказал Дени.

Тот сжал кулаки, чтобы парировать удар, но через полминуты уже перестал защищаться. Дени продолжал бить, остальные пытались остановить его. К группе подбежал воспитатель.

– Четыре часа после уроков! – сказал он Дени. – Немедленно отправляйтесь к префекту.

Новенький прислонился к дереву, плача и утирая кровь под носом. Дени пожал плечами, ответил на несколько рукопожатий и пошел по двору в сторону школы. Один из солдат с любопытством разглядывал его.

– Хорошо же тебе досталось, – сказал он по-французски.

– Вы бы видели другого, – сказал Дени.

Солдат засмеялся и подозвал товарищей, которые копались в автомобильном моторе. Те тоже посмеялись, и Дени гордо поднял голову.

После занятий Дени не убежал, как обычно, – ждал Пьеро. Вместе они молча дошли до улицы Святого Франциска, по очереди пиная пустой спичечный коробок. На трамвайной остановке стояло всего несколько человек. Мальчики присели на висевшие межу тумбами цепи.

– Ну что, получил четыре часа? – спросил Пьеро.

– Да, четыре на завтра. А в четверг я уже наказан за Рено.

– Четыре часа в воскресенье, вот свинство!

– Если бы только это.

– А что еще?

– Ты видел, что у меня с глазами?

– Ну?

– Черт-те что.

– Не волнуйся. Четыре-пять дней – все пройдет и забудешь.

– Все равно черт-те что, – сказал Дени.

Трамвай должен был вот-вот тронуться. Дени поднялся на подножку.

– До свиданья, – сказал Пьеро, – до понедельника.

– До свиданья, – сказал Дени. – Я здорово его отделал, это главное.

– Да, ты его здорово отделал.

– Он дерется, как скотина. Терпеть не могу таких типов.

– Похоже, он успокоился.

– Посмотрим, – сказал Дени, – но я терпеть не могу таких типов.

Трамвай тронулся. Пьеро ушел, помахав рукой. Дени помахал в ответ, но думал при этом о сестре Клотильде. Он сел у окна и весь путь размышлял. Он не может пойти к ней, не может показаться в таком виде. Но все же он должен ее увидеть, ему это необходимо.

Лучше всего не говорить, что он подрался, а то она посмеется над ним, как над мальчишкой. Он провел пальцем по опухшим и затвердевшим векам. Попытался придумать какую-нибудь историю. И только уже на подъезде придумал. Он скажет, что выходил из трамвая и, не удержавшись, налетел на столб на остановке, только и всего. Это выглядит комично, и они вместе повеселятся. Он здорово придумал.

Дени смотрел из окна на городские огни, с нетерпением ожидая, когда трамвай доползет до бульвара, где находился пансион. Он встал заранее, взял книги под мышку, вышел на площадку. Дени подумал, что сегодня он опаздывает. Не дожидаясь, пока трамвай полностью остановится, он спрыгнул на тротуар.

Столб был крепким. Дени почувствовал удар, острую боль и осознал чудовищную нелепость случившегося. Тротуар тоже был слишком твердым для его спины. Он с трудом поднялся. Пожилая женщина помогла ему встать и ушла, не сказав ни слова.

Из носа текла кровь, Дени казалось, что лицо его расплющено в лепешку. Он собрал разбросанные книги. Подошел, оглушенный, к канцелярскому магазину, чтобы посмотреть на свое отражение в витрине. Все было так, как он себе и представлял – весь в крови, с грязным, разбитым лицом.

«Это Господь решил наказать меня, – сказал он себе. – Я не должен был придумывать, что ей соврать. Да, Он явно ко мне не благоволит».

Дени чувствовал себя растерянным.

«Я не могу туда пойти, – думал он, – не могу туда пойти в таком виде».

Едва не плача, Дени развернулся и поплелся домой, к родителям, которые его уже ждали.

XI

Назавтра Дени отправился в школу отбывать наказание. Дождливый, пасмурный день соответствовал состоянию его души. Капли дождя барабанили по первым распустившимся листочкам. Дени минуту разглядывал деревья во дворе, прислушивался к прерывистому шуму падавших на листья капель, затем зашел в кабинет префекта.

– А вот и наш драчун, – сказал священник.

Он взял ключ со щитка и, молча, стал подниматься по лестнице впереди Дени. Вместе они дошли до третьего этажа. Проходя по коридору, Дени заглядывал в классы. Через стеклянные двери были видны пустые парты. Кафедры тоже были пусты. Школа выглядела совсем иначе, чем в обычные дни. Дени подумал, что, наверное, он один наказан в воскресенье – в классах не было никого из учеников. Но Дебокура тоже должны были оставить после уроков, несмотря на то, что новенький, хотя новеньких обычно поначалу не наказывают. Во время самостоятельных занятий Пьеро указал рукой на Дебокура, сидящего в глубине класса:

– Он завтра наказан.

– Думаешь?

– Я видел его листок.

– А почему не в четверг?

– Откуда я знаю? Он сам захотел прийти завтра. Или из-за чего-то другого. Завтра и все.

И Пьеро склонил свою белокурую голову над тетрадью.

Если Пьеро сказал, что Дебокур наказан, значит, он тоже должен быть здесь. Может, на четвертом этаже? По воскресеньям наказанного оставляют одного в пустом классе и дают текст для перевода. Тогда за ним не нужно надзирать. Компанию ему составляют только парты и кафедра.

Дени так и не увидел Дебокура. Префект ввел его в пустой класс в конце коридора и открыл учебник латыни, чтобы подобрать текст. У префекта были редкие волосы. Когда он наклонился над столом, переворачивая страницу за страницей, Дени заметил, как сквозь волосы у него просвечивает красноватый череп.

– Возьмите вот этот текст, – сказал префект.

– Хорошо, святой отец, – сказал Дени.

Префект выпрямился.

– И постарайтесь работать. Иначе вы снова придете сюда в следующее воскресенье.

– Хорошо, – сказал Дени.

– Что «хорошо»?

– Хорошо, буду работать, святой отец.

Префект произнес несколько нечленораздельных слов и степенно удалился. Когда закрылась классная дверь, Дени прислушался, повернется ли ключ в замке. Но префект двери не запер. Дени вздохнул, потянулся и подошел к доске. Там лежал совсем крошечный кусочек мела. Он взял его и нарисовал на черной поверхности мужскую голову. Голова должна была походить на голову префекта. Она не походила, тогда большими буквами над рисунком Дени написал «Гаргантюа». Мел почти весь исписался, и он бросил огрызок в корзинку для мусора. Потом снова посмотрел на свой рисунок.

– Не блестяще, – раздался голос за его спиной.

Дени не обернулся. Голос принадлежал не префекту. Это был голос ученика. Наверное, Дебокура. Ученик стоял у двери, но Дени не слышал, как он вошел.

– Ты ходишь бесшумно! – отметил Дени, по-прежнему глядя на доску.

– Привычка, – сказал Дебокур.

Дени повернулся. Дебокур облокотился на парту, скрестив ноги, руки – в карманах брюк. Его сальные волосы были прилизанные, темная челка падала на лоб. На лице виднелись следы вчерашней драки.

– Ты что здесь делаешь? – сказал Дени.

– То же, что и ты.

– Наказали?

– Да.

– За вчерашнюю драку?

Дебокур не ответил. Они подошли друг к другу.

– Ну что, старина, – сказал Дени, – теперь ты не сможешь утверждать, что тебя ни разу не били.

Дебокур охотно согласился.

– Это я так тебя отделал? – удивился он.

– Нет, не ты, – сказал Дени, – но глаза – твоя работа.

– Я знаю, я всегда бью в глаза.

Он продолжал улыбаться какой-то тяжелой улыбкой. Наверное, ему трудно было улыбаться с таким опухшим лицом. Но он все-таки улыбался.

– Ну что, – сказал Дени, – пожмем руки?

– Конечно. Теперь можно дружить. После драки всегда начинаешь дружить.

– Правда, – согласился Дени.

И они пожали друг другу руки.

– Я на четвертом, – сказал Дебокур. – Я был на площадке, когда ты поднимался сюда с попом. Я подождал, пока он спустится, и пришел к тебе.

– Отличная мысль, – сказал Дени.

Они сели вдвоем за парту, Дебокур достал из кармана монетки и стал подкидывать их на ладони.

– Ты мне не сказал, кто тебя так отделал.

– Угадай, – сказал Дени.

– Фриц.

– Лучше.

– Поп.

– Еще лучше.

– Лучше, чем поп? Ну, не знаю тогда.

Дени взял монетки и в свою очередь начал играть ими. Они звонко гремели в его ладонях.

– Так кто ж тебя так разукрасил?

– Столб, – сказал Дени.

– Столб?

– Ну да. Столб. Ну, фонарь.

– Издеваешься?

– Вовсе нет, – сказал Дени. – Я со всего маху в него впилился.

– Сильно?

– Шестьдесят в час.

Они вместе засмеялись, и Дени рассказал ему о своем вчерашнем приключении. Дебокур решил, что это очень смешно, и рассказал еще несколько похожих историй.

– Тебе дали перевод? – спросил он, когда Дени возвращал ему монетки.

– Да, – сказал Дени. – Свинство.

– Нужно сделать?

– Ну да! Иначе придется торчать здесь и в следующее воскресенье.

– Мерзкая ворона, – произнес Дебокур полузлобным, полунасмешливым голосом. Он спрятал монетки в карман.

– Похоже, ты не слишком жалуешь иезуитов, – заметил Дени.

– Иезуиты, не иезуиты – не люблю попов.

– Почему? Ты не католик?

– Католик, – сказала Дебокур, – если это так важно.

– Но не любишь священников?

– Нет, терпеть не могу недоделанных.

– Недоделанных?

– Да, тех, кто в постели о чем только не мечтает, а на деле даже боится подрочить. Я называю таких недоделанными.

– Ничего не понимаю, – сказал Дени.

Он примерно представлял себе, что имеет в виду Дебокур, но все-таки до конца речь его была Дени не ясна. Он перевел взгляд на окно. За ним виднелась часть двора и кусочек серого неба.

– Чего ты не понимаешь? – сказал Дебокур удивленно.

– Ничего. Что значит дрочить?

Смех Дебокура вогнал его в краску. Дебокур потешался над ним и даже не скрывал этого.

– Не знаешь, что это такое?

– Ну, не совсем.

Дебокур продолжал смеяться.

– Забавный ты тип, – сказал он наконец.

– Нельзя же знать все.

– Конечно, но это!.. Ну ладно! Это… это… скажем так, заниматься любовью в одиночку. Ты же не скажешь, что с тобой такого не случается?

Дени молчал. Ему стыдно было признаться Дебокуру, что он боится согрешить.

– Тебе не нравится, что я об этом говорю?

Дени снова побоялся показаться нелепым. Вчера во время драки он произвел впечатление на Дебокура. Ему не хотелось, чтобы теперь тот взял реванш. Он понимал, что на этом поле у Дебокура всегда будет преимущество, и, отвечая ему, притворился совершенно невозмутимым.

– Мне это не интересно, – сказал он, – вот и все!

– Признайся, что дрейфишь. Именно – дрейфишь.

– Ни капельки, – сказал Дени.

– Поспорим, что ты причащаешься каждые три дня, а?

– Ну и что с того?

Он подумал, что Дебокур будет над ним смеяться, если он расскажет ему, что даже не осмеливается смотреть на афиши кинофильмов, чтобы не приходили в голову дурные мысли о девушках. На афишах иногда бывают нарисованы девушки с задранными юбками, и Дени отворачивается, стараясь думать о другом.

– Это доказывает, что ты тоже недоделанный, – продолжал он. – Недоделанный и целка.

Дени напрасно пытался понять смысл этого слова, но Дебокур тут же дал ему понять, что это такое.

– Ну, ты когда-нибудь трогал девушку?

– Тоже мне! – сказал Дени. – Ты, что ли, будешь меня учить, как это делается?

Он демонстративно пожал плечами и иронически улыбнулся. Похоже, Дебокур удивился.

– Ты выглядишь таким недотепой, – сказал он. – Трудно поверить.

– Мне нравится работать под дурачка.

Дебокур тоже улыбнулся.

– Я так и знал, – сказал он, – с таким парнем, как ты, так и должно быть. Ну? Рассказывай.

– О чем рассказывать? – громко спросил Дени.

– Ну… о… короче, про свои любовные дела. Спорим, ты спишь с девушкой.

– С этим все нормально, – сказал Дени.

– Тогда в чем дело? Я же теперь твой друг. Разве нет?

– Да, – сказал Дени, – но о таких вещах не рассказывают.

Дебокур придвинулся ближе.

– Не доверяешь мне?

– Почему же, доверяю. Но рассказывать неохота.

– Как знаешь. Я тоже на твоем месте не стал бы рассказывать.

– А на своем?

– Сейчас ничего нет.

Дебокур снова уселся и положил руки на откинутую крышку парты. Он долго смотрел на Дени.

– Сейчас ничего нет, – повторил он.

Он признавал его превосходство. Дени широко улыбнулся, и чувство удовлетворения алой волной разлилось у него по лбу.

– Да будет, вот увидишь. Никуда не денется.

– Сейчас ничего нет, – снова повторил тот.

Дени осознал свою силу и авторитет в глазах этого темноволосого крепкого парня. Он дружески похлопал его по плечу.

– Ты давно с ней знаком? – спросил Дебокур.

– Не очень, – сказал Дени слегка поспешно, не совсем осознавая, что говорит.

– Спорим, что вчера ты шел к ней на свидание. Что, не так? Когда врезался в столб? Ты сказал мне, что торопился. К ней на встречу?

– Да, – сказал Дени, – к ней.

– Она красивая?

– Очень, – сказал Дени, – глаза просто бьют наповал.

– А, глаза…

Дебокур состроил понимающую мину, и Дени ответил ему. Дени чувствовал, как нарастает его успех.

– И все остальное – наповал, – сказал он.

– Раскованная?

– Что?

– Не работай под дурачка, хватит. Ей это нравится?

– Конечно же, нравится.

– Наверное, хорошо проводишь время.

Дени подошел к окну. Неожиданно полил дождь, и капли застучали по стеклу. Префект, застигнутый дождем во дворе, бежал в здание. Немецкий солдат курил у дверей бывшей столовой и смотрел, как бежит префект.

– Ужасно злюсь, – сказал Дени.

– Почему?

Дебокур тоже подошел к окну.

– Не ходил к ней вчера. Слишком страшно выглядел. Что она может подумать? Может, вообще теперь все забудет.

– Будет еще больше любить тебя, не переживай. Женщины любят мужчин, которые заставляют их ждать. Это девушка или женщина?

– Женщина, – сказал Дени, не отрывая глаз от дождя.

– Молодая?

– Довольно.

– Но не слишком?

– Да так…

– Это лучше всего, – сказал Дебокур, – созревшие женщины – то, что надо. Как ее зовут?

– Клотильда, – сказал Дени.

И добавил, не выдержав:

– Ты никому не скажешь?

– Обещаю. Что?

– Не скажешь? Никому?

– Я никогда не пересказываю истории друзей.

– Ну ладно. Она монашка.

Дебокур казался скорее заинтригованным, чем удивленным.

– Сестра Клотильда, о которой Прифен говорил?

– Ты знаешь Прифена?

– Вчера видел. Он говорил о сестре Клотильде. Это она?

– Она, – сказал Дени.

– Твоя девушка?

– Конечно, – сказал Дени, – а кто ж еще?

Дождь забарабанил сильнее, потом стих. Дени чувствовал внутри полное спокойствие. Полное спокойствие, похожее на оцепенение. Как будто он что-то сломал, но не знал, что именно. Вопреки всему он снова испытал удивление. Теперь он был несчастлив.

– Повезло тебе! – сказал Дебокур.

Окно было мокрым. Двор выглядел размытым сквозь водяную пленку, скатывающуюся по стеклу. Деревья под низким небом казались мрачными и печальными. Солдат продолжал курить, стоя на пороге бывшей столовой. Внезапно дождь кончился.

– Дождь прошел, – сказал Дени.

XII

И в субботу, и в воскресенье сестра Клотильда прождала Дени напрасно. Она сидела в классе возле двери, держа в руках закрытую книгу. Дотерпев до восьми часов, она встала и положила книгу на место. Прежде чем выйти из класса, она погасила свет и долго сидела в темноте.

Дени еще ребенок. Наверное, отвлекли какие-то игры. В его жизни мало что значит нелепое дружеское расположение какой-то бесхарактерной тряпки. Все к лучшему. Она так сильно привязалась к нему за это короткое время… Кончить все разом – может, так будет лучше для них обоих? Если бы он продолжал приходить к ней по вечерам, как раньше, ни ее вера, ни разум не смогли бы помешать ей любить его еще больше. Сестра Клотильда думала об этом и чувствовала себя полностью опустошенной. Если Дени уйдет, у нее больше ничего не останется, никого не останется. Она снова станет просто сестрой Клотильдой, живой картиной, марионеткой.

Она стала вспоминать других монахинь из пансиона. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя опустошенными. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя мертвыми. У других, возможно, есть какая-то жизнь. Ведь так немного нужно, чтобы жить достойно. Вот, например, сестра Мария-Магдалена – она была боевой крестной одного из питомцев детского дома, оказавшегося в германском плену. Или настоятельница – она непрестанно молится. Или сестра Марта, у которой есть брат. Или даже она сама – у нее есть Дени.

«Я живу благодаря Дени. Мать не даровала мне жизнь. Она просто оставила меня одну, лицом к лицу с этим миром, и я стою среди декораций вместе с тысячами и тысячами других одиноких людей и смотрю на сцену, не понимая, что там происходит. Потом мне потребовалось сделать выбор. Но не я выбирала. Нет, не я. Тогда я еще не родилась. Только в двадцать шесть лет я внезапно поняла, что живу, двигаюсь, вижу свет в конце тоннеля.

Что-то случилось. Дени здесь. Я люблю его. Люблю его. Ничего не понимаю – ни за что люблю, ни как сильно люблю. Но я его люблю. Я живу. Мне хорошо. Мне плохо. Я иногда кажусь себе хорошей, иногда плохой, но я живу. Разве до Дени я знала, что такое угрызения совести? Мне нравятся угрызения моей совести, они такие же приятные, как любовь.

Нет. Господи, прости меня, я сама не знаю, что со мной. Господи, сделай так, чтобы он вернулся. Нет, нет. Господи, прости меня снова, я устала, так устала, что Ты меня больше…

Но почему он не идет? Почему он бросил меня? Может быть, настоятельница запретила ему приходить так часто? Нет, вряд ли. Я найду способ видеться с ним не здесь, не в пансионе. Но почему он не идет? Дени, прошу тебя, умоляю, приди.

Нет. Господи. Я сошла с ума.

Я хочу, чтобы он пришел. Придет он сегодня вечером? Завтра? Придет ли когда-нибудь вообще? Кто может помешать ему прийти? Родители? А вдруг он заболел? Какая-то девушка? Нет, невозможно. Он не думает о девушках. Еще не думает. О, я не хочу, чтобы он вообще о них думал. Никогда!!!

Господи, ну не наказывай меня так. Только не так. ОН МОЙ.

Думай о чем-нибудь другом. Думай о маме. Думай о пансионе. Нужно оставить Генриетту после занятий. Вечно не учит уроков. Вечно ничего не знает. Генриетта… Ну почему, Господи, он не идет?»

Сестра Клотильда встала, поправила в темноте накидку. Внизу она застала настоятельницу и двух сестер за работой. Сестра Клотильда включилась в их разговор, прислушиваясь к бою старинных часов в вестибюле.

Она старалась смеяться за ужином, отгоняла от себя образ Дени, когда стояла в часовне среди других монахинь. Но лицо его возникало снова – темные, задумчивые глаза, влажные губы, когда он улыбается, на щеках появляются ямочки.

Заснула она очень поздно – читала молитву, не вдумываясь в слова, которые шептала в подушку, плакала в темноте, комкая простыню.

Ей ничего не снилось. Когда сестра Клотильда увидела, как занимается рассвет в оконном переплете, она твердо решила больше не видеть его и тут же поняла, что готова на коленях умолять его вернуться.

Дени не приходил в пансион всю неделю. То ли из-за отметин на лице, то ли из-за разговора с Дебокуром, но он не осмеливался прийти к сестре Клотильде. Он вернулся домой сразу же после школы. Пасмурная воскресная погода простояла недолго. Выглянуло солнце, и над городом распахнулось по-настоящему весеннее небо.

Теперь Дени дружил с Дебокуром. Они расставались только на время занятий – новичку отвели место в глубине класса. Дени больше не подходил к Пьеро на переменах, и Пьеро от этого немного страдал. Но он ничего не говорил и на уроках продолжал вести конспекты и записывать задания для друга.

Одноклассники не слишком жаловали Дебокура. Когда на занятиях он поднимал шум, то всегда пытался скрыться за чужие спины, и остальным это не нравилось. Но разговоры с Дебокуром растравляли душу Дени. Они казались ему непристойными, запретными, но, несмотря на это, доставляли удовольствие.

Прежде Дени никогда ни с кем не говорил на эти темы. Дебокур удивился, когда узнал, что он даже ничего об этом не читал. Они разговаривали на перемене, когда остальные ученики гоняли мяч.

– Ты не читал «Прелюдию плоти»? – спросил Дебокур.

– Нет. Это кто написал?

– Уже не помню. Забавная книжка.

– Не слышал.

– Жалко. Прочти.

– Я мало читаю. Родители разрешают читать только Финна и Эркмана-Шатриана.

– И все?

– И все. Ну и стихи.

– Наверное, Ламартина?

– Да.

– Ну бедняга!

Дени сделал вид, что рассматривает груду камней, куда упал мяч. Он правильно понял слово «бедняга» и пожал плечами.

– Не люблю читать.

– Я тоже. Но… Это забавно.

Дени подумал, что если бы он и стал что-то читать, то не обязательно это. Есть книги и поважнее. Он понял во время разговоров с сестрой Клотильдой, что знания его не велики. Он поклялся заполнить пробелы в образовании, спросил мнение отца Пределя. Отец Предель, его духовник, решил проблему за десять секунд:

– Ваши родители советуют вам, что читать, ведь так?

– Конечно. Но, скорее, они просто мне все запрещают.

– Они правы. Чтение редко бывает полезным юноше вашего возраста, оно извращает воображение. Вы приобретаете очень серьезное религиозное образование, оно формирует вас на всю жизнь и позднее позволит вам читать без опаски то, что сегодня вам запрещают ради вашего же блага.

Дени вернулся в класс слегка разочарованным. Чтобы читать тайком, нужно было покупать книги, а денег у него не было. Придется довольствоваться тем, что имелось в библиотеке: Финном и серией «Скауты Франции». Он по-прежнему будет очень многого лишен. Пробелы знаний этим не закроешь – его разговоры с сестрой Клотильдой и даже с Дебокуром тому подтверждение. Оба, каждый из них по-своему, считали его недоучкой. Он и впрямь не был по-настоящему сведущ ни в одном предмете. И в сознание Дени закралась мысль, что не все так совершенно в том механизме образования, к которому он был причастен.

Одновременно он осознавал, что получал какое-то нездоровое удовольствие от разговоров с Дебокуром – возможно, потому, что тот в какой-то мере восполнял пробелы в его знании жизни. Он дал себе слово обсудить это с сестрой Клотильдой, как только у него заживет лицо, а пока продолжал ходить повсюду следом за темноволосым парнем.

Дебокур рассказывал только те истории, которые произошли лично с ним, и большинство заканчивалось одинаково: девушки. Их у него уже было немало! И чего только он не вытворял с Моникой, когда они остались вдвоем в Бандоле на три дня! Дебокур описывал все в деталях, не чувствуя при этом ни малейшей неловкости, заговорщицки улыбаясь и подмигивая блестящими от удовольствия глазами.

Дени нужно было делать над собой усилие, чтобы поддерживать разговор. Он больше не смел ходить на исповедь. Вечером в постели он вспоминал то, что сказал о сестре Клотильде, и слова Дебокура возвращались к нему, словно ком грязи. Он проклинал себя за болтливость, но вместе с тем чувствовал, что действительно надеется в один прекрасный день стать любовником какой-нибудь женщины. У этой женщины – тонкие черты лица и большущие ярко-голубые глаза, в которых отражаются ее непорочные мысли… Дени пытался тут же отогнать от себя образ сестры Клотильды, но тот возникал снова, как только истории Дебокура начинали будоражить его воображение.

Во вторник Дени не причащался. В часовне ученики вставали в очередь за просфорой, которую давал отец Предель. Дени в одиночестве остался стоять у скамьи, смущенный, не решающийся поднять глаза от молитвенника. Когда во дворе воспитатель посмотрел на него, Дени почувствовал, как лицо его заливает краска, словно тот мог прочесть все его дурные мысли и увидеть то, о чем он грезит в постели.

Вечером Дени попытался молиться и не смог. Ему хотелось пить, он вышел из комнаты в темноте, чтобы налить на кухне в стакан воды. Когда он вернулся в кровать, мысли – ужасные мысли – навалились еще сильнее. Чтобы обрести равновесие, ему пришлось спрятать в ящик стола распятие из слоновой кости.

Самое страшное началось потом. Дени понимал, что, когда он думал о сестре Клотильде и воображал все, что могло произойти между ними, он прежде всего любовался собой – и он начинал испытывать отвращение к самому себе. Сестра Клотильда была чиста, а он запятнал ее. Но ведь раньше он не думал ни о чем подобном… Испытывая отвращение к себе и ко всему на свете, безуспешно пытаясь заснуть, он шептал через силу Ave.

На самом деле, именно из-за всего этого он не осмеливался больше видеться с сестрой Клотильдой, а синяки на лице – и он это прекрасно знал – были только предлогом. Прошли среда и четверг, а Дени даже не попытался сделать хотя бы шаг в сторону пансиона.

В четверг утром, во время службы, чувствуя, что опять останется в одиночестве на скамейке, Дени встал в очередь возле алтаря. Все оказалось проще, чем он предполагал. Он позавтракал дома, так что его грех и святотатство удвоились. Он не стал исповедоваться, хотя у него на совести лежали смертные грехи, и ничего не случилось. Дени почти не испытывал волнения, приближаясь к просфоре, он думал лишь о том, чтобы выглядеть естественно. Это оказалось нетрудно. Он вел себя непринужденно, и просфора показалась на вкус такой же, как обычно. Точно такой же – вязкой, пресной, липнущей к гортани. Благочинно опустив глаза, Дени вернулся на скамью, и вместе с остальными преклонил колени, закрыв лицо руками для молитвы. Он не молился, но убедил себя, что это не страшно. Совсем не страшно. Просто такой полезный опыт.

Затем Дени поднял глаза и увидел статую Мадонны из раскрашенного гипса. Неподвижная, безжизненная Мадонна. Он имел перед ней огромное преимущество. Он-то был живым, а она – гипсовой. Он жил и совсем не собирался умирать. Дени опустил голову, потом снова ее поднял. Мадонна по-прежнему оставалась неподвижной и безжизненной.